Шаг Над Бездной

Мумин, улыбаясь, покачал головой, видимо не соглашаясь с ней, а она с сожалением вздохнула и быстро ушла.

Карина часто задумывалась о том, что закончив медицинский институт, она уедет в Ленинград. Нет, конечно, она была безмерно благодарна и Зухре, и Батыру, но оставаться навсегда в их доме, она не хотела, всё же сознавая, что она им чужая. Девушка была уверена, что дом, в котором она проживала с родителями, быть может разрушен под бомбёжками или там быть может живут другие люди. Ведь в Ленинграде знали, что её отец, Сароян Давид, погиб и скорее всего, там было известно, что поезд, на котором они ехали из Ленинграда, разбомбили немцы и их считали погибшими. Но Карина думала, что устроится работать хирургом в Ленинграде, ведь больниц там много и ей непременно дадут квартиру по месту работы. Она приедет в Ленинград, а там всё и решится, ведь иначе и быть не могло. Свой город Карина очень любила, она родилась там, хорошо его знала, а когда услышала, как бомбили её город немцы, искренне плакала, словно теряла близкого человека.

Все обернулись, когда Зухра громко позвала Карину, ведь она ушла, налив всем чай. Карина выбежала из дома и подошла к ней.

– Карина, дочка, там картошки немного осталось, нужно почистить её и пожарим с яйцами, – сказала Зухра.

– У меня есть картошка, нужно побольше приготовить, мужчины наши приехали, – сказала Мехри опа, спускаясь с топчана.

– Я с пайком тушёнки привёз, можно её с картошкой пожарить, я сейчас, сидите, мама, – сказал Эркин, тут же встав с топчана.

– Тогда и картошку принеси, Гули покажет, где она. Карина, помоги Эркину и Гули позови, идите, дети, – сказала Мехри опа, вновь залезая на топчан и сев, сложив ноги под себя.

Мумин растерянно посмотрел на Карину и Эркина, парень заметил взгляд девушки, каким она посмотрела на его друга. Мумин такой взгляд знал, хоть и был очень простым парнем. Но встать и сказать, что с Эркином пойдёт он, Мумин так и не решился.

Эркин первым пошёл к калитке в дувале, Карина, смущаясь, пошла следом за ним. Кажется, Мумин был в отчаянии, зная Эркина. А сейчас, когда он с орденами и медалями вернулся с войны, он вырос в глазах всех, даже и его родителей. Мумину, воюя в пехоте, не удалось заслужить столько наград, хотя и он не трусил на поле боя, шёл в атаку одним из первых, с криками:

– За Родину! За Сталина!

Но так кричали многие, если не все, так бежали все, бросаясь под пули и танки, так и завоевали победу в этой страшной войне, наверное, самой страшной в истории человечества.

– Тебя как зовут? Кто ты? – войдя через калитку во двор своего дома и резко обернувшись, спросил Эркин, хотя Мумин и имя её ему сказал, и что с ней произошло, и откуда она приехала.

Но он мужчина, поэтому не хотел говорить о том, что Мумин разболтал ему о ней. Карина, которая шла за ним следом, испуганно отпрянула, всё же столкнувшись с парнем и ударившись головой о его грудь в орденах.

– Простите? – опешив, воскликнула девушка, посмотрев в глаза Эркину.

– Я напугал тебя? Прости, не хотел. Меня Эркин зовут, я ваш сосед… вот, с фронта вернулся… ночью. А ты… как зовут тебя? Тётя Зухра назвала тебя Кариной? Верно? Так ты не узбечка? – спросил Эркин, ещё больше смущая Карину.

Она сначала кивнула, затем тут же замотала головой, чуть не заплакав от растерянности.

– Ну что ты? Что с тобой? Прости, я не хотел тебя напугать, – сказал Эркин, разворачиваясь и уходя по двору к навесу, где была построена летняя кухня.

Кира идти за ним не решилась и он, обернувшись, с интересом посмотрел на неё.

