скачать книгу бесплатно
* * *
Как ни странно, выяснилось, что никаких запретов на изготовление пороха в крестьянских дворах не существует. Другой разговор, что это было столь муторно, что подобным давно никто не занимался – оставив производство на откуп пороховым фабрикам. А найти тех, у кого Герасим скупал опасный товар (и кому его сбывал), не удалось. Дело заглохло. Да и засиживаться в Преображенском дознаватель не планировал.
Между тем, никто не понимал, что делать с сиротой дальше. Для отхода на промысел или рекрутской повинности он был ещё слишком мал. Служкой в монастырь его (быть может) и взяли, но он не желал этого сам – боялся встречи с отцом Митрием. Можно отдать насильно, но кому охота с этим связываться? А остаться в прежней семье юноша не мог. Бывшие подворники чувствовали в нём такую лютую ненависть, что боялись находиться поблизости.
– Точно прирежет, – были уверены они.
До конца весны сирота маялся по бывшим землякам, выполняя самую грязную работу. Однажды он ночевал в разных дворах восемь суток подряд – каждый раз в новом сарае. Дальше ему была прямая дорога в лес к лихим людям. Но на Пасху сирота внезапно явился в церковь, и встал в очередь к причастию. Люди поворчали, и успокоились. Поп Савва двигал рукой уверенными и отточенными за много лет движениям. Сначала – ложка в рот, потом – чаша к верующему для поцелуя. Но когда перед ним возникло лицо Мартина, рука дернулась, и несколько капель кагора звякнули о половицы.
– Ты как посмел? – священник был готов устроить скандал, несмотря на светлый день.
– У меня вот, – юноша достал из-под рубахи нательный крест, поцеловал его, перекрестился, поклонился и сложил руки на груди.
– Это сделал блудный отец Митрий? – глаза Саввы сузились, и стало понятно, что в список прегрешений монаха добавился ещё один пункт.
– Какая разница? Вы отказываете мне в святом причастии, батюшка? – голос Мартина дрожал, за спиной роптали, но парень не отступал.
– Да!.. Хотя погоди.
Савва был мерзавцем, но не дураком, и понимал, что в селе, наполненном разбойным сбродом, ещё один агрессивный нехристь ему ни к чему.
– Ну куда вы все торопитесь? – отрок отбивался, хотя тычки в спину быстро перерастали в пинки.
– Причащается раб Божий Мартин, – решился поп. – Честнаго и святаго тела и крове Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, во оставление грехов и в жизнь вечную[12 - Драгоценного и святого тела и крови Господа, и Бога, и Спасителя нашего Иисуса Христа, для прощения грехов его и в жизнь вечную. Аминь. (Литургия Иоанна Златоуста)]…
* * *
Странный поступок Мартина перевернул его судьбу. Храброго паренька заметил староста Афанасий Погодаев. Заметил, и из благородных побуждений решил пристроить сироту в какое-нибудь мало-мальски приличное место в селе.
Сначала юношу определили помощником писаря в съезжую избу[13 - Съезжая изба – канцелярия и административное здание («для расправ и разных дел») в любом мало-мальски значимом населённом пункте в России с конца XVII века и на протяжении почти ста лет. В сёлах для этих целей иногда использовалась часть избы старосты или какого-то чиновника.]. Грамотных крестьян было мало, а документов – гора. Но оказалось, что Мартин совершенно не приспособлен к подобной работе. Читать он умел, а писал грязно и коряво – как курица лапой. Читать его каракули было невозможно. Подьячий выгнал Мартина на третий день.
Потом возник вариант с кузнецом Назаром Микифоровым – тоже очень и очень сомнительный, учитывая тщедушность и болезный вид паренька. Кузнецу был нужен помощник «подай-принеси». И желательно только за еду и за кров. Назар растил четырёх дочерей. И не просто растил, а всеми силами копил им приданое, мечтая о богатых женихах из других сёл, или из слободских.
Отдать девку замуж на сторону в Преображенском считалось очень дорогой затеей. Если внутри вотчины крестьяне сами платили прежней семье жены – целых три рубля (по тем временам за такие деньги можно было приобрести дойную корову), то стороннему жениху следовало выкупить суженую у братии из крепостных. И такой мужчина рассчитывал вернуть хотя бы некоторые затраты за счёт богатого приданого.
