Рождённая на стыке веков

– И что теперь? Куда идти? – спросила я.

– Ко мне на квартиру попробуем поехать. Может она ещё свободна, если так, будем вместе жить. А там видно будет, – сказала Даша и пошла вперёд.

– Спасибо дорогая. Но… – я не могла сделать шаг, Абдулла с удивлением смотрел на меня, подняв голову.

Вспомнив, что ребёнок тепло одет, я присела на корточки и быстро сняла с него шапку и пальто. Даша обернулась на нас.

– Ты чего, Халида? Что но? Пошли уже, я очень проголодалась, да и вы с Абдуллой тоже. Если мне не изменяет память… недалеко от моего дома была общественная столовая, а у нас деньги есть, которые Пелагея нам дала, поедим хоть чего-нибудь горячего, пусть даже это будет просто овощной суп. Пошли давай, – сказала она.

– Дай сына раздеть, вспотел весь, смотри, жара какая, – не поднимаясь и снимая с Абдуллы фланелевую рубашку, сказала я, лишь мельком взглянув на Дашу.

Она нетерпеливо подошла к нам.

– Давай вещи, я подержу, – сказала Даша, взяв с моих колен шапку и пальто.

– Надо бы ему летние сандалики купить. Кроме ботинок, ничего ведь нет, – сказала я, сняв с ребёнка и рубашку, оставив его в ситцевой рубашонке, больше похожей на пижаму.

Абдулла выглядел потешно. На ногах тёплые ботиночки, вельветовые штанишки и эта цветная рубашка. Черноволосый, черноглазый и чернобровый, с серьёзным лицом, он, недоумевая, смотрел на нас. Видимо не понимал, почему его раздевают прямо на улице.

– Абдулла? Сыночек, жарко же очень. Завтра мы тебе летние штанишки и сандалики купим, хорошо? – ласково целуя сына в щёчки, говорила я.

– Я Саша, – пролепетал малыш, вызывая улыбку на лице Даши.

– Прости, я забыла. Конечно Саша. Ну вот и всё. Пошли теперь, – поправляя густые волосы ребёнку и поднимаясь, сказала я, взяв сына за руку.

– Слышала, что сказал вон тот мужчина своему товарищу, вон там, видишь? – обернувшись на мужчин, мимо которых мы прошли, спросила Даша.

– Не обратила внимание. А что он сказал? – спросила я, тоже посмотрев на мужчин.

– Ташкент стал столицей нашей республики, – многозначительно ответила Даша.

– Так… Самарканд же был? – удивилась я.

– Ну да. Я тоже удивилась. Ладно, пошли на трамвай, до моего дома доедем, – сказала Даша.

Пешком мы прошли пару километров и перейдя дорогу, стали дожидаться трамвая.

– Как-то не приходилось мне ездить на трамвае. Дом и работа рядом, только пешком и на арбе, – сказала я.

– Сейчас вон и автобусы появились, трамваи уже давно ездят, кажется… с тысяча девятьсот двенадцатого года. Да я и сама редко на них ездила. Вон, едет, – сказала Даша, кивнув на железную колею.

Абдулла с интересом смотрел на трамвай, потом, сев на сидение рядом со мной, всё поглядывал в окно. Проехав несколько  остановок, мы вышли и опять пошли пешком. Странно, но Даша жила недалеко от дома Мирзы, прямо за Боткинским кладбищем, в барачного типа доме, на втором этаже. К её радости, дверь квартиры была забита двумя досками.

– Очень хорошо, значит, новых жильцов не вселили. Надо к домоуправу зайти, у него должны быть ключи от квартиры. Вы с Абдуллой постойте здесь, я сама схожу. Только бы он был в своей конторе, – спускаясь по лестнице, на ходу сказала Даша.

Я подняла сына на руки. Абдулла пугливо озирался по сторонам.

– Не бойся, сынок, мы теперь здесь жить будем. Потом сходим и к себе домой, вдруг тётя Хадича ещё живёт там, – успокаивающе говорила я сыну.

Абдулла посмотрел на меня умными глазами, потом вдруг обнял меня за шею. Я застыла от удивления.

– Мама… – произнёс он.

Я впервые услышала от него, как он назвал меня мамой.

– Абдулла! Сыночек мой родненький! Да, малыш, я твоя мама. Я так тебя люблю, сыночек. Мы всегда будем вместе, – целуя всё лицо сына, взволнованно говорила я, когда на лестнице, снизу, послышались голоса.

– Значит освободили тебя, Мальцева? Подчистую, значит. Это хорошо, конечно, но завтра зайди в участок, к участковому, пусть он отметит твоё прибытие. Может и выше придётся подняться, сама понимаешь, правила такие. А квартиру твою держали за тобой, да. А как же? Ты хозяйка, – говорил мужской голос.

– Я завтра схожу, Салим акя, вот сегодня немного отдохну и схожу, – ответила Даша.

На лестничной площадке появился сначала мужчина узбек, преклонных лет, в белом пиджаке и таких же летних брюках, седоволосый с лицом в шрамах, как бывает после оспы. Следом, молодой парень с топором в руках.

– А это ещё кто? Ты, Мальцева, не сказала мне, что приехала не одна, – внимательно разглядывая меня, сказал Салим акя.

– А должна была? Это подруга моя, будет жить со мной, – ответила Даша.

– Не положено без прописки. Ты же и сама это знаешь, – строго сказал Салим акя.

– На это время нужно, Салим акя. А сейчас, ей с ребёнком некуда идти. Завтра и займёмся всеми делами. Откройте уже дверь.

– Ладно, только два дня Вам даю на всё, потом просто выселю. Гена, давай, – кивнув на дверь квартиры, сказал Салим акя.

Парень ловко, поддев топором доски, убрал их и выдернул гвозди. Салим акя вынул из кармана связку ключей, долго перебирал их пальцами, потом один из них сунул в замочную скважину. Повернув ключ два раза, он открыл дверь.

– Вот, входи, Мальцева. Будь, как дома, – сказал Салим акя на русском языке, с акцентом.

– Так я и дома, Салим акя. Забыли? Халида? Чего встала? Заходите, дорогая, – войдя в маленькую прихожую квартиры, ответила Даша.

Салим акя, ничего не ответив, лишь махнул рукой и спустившись по ступеням, вместе со слесарем Геной, ушёл.

Когда я, с сыном на руках, зашла в квартиру, Даша включила свет в прихожей и закрыла входную дверь. Только запах был затхлый и душный. Оно конечно, семь лет квартира была закрыта, везде была паутина и пыль. Когда Дашу забирали, она и посуду не успела домыть, только что кран и закрыла.

Даша медленно вошла в комнату, открыла окно, выходящее во внутренний двор, потом прошла на кухню и машинально стала мыть посуду, но она настолько стала липкой от пыли, грязи и времени, что сразу отмыть её не получилось. Я опустила сына на пол и подошла к ней, обняв за плечи.

– Дашенька? Мы хотели в столовую сходить, Абдулла голоден, – тихо сказала я.

Она обернулась и посмотрела на меня так, словно видела впервые.

– Семь лет жизни нет. Понимаешь? Вычеркнуты они, словно их и не было. А за что? За это время, я могла выйти замуж и у меня могли бы быть дети. За что… за что… – с грустью произнесла Даша и присев, заплакала, закрыв лицо руками.

Абдулла, испугавшись, обнял мою ногу и прижался ко мне. Я быстро подняла его на руки.

– Даша! Ну что уж теперь? Абдулла испугался. Вставай, пусть тут всё проветрится, а мы в столовую сходим. Вставай, – поглаживая подругу по плечу, успокаивающе говорила я.

– Прости, дорогая. Абдулла? Испугался? Ты мой хороший, иди к тёте Даше, я не буду больше плакать, – поднявшись и протянув руки к ребёнку, сказала Даша.

Но Абдулла отвернулся от неё и прижался ко мне.

– Ладно, пошли, – сказала Даша и пошла к выходу.

Столовая, как и говорила Даша, находилась недалеко, мы перешли через дорогу и пошли вдоль неё. Пройдя немного, я увидела вывеску "Общественная столовая", под ложечкой засосало от голода и во рту образовалась слюна.

– Как же есть хочется, – произнесла я.

– Заходи. И народу немного. Посади Абдуллу за стол, возьми поднос и пошли к стойке, – сказала Даша.

– Абдулла с нами постоит. Не хочу его одного оставлять, – сказала я и взяв сына за руку, прошла вместе с ним к стойке, где на столе стояли подносы, а в металлическом отделе ложки и вилки. В общем, мы взяли капустный суп, с морковью и картошкой и макароны, пожаренные с луком и тушёнкой.

– Хлеба нет. С вас сорок две копейки, – коротко сказала женщина за стойкой, подавая нам макароны.

– Компот дайте, пожалуйста… три стакана, – сказала Даша.

Еда нам показалась очень вкусной, почти домашней. С удовольствием поев, мы выпили компот. Вставать не хотелось, Абдулла допивал свой компот, потешно затягивая жидкость в рот. Немного посидев, мы наконец поднялись. Прогулявшись по улице, мы пошли домой. Меня так и подмывало пойти к дому Мирзы, но решила, что сегодня это делать неуместно. Весь вечер, мы с Дашей убирали комнату и кухню. Посуду удалось вычистить песком, что был в стакане и мылом, которое высохло за эти семь лет. Туалет, совмещённый с ванной, на удивление оказался чистым, дверь была закрыта, я просто вымыла унитаз и ванну, затем, вытерла пол. Стены были побелены, мыть их не пришлось, прошлась по стенам веником.  Вымыв полы, мы устало сели на железную кровать, постель с которой мы вынесли во двор и тщательно вытряхнули. Абдулла уже спал в кресле, свернувшись калачиком и прижав к себе коленки.

– Более-менее чисто стало. Окна завтра вымоем и занавески постираем. Надо мыла кусок купить, – сказала Даша.

– Спать хочется, устала я, – сказала я, закрывая глаза.

– Для Абдуллы, мы соединим два кресла к друг другу, сами на кровати ляжем. Она широкая, поместимся, – сказала Даша.

– Мы тебя точно не стесним? – спросила я.

– Я этого не слышала, а ты мне ничего не говорила. Нам надо работу найти. В школу меня уже не примут, враг народа учительствовать не может. Может на швейную фабрику сходим? – спросила Даша.

Я пожала плечами.

– Всё равно. Можно и на фабрику… если примут, – неуверенно ответила я.

– У меня несколько платьев есть, утром посмотришь, тебе должно подойти. И я так похудела, просто срам. Кожа и кости, – попыталась засмеяться Даша.

Я поднялась и подхватив кресло, пододвинула его ко второму креслу.

– Подними ребёнка, я постелю на кресла одеяло, мягче будет, – сказала Даша.

Она подошла к сундуку, на котором были сложены одеяла, курпачи и подушки. Постелив одеяло, она застелила его сверху простынею, сложив её вдвое и положила подушку.

– Можешь положить его. Укрывать не нужно, жарко очень, – сказала Даша, снимая серое лагерное платье. Открыв шкаф, она выдвинула ящик, достала две ночные рубашки и одну протянула мне.

– Иди купаться, я после тебя, – сказала Даша.

Я с удовольствием встала под струю тёплой воды, искупавшись кусочком хозяйственного мыла, я вытерлась, замотав голову полотенцем и надела рубашку.

– Какая благодать, – сказала я.

– Ты ложись, не жди меня, – сказала Даша и взяв с кровати полотенце и рубашку, прошла в ванную.

Без неё я ложиться не стала, может она захочет с краю лечь, хотя мне нужно будет ночью вставать, проведать сына или в туалет его отвести. Даша вышла через полчаса, с полотенцем на голове.

– Наверное, таким и бывает рай, – засмеялась она.

– Ты у стенки ляжешь или с краю? – спросила я.

– Мне всё равно. Тебе с краю удобнее будет, вдруг ночью Абдулла проснётся, – ответила она.

Наконец, мы легли, но сразу уснуть не получалось. Мысли кружились в голове.

– Начинается новая жизнь, подруга. Несколько месяцев поработаем и ты пойдёшь учиться. Может и я пойду… хоть курсы закончить надо, – засыпая, говорила Даша.

Впервые за много лет, мы спали глубоким, спокойным сном, хотя совсем не знали, что ждёт нас завтра.

Утром, проснувшись, мы оделись и вышли из дома. Съестного в доме ничего не было, поэтому, мы опять пошли в столовую. Взяв рисовую кашу, сваренную сначала на воде, потом, видимо, добавили немного молока и соли, мы сели за стол и поели.

– Сначала к участковому зайдём, отметиться нужно о прибытии, потом подумаем, куда на работу устраиваться будем. Хотя… ночью я много думала… в школу вернусь, зайду к директору. Может примет меня назад. Пусть уборщицей, я согласна. Не мыслю себя без школы. Коллектив был у нас хороший…как они там… – казалось, Даша разговаривала сама с собой.

Мы поднялись из-за стола и вышли на улицу. Участковый, вернее, его кабинет, находился в соседнем доме, туда мы и пошли. Паспорта были при нас и документы об освобождении тоже.

– Я вот думаю, если работать буду, как же Абдулла? С кем я его оставлю? – спросила я.

– Что-нибудь придумаем. Выход всегда можно найти, – ответила Даша, постучавшись в обшарпанную, деревянную дверь маленького кабинета.

Услышав:

– Войдите! – мы вошли.

За столом сидел совсем молоденькой парень, лет двадцати семи, с тёмными волосами, зачёсанными на бок, с серьёзным лицом и внимательным взглядом карих глаз, смотревших на нас.

– Вы ко мне? Что у вас? – спросил он.

Даша вытащила из сумки свой и мой паспорт, документы об освобождении, которые она сложила в сумку и положила на стол перед участковым. Парень внимательно изучал и паспорта, и документы, мы молча стояли перед ним, не смея сесть. Наконец, он поднял голову и посмотрел на нас.

– Садитесь, пожалуйста. Значит, вы из одного лагеря и освободились тринадцатого числа? – спросил парень.

– Там же всё написано, – ответила Даша.

– Да, только прописка Рахматовой в соседнем районе, никак не в моём. Что делать дальше собираетесь, Мальцева? – спросил парень.

– Подругу у себя прописывать буду, на работу, в школу вернусь. Дальше жить собираюсь, – сухо отвечала Даша.

– А зачем прописывать? У неё своя квартира, не в другом городе, даже не в области, а тут, в городе, – сказал парень.

– Товарищ лейтенант, вы отметьте наше прибытие, пожалуйста, а дальше мы сами, – сказала Даша, теряя терпение.

– Гражданка Мальцева! Вы не указывайте, что мне следует делать, я прекрасно и сам знаю свои обязанности. И не забывайте, откуда Вы прибыли, – повышая голос, сказал участковый.

– Простите… гражданин лейтенант. Возможно ли забыть такое? Семь лет – это не семь дней. Но нам на работу устраиваться нужно, есть каждый день нужно, вот и ребёнку тоже, – показывая на меня и Абдуллу, который сидел у меня на коленях и испуганно смотрел на нас, сказала Даша.

– Я могу отметить только Вас, Мальцева и затем Вы должны будете зайти в горком. Там, в спецотделе, занимаются теми, кто вернулся из лагеря. А Ваша подруга должна пойти к участковому своего района, – сказал лейтенант, записывая в журнал фамилию Даши.

– Даша? Гражданин лейтенант прав. Встретимся вечером. Я пойду, – встав со стула и взяв за руку Абдуллу, сказала я.

Лейтенант протянул мне мой паспорт и документ. Взяв его, я вышла из кабинета и пошла в сторону дома Мерзы.

Сердце предательски громче забилось, когда я приближалась к длинному, одноэтажному дому из жжёного кирпича. Вдруг дверь дома открылась и на пороге я увидела до боли знакомое лицо. Я затаила дыхание, когда за спиной Хадичи я увидела мужчину, лицо которого было трудно разобрать, так как фуражка была низко надвинута. Я могла бы подумать, что мужчина сам по себе, просто выходит следом за Хадичой. Но когда они вышли, он обнял её за плечи и поцеловал в висок.

Я стояла и с изумлением смотрела на Хадичу, женщину, которая приехала с нами из кишлака, была забитая, напуганная, неопрятная… Сейчас же, передо мной стояла совершенно другая женщина. Я бы её и не узнала, но лицо… взгляд, хотя и стал увереннее, глаза были те же, может чуть веселее. Красивая причёска, вместо старого платка, завязанного неопрятно криво, модное по тем временам, цветное платье, с рукавами фонариком, с пышной юбкой и отрезной талией, на ногах босоножки.... я была так поражена, что не заметила, как Абдулла зовёт меня и тянет за подол платья.

– Мама? Я пить хочу, – повторял он.

Я быстро подняла сына на руки и сделала шаг навстречу Хадиче и незнакомому мужчине в фуражке, но вдруг из подъезда выбежала маленькая девочка, лет четырёх, с кудряшками, схваченными атласными лентами, красными туфельками с лямочками на пуговичках и в нежно-розовом платье.

– Мамочка? Я куклу свою забыла, – нежным голоском, посмотрев на Хадичу, воскликнула девочка.

– Мамочка?… так это… её дочь? А этот мужчина… муж, что ли? – пробормотала я сама себе.

– Пусть твоя кукла поспит, а мы скоро вернёмся. Папу проводим, поедим с тобой мороженого и вернёмся, хорошо, доченька? – присев перед ребёнком на корточки и взяв её за плечики, ласково сказала Хадича.

Мужчина быстро подхватил дочь на руки.

– Ты моя сладкая! Я тебе ещё лучше куклу привезу, – сказал он, целуя ребёнка в шею.

Они пошли мне навстречу, а у меня словно ноги к земле приросли. Мужчина был в сером костюме, было видно, что он не просто рабочий завода. Хадича подняла голову и тут её взгляд встретился с моим. Она остановилась и побледнела. Мужчина, увидев, что она остановилась, с удивлением посмотрел на неё, потом перевёл взгляд на меня. Он с пренебрежением оглядел меня с головы до ног.

– Халида… ты? Но как? Ты… значит ты вернулась? – растерянно бормотала Хадича, подходя ближе.

– Хадича? Кто это? – спросил мужчина.

– Коленька, ты сам иди, я встретила давнюю знакомую, мне поговорить с ней нужно. Вечером поговорим, хорошо? Иди, милый, – повернувшись к мужчине, ласково сказала Хадича на чистом русском языке.

– Хорошо, как скажешь, – мужчина опустил ребёнка на землю, я почему-то тоже опустила Абдуллу на землю, к нему быстро подошла дочь Хадичи.

Как часто бывает, дети быстро нашли общий язык и через минуту, уже болтали о чём-то своём, детском.

– Смотри, что у меня есть. Хочешь? – пролепетала девчушка, протягивая сыну конфету.

– А тебе? У тебя же одна, – совершенно серьёзно, сказал Абдулла. Его научили делиться в детском доме, я посмотрела на них и улыбнулась.

– Вижу, у Вас всё хорошо. Муж… ребёнок… Я рада за Вас, – называя Хадичу на Вы, проявляя уважение к её возрасту, сказала я.

– Ну да… муж. Скорее, сожитель. У него другая семья, семья… – хмыкнула Хадича.

– Семья из двух человек. Детей там нет, но уйти не может. Сама понимаешь, партийный работник, могут и из партии попросить. А тут… шла я с работы, машина остановилась, чёрная. У меня душа в пятки. Он выглядывает.

Садитесь, говорит, я довезу Вас. Наверное, я и села потому, что очень испугалась. И он довёз, спросил имя, где работаю, сколько мне лет… а я отвечала, как на допросе. Через два дня всё повторилось, потом, он стал приносить сначала конфеты, потом цветы, потом… остался у меня на всю ночь. Знаешь, Халида, у меня никогда не было такой ночи, ты же знаешь наших мужчин, взял своё и ушёл. А этот… всю ночь говорил ласковые слова, а как нежно ласкал и целовал… я забылась в его объятиях. Потом узнала, что беременна. Думала всё, конец мне. Но Коля был так рад, что у него наконец ребёнок будет. Сама была поражена. Жена, конечно, узнала, приходила, деньги большие предлагала, чтобы я родила и ей ребёнка отдала. Ну какая же мать родит и тут же отдаст своё дитя? Деньги я не взяла, видимо и Коля с ней поговорил, она оставила меня в покое. А Коля… он так любит дочь и… меня, наверное, тоже. Я ни в чём не нуждаюсь, одета, обута, накормлена. С завода ушла, так Коля решил, чтобы разговоров не было. В общем, приходит он в неделю два раза, к дочери. Я довольна. Отец, всё-таки, – закончив говорить, Хадича опустила голову.

– Рада за тебя. Каждый выживает, как умеет. Мирза, значит, не вернулся? – спросила я.

– Нет и вестей никаких не было. А… а ты… как? Давно вернулась? – спросила Хадича, переводя взгляд на детей, которые сели на скамейку, болтая ножками и о чём-то лепетали. Хадича улыбнулась.

– Сын? Когда же ты успела? Большой уже, – сказала она.

– Отвечу по порядку. Вернулась вчера, сын мой и ему шесть лет. Когда Вы вольно или невольно сболтнули, что я была любимой женщиной Турсун бая, Вы знаете, меня арестовали. Но в лагерь сразу не отправили, понимаете? Меня пытали и насиловали два ублюдка. Я забеременела, уже в лагере узнала, что у меня будет ребёнок, жить не хотелось, вешалась, да подруга спасла. Знала, что убивать своё не родившееся дитя, большой грех. Кто отец… я не знала, который из этих двоих садистов, но смогла вычеркнуть их из памяти и забыть. Абдулла – мой сын и только мой. Когда ему исполнился год, его у меня забрали и отправили в Архангельск, это город такой, на севере, определили в детский дом моего годовалого мальчика. Что пришлось мне испытать, наверное не стоит говорить, не поймёте, сыта, одета, обута… простите, но это так. Голод и холод я смогла выдержать, спасибо добрым людям. А теперь… теперь мне идти некуда. Или Вы освобождаете мне комнату, согласитесь, она по праву моя, или просите своего партийного работника, пусть мне комнату дадут, я на любую согласна. Да… и работу тоже, сами понимаете, врага народа не очень жалуют. Всё, я все сказала, – жёстко говорила я, сама не ожидая от себя такого.

Может обида или её довольное жизнью лицо подействовало. Но высказавшись, я глубоко выдохнула и подошла к сыну.

– Абдулла? Сынок? Иди к маме. Нам пора, – сказала я.

Хадича стояла, боясь пошевелиться. От услышанного, она испытала чувство вины и шок.

– Халида? Подожди. Давай зайдём в дом… в твою квартиру, мне кое-что сказать тебе надо, – окликнула меня Хадича.

Остановившись, я обернулась.

– Вы вроде всё сказали. Что же ещё? – спросила я, не желая заходить с ней в квартиру.

– Прошу тебя. Я понимаю твою обиду, но в том нет моей вины. Я из лучших побуждений тогда, не подумав, сказала, прости меня. Думала, защищаю… прости. Но мне правда, есть, что тебе сказать, – она смотрела на меня умоляюще, готовая заплакать.