– Что же ты встала? Помоги, – сказал он, поискав глазами, во что же можно сложить картошку.

– Эркин акя? Карина? Вам помочь? – услышали оба голос Гули, которая, услышав голос брата, выбежала из дома.

Девушка с утра убиралась в комнатах, ей нужно было бежать в школу.

– Там, на топчане, мой вещмешок, буханку хлеба и банку тушёнки принеси, сестра, – сказал Эркин, показав рукой на топчан.

Гули быстро принесла брату и буханку хлеба, и банку тушёнки.

– Карина, а ты не идёшь в институт? – спросила Гули подругу.

– Так ведь рано ещё, полшестого только, – ответила Карина, присев на корточки, чтобы удобнее было бросать картошку.

– Верно. В Ташкенте светает рано. А где все? У вас? – спросила Гули, бросая картошку в авоську, которую, раскрыв её, держал Эркин.

– У нас… может хватит? Так много положили, – сказала Карина, глядя на картошку.

– Ой и правда! Конечно хватит, что-то ещё нужно? – спросила Гули, встав с корточек.

Следом поднялась и Карина. Она была в светлом ситцевом платье, которое ей перешила Зухра, из своего, ещё не старого платья. В конце сентября, ночи были прохладные до самого рассвета, Карина надела поверх платья вязаную кофту, в которой и приехала в тот страшный день. Правда, кофту пришлось латать, она порвалась в нескольким местах в той суматохе, когда она бежала ночью от бомбёжки, огня и пуль. В те годы, об одежде люди не задумывались, но Зухра всё же купила ей туфли и ботиночки, пусть не новые, с рук, но добротные ещё вещи.

Девушка почти три года жила в её доме, конечно и Мехри опа в стороне не осталась. Были вещи дочери, всё же единственная дочь и Мехри опа для неё ничего не жалела. Она вынесла пару платьев дочери, свой пиджак и старое, приталенное, с каракулевым воротничком пальто, заставив Карину заплакать, от такой доброты этих людей. Зухра была портнихой, она шила на дому, правда, во время войны и работы почти не было, не до платьев и нарядов было женщинам, почти в каждом доме было своё горе и своя беда.

Но Батыр работал на железной дороге, при вокзале, поездА нет-нет, но прибывали в Ташкент, в основном, с ранеными солдатами, их увозили в госпиталя, что находились на Госпитальном и в Академгородке.

Война словно сплотила людей, многие добровольно ушли на фронт, многих оставили работать на авиационном заводе, который переоборудовали и стали выпускать оружие для фронта, а это танки, пулемёты, военные самолёты и мины. Работали люди в три смены, станки не утихали и ночами. Работали и женщины, и дети-подростки, которые засыпали у станков или падали от усталости и изнеможения.

Мехри опа работала в пекарне, но что удивительно, особенно в первые годы, она пекла хлеб для людей, часто падая от голода и шатаясь, продолжала работать. Женщина никогда не жаловалась, понимая, что война и хлеб нужен для людей, только такое у людей сознание было, они даже крошки в рот не брали, считая это преступлением, когда вокруг люди голодали. По карточкам выдавали хлеб и её семье, но был огород, были куры и коза, у Зухры корова, ещё до войны покупали, поэтому впроголодь они конечно не жили. Весной, до глубокой осени, поспевали фрукты и бахча, которые на время утоляли голод.

Эркин и Карина вернулись назад, где их ждали.

– Карина, дочка? Тебе на занятия идти, ты давай, позавтракай и собирайся уже. Ещё добираться надо, – сказала Зухра, взяв авоську из рук Эркина.

– Да, хорошо. Правда, рано ещё, – невольно взглянув на Эркина, который сидя на топчане пристально смотрел на девушку, ответила Карина.

– Эркин, мы ведь с тобой друзья. Прочь от неё, понял? – недовольно прошептал Мумин, грудь которого, от ревности, словно пронзила стрела.

Это чувство он ощутил впервые, сознавая, насколько это больно.

