скачать книгу бесплатно
– Так вы и есть та самая профсоюзная кость в горле заводоуправления?
Мужчина усмехнулся и кивнул. Он все так же стоял в одном свитере, заметно мерз, но не двигался с места.
– Вы так? – поинтересовался я, показывая на его одежду не по погоде.
– А, да, так! Когда идешь на задание, надо быть готовым к нерадостному приему. Пойдемте, здесь недалеко…
Он снова не закончил мысль: куда он пригласил? Зачем? Но отчего-то я пошел за этим странным человеком в обвисшем серым пузырем свитере и в войлочных башмаках, черные молнии которых трогательно прыгали при каждом его шаге.
– Они отобрали ваш фотоаппарат? – поинтересовался я.
– Нет, я успел зашвырнуть его в форточку, там уже ждал наш человек. Окна выходят на другую от забора сторону. Хрен его теперь догонишь, – удовлетворенно проговорил Жильцов.
– Экстремальная журналистика, – усмехнулся я. – А что это будет за статья?
– Это не столько для статьи, сколько материал для судебных процессов. Все по поводу закона об этой пресловутой спецодежде. Дело в том, что нескольких работников, напрямую не связанных с вредным производством, лишают из-за спецодежды премии. Представьте себе девочку из отдела кадров, которая бегает целый день с бумажками из кабинета в кабинет или повариху из блока питания в этой пыточной обуви! Как им работать? А?
– Трудно, – кивнул я.
Алексей обернулся через плечо, подмигнул и продолжал, не замедляя хода:
– Трудно – не то слово! Невозможно! Вот ты и думай – то ли за невыполнение своих прямых обязанностей быть оштрафованным, то ли за спецодежду. Как ни крути, все плохо выходит. А руководство нанимает специальных шакалов, те ходят по территории и фотографируют – кто без обуви, кто без каски. А потом премии долой: нарушение трудовой дисциплины. Вот так вот – ползарплаты. А у девочки ипотека, а у поварихи – мать больная и трое детей. Работники в профсоюз. А мы – в суд. Так-то. Ну и в газете, конечно, фото опубликуем, чтобы все полюбовались, как сам советник по юридическим вопросам соблюдает охрану труда. Тоже надо премии лишать!
– Здорово! Так профсоюз – это тоже вы? – поинтересовался я.
– Я. Не один, конечно, но вся информационная стратегия на мне. – Широким жестом Жильцов распахнул обитую железом неприглядную дверь в первом от проходной двухэтажном здании. – Пришли!
Эти хрущевки цвета охры, хоть и находились за проходной, тоже, судя по всему, принадлежали заводу, во всяком случае, я разглядел над одним из подъездов вывеску магазина «Наш Минерал», где торговали готовой продукцией. Над железной дверью, куда вошли мы, никаких надписей не было, зато когда мы забрались на второй этаж, я увидел сразу две: газета «РАБОЧАЯ СИЛА» и профсоюз «ЕДИНЫМ ФРОНТОМ».
В сумраке довольно большой комнаты с высоким потолком сидел человек. Лишь подсветка от монитора ноутбука и зимний послеобеденный свет из единственного маленького окна освещали темное неуютное помещение, заваленное номерами газет, старыми журналами, плакатами, пачками бумаг и прочим канцелярским хламом. Человек за монитором мельком взглянул на нас и сообщил, что некто Юра поехал закачивать фото домой, чтобы тут «не накрыли». Голос у человека за компьютером был женский.
Алексей неуверенно потоптался, и на его лице снова появилось виноватое выражение:
– Я совершенно забыл… Хотел чаем угостить, но нас ведь обесточили. – Он поджал угловатые плечи, и я подумал, что совсем не так представлял себе профсоюзного лидера.
– Администрация пытается выжить нас отсюда, но мы пока боремся. – Алексей устало улыбнулся, но вдруг глаза его заискрились. – Пусть попробуют нас сковырнуть! А вообще – вот наша вотчина. Здесь и обитаем. А это Катерина, журналист.
Женщина встала из-за компьютера и направилась к нам, но на мое «здравствуйте» не ответила. Даже не взглянув в нашу сторону, она резко подхватила пальто и, бросив «перекурю», выбежала на лестницу.
– Не обращайте внимания, – шепотом проговорил Жильцов. – У нее детей хотят отобрать. Очень зла.
– Кто хочет отобрать?
– Органы опеки. Забрали в детскую комнату полиции. Они там ночь провели, плачут, домой хотят. Потому Катя сама не своя ходит.
– Как забрали?!
Я обернулся, Катерина стояла на площадке и яростно прикуривала, палец ее то и дело соскальзывал. Вдруг она повернулась к нам и пробормотала, зажимая неподожженную сигарету в углу рта:
– Ноготь сломала. Звездец какой-то, а не день!
Мальчик-Нос нежно забрал у женщины зажигалку, зажег, и она наконец прикурила.
Катерина была совсем детского роста, не толстая, но и не худая. На вид – лет тридцать пять – сорок. Лицо маленькое, скуластое, но я не заметил, чтобы сотрудница редакции выглядела как алкоголичка или наркоманка.
– За что детей отбирают-то? – шепотом спросил я.
– Не знаю, они ведь пишут по документам: угроза здоровью и жизни ребенка, а что толком – ничего не говорят, – так же шепотом ответил Мальчик-Нос. – Но это пусть не свистят. Я Катю десять лет знаю, еще когда она в цехе замерщицей работала…
– Ага, давай теперь каждому встречному-поперечному рассказывай. – Катерина внезапно вернулась, как будто выкурила всю сигарету одной быстрой затяжкой. На нас пахнуло крепким дешевым табаком.
– Это не встречный-поперечный, это Саша Берсеньев. Нас с ним сегодня вместе из приемной Селиверстова выкинули. Решили, что он со мной. А он вообще не с завода.
Наконец Катерина удостоила меня долгим презрительным взглядом:
– А не с завода, так нечего ему тут вообще делать.
– Мне пора, – проговорил я, виновато пятясь к двери.
– Вы не думайте, что это из-за вас… – шептал Алексей, на ходу натягивая куртку. – Я провожу.
Когда мы оказались на улице, Алексей продолжил:
– Катерина уверена, что детей забрали по заявлению Селиверстова и нашего генерального директора. У нее на этой почве паранойя разыгралась: везде их люди мерещатся. Боюсь, сломается наша Катя.
– А их правда забрали по заявлению Селиверстова? – изумился я.
– Ну а кого же?! – ни секунды не колеблясь, заверил Мальчик-Нос.
– Но зачем детей-то?
– Как зачем? Чтобы мы все боялись. Она свидетель в нескольких делах по незаконным увольнениям, – объяснял Жильцов как-то пугающе буднично. – У меня вот тоже двое детей. Думаете, я не боюсь?
Он быстро глянул на меня и продолжал:
– Вы – парень, я вижу, из хорошей семьи, вам этого не понять.
– Чего мне не понять? – спросил я с вызовом. Я начал подозревать, что он специально привел меня сюда, чтобы унизить.
Жильцов посмотрел на меня чуть дольше, как будто прицениваясь, и проговорил спокойно и тихо, как человек, давно и хорошо обдумавший свои слова:
– Не понять, что такое настоящая злоба и бессилие. Здесь на заводе работают семь тысяч человек. Из них тысяча – это высший персонал, те, кто зарабатывает себе и своим семьям на старость, на медицину, на отпуска, на вкусную еду и красивую одежду. Эта тысяча сидит в отремонтированных кабинетах, пишет резолюции и пьет кофе в комнатах отдыха с раскладными диванами. Певцов себе на корпоративы выписывает, жрет от пуза за наши кровные рабочие денежки… А остальные шесть тысяч работают в раздолбанных цехах, на опасном оборудовании, дышат взвесью, потому что на неделю здоровья для тысячи на теплоходе по Волге деньги есть, а на новую систему вентиляции не остается. Простые рабочие болеют, мрут, и так по кругу – они, их дети, их внуки. У этих шести тысяч нет никакого шанса выползти из-под потолка бедности. Наоборот, потолок все ниже, ниже. Давит. Отсюда злоба, зависть, страх, бессилье. У рабочих нет надежды, понимаете? Нет возможности когда-нибудь выбраться. Я не против богатых. Я не коммунист. Не социалист. Я считаю, что если в стране есть возможность богатеть для бедных, тогда и богатые живут лучше. Понимаете? Богатство богатых тогда воспринимается как что-то достойное, что-то уважаемое. Но наша администрация этого не понимает, они только хапают. Бегают, оглядываются, всего боятся, но продолжают хапать…
Я молчал. Мне было стыдно. Моя родственница не спит ночами, пытаясь выудить информацию из кипы газет, а нужно просто прийти и посмотреть людям в глаза. Это был тот случай, когда стоило один раз увидеть, чем сто раз прочитать. Каморка с отключенным светом говорила в сто раз красноречивее всех лингвистических теорий. Мне стало даже жаль свою многомудрую Вику, разыскивающую какого-то загадочного профсоюзного спонсора. Полный бред! Мир – это не только текст, что бы там ни придумывали современные философы и создатели альтернативных реальностей.
Кажется, на сей раз тетка слишком увлеклась поиском и не замечала очевидного. Сама судьба устроила мне встречу с Жильцовым.
Алексей немного успокоился, посмотрел на меня внимательно и вдруг смутился:
– Что это я? Вам-то это все зачем… Нам-то с вами нечего делить… Вы такой же наемный работник…
– Скажите, Алексей, многим профсоюз помогает?
– Многим, – убежденно ответил Жильцов. – Но тут даже дело не в том – отсудили или нет, восстановили или нет. Хотя процентов шестьдесят-семьдесят дел мы выигрываем. Главное в том дело, что у человека появляется надежда. Надежда – это ведь самое необходимое в жизни!
Я поразился тому, насколько точно и просто он выразил то, о чем я и сам подумал. Алексей Жильцов жал мне руку, открыто глядя любопытными мальчишескими глазами:
– До свидания! Заходите как-нибудь!
Глава 7. Атомная вечеринка
Не выходи из комнаты, не совершай ошибки.
И. Бродский
Детство я провел в пригороде и сполна хлебнул романтики старых чердаков. У некоторых моих знакомых под крышей располагались целые мезонины, обитые проолифенными реечками, – писк поздней советской моды. Но большинство чердаков представляли собой склад разной рухляди, сохраненной не столько по хозяйственным, сколько по психологическим причинам: жалость, ностальгия, ожидание дизайнерских озарений, просто лень.
На чердаках могло найтись все что угодно, впрочем, с той же регулярностью на чердаках много чего не находилось, так что эффект от этих поисков всякий раз был неожиданным. Однако кое-что постоянное все же было. Почти на любом из чердаков, независимо от статуса и уровня дохода семьи, можно было отыскать голого советского пупса – наследство дочерей, сестер, мам, теток и прочего женского коллектива, которое никак нельзя выкинуть и уж тем более невозможно кому-то передарить. Потому что кто в здравом уме даст современному ребенку забавляться с целлулоидным голышом, с непропорционально гигантской головой, выцветшими глазами, пластмассовыми волосами и жесткими, негнущимися, опасно растопыренными пальцами?
– Да уж, никакой заботы о безопасности, – сказала Вика однажды, нежно рассматривая пупса Аню, извлеченную с нашего чердака.
– Почему Аня? Почему? – спрашивал я. – Как ты определила, что это девочка?
На мой взгляд, все пупсы совершенно бесполые. Советский производитель был настолько искусен в стирании половых границ, что ни воображаемое платье, ни воображаемые шортики не меняли сути дела: гладкий пупс неделим ни по полам, ни пополам непознаваем.
Вика смеялась и заявляла, что это был ее любимый пупс. Это навело меня на мысль о непреодолимых поколенческих различиях.
Именно такой советский пупс, только размером с человека, сидел на Викиной кухне и спокойно попивал чай, когда я вернулся после похода, а точнее сказать, после военной вылазки, в юротдел «Русского минерала». Пупс качал огромной пупсовой головой с короткими волнистыми волосами, как будто постриженными детским парикмахером. Это была Юля Волобуева, странная подружка моей тетки, которая не появлялась у нас уже больше года, и вот, здравствуйте, в самый подходящий момент.
– Привет! – поздоровалась со мною Юля и иронично прищурилась, как будто знала обо мне что-то неприличное.
– Давно не заходила, – сказал я подчеркнуто вежливо.
– Работа, – был мне многозначительный ответ.
Юля так же, как и моя тетка, была дипломированным филологом, натурой тонкой и гордой, как героиня произведений Джейн Остин. На этом, правда, сходство заканчивалось.
– Что за работа? – полюбопытствовал я, пока Виктория кидала на меня какие-то непонятного значения взгляды, которые я расшифровал как просьбу быть приветливее.
– В юридическом отделе «Русского минерала».
Вика сделала большие глаза, но теперь смысл ее пантомимы и без того разъяснился.
– Я работаю секретарем-референтом у Селиверстова, – гордо закончила Юля.
Однако! Мы с Викой снова обменялись взглядами. После своего триумфального вылета из здания заводоуправления я, само собой, позвонил тетке, в красках и лицах сообщив о своем восхищении в адрес охраны юридического отдела. Видимо, Виктория переадресовала мои слова самому Селиверстову, и в ответ нам явился от него целый личный секретарь!
