Тихая ложь

– Тогда почему же вы разошлись?

– Замужество – это не для меня.

– И вам хорошо, когда вы свободны?

– Да. У меня есть Май и дети, но я делаю все, что хочу и живу так, как хочу. Хочу я, например, поехать куда-нибудь на год, я беру и еду, и никого не спрашиваю. Чувствую себя свободной. Есть люди, для которых самое главное всегда быть со своим партнером. Не спорю, в этом есть свои преимущества, но мне это не было так важно. Мне хотелось делать всякие вещи, не думая ни о ком и не спрашивая ничьего разрешения.

– Мне не кажется, что Май стал бы вас останавливать. Если он так вас любил, он должен был уважать вашу свободу. Может быть, он пошел бы на компромисс только ради того, чтобы не расходиться.

– А мне не хотелось, чтобы он шел на компромисс. Он этого не заслуживает. Когда человек живет в браке, он все время вынужден сдерживаться, отказываться от чего-то, думать о другом. Даже в сексе надо иногда в первую очередь думать о партнере. А почему? Кто сказал, что так все и должно быть? Мне, например, на определенном этапе все это надоело.

– Я всю жизнь прожила без мужа и одна воспитала свою дочь, но я – адвокат по семейным делам и я достаточно хорошо знаю проблемы, связанные с замужеством.

– У меня была дополнительная проблема. У меня рано наступила менопауза и протекала она очень тяжело: приливы жара, проблемы со сном, воспаление мочевого пузыря, нервные срывы. Короче, как женщина я умерла. Бедный муж.

– Почему вы не пользовались гормональными препаратами?

– Потому что у меня есть BRCA1 и BRCA2. Знаете, что это такое?

– Думаю, да. Гены, которые указывают на предрасположенность к раку груди и яичников.

– Моя мама, тетя и кузина все умерли от рака. У меня была небольшая грудь, но когда мне было сорок семь, я ее все равно удалила, а заодно удалила матку и яичники.

– Бедняжка, это, наверное, тяжело, – поспешила сказать Сиван.

– Мои дети тоже прошли проверку, и к моему облегчению, у них этих генов не обнаружили. А потом, – продолжала Лири, – я решила расстаться с Маем. Я так любила его, он такой умница, такая щедрая душа, но меня к нему больше не тянуло. Все, конец. Пропало желание. Как я ни старалась возродить его, ничего не получалось. Раз так, сказала я себе, даже если я больше не встречу такого мужчину, как он, буду свободной, сосредоточусь на себе, на своем искусстве, буду гулять с молодыми, повидаю мир. Так я и сделала. Последние десять лет я по полгода провожу за границей. Май не может так жить, даже если бы захотел. Он трудоголик, он любит свою работу так, как другие любят женщину, и таким он всегда и останется.

– Завидую я вам, – улыбнулась Сиван. – И что же вам понравилось больше всего? Какое место самое красивое? Чтобы и мне знать, к чему стремиться.

– Трудно сказать. Каждая страна красива по-своему, но, пожалуй, Новая Зеландия. Я не езжу по туристическим местам, стараюсь забираться в отдаленные уголки. Если же вы спрашиваете, где я получила самые яркие впечатления – так это в Намибии. Я провела там два месяца, из которых три недели верхом на лошади. В молодости я много ездила верхом. У моих родителей была ферма. Когда мне было двадцать, мой отец разорился, и мы все потеряли. После нескольких трудных лет они эмигрировали в Израиль, но так и не воспряли духом. Но это отдельная история для другого раза. В любом случае, в Намибии я проезжала подряд десятки и сотни километров по горам и пустыням, под палящим солнцем, под луной и звездами. Получила такое душевное успокоение, какое невозможно описать словами.

– Как здорово! – восхищенно сказала Сиван. – Я иногда езжу отдыхать на недельку-другую с моей дочерью Лайлой или с подругой. Я тоже люблю особые места, но моя работа не позволяет мне отлучаться надолго. Может быть, через несколько лет мне и удастся осуществить эту мечту. Буду как вы. Мне нравится то, что вы сделали. В молодости я полтора года прожила в Бразилии. Ездила по разным местам и в конце концов застряла на северо-востоке в месте, которое показалось мне настоящим раем на земле.

– Май мне рассказывал. В Атинсе, там, где он купил землю.

– А я и забыла. Так вы там были.

– Только он.