И я согласилась, хотя должна была найти участкового. Мы зашли в дом. Пройдя по знакомому коридору, который теперь освещала яркая лампочка, мы подошли к комнате. Хадича открыла ключом дверь и отошла, пропуская меня вперёд.

Я едва сдержалась, чтобы не ахнуть. Комната очень изменилась, вернее, преобразилась. Новые обои и дорогие занавески на окнах, диван и кресла, круглый стол и мягкие стулья, этажерка с книгами и кроватка для ребёнка. На маленьком столике, даже радио стояло, с фарфоровыми слониками и маленькими статуэтками. На столе, белая скатерть и ваза с фруктами, на полу – ковёр, не новый, но в хорошем состоянии. Такого увидеть я никак не ожидала. В углу, отдельный стол, внутри которого стояла посуда, чайник, тарелки, косушки и пиалки, в ящиках, ложки и вилки.

Это я увидела, когда она стала собирать на стол. В столе, на полке, лежали продукты. Хадича молча нарезала колбасу и сыр, даже хлеб, правда серый, но тогда и такой было непросто достать. Взяв чайник, она вышла и вернулась с заваренным чаем, настоящим чаем, а не из листьев смородины. Потом, достав печенье, она дала детям. Я молча ждала, что же она мне скажет.

Налив мне в пиалку чай, Хадича пригласила меня за стол. Сто лет я не ела колбасу и сыр, даже вкус этих продуктов не помнила. Вспомнила, что в доме Турсун бая были и колбаса, и сыр, только нам давали в особых случаях и совсем понемногу. Заставлять упрашивать себя, я не стала, села за стол и быстро сделав бутерброд, положив на хлеб и сыр и колбасу, я протянула сыну. Абдулла жадно стал есть, дочь Хадичи с удивлением смотрела на него.

– Сделай ему сладкий чай, посади рядом с собой за стол. Мы недавно завтракали, так что ешьте на здоровье, – сказала Хадича.

Но сама есть, я не стала и чай, налитый в пиалку, я от себя отодвинула.

– Спасибо, я сыта. Не так сладко жила я эти семь лет, не без Вашей помощи, пройдя столько унижений, но есть с Вами за одним столом, я не буду, – сказала я.

– Халида! Ну прости ты меня! Ты меня знаешь, я никогда не желала тебе зла. Я и предположить не могла, что из-за моих слов, ты пострадаешь. Я же, после того, как тебя тогда увели, больше месяца бегала и в нарком, и в партком, на заводе в комсомольскую организацию обращалась, просила выслушать меня, да разве меня кто слушал? Я и Колю умоляла, он пытался выяснить о тебе, чтобы помочь, но ему намекнули, чтобы он никогда не вмешивался в такие дела, если не хочет вылететь из партии, – Хадича искренне плакала.

– Мамочка, не плачь, мне страшно, – вдруг обняв мать за шею, проговорила её дочь.

– Ты моя сладкая! Успокойся, Солиха, успокойся, родная, ты поиграй с мальчиком, мы с тётей просто разговариваем, – целуя дочь, ласково сказала Хадича.

Абдулла, скривив личико и перестав есть, тоже готов был заплакать.

– Что было, прошло. Всё, не хочу больше об этом ни говорить, ни вспоминать, тяжело, – сказала я, обнимая сына и гладя по головке.

– Я не об этом хотела с тобой поговорить. Понимаешь… после того, как тебя тогда увели, где-то через месяц, пришёл мужчина, спрашивал Бахрихон. Но ведь она умерла, я так ему и сказала. А он очень удивился и расстроился. Потом и про тебя спросил, я не знала, говорить ему или нет, прости меня, я сказала, что ты вернулась в свой кишлак. Он постоял несколько минут, потом развернулся и ушёл, так ничего больше и не сказав, – рассказала Хадича.