Роман С Продолжением

– Всё равно будет так, как решили наверху, – сказал он.

– Ну что, братишка… сегодня вынесут приговор. И полетишь ты по этапу, а там… там тоже можно жить, ежели с умом и не лезть поперёд батьки, – сказал Шершень, когда Сергею сказали:

– Павленко? На выход!

Сергей улыбнулся и вышел из камеры. Как и говорил Шершень, Сергею дали восемнадцать лет строгого режима. Вот если бы Игоря убили, ударив ножом один раз, статья была бы совсем другая и срок помягче, а может и состояние аффекта применили, а так… шесть ударов ножом, особая жестокость преступления, ещё и умышленного, ведь перед тем, как убить, Сергей бил его… Один удар кулаком,  для прокурора означал жестокое избиение.

Сергей услышал стон и плач Полины, женщина с отчаянием подбежала к клетке, в которой сидел Сергей. Её грубо оттолкнули, сказав, что не положено. Полина едва не упала, Дмитрий успел подхватить её. Сергей сжал кулаки.

– Перед тобой женщина! Что же ты делаешь, ублюдок? – не выдержав, произнёс парень.

Конвойный просунул автомат через отверстие решётки и в секунду, с силой ударил прикладом Сергея по лицу и крикнул:

– Молчать! А вы – на выход!

Это он приказным тоном сказал Дмитрию и Полине.

– Папа? Мама? Берегите себя! – рискуя вновь получить удар прикладом, крикнул Сергей.

Дмитрий вывел Полину из зала заседания. Больше Сергей их не видел.

Дмитрий просил о свидании с сыном, но ему ответили, что свидание он может получить после того, как Сергея переправят на зону. Куда? Дмитрию не ответили, да и не знали об этом заранее. Как потом узнал Дмитрий, из зоны подавали запрос и только потом, специальным решением спецотдела, осуждённых переправляли к месту отбывания срока. Что ж, десять дней Сергею дали на то, чтобы он обжаловал решение суда, но Сергей писать ничего не стал и от апелляции отказался, понимая, что это бесполезно.

– И правильно! Могут ещё добавить к сроку. Уж лучше пусть так… – сказал Шершень.

Олег оставаться в городе не смог. Одноклассники его осуждали, правда, после выпускного вечера, Олег старался не встречаться с ними, но все они жили  в одном дворе, в домах напротив. Собравшись, Олег уехал в Москву, сказав родителям, что хочет поступать в институт именно в Москве.

Шли дни, Сергея больше не беспокоили. Виктор Петрович всё же зашёл к майору Колесникову, тот был крайне удивлён и совсем не ожидал его увидеть.

– Что случилось, Виктор Петрович? Или новое дело? – спросил Егор Алексеевич.

– Нет, Егор Алексеевич, просто пришёл взглянуть в Ваши глаза. Мне интересно, как же Вы живёте с таким грузом обмана и лжи? Мальчишка совсем, а Вы его жизнь просто скомкали, как бумагу и бросили в туалет, подтерев задницу. Но вижу, в Ваших глазах вовсе нет чувства раскаяния и вины… жаль… – сказал Виктор Петрович, с сожалением глядя на майора.

– Вы бы поосторожнее со словами-то, Виктор Петрович. Ведь и у стен есть уши. Вас проводить? Или сами дорогу найдёте? – привстав из-за стола, побледнев от слов адвоката, со злостью сжав кулаки, оперевшись ими о стол, ответил майор.

– Прощайте! Мне искренне жаль Вас… уверен, мой клиент, этот юный, безвинный мальчик, не единственный, кому Вы и Вам подобные, поломали жизнь. Вам жить с этим грузом! – бросил Виктор Петрович и тут же вышел из кабинета.

Егор Алексеевич тяжело опустился на стул.

– Проклятье! А что я мог? – простонал майор, вспомнив про Лысого, который с усердием выбивал признания, зачастую, у невиновных.