– Я думала, что вы жили там вместе. Я почти уверена, что именно так он и сказал.

– Мы жили вместе в Сан Пауло, но через шесть лет мне все надоело. Я стала скучать по Израилю, по родителям, мне хотелось, чтобы мои сыновья вырости здесь. Май хотел остаться еще на несколько лет, но в конце концов сдался. Перед возвращением мы взяли отпуск на несколько месяцев и жили в Джерри[27]. Оттуда я вернулась в Израиль, а Май остался еще на полгода. Ему надо было закончить все дела на работе. Пока мы жили в Джерри, мы несколько раз ездили в Атинс. Маю понравилось это место, и он решил купить там землю, настаивая на том, что это хорошее вложение денег, но меня все это не интересовало. Когда я вернулась, он прожил в Атинсе еще несколько месяцев.

Вдруг Лири, которая сидела лицом к входной двери, вскочила и выбежала из студии. Сиван поставила кружку на стол и двинулась вслед за ней, но Лири уже вернулась, тяжело дыша и извергая пламя, как дракон.

– Видели его?

– Кого?

– Сола. Вот сучий сын!

– Сол? Сосед?

– Сосед? Какой он сосед? Преступник! Вот как надо его называть!

Сиван вспомнила, что Михаль называла его троллем. Видимо, он был не самым симпатичным соседом в доме.

– Просто мусор, а не человек! – надрывалась Лири, сотрясаясь всем своим маленьким телом.

– Что он сделал? – но тут Сиван вспомнила о своем разговоре с Солом. Все понятно!

– Этот мерзавец ходит за мной по всему району и портит мои картины. Эта война продолжается уже давно, но он не сможет меня победить. Он испортит, я нарисую. Он снова испортит, я снова нарисую. Он меня еще не знает. Как бы он ни старался, я все равно одержу победу.

– Но что заставляет его так себя вести? – если он портит рисунки Лири по всему району, подумала Сиван, может быть он писал и надписи, направленные против Алазара и Бат Эль? Надо этим заняться. Ведь это теперь и ее дом. Надо погасить пламя и навести порядок. В конце концов, это ее профессия.

– У Сола во Флорентине есть множество рисунков. Он живет в этом доме уже много лет и принадлежит к первой группе художников граффити в Израиле, которой муниципалитет выдал разрешение. Он очень талантливый. Если бы он захотел, он мог бы быть известным во всем мире и зарабатывать кучу денег. Одно время галеристы стояли в очереди за его картинами, но этот болван не знал, как себя вести. Он думал, что если он наплюет на всех, это сделает его еще более великим. Что настоящий художник должен быть бедным страдальцем, иначе он и не художник вовсе. Но время шло, он состарился, и наступило разочарование. Он талантлив, этого у него не отнимешь, но он идиот. Сидит в своей квартире, где шагу нельзя ступить, чтобы не наступить на что-нибудь, а работы свои прячет. Было время, когда он даже выбрасывал их на помойку, но теперь все-таки перестал. У него есть приятель, который держит в своем складе все его значимые работы. И вот этот сумасшедший, который все больше и больше разочаровывается в себе, ругает себя, все больше и больше завидует тем, кто добился того, чего он должен был но не захотел добиваться, нашел того, на ком можно выместить все свое разочарование. Кого бы вы думали? Лири Бен Валид! Пришла эта Лири со своими деньгами, с успехом, со связями, со своим не гениальным, но вполне приличным искусством, после того, как проучилась годы в «Бецалеле», и получает разрешение расписать несколько стен. Но в старых костях этого осла пылает ревность! Не может он этого перенести. Сидит в своей дыре на табуретке и думает, как бы все испортить. Бандит, вот он кто! Ходит от стены к стене и портит все мои рисунки. Во всем районе. Да что там, во всем городе!

– А какие у вас доказательства, что это именно он?

– Вы что, смеетесь надо мной? – закричала Лири в порыве гнева. – Он сам это признал!

– И он сам сказал вам об этом?

– Не только мне, всем! Он даже в полиции признался. У меня есть запись в телефоне. Вы можете ее прослушать. Я сама позвонила ему и спросила, и он во всем признался и смеялся мне прямо в лицо. Ну, где же она? Я сейчас дам вам послушать, – ее руки тряслись так сильно, что она все время нажимала не на те кнопки.

– Подождите минуточку. Успеем послушать. Я хочу кое-что прояснить. Хорошо, вы обратились в полицию, и что же она сделала?