– А что я делаю? Послушай, она не узбечка, но и на русскую не похожа… кто она по национальности? – не отводя взгляда от Карины, спросил Эркин.

– А тебе не всё равно, если она скоро станет моей женой? – спросил Мумин, злясь на Эркина.

Парень сдаваться не хотел, хотя прекрасно знал, Карина его не любит, она относится к нем, как к брату. Но Мумин всё же надеялся, что однажды и её сердечко забьётся, от охвативших её чувств к нему. Во всяком случае, парень этого очень хотел и мечтал ночами, как бы они поженились и жили долго и счастливо.

– Вот когда поженитесь, тогда станет всё равно. А пока она тебе не жена, верно? Так кто она по национальности? И вообще, кто она? – вновь спросил Эркин.

– Послушай, брат, помнишь Ироду? Наша одноклассница? Она ведь до сих пор в тебя влюблена и ждёт тебя. На днях видел её, о тебе спрашивала, даже плакала, – вместо ответа на вопрос Эркина, ответил Мумин.

– Ирода? Ну конечно помню, столько лет вместе учились. Как там наши? Надеюсь… вернулись все, кто уходил на фронт? – боясь услышать худшее, спросил Эркин.

Мумин опустил голову и тяжело вздохнул.

– Какой там! Ушли на фронт многие, а больше половины ребят не вернулись. Санобар и Насима уходили на фронт… радистками… обе погибли под Курском, в одном полку служили. Мне Ирода рассказала. Санджар погиб под Сталинградом, в сорок втором. Гафур без ноги вернулся, но живой, Икрома помнишь? Тоже вернулся, вся грудь в орденах. Он же в военное училище поступил, в июне вернулся и в этом году поступил, – рассказывал Мумин, радуясь, что о Карине речи нет.

– Война… проклятая! Сколько подушек опустели, сколько матерей в горе остались! Фашисты проклятые! Гады! Сам друзей хоронил, скольких оставили на полях сражений… – вдруг помрачнев, воскликнул Эркин, глядя себе под ноги.

Услышав его слова, Батыр и Шакир акя, которые о чём-то беседовали, замолчав, взглянули на ребят.

– А Касым? Рустам? Санджар как? Они вернулись? – подняв голову и посмотрев на друга, спросил Эркин.

Зухра и Мехри опа готовили под навесом в казане. Карина почистила картошку, промыла её и оставив на столе, застеленном старой клеёнкой, ушла в дом, правда, нет-нет, но подходила к окну и сквозь занавеску поглядывала на Эркина. Девушка ещё не совсем осознавала, что парень ей явно понравился.

Эркин не мог не понравится, статный, высокий и широкоплечий, грудь в орденах, чернобровый, глазастый парень, с шевелюрой чёрных, вьющихся волос, коротко подстриженных, в школе его многие девушки любили. Но в те годы, девушки были застенчивые, стеснялись проявлять свои чувства, а Эркин, он и вовсе не думал про любовь, странно, но парень мечтал стать врачом. Откуда пришло такое решение, он бы и сам не ответил, но закончив школу, почти со школьной скамьи, ушёл на фронт, где впервые ощутил вкус любви, вкус поцелуя и нежных прикосновений женских рук и губ. Правда, он так и не полюбил, но забыть ту хрупкую, юную сестричку Тоню, он не сможет никогда.

– Рустам вернулся без левой руки, Санджар и Касым… в сорок четвёртом похоронка на них пришла, Касым погиб смертью храбрых под Винницей, Санджар на пол года позже, где, точно и не знаю. А собрать оставшихся ребят, нужно! Непременно нужно! Вроде все, кто в живых остался, вернулись. За тебя волновались, но и ты смерть обманул. Чем займёшься? Я устроился работать с твоим отцом, выучился на помощника машиниста. Впрочем, учился на ходу, так… типа курсы прошёл, правда, меня ещё не ставят на пути, но обещают со следующего месяца, сначала на местные дороги, в Фергану поедем, а когда пройду испытательный срок, может и в Россию буду ездить, – сказал Мумин.