Тратить время на нормального ученика кузнец ленился. Предыдущий сбежал от мастера после трёх лет бессмысленных трудов. Сыновья у Назара отсутствовали. И новых детей он не ждал, поскольку в ремесленных делах повредил себе тайный уд. Дело Назара после его смерти должно было перейти к брату, который трудился на соседней улице. А на будущих зятьёв у кузнеца были другие планы. Своих девок он готовил в замужество не просто за состоятельных людей, а за поповичей или даже за купеческих. И оттого не жалел на воспитание дочек сил и средств.
На ведьминого сироту Назар посмотрел с огромным недоверием и сразу задал ему такую гонку, что у нового помощника только пятки сверкали. Работа в кузне была очень тяжелой – вода, уголь, меха, разгрузка-загрузка горна. И так по кругу. Через час парень был готов умереть, через два часа – жаждал умереть немедленно, а к вечеру – соглашался уйти мир в иной, даже если он прямиком отправится на сковородку к чертям. Но когда перед закатом юноша (едва переставляя ноги) выбрался во двор, у него хватило сил поймать на себе ироничный взгляд Гели – старшей дочери кузнеца. И Мартина это сильно задело.
На следующий день физически было ещё тяжелее – болело всё. Руки не сгибались. Мозоли на ладонях набухли, словно почки на апрельской ольхе. А потом прорвались. Но теперь у парня была цель. И когда вечером ведь мокрый от пота и едва живой (но все-таки живой) помощник кузнеца снова стоял во дворе, он дерзко ответил Геле взглядом на взгляд. Ответил, и неожиданно утонул в ярко-зелёных с чёрными кромками зрачках. И тогда Мартин понял, что остается у Назара, и вытерпит здесь любой труд и любые лишения. И ещё понял, что, несмотря на свою ненависть к людям, всё-таки глупо и безвозвратно пропал.
Глава четвёртая. Геля
Октября 13 дня, 1726 года, окрестности деревни Князево Тонбовского уезда
Той осенью Мартин стал мужчиной. Два года, проведённые в кузне, сильно изменили его. Благодаря тяжёлому физическому труду и нормальному питанию, он вытянулся, нарастил мышцы и приобрёл силу. Носы тех, кто продолжал дразнить его «ведьминым ублюдком», несколько раз были сломаны и водружены на прежнее место сельским костоправом. Задирать ублюдка больше никто из сверстников не решался. Бывшего ведьмёнка уважала даже самая наглая уличная банда, которую составляли дети переселенцев из Романовой пустоши[14 - Романова пустошь или Дорки, Романово тож, – село в Старорязанском стане Переславль-Рязанского уезда (ныне Романовы Дарки в Путятинском районе Рязанской области). С середины XVI века принадлежало Солотчинскому монастырю, который в 1701 году переселил некоторых романовских крестьян в Преображенскую тамбовскую вотчину. Часть крепостных перебралась на новое место «без властелинского указу», и их потом пришлось возвращать в Дорки.Выходцы из Романовой пустоши совмещали в своём говоре сразу две особенности русских региональных наречий – рязанское «акание» и «якание», а также южнорусское «гэканье» (мягкий звук «г» с придыханием). В Пичаево и сёлах с крупными пичаевскими «диаспорами» такой «акцент» вместе с особыми местными словечками сохранялись вплоть до XX века.]. Их родители прибыли в Преображенское первыми, и на этом основании считали, что им позволено больше других.
Мартин сошёл бы за красавца, если бы не оттопыренные уши, нелепый нос с горбинкой, да не пересекающий подбородок рваный шрам. Но шрамы украшают, и когда летом он с голым торсом выходил из кузни к колодцу и обдавал себя двумя вёдрами воды… Здесь на него засматривались и молодухи, и девки – все, кроме Гели. Та вела себя так, словно Мартина не существует, а когда они-таки сталкивались по хозяйству (этого было не миновать), девушка всем видом показывала, что общение с данным домочадцем – ниже её достоинства. И вправду – где будущая купеческая жена, а где – бездольный сирота. «Здравствуй и до свидания», – вот и весь разговор.