Вдруг, Егор Алексеевич полез в ящик стола и вытащил свой пистолет… через секунду, в тишине прозвучал выстрел. На этот звук, в кабинет вбежал дежурный и увидел майора, из виска которого струйкой текла алая кровь. А сам он сидел за столом, уронив голову на стол, беспомощно опустив руки и на полу лежал пистолет.

Никто не знал, что месяц назад к майору заходили родители Сергея. Дмитрий и Полина не ругались, да они и не умели этого делать. Интеллигентные люди, они просили пересмотреть дело их сына, утверждая, что он не мог убить своего одноклассника, что Сергей просто не способен на убийство… но видя безразличный взгляд майора, Полина вдруг замолчала и положила руку на руку майора, пристально глядя ему в глаза.

– Прежде всего, есть Суд Божий и поверьте, Его Суд – самый справедливый и Вы в этом убедитесь на том свете. А дело моего сына, я оставляю на Вашу совесть, если хоть капля её в Вас осталась. Пошли, Дима, нам тут делать нечего. А сын мой… да хранит его Господь. Он вернётся сильнее и умнее, я за него спокойна… – произнесла женщина и убрав руку, вышла из кабинета, оставив майора в недоумении.

Только с того дня, майор изменился, он больше молчал и места себе не находил, но обсуждать приказы, он не привык и изменить ход событий, было уже не в его власти.

Через месяц после последнего заседания суда и пришёл к нему Виктор Петрович, словно ещё больше накалив и так раскалённое масло. И случилось то, что нервы майора не выдержали и он пустил себе пулю в лоб.

Дежурный выбежал из кабинета и побежал к начальнику РОВД, полковнику Чумакову Валерию Андреевичу. И когда полковнику доложили, он был крайне удивлён, но встал и выйдя из своего кабинета, прошёл к кабинету Колесникова.

– К нему кто-нибудь заходил перед тем, как он… выстрелил? – спросил Валерий Андреевич.

– Да, у него адвокат был… адвокат Сергея Павленко. Виктор Петрович. Я слышал голоса, но не прислушивался к ним, товарищ полковник! – доложил дежурный лейтенант.

– Об этом никто знать не должен. Ты понял меня? – не поворачивая головы, спросил полковник.

– Так точно! Никто не должен знать! – громко ответил лейтенант.

– Капитана Нестеренко ко мне! – сказал полковник и тут же ушёл по коридору в сторону своего кабинета.

Через час, всё РОВД обсуждало гибель майора Колесникова Егора Алексеевича, который погиб во время выполнения задания по поиску и задержанию особо опасного преступника и дело постарались закрыть.

Виктору Петровичу предъявлять какие-либо обвинения не стали, чтобы не разглашать того, что произошло. А через двадцать дней, которые Сергей отсидел в камере вместе с Шершенём и Дикарём, его вывели из камеры и провели во двор РОВД, где стоял крытый фургон. Несколько конвойных, с собаками на привязи, которые с остервенением лаяли, пытаясь вырваться и напасть на Сергея и ещё несколько мужчин, стояли в ряд. Прежде чем влезть в кузов фургона, осуждённые, вместе с Сергеем, получили по телу дубинками, это, как бы приучало к повиновению властям. Все молча сносили эти унижения и боль, а что можно было сделать?

В фургон сели конвойные с автоматами и грузовик выехал за массивные ворота. Ехали долго и медленно. Фургон остановился в темноте, на перроне вокзала, видимо, в это время фонари с этой стороны перрона выключали. Потом арестованных вывели под дулами автоматов и провели в последний вагон, вернее, вагон стоял отцепленным. Этот вагон для перевозки осуждённых к месту назначения был оборудован специальными клетками, со скамьями с двух сторон, туда и провели Сергея и остальных мужчин.

– Курево дай, начальник! МОчи нет, из ушей дым валит! Можно и махорку, – сидя в клетке, попросил один из осуждённых мужчин.

Их было семь человек и заняли они две клетки. В вагоне было очень душно, влажный климат прибалтийского Калининграда был тяжёлым. Хотелось пить, в углу стоял бак с водой и алюминиевой кружкой.