– Его вызвали для беседы, а потом предупредили и выпустили. Что полиция может сделать? Что вообще они умеют делать? Ничего!

– А что Май? Он не предложил какое-то решение?

– Да что он может предложить? Он сказал мне, что если я ему разрешаю, он переломает Солу все кости. Понятно? Это единственное решение, на которое он способен. Как у первобытных людей – дал в морду, и все устаканится.

Сиван никак не могла представить себе Мая, дающего в морду такому человеку как Сол.

– Ну хорошо, я поняла. Теперь я буду помогать вам.

– И что вы будете делать? – спросила Лири, глубоко вздохнув, и Сиван поняла, что ее выбор весьма ограничен.

– Прежде всего успокойтесь. – Сиван хотела обратить все в шутку, но Лири восприняла ее всерьез.

– Вы правы. Не стоит тратить на него нервы. Вот сейчас я выкурю косяк и успокоюсь.

– Хорошо. А потом заканчивайте вашу работу.

– А вы?

– Пойду перекинусь парой слов с господином Солом.

– Что вы собираетесь ему говорить?

– Что скажу, то и скажу. Все будет в порядке.

– Нет, но все-таки, – не унималась Лири. – Что вы можете ему сказать?

– Я прослежу, чтобы он больше не касался ваших рисунков.

– Ничего у вас не получится. Знаете, сколько раз я пробовала говорить с ним? С этим человеком невозможно говорить. Он просто осел, – в голосе Лири послышались интонации Михаль.

– Доверьтесь мне, – Сиван и сама не была уверена, что у нее получится, но первое правило адвоката гласит: надо создать у клиента впечатление, что вы берете решение проблемы в свои руки. Это само по себе является важной частью будущего решения.

Выйдя из студии, Сиван увидела Михаила и его приятелей, сидящих как обычно на скамейке напротив лавки Карло. Он приветливо помахал ей рукой, и она помахала ему в ответ. Они уже знали ее и теперь при встрече кивали и улыбались ей. Михаил приносил с собой колонку и все время пытался приспособить ее для того, чтобы прослушивать музыку из телефона.

Сиван вошла в здание, поднялась на первый этаж и нажала кнопку звонка Сола.

– Слушаю, – произнес Сол, открыв дверь настежь.

– Привет Сол, как дела?

– Нормал, – пробормотал Сол.

– Можно зайти к вам на пару минут?

– Зачем?

– Мы ведь соседи, не так ли? Мне очень надо с вами поговорить. Дайте мне пятнадцать минут.

– Это профессорша вас послала?

– Никто меня не посылал. Я пришла сама. Десять минут, и я ухожу, – продолжала торговаться Сиван.

Сол кивнул, и Сиван прошла внутрь, с трудом пробираясь по узкому проходу в центр комнаты.

– Можно где-нибудь присесть?

Сол сходил в кухню, принес две табуретки и поставил их друг напротив друга.

– Я сейчас беседовала с Лири и вспомнила наш с вами разговор, – начала Сиван, не имея никакого четкого плана действий, но надеясь, что что-нибудь придет к ней в голову. – Она рассказала мне, как все это выглядит с ее стороны. Если вы не возражаете, не могли бы вы мне объяснить, как к этому относитесь вы? Если она чувствует себя обиженной, я уверена, что и вы тоже на что-то обижены, а мне очень важно дать всему объективную оценку. Я не подруга Лири, мы познакомились только сегодня. Но мне хочется навести здесь порядок, потому что, скажу вам откровенно, эта война между вами не имеет никакого смысла. Вы оба – хорошие люди и надо сделать так, чтобы все остались довольны. Вы понимаете о чем я говорю?

– Я скажу вам о чем вы говорите, – Сол очень старался не горячиться, но от волнения его голос становился все громче и громче. – Вы говорите о плохом искусстве! Об искусстве этой презренной профессорши, которая совершенно не годится в художники. Пришла тут со своими жалкими трафаретами и называет их «уличным искусством». Разве это искусство? Просто насмешка! Портит стены, на которых настоящие художники вроде меня и моих друзей могли бы создать что-то выдающееся. Это мы начали в Израиле настоящее искусство граффити. Мы, наша группа, создаем наши произведения безо всяких там трафаретов, живыми красками. Если вы увидите мои работы, вы поймете, о чем я говорю. Только мозг, подвергшийся воздействию психотропных препаратов – я как-нибудь расскажу вам каких – может создать такие образы. А эта женщина – сплошная подделка. Нет в ней ничего настоящего.

По частоте употребления слова «настоящее» Сиван поняла, что же больше всего волнует Сола и как ей следует поступить.

– Ну хорошо, Сол. Вы гений. Даже Лири это признает. Она не скрывает своего восхищения вашим настоящим искусством. Она сама сказала мне, что если бы вы захотели, о вас знал бы весь мир, что музеи и коллекционеры стояли в очереди за вашими картинами, – небольшая лесть не повредит, подумала она. – Но что поделать, если отдел культуры муниципалитета считает, что на стенах Флорентина есть место не только гениальному психоделическому искусству, но и работам таких маленьких людей как Лири. В живописи так же, как и в литературе и в музыке, есть разные жанры. Утром вы слушаете «Богему», вечером – Фрэнка Заппу, а иногда вас тянет и на Бритни Спирс. Разве не так?

По выражению лица Сола Сиван поняла, что Бритни Спирс лучше было не упоминать.

– Дело не только в этом, – произнес Сол. – Ее граффити я бы ей простил. Я не могу простить ей того, что она отняла заработок у меня и моих друзей. Ну, о себе я не говорю, я не какой-нибудь там эгоист, который плюет на всех остальных.

– На что вы намекаете?

– В последнее время Флорентин посещает немало туристов, как наших, так и приехавших со всего мира. И экскурсоводы показывают им все граффити. Все! – его голос снова перешел в крик, и в нем стал явственно слышен его южноафриканский акцент.

Как же они с Лири все-таки похожи, подумала Сиван.

– Я, – Сол попытался справиться со своим волнением и снова заговорил тише, – я особенный. Если бы я захотел, у меня бы уже лежало в банке двадцать миллионов долларов. Просто я не гоняюсь за деньгами, вот у меня их и нет. Но вот моим друзьям не мешало бы подзаработать. Они этого заслуживают!

– Разумеется.

– И что делает это профессорша Лири? Договаривается с муниципалитетом, чтобы они разрешили ей проводить экскурсии – ведь она же профессор искусств! И вот она показывает туристам только свои работы, а потом приводит их в свою галерею. Ну и у кого, скажите, они покупают? Только у нее! Я же говорил вам, что она просто кусок дерьма! Разве настоящие художники так поступают?

– Почему она показывает туристам только свои работы? Я не верю, что она делает это специально.

– Специально или нет, что это меняет? Экскурсия продолжается один час. Разве можно за час обойти все переулки? Нет! Вот она и выбирает свои. И кто остается в проигрыше? Мои друзья!

– Понимаю.

– Я еще много чего могу вам рассказать, но не буду, потому что я – человек чести. Я не такой, как она.

– Хватит говорить глупости, Сол. У Лири ничуть не меньше чести чем у вас. Давайте будем выше этого.

– Согласен.

– Можно я вас кое о чем спрошу?

– Пожалуйста.

– Сколько стоят ваши работы?

– Что? Вы имеете в виду деньги?

– Разумеется, что же еще?

– Зависит от работы и размера. От трех до пятидесяти тысяч долларов.

– А где я могу их увидеть? То, что я вижу вокруг, мне нравится. Я не слишком разбираюсь в искусстве, но это мне нравится. Лири сказала, что свои главные работы вы храните у друга. Можно мне прийти завтра или в любой другой день на этой неделе? Мы пойдем к вашему другу, и я куплю у вас то, что мне понравится.

– Конечно! С радостью! – сразу же смягчился Сол.

– А теперь я хочу кое-что вам предложить. Так делать не принято, но обещайте мне, что вы над этим подумаете. Я куплю вашу работу, и это произойдет в основном благодаря Лири. Ее рекомендация является для меня лучшей гарантией. Что бы вы ни говорили, но в искусстве она разбирается. Но куплю я ее с условием, – Сиван посмотрела ему в глаза, скрытые за толстыми стеклами очков, – что вы никогда больше не будете портить ее работы. Ни на стене ее студии, ни где бы то ни было еще.

– Вы предлагаете мне взятку.

– Почти, но не совсем. Я предлагаю вам сделку, которая устроит все стороны. Я получу произведение настоящего искусства, она получит спокойствие, а вы получите друга, который будет во всем вам помогать, а кроме того, – Сиван пустила в ход еще один аргумент, – вы сможете послать билеты своим дочерям, чтобы они смогли вас навестить. А еще я обещаю поговорить с Лири и убедить ее показывать во время экскурсии работы ваших друзей. Ну, что вы решили?