Но казалось, Эркин его не слушает, нахмурившись, он думал о своём, вспоминая бои и однополчан, тяжёлое ранение и операцию без наркоза.

– Можно крышку закрыть, пусть томится, а мы пока ачукчук сделаем. Я сейчас, помидоры с огорода принесу, а Вы пока лук порежьте, Мехри опа, – попросила Зухра.

И взяв миску, женщина ушла в огород, где было посажено почти всё, от помидоров и огурцов, до перца и баклажанов. Картошку уже выкопали и посадили чеснок и лук. Да и огород свой, персики и яблоки, виноград и урюк, вишня и даже смородина была. Набрав с десяток помидоров, Зухра сорвала и несколько огурцов, затем вернулась под навес. Женщины сделали салат и переложив в косушки, подали на стол.

– Карина? Дочка? Иди поешь, потом поедешь в свой институт! – крикнула Зухра, отвлекая Эркина от тяжёлых мыслей.

Мумин недовольно посмотрел на мать, но что он мог? Вернулся Эркин, Карина теперь часто будет с ним встречаться. Парень решил поговорить с матерью, чтобы она сосватала ему Карину и чем быстрее, тем лучше, иначе, он её потеряет. Карина вышла из дома и подошла к топчану, под пристальные взгляды Мумина и Эркина.

– Эй? Что же вы девушку смущаете, а? Остынет, ешьте! – сказала Зухра, смутив словами и ребят.

Карина, сев на край топчана, смущаясь и стесняясь, немного поела и встала, выпив пиалку чая.

– Я пойду, ещё за Гули зайти нужно, – сказала девушка, взяв сумку и направляясь к калитке в дувале.

– Подожди, дочка, я деньги вынесу тебе на дорогу и обед, – сказала Зухра, взглянув на мужа.

– На вешалке, в кармане моего пиджака, – кивнув головой, сказал Батыр.

– У меня есть деньги, не надо. Со вчерашнего дня остались, – обернувшись, ответила Карина.

– Нет, дочка, так не пойдёт! Ты почти ничего не ешь, а надо кушать, заболеешь ведь, – сказала Зухра, быстро уходя в дом.

Карине пришлось остановиться и подождать, Зухра вышла сразу и подошла к ней.

– Держи вот и не экономь, в обед обязательно поешь горячее в столовой, – сказала Зухра, почему-то довольно громко, ещё больше смущая Карину.

– Хорошо, спасибо, – быстро взяв монеты и убегая, ответила девушка.

Видимо, Зухра хотела показать соседям, что заботится о Карине, не отличает её от своего родного сына и когда Карина ушла, Зухра вернулась к топчану и села на место.

– Значит, девочка решила здесь остаться? Не собирается вернуться в Ленинград? – спросила Мехри опа.

– А зачем ей возвращаться в Ленинград, Мехри опа? Тут её дом, она в институте учится, мы с Батыр акя к ней, как к родной относимся, верно, Батыр акя? – спросила Зухра мужа.

Мужчина кивнул головой, продолжив есть.

– А что… вот Мумин вернулся, может поженим их. Карина хоть и не узбечка, лучше тысячи узбечек. Красивая, скромная, вот врачом стать хочет, чем не жена моему Мумину? – разговорилась Зухра.

Кажется, она специально это сказала при всех, видела, как смотрел на Карину Эркин и решила, что так она отобьёт у него желание бесцеремонно смотреть на её будущую невестку, к которой Зухра относилась, как к родной дочери. Мумин довольно посмотрел на всех и с благодарностью улыбнулся матери. Эркин напрягся, но промолчал.

– Против её воли, они не поженятся, не те сейчас времена… – подумал парень.

Но вдруг подумал, что по сути, видит эту девушку впервые и почему вдруг злится на Мумина и его мать, ведь Карину он совсем не знает…

– Или же… она мне нравится? – подумал Эркин, но голос матери прервал его мысли.

– Эркин? Сынок? Что же ты не ешь? А с тушёнкой и картошка вкуснее, да с салатом ачукчук, ешь, прошу тебя, – ласково сказала Мехри опа, погладив сына по руке.

– Я ем, мама, ем. Очень вкусно! Ачукчук сто лет не ел… – растерянно ответил Эркин.

– Слава Аллаху, мой сын вернулся живой и невредимый, спасибо тебе, Всевышний… – с нежностью глядя на сына, подумала Мехри опа.

– Ну что, Батыр, нам тоже пора на работу. Спасибо за вкусный завтрак, Зухра. Но работа не ждёт, сама понимаешь, какие времена, опаздывать нельзя, – вставая с топчана, после того, как все, благодаря Всевышнего, обвели ладонями лица, сказал Шакир акя.

Глава 3

Вслух, на улице, никто не посмел бы говорить о вере, но так их учили отцы, не забывать о вере и Шакир акя, несмотря ни на время тяжёлое, ни на то, что нет-нет бывали и неожиданные аресты, после еды благодарил Аллаха за хлеб и просил здоровья близким, молился ночью, чтобы сын вернулся с войны, просил за всех сыновей. А работал Шакир акя в мастерской, в старом городе, где делал лопаты и кетмени, тяпки да вилы. Нужные во все времена вещи для узбеков.

– Мне тоже пора на работу, а ты что делать будешь, Эркин? Может со мной, на железную дорогу работать пойдёшь? А что, выучиться сначала на помощника машиниста, потом и на машиниста, – спросил Мумин, вставая следом за отцом и Шакир акя.

– Он только приехал! Пусть отдохнёт, отоспится, успеет ещё поработать, – заявила Мехри опа, с волнением взглянув на сына.

Женщина знала нрав сына, этот сидеть не будет и отдыхать тоже. Но ведь парень только с войны вернулся, Мехри опа с надеждой смотрела на сына, в ожидании его ответа.

– Некогда отдыхать, ойижон, я поеду в институт, может смогу поступить. У меня все документы в порядке, все даты стоят, когда и куда я прибыл. Может сделают уступку в приёме документов и разрешать сдать экзамены? Я попытаюсь, если же нет, что ж… найду работу и год поработаю, а на следующий год я непременно поступлю, – сказал Эркин, встав с топчана.

Мехри опа с гордостью взглянула на сына и довольно перевела взгляд на мужчин и Зухру.

– Поезжай, сынок, ты воевал, думаю, тем, кто воевал, есть льготы, иди, родной, прямо в гимнастёрке и иди. Отец, денег дайте сыну, пожалуйста, на трамвай и вообще… может есть захочет или в кино зайти, мало ли… молодой, пусть погуляет, – поглаживая плечо и отряхивая гимнастёрку сына, сказала Мехри опа.

Пока Шакир акя вытаскивал из кармана монеты, Мумин встревоженно смотрел на Эркина.

– Я знаю, ты врачом хотел стать, помню. Значит, ты в ТашМИ поедешь? Может я с тобой? Дода? Можно я сегодня на работу не пойду? Я же только помощник и поезд в Фергану уходит только поздним вечером, прошу Вас, – с мольбой взглянув на отца, спросил Мумин.

– Работу пропускать нельзя, сынок, ты же знаешь, ещё военное время, нельзя, сынок, пошли на работу, – ответил Батыр.

Тяжело вздохнув, Мумин прошёл следом за мужчинами к калитке, выходившей на улицу, всё же надеясь, что Карину он там не встретит. Парню не хотелось, чтобы Эркин и Карина оставались наедине. Эркин всё же взял монеты из рук отца, вспомнив, как он давал ему деньги и в школу. Но теперь, Эркин был взрослым мужчиной и понимал, что он должен содержать родителей, а не они его. И в институт поступить хотелось, тогда нужно будет искать подработку, можно и в самом ТашМИ. Так подумал Эркин, словно он уже учился там.

– А мы сегодня на вечер плов приготовим, может получится и мяса немного достать. На рынок сходить нужно, морковь с огорода принести, – сказала Зухра, собирая со стола пустую посуду.