Однажды субботним вечером во двор Назара пришли парни из той самой романовской ватаги – Мишка с Васькой. Чинно поприветствовав хозяев, они направились к Мартину. Мишка был страмен левой рукой – она болталась у него, словно плеть, и привязывалась к туловищу поясом. При этом калекой бойкий юноша себя не считал, и поблажек себе не просил. Он был одним из главных частобаев среди старших сельских мальчишек. А Васька, напротив, почти всё время молчал. Как и все романовские, ребята сильно «гэкали» и не к месту наседали на звук «я». Даже там, где его не было.
– Мартинка, ядем завтря с нями на Синь-камянь[15 - Байловский Синь-камень – мегалит у села Вторая Байловка Пичаевского района Тамбовской области весом около семи тонн. Изначально, видимо, служил языческим капищем. В XVIII веке получил известность как Камень Георгия Победоносца и стал объектом поклонения православных. В рамках борьбы с культовым мракобесием при советской власти был зарыт в землю, но затем откопан. Сейчас стоит в Байловском парке близ Алексиевской церкви и реки Кашмы.], – сходу проякал Мишка.
– Зачем? – удивился Мартин.
– Не догадываешься? Это же не просто какой-то валун. Говорят, он превращает парней в молодчиков. А нам уже по две седьмицы – пора.
– А я не знаю, сколько мне лет. Мать никогда не говорила, а сам не помню, – упирался помощник кузнеца.
– Ну, смотри. Ты как считаешь: девчонки – бесполезные дуры или нужны по хозяйству? – быстро придумал способ определения возраста Мишка.
– Дуры, – не задумываясь, отрезал Мартин.
И тут же, завидев вдали тонкий силуэт Гели, добавил:
– Но нужны…
– Вот, – обрадовался однорукий. – Путь неблизкий, двенадцать вёрст, поэтому выходим перед рассветом, чтобы обернуться к вечеру.
– Только поляна с Синь-камнем – это почти Ценский лес, – вступил в разговор Васька. – Там за каждым деревом – по разбойнику. Говорят, они берут неосторожных путников в полон. А потом отрезают им каждый день по пальцу, и отсылают родным. И так – до тех пор, пока не заплатят выкупа.
– Но с нами будет самый здоровый парень села – отобьёмся, – пообещал Мишка, наконец, объяснив роль Мартина в походе.
– Ну ладно, пойдём, – согласился помощник кузнеца, не испытывавший восторга от возможного свидания с разбойниками, но не желавший показаться трусом.
– Только к Синь-камню с пустыми руками нельзя, – продолжал тараторить однорукий. – Нужно взять с собой жертву. То, что недавно было живым – крыло цыпленка или лапу кролика. Ну, ты понял.
– Поганство какое, – проворчал Мартин, который по причине сурового детства вообще считался мрачным типом.
– Ну да, – быстро согласился Мишка. – Только все так делают. А попу Савве – ни-ни.
С этими слова парни умчались собираться в дорогу. Мартин прикинул, где бы раздобыть жертву. Сходил за косарём, и метким броском прибил огромную крысу, бродившую по двору и пугавшую кошек. У крысы был отрублен противный лысый хвост – гадко, но нести легко.
* * *
Путь к Синь-камню лежал через поля и луга, ручьи и овраги. Так далеко за пределы села Мартин не забредал со дня переселения из старой деревни. Почва намокла от дождей, идти было тяжело – на ноги налипали комья чернозёма.
– Брат объяснил, что нам нужно до Кашмы, а потом вниз по течению до бабьего камня, – рассказывал Мишка.
– Это ещё что? – бурчал невыспавшийся Мартин.
– Не знаю, но сказал, что мимо не пройдём, – продолжал однорукий. – А от этого бабьего дела – в лес. Синь-камень – себе на уме, завсегда меняет место. Где он сейчас – будем искать, прямой тропинки к нему нет.