Сказать по правде, я удивился трудоустройству нашей старой знакомой – как и многие филологические девушки, впечатление пробивного человека Юля не производила, а место личного секретаря Селиверстова должно быть завидным. Кроме того, Юля Волобуева всегда интересовалась только учебой и наукой.
– Думал, что ты в аспирантуре, – сказал я.
– Владислав Юрьевич просит принять извинения, – вместо ответа проговорила Юля с таким выражением почтения в круглых глазах, как будто не секретарша говорила о боссе, а католический епископ латиноамериканской страны о папе римском.
Глянув на полное важности лоснящееся целлулоидным блеском лицо девушки, я перевел взгляд на Вику и понял, что она думает о том же, о чем и я. Мы знали о Юле кое-что со времен ее учебы в университете.
– Юля, не нужно было тебе приходить сегодня, – холодно сказала Виктория. – Пусть даже мы знакомы. Селиверстов сам должен извиниться. Детский сад какой-то.
– Вот поэтому он и попросил меня. Мы знакомы, и поэтому…
Виктория посмотрела на гостью с таким выражением, что та замолчала и как-то сразу сникла:
– Я тогда пойду, что ли…
Договорить Юля снова не успела, ее прервал звонок Викиного телефона.
– Виктория Берсеньева. – Тон Вики стал ледяным, она шумно потянула воздух. – А-а-а, Владислав Юрьевич Селиверстов!.. Ну здравствуйте! А вот мне просто интересно, вы всегда выбрасываете посетителей на улицу, не спрашивая имени? Это ваш обычный образ руководства? Знаете, тогда я не слишком удивляюсь, что ваши работники создают профсоюзы… Нет, мы не пострадали. Что?.. Что компенсировать? Физический и моральный… Вы там с ума посходили все, что ли?.. Есть такое слово «извиниться», вы не пробовали? Нет? Ладно, Владислав Юрьевич, я понимаю, какая у вас на заводе напряженная обстановка… Понимаю, что суды и проверки… Но ваши люди спустили с лестницы моего помощника, и мне плевать, с кем рядом он сидел в этот момент!
Она долго молчала, а трубка в ее руке нервно булькала. Хотя меня съедало любопытство, но ответного слова Селиверстова было не разобрать. Наконец Вика ответила «хорошо, постарайтесь» и нажала отбой.
Юля смотрела на Викторию со смесью страха, изумления и возмущения.
– Вот, чуть не забыла. Это вам с Сашей в качестве извинения, – пробормотал «пупс», протянув Виктории какой-то яркий серебряный лист и поспешно, как и положено пупсу, на коротеньких ножках убежал в закат.
Странный серебряный лист оказался конвертом, который был запечатан золотым декоративным сургучом в виде звезды.
– Что это еще за жертвоприношенье? – пробормотала Вика, вскрывая конверт. – «Игорь Курчатов» и его атомная вечеринка. Приглашение на двух персон», – прочитала тетка и подняла на меня глаза, которые выражали немое изумление.
– «Игорь Курчатов» – это музыкальная группа, – пояснил я, так как, скорее всего, Вика была не в курсе того, кто в этом году властвовал над массовыми музыкальными вкусами. – Нас пригласили на супермодную тусовку. Закрытый корпоратив для высшего руководства «Русского минерала». Сегодня в приемной только и разговоров было об этом.
Я был больше чем уверен, что Виктория не заинтересуется. С чего бы, если она отродясь не посещает такие сборища? Однако Вика откатила дверцу встроенного в стену гардероба и задумчиво оглядела содержимое с видом профессора, выбирающего тему курсовой для своего лучшего студента.
– Ну вот и прекрасно! – сказала она, разделяя слова. – Физики, значит, нынче в моде. Ладно. Атомная вечеринка требует атомного платья.
– Я бы на твоем месте лучше сходил бы к лирикам. А именно в редакцию профсоюзной газеты «Рабочая сила», – заметил я.
Вика обернулась.
– С чего бы мне к ним ходить?
– С того, что их редактор и руководитель профсоюза Алексей Жильцов не производит впечатления криминальной личности.
– Профсоюзный лидер и не должен производить криминальное впечатление, – пожала плечами тетка. – Если бы этот мошенник напоминал кота Базилио или Остапа Бендера, все мероприятие потеряло бы смысл.
Она прошлась по комнате, собираясь, однако в этот раз я намеренно перегородил ей дорогу:
– Почему ты уверена, что Жильцов – мошенник? Ты его даже не видела.
– Мне и не надо. Вся его продукция здесь, – проговорила она, кивнув на газеты, и, аккуратно лавируя между мной, диваном и своей свалкой макулатуры, выскользнула в коридор, оставив меня в квартире одного.