– Я выйду на базар, ты морковь и лук порежь, я через час вернусь. Все ушли, к обеду Гули вернётся со школы, но им с Кариной немного картошки осталось, им хватит. Ну, я пошла, – поправляя платок на голове и крепче его завязывая, сказала Мехри опа.

– Я вынесу Вам деньги, Мехри опа, подождите немного. Хорошо, жара спала, а может я схожу? – предложила Зухра.

– Ты что же, считаешь меня старой? Что я, на базар не схожу? Мне же и пятидесяти нет! А ты всего на три года младше меня, – улыбнувшись, ответила Мехри опа.

– Нет, что Вы! Я не это имела в виду. Но проявляю уважение к Вашему возрасту, хоть на три года, но всё же Вы старше меня, – ответила Зухра.

Потом, побежав в дом, вскоре вынесла деньги и протянула Мехри опа.

– Это много, я тоже добавлю, пусть поровну будет, лепёшки на базаре куплю, печь некогда, пока тесто подойдёт. Буханку не купишь, по карточкам выдают, но слава Аллаху, война закончилась, скоро всё изменится. Слышала и карточки отменят, скорее бы уже, – возвращая половину суммы денег Зухре, сказала Мехри опа.

– Да, хорошо бы было, но главное, наши дети вернулись с этой проклятой войны! Теперь всё изменится, жить станем лучше, есть сытнее, пусть беды останутся позади, – сказала Зухра, собирая скатерть и унося под старый тутовник, где её и отряхнула.

Мехри опа через калитку в дувале ушла к себе домой, чтобы выйти на улицу из своего дома, хотя калитку и днём не закрывали. Но женщина прошла в дом и взяла деньги, которые лежали в ящике старого серванта, куда обычно складывали скудные заработки, но у многих и таких денег не было. Взяв два рубля, Мехри опа вышла из дома и направилась через двор к калитке.

Махалля Сагбон была старой в Ташкенте, все соседи друг друга знали, часто, у своих ворот или калиток сидели старики или же шли в чайхану, где проводили время за пиалкой чая, повезёт и лепёшкой с сухофруктами лакомились. Ворота и калитки не запирал никто, никто чужой не смел зайти в чей-либо дом. Так было всегда, с начала века, ещё до того времени, как началась революция. Старики умирали, рождались дети и поколения менялись, но не менялись традиции и устои этих простых людей. Так привыкли жить и так жили почти все, во всяком случае, в этой махалле. Свадьбы игрались почти всей махаллёй и на похороны собирались тоже всей махаллёй.

Мехри опа вышла на дорогу и немного подождав на остановке, села в трамвай. Базар Чорсу находился не так далеко, всего в нескольких остановках. Доехав, Мехри опа зашла на базар и прошла к мясникам, проходить к мастерам, где работал Шакир акя, женщина не стала. Ей не пристало заходить к мужу, это было не принято, мог прийти сын, но не жена и не дочь.

– Махмуджон ( ласковое обращение с прибавлением "жон", как у русских, например, Вовочка), сынок… мой сын с войны вернулся! Живой и невредимый вернулся! Вот плов хочу ему приготовить, он же его четыре года не ел, понимаешь? Ты дай мне полкило мякоти на плов, знаешь ведь, в другое время не просила бы, – мягко попросила Мехри опа молодого продавца, который ловко разделывал куски мяса большим, острым топором, на специальном широком и высоком пне, вырезанном от ствола старого тутовника.

– Поздравляю Вас, кеное (обращение к женщинам, так обращаются и к невесткам и снохам). Значит, Эркин вернулся? Небось, вся грудь в орденах, да? – не переставая работать руками, спросил Махмуд.

– Да! Вся грудь в блестящих медалях, я то в них не разбираюсь, но мой сын не осрамил наших с отцом седин, – с гордостью ответила Мехри опа.