– И, небось сразу напоремся на разбойников, – вставил своё Васька. – Говорят, после того, как у пленника закачиваются пальцы, они начинают рубить уши. А под конец – секут голову.
– Зато на моего брата после того, как тот принёс дар Синь-камню, девки так и вешаются. Только успевай шею подставлять, – обнадежил Мишка. – По-моему, это стоит пары отрезанных ушей.
С берега реки, на который вскоре выбралась измученная и испачканная компания, можно было часами наблюдать за жёлтыми и красными листьями, медленно плывшими по воде. Но этих часов не было – тучи на небе и ветер не предвещали ничего хорошего.
Бабий камень и в самом деле оказался приметным. По форме он напоминал горку застывших черепков огромного разбитого кувшина. Это место притягивало баб и девок всех окрестных деревень. А может – и не только окрестных. На кусте у камня было повязано столько разноцветных верёвок, ниток и лент, что места просто не оставалось. Досталось даже соседнему кусту.
Мартин давно сомневался, что женщины – это люди. Поговорку «Муж да жена – одна сатана» он вообще не понимал. Как это может быть, если на самом деле супруги – противоположности? Мальчиком он всё время находился рядом с матерью. Но разве собака не может вскормить котёнка? Разве она не станет от этого кошкой?
Или вот эти валуны. Обращаясь к духу мужского камня, парни просят одного – хочу стать мужчиной. И в этом желании заключены все устремления разом. Интересно, повязана ли хоть одна бабья ленточка с пожеланием: «Я хочу стать женщиной?». Мартин был уверен, что все обладательницы пёстрых лоскутов просили чего-то конкретного: чтобы выздоровел ребёнок, сошли бородавки с лица или сдох муж-пропойца. Как могут сущности, столь разные в своём поведении, желаниях и облике, как мужчина и женщина, являться половинами целого?
В помощнике кузнеца не было ненависти к бабьему полу. Но была подозрительность, замешанная на отчаянном одиночестве. Когда он думал, что в целом мире у него нет ни одной родной души… В эти часы, дни и годы Мартину становилось очень жалко себя. Вот и сейчас он чуть не умыл черепки бабьего камня слезой. Но взял себя в руки, перекрестился, высморкался и бросился догонять приятелей.
* * *
Гай[16 - Гай – небольшой обособленный лиственный лес, чаще всего – в речной пойме. Это слово в значении «роща» присутствует в украинском, белорусском, сербохорватском и западнославянских языках. А также – в русских региональных говорах. Например, в тамбовском и курском, а также в тех регионах, куда были направлены волны поселенцев из этих земель.] был завален палыми листьями. В низинах их одеяло доходило выше колена. Чем дальше оставался просвет реки, тем сильнее тряслись от страха спутники Мартина. Сам юноша не верил, что воры станут промышлять так близко от жилья (и так далеко – от тракта). Ведь имущие путники, у которых можно было хоть что-то отнять, передвигались не по лесу, а по большой дороге. Не верил до тех пор, когда за кустами не мелькнула чья-то фигура.
– Дяденька, а где здесь тропа на Синь-камень? – заорал Мишка, быстро понявший, что перед ними всего-то местный мужик.
Наверное, это был крестьян из Князева, собиравший здесь грибы или занимавшийся каким-то иным лесным промыслом. При нём почему-то не было короба, но поначалу это никого не смутило.
– Так вот же она, ребята, идите сюда, – отвечал мужик.
Местный завёл их за куст, но там не оказалось никакой тропы. Зато стоял бердыш, прислонённый к дереву. Дядька схватил оружие наперевес, развернулся к парням лицом и показал им свою беззубую улыбку. Ребята, не сговариваясь, бросились наутёк, но обладатель оружия почему-то за ними не погнался. Наверное, просто решил пугнуть чужаков, да отвадить от грибного места.
– Это точно страж камня, – тяжело дыша объяснял Мишка, когда они остановились. – И точно юродивый.
– Это разбойник. Они поджидают простаков, которые идут к Синь-камню, а потом пальцы им кромсают, – хватал воздух Васька.
– Ежели встретим ещё, надо сразу разлетаться в разные стороны, – предлагал наперёд Мартин. – Хотя, коли за ними сейчас следят… Тогда не спасут и лихие знакомцы в Преображенском.