Сол встал, желая пройтись по комнате, но когда сообразил, что идти некуда, снова сел.

– По рукам.

– Прекрасно. А теперь в качестве подписания договора через пять минут вы спуститесь вниз, подойдете к Лири и скажете ей: «Добрый вечер, Лири».

– Что?

– То, что вы слышали. «Добрый вечер, Лири». Только и всего.

– Она даст мне по башке. Она терпеть меня не может.

– Ничего она вам не сделает. Обещаю.

– Все в порядке, – сказала Сиван Лири, выйдя на улицу. – Через несколько минут Сол придет извиниться. Хватит воевать. Пора выкурить трубку мира.

– Он ни за что не захочет сложить оружие. Вы не знаете, сколько раз…

– Лири, – прервала ее Сиван. – Все! Он больше не тронет ваши рисунки. Я вам это обещаю. Но есть маленькое условие. Он утверждает, что во время ваших экскурсий вы показываете туристам только ваши работы и тем самым лишаете заработка его и его друзей.

– Неправда! – запротестовала Лири. – Я показывала туристам все работы. Я перестала делать это только после того, как он начал меня преследовать, чтобы преподать ему урок. Чтобы он понял.

– Что было, то прошло. Он больше не трогает ваши рисунки, а вы показываете туристам работы других художников. Он скоро спустится, и я прошу вас вести себя с ним прилично.

– Я не буду с ним говорить.

– Я не прошу, чтобы вы начинали с ним говориить. Он должен начать первым, а вы должны ответить. Больше от вас ничего не требуется. Он скажет вам: «Добрый вечер, Лири», и вы тоже ответите: «Добрый вечер».

– Вы слишком наивная. Он не придет.

– Придет.

– Что вы ему сказали? – в голосе Лири слышались одновременно подозрительность и любопытство.

– Ничего особенного. Я рассказала ему о вашем взгляде на вещи, и он все понял.

– Вы рассказали ему про мои гены? Дело в них?

– Да вы что? Это ваше личное дело. Я в жизни никому не скажу об этом без вашего согласия.

– Мне все равно даже если вы ему расскажете. Пусть поймет, что не он один в этом мире страдает, – Лири взяла в руки кисть и принялась за работу.

Входная дверь открылась и появился Сол. Сиван увидела, что он даже приоделся – надел поверх водолазки нарядный пиджак. Если бы он смотрел за собой и сменил бы эти ужасные очки, подумала она, он был бы еще мужчина хоть куда.

Он потопал в их сторону и остановился на безопасном расстоянии, то ли из-за ковида, то ли потому, что боялся Лири. Переступив с ноги на ногу он уставился в землю как бы собираясь с духом. Молчание затянулось. Лири продолжала работать, краем глаза наблюдая за Солом.

Сол взглянул на Сиван, и она кивнула ему головой, как бы говоря: «Ну, вперед».

– Добрый вечер, Лири, – произнес он, прокашлявшись. – Как дела?

Лири, стоя к нему спиной, перестала водить кистью. Сиван уже начала думать, что этим все и закончится, но она все же ответила:

– Добрый вечер, Сол.

Сол снова прокашлялся.

– Прекрасная работа, – произнес он и стал медленно отступать назад.

Послышался шум отодвигаемых жалюзей. Сиван подняла голову и увидела, как вышедшая на балкон Михаль окинула взглядом бульвар.

Сол отступил еще на шаг, а потом снова обернулся к Лири и произнес:

– Если вам понадобится помощь, скажите.

И в это самое мгновение Михаилу удалось-таки присоединить свою колонку, и бульвар заполнился голосом Эдит Пиаф.

"Найси"

В день когда Лайла сдала последнюю выпускную работу, Сиван собиралась пригласить ее на ужин в ресторан, но, услышав ее предложение, Лайла возразила:

– Давай отложим до следующей недели. Сегодня вечером я гуляю с приятелями из колледжа, а завтра утром мне нужно рано встать чтобы уже в шесть часов быть в Ашдоде.

– В Ашдоде? В шесть утра? – удивилась Сиван. – Что ты будешь делать там в такое время?

– У меня встреча с Маем. Мы будем кататься на волнах.

Пол под ногами Сиван покачнулся. Она снова почувствовала себя неуверенной двадцатилетней девчушкой, но постаралась справиться с собой.

– Не поняла. Так ты с Маем на связи?

– Я позвонила ему на прошлой неделе спросить как дела и куда он запропастился, и мы договорились, что когда я закончу учиться, то приеду в Ашдод покататься с ним на волнах.

Как все просто: позвонила спросить как дела и куда он запропастился. Она сама должна была это сделать вместо Лайлы.

– А почему он в Ашдоде?

– Его отец болеет. Ему уже девяность два, и Май ездит к нему и матери по нескольку раз в неделю. Именно поэтому он до сих пор не был у нас. Все свободное время он проводит с родителями. Мотается туда-сюда между Голанами и Ашдодом. Он хочет нанять отцу сиделку, но это без конца откладывается из-за бюрократии. Он извинился за то, что все время занят, и сказал, что из-за болезни отца у него испортилось настроение. Тогда я сказала ему, что если он не может приехать в Тель Авив, я готова приехать к нему, и он обрадовался.

– Хочешь, я поеду с тобой? Я могу, – Когда Сиван произнесла эти слова, сердце ее учащенно забилось. Не может ли быть так, что она повторяет свою прежнюю ошибку, только на этот раз не с Бамби, а с Лайлой? Может быть это уже патология? Она борется за мужчину со своей дочерью? Нет! Это невозможно!

– Ну если ты хочешь… Только я не думаю, что тебе стоит ехать. Там будет его сын, и мы все время будем торчать в воде. Завтра будут волны, и тебе будет скучно.

Напряжение немного ослабло. Значит Лайла не будет наедине с Маем. С ними будет его сын.

– Какой сын? Тот, у которого подружка француженка?

– Понятия не имею. Май сказал, что один из сыновей приедет его навестить и что утром они пойдут на море. Я ни разу не была на море в Ашдоде. Май сказал, что у них прекрасные пляжи.

– Передай ему от меня привет.

– Передам, но ты и сама можешь ему позвонить и поинтересоваться, как дела.

Сиван не была уверена до конца, но ей показалось, что в голосе Лайлы промелькнули критические нотки.

– Мне не хотелось давить на него. Я думала, он не звонит потому что я ему не интересна.

– Ты не должна вести себя с мужчинами так пассивно. Им тоже приятно когда к ним проявляют интерес. Ну ответят тебе «нет», так что? Только вперед!

Да, она все поняла правильно. Это была критика.

– Ты права.

– Как случилось, что у тебя никогда не было не то что партнера, а даже приятеля?

– Я же тебе уже объясняла.

– Да, я помню. Но твое объяснение меня не удовлетворило. Постарайся еще раз.

Сиван задалась вопросом, не сердится ли на нее Лайла.

– Давай сядем вместе на выходных, и я покажу тебе фотографии и расскажу о себе и своей сестре. Это многое прояснит для тебя.

– Классно. Можно я буду с тобой откровенной, мам? Мне кажется, ты что-то от меня скрываешь. Я смотрю на тебя и вижу, что ты все время стараешься спрятаться. От Яаля. От Мая. Мне это действует на нервы. Ты ведь не только моя мать, ты – моя самая близкая подруга. Если ты и от меня будешь прятаться, это уже совсем никуда не годится. Я всегда рассказываю тебе обо всем, но и ты должна рассказывать мне обо всем. Я не говорю об интимных вещах. Я говорю о том, что не будучи произнесено разрушает наши с тобой отношения, разрушает нашу семью. Договорились?

Сиван была рада, что Лайла многому научилась благодаря тому, что ее мать была адвокатом. Когда Лайла была маленькой, Сиван частенько пользовалась примером неписанного «договора» в отношениях между людьми.

– Договорились. Только сначала я должна сказать тебе что-то очень важное.

– Говори.

– Ты не несешь ответственность за мое счастье, Лали. Человек не может отвечать за счастье других, в особенности своих родителей.

– Я с тобой не согласна. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

– Конечно, ты этого хочешь. Но ты не можешь нести за это ответственность. Счастье – это то, что человек создает для себя сам, а не то, что ему дают другие. Поняла?

– Не беспокойся, я не собираюсь вмешиваться в твою личную жизнь. Тут что-то другое. С тех пор как в нашей жизни появился Яаль, ты изменилась. С одной стороны ты все время витаешь в облаках, а с другой – тебе что-то мешает. Я это ясно вижу.