Молодой человек, лет тридцати, был в белом яхтаге (белая рубаха с треугольным вырезом или распахнутая) в светлых, сшитых штанах и с тюбетейкой на побритой голове, наконец положил на бумагу, что лежала на весах, кусок говяжьей вырезки.

– Здесь чуть больше, Мехри опа, но деньги я возьму за полкило. Такая радость, Ваш сын вернулся! Ешьте на здоровье, это моё уважение к Вам и к Шакир акя, – сказал Махмуд, завернув мясо и протягивая Мехри опа.

Взяв полкило мяса с солидным перевесом, женщина положила его в сумку из искусственной кожи, с такими раньше и ходили на базар женщины.

– Да будет доволен тобой Аллах и ты будь доволен, спасибо тебе, Махмуджон. Приходи вечером к нам, с Эркином повидаешься, приходи, – сказала Мехри опа.

– Привет передавайте и Шакир акя, и Эркину! Соседям привет от меня, приходите ещё, Мехри опа! – вслед женщине, которая медленно уходила в сторону прилавка с лепёшками, громко сказал Махмуд.

Эркину пришлось возвращаться домой, нужно было взять аттестат и паспорт из планшета, с которым он не расставался на войне, где лежали военный билет, комсомольский билет и документы на ордена и медали. Эркин умылся под умывальником, вытерся и зашёл в дом. Где лежали документы домочадцев с домовой книгой, Эркин знал ещё до войны, он и нашёл их там же, в ящике старого комода. Взяв аттестат и паспорт, он положил в планшет и вышел во двор, а оттуда на улицу.

Он подошёл к остановке, пришлось ждать трамвай, на котором он и хотел проехать до ТашМИ. Конечно, он знал, что прошёл месяц и ему навряд ли позволят сдать экзамены. Был почти конец сентября, учёба давно началась, но парень лелеял надежду, пусть маленькую, но всё же он надеялся, что заслуги перед родиной, ему зачтутся. Сев в трамвай, он с пересадкой доехал до ТашМИ. Несколько кирпичных зданий, двух и трёхэтажных, с лечебными и учебными корпусами, стояли тут несколько десятков лет. Прежде, тут был кадетский корпус, но решением из самой Москвы, ТашМИ стал и медицинским институтом, и клиникой. Во время войны, сюда привозили и раненных солдат и офицеров, но в сентябре, студенты вновь начали учиться или же продолжили учёбу.

Эркин решил зайти в административный корпус и поговорить с ректором. В приёмную он зашёл смело, но его остановили.

– Молодой человек, Вас вызывали? По какому Вы вопросу? – тут же вскочив из-за своего рабочего стола, когда Эркин, взявшись за ручку, собирался открыть дверь кабинета ректора, спросила молодая девушка, лет двадцати пяти, с длинными косами, в белой кофточке и чёрной юбке.

– Здравствуйте! Я по вопросу поступления, мне с ректором поговорить нужно, – ответил Эркин, опуская руку.

Он понимал, без разрешения в кабинет входить нельзя.

– Но учебный год давно начался, Вы опоздали… – глядя на сверкающие ордена и медали на груди Эркина, ответила девушка.

– Верно, я опоздал… но у меня уважительная причина. Война давно закончилась, но приехать вовремя я не смог, нас оставили в Берлине, зачем, говорить не буду… ну так что? Могу я поговорить с ректором? – спросил Эркин.

– Боюсь, товарищ Захидов Вам ответит так же, сейчас он занят, может позже зайдёте? – спросила секретарша, возвращаясь на место, поняв, что парень без разрешения в кабинет не войдёт.

– Я могу и подождать, – нахмурив красивые, густые брови, ответил Эркин и сел на один из стульев, что в ряд стояли у стены.

Но тут открылась дверь кабинета, откуда вышла женщина, лет под шестьдесят, с высокой причёской из вьющихся волос с проседью, с приятным, серьёзным лицом. Следом вышел мужчина, среднего роста, подтянутый, широкоплечий, приятный на вид. Эркин тут же встал, привлекая к себе внимание обоих.