Опасения подтвердились быстро. Юродивый вышагнул из-за липы и снова беззубо улыбнулся. Сталь на полотне бердыша хищно сверкала, и Мартин крикнул: «Беги!». Ребята рванули в разные стороны.
Первой и самой лёгкой целью разбойника должен был стать однорукий, но местный почему-то помчался за Мартином – видимо решил, что это вожак, а остальные не представляют угрозы. Бежали в подъём по скользким листьям и торчащим ото всюду кореньям. Парень двигался быстрее, но не знал этого леса, а юродивый ловко срезал пусть, и не отставал. Беглец с преследователем выскочили на лужайку, и мимо плеча просвистел бердыш, пущенный как копьё. Он звонко воткнулся в дерево, одиноко стоявшее на открытом месте у какого-то валуна.
Неудачный бросок бердыша меняло дело. Мартин бросился к стволу и одним мощным рывком выдернул оружие. Обращаться таким сложным инструментом юноша не умел, поэтому просто развернулся, выставив его перед собой. Остановиться и понять, чем ему грозит боевой топор в руках подростка, местный не успел – наконечник точно вошёл ему в горло. Мужик булькнул, и отступил за валун. А из его горла на камень удалила струя яркой крови. На следующем ударе сердца юродивый был мёртв.
Мартин подлетел к противнику, чтобы добить, если потребуется. Но увидел, что кровь на валуне шипит, пузырится и испаряется, слово вода на жаровне. А от камня исходит голубоватое свечение. Пораженный юноша бросил бердыш и поднёс руку к тому месту, которое ещё недавно было испачкано алым. Камень оставался чист.
И тут Мартина бросило в дрожь. Соки в его жилах сначала загустели, а потом, словно прорвав плотину, хлынули по всем членам, норовя их разорвать. Нательный крест накалился, Мартин рухнул без чувств.
Сколько пролежал юноша, он не знал. Когда очнулся, лес вокруг молчал. Мартин испугался, что оглох, но вокруг просто стояла зловещая тишина. Парень ощупал руки и ноги – они вроде были целы. Рядом лежал труп разбойника. Душегубство, пусть даже в целях самообороны, было плохим поводом для хвастовства. Поди потом докажи, кто напал первым. Он отволок тело в ближайшее логовище, и завалил листьями. Тоже было сделано и с окровавленным бердышом, а красный след на земле у камня парень аккуратно присыпал.
Тяжесть убийства давила. Но распалить раскаяние он не успел.
– Мартин, ты давно здесь? Мы тебя уже с час ищем, – Мишка выбрался на поляну, следом плёлся Васька.
Оба приятеля были живые, но измученные.
– Ты нашел Синь-камень! – радостно закричал однорукий и подошёл к валуну.
Глыба и Мартин безмолвствовали. Обоим рассказывать было нечего. Языческое капище мордвы (или, может, более древних хозяев этих мест) продолжало хранить вековые тайны. А помощник кузнеца просто не понимал, что случилось. Знал только, что случайно принёс неведомому духу человеческую жертву и, возможно, подцепил старинную заразу.
Крысиный хвост вместе с другими «жертвами» своих спутников Мартин тоже предложил идолу в качестве дара. Но никакого ответа от Синь-камня не последовало. Впрочем, Мишка и Васька всё одно были довольны. Они преодолели трудный путь, обманули разбойника и исполнили необычный ритуал. Осталось только дождаться ожерелья из девок на шее.
Приятелям Мартин наврал, что местный потерял его в роще, а потом убрался восвояси. Рассказами о лесной погоне был заполнен весь обратный путь. Но парням пришлось бы заночевать в поле, если бы не прояснилось, и на чёрном небе не проявился контур Преображенского храма. Этого направления и держались, покинув село мальчиками, а вернувшись – мужчинами.
* * *
В ноябре Геля простыла и захворала. Изба Назара на ночь делилась на мужскую и женскую половины толстой холстиной, но через неё Мартину было слышно, как тяжело девушке. Лежать и тратить время на лечение Геля отказывалась, и днём по-прежнему хлопотала. Но от инфлиенции стала похожа на тень – заходилась кашлем, сильно осунулась и всё время держалась за рёбра.
Однажды Геля принесла Мартину обед прямо в кузню. Назара дома не было, и женщины решили не собирать на стол. Хозяйская дочь поставила еду на верстак, развернулась уйти, и зашлась страшным приступом. Девушку трясло и корёжило. Казалось, сейчас она рухнет замертво. Когда кашель утих, Геля бессильно облокотилась на стену и принялась жадно дышать, словно рыба на берегу.
Мартин вспомнил мать – как она болела, и как умерла. И на него накатила такая отчаянная жалость, что он придвинулся к девушке и осторожно её обнял. Обнял исключительно по-братски, без страсти. Но близость девичьего тела, его трепет и чувство сострадания… Эти переживания перевернули внутри всё.
Сперва его кровь снова загустела, как было у Синь-камня, а потом забурлила. Инструменты в кузне попадали, в горне вспыхнул огонь, а стены пристройки выгнулись. И на них с Гелей обрушилась невероятной силы волна. Она буквально впечатала девушку в стену, а Мартина – отбросила на несколько шагов назад.
Он стоял посреди кузни, и не понимал, что случилось. Голова раскалывалась, пламя в гоне погасло, шторм в крови постепенно стихал. Геля испуганно смотрела на Мартина. Её лицо порозовело, она не кашляла, дышала ровно и недоумённо ощупывала грудную клетку.
– Что ты сделал? У меня больше ничего не болит.
– Кажется, я тебя вылечил.
– Я ничего не успела понять. Ты колдун? Как твоя мать, да?
– Это не колдовство. Я такой же человек, как и все. А что случилось, и сам не понимаю. Кажись, со мной такое впервые.
Геля ещё немного постояла и сделала несколько глубоких вздохов. Дыхание было ровным и чистым.
– Но ты осквернил меня своей ворожбой, – не унималась девушка. – И не спросил заранее, хочу ли я такого лечения. И не говорил, какова цена.
– Никакой цены нет. Ты здорова – и больше мне ничего не нужно.
– Но это неправильно, – Геля даже притопнула от негодования. – Значит так. Или я всё говорю отцу, попу Савве и всему селу. Или ты идёшь на исповедь, и рассказываешь всё сам.
– На исповедь?
– Да, представь, люди ходят в церковь на покаяние. Некоторые – каждую неделю. Ну как – согласен?
– Согласен, – потупился юноша, которому очень не хотелось объяснять всему селу то, чего он и сам толком не понимал.
Девушка ушла, высоко подняв голову, как будто это она только что совершила чудо исцеления. Впрочем, гелино чудо тоже было – во время небольшой перепалки в кузне хозяйская дочь сказал Мартину больше слов, чем за предыдущие два года.
Недуг Гелю больше не беспокоил. А вот Мартину стало не по себе. Ночами он подолгу не мог заснуть, и в его голове крутилась навязчивая мысль: «Мама, я мог тебя спасти».
Глава пятая. Ася
Ноября 21 дня, 1726 года, деревня Солчино Преображенской вотчины Солотчинского монастыря
Зачем люди дают друг другу клятвы? Любви до гроба, верности, достать луну с неба… Отчего нельзя верить в человека просто так, не требуя за это вознаграждения? Не терзать близких чем-то далёким и бессмысленным, а вместо высоких материй просить о простом и сиюминутном: обними меня, достань соринку из глаза, свари суп… Многим кажется, что, связывая окружающих клятвами, они обретают над ним власть. А на деле просто преумножают страдания. Ведь если ты хочешь получить настоящую власть над человеком – просто улыбнись ему на прощание.
– Почему она заставила меня дать дурацкое согласие на исповедь? – сокрушался Мартин. – Ведь это не нужно никому, включая саму Гелю.
Переубеждать было поздно, а обманывать девушку он не хотел. Но и тащиться к попу Савве… Это было выше его сил. Среди тягостных мыслей в голове юноши всплыло воспоминание как во время августовской ярмарки к нему в кузню явились два неожиданных посланца.