– Сядь, Седой! Вот, воды могу дать, – сказал конвойный, набрав воду из бака и протягивая через решётку клетки.

– Знал, что зажмёшь, Петюня. Не жмись, дай курево, ты же знаешь, я ответ держать умею, – прижавшись лицом к решётке, тихо сказал Седой, протянув Петюне зажатую в руке купюру.

Петюня огляделся и быстро взяв деньги, сунул в руку Седого пачку сигарет.

– Водяры бы ещё… – закатив глаза, произнёс Седой, с наслаждением прикуривая сигарету.

– Размечтался! Может тебе и бабу в придачу Седой? Могём устроить за хороший куш, – ответил Петюня.

– Для бабы староват я Петюня, да и годы отсидки атрофировали у меня всё, ниже пояса. Но от ласковой бабёнки не отказался бы… – глубоко затягиваясь, ответил Седой.

– Разговорчики! Седой? Вечный наш пассажир… сколько на воле погулял? – спросил вошедший в вагон старший из конвойных.

– А мне что воля, что неволя, начальник, без разницы. Может на зоне я у себя дома? –  с пафосом ответил Седой.

– Ты снова в своём репертуаре, Седой. Путь долгий, береги курево, бабла не хватит, – сказал старший конвойный.

– Ничего, я привыкший, начальник, – сев на скамью, впрок затушив сигарету о подошву ботинка, сказал Седой.

ГЛАВА 4

Сергей сидел на скамье, прислушиваясь к разговору и закрыв глаза, задремал. Он проснулся от лязга металла, вагон цепляли к основному составу, чтобы отправиться в путь…

За несколько минут глубокого сна, Сергею привиделся дом, он вспомнил лица родителей, бледную, всю в слезах мать, с каменным, хмурым лицом отца. Свою комнату, где над кроватью висели небольшие плакаты его любимых певцов и музыкантов. Даже гитара была, шестиструнная. Правда, играть Сергей учился на семиструнной, научился быстро, Вадим, его одноклассник, часто приходил к ним, он и научил Сергея играть на гитаре, пообещав, что и на ударных играть научит.

На Олега Сергей поначалу очень злился, потом удивлялся, почему? Но ответа не находил. Просто понял для себя, что верить никому нельзя и настоящие друзья могут однажды предать, ведь Олега он считал другом, они вместе ходили в спортивную секцию, занимались боксом и каратэ. Сидели за одной партой, в кино и на танцы ходили.

– Ходили… как давно это было… а было ли? Словно в другой жизни. А смог бы я так же, как Олег? Теперь уже и не знаю… – думал Сергей, вспомнив о драке, когда он за него заступился, тогда Олег клялся ему в дружбе и верности.

– Ну что, братишка? Жизнь нас райская ждёт? Первая ходка? – услышал Сергей голос Седого.

Открыв глаза, он с безразличием взглянул на него.

– Первая… – ответил Сергей.

– Это поначалу, трудно чалиться на нарах. Если правильный пацан, заслужишь уважение братков, иначе – перо в бок и в ящик сыграешь. А что ж помиловку не писал? – облокотившись о стенку вагона, спросил Седой, повернув голову и внимательно посмотрев на Сергея.

– Бесполезно было. Шрам сказал, что срок могут еще и добавить, – ответил Сергей.

При упоминании Шрама, Седой полностью повернулся к парню и криво усмехнулся.

– Так ты со Шрамом в камере чалился? Штаны протирал? А арапа не гонишь? Пургу не несёшь? – спросил Седой.

– Нет, правду говорю. Шрам сказал, что братки его уважают, если что, сказал, от меня кланяйся, – ответил Сергей.

– Что же ты молчал, братишка? На одной зоне топтать землю будем, не дрейфь, в обиду тебя не дам. А там, как карта ляжет. Может кайфануть хочешь? На вот, закури, легче станет, – протягивая оставшийся окурок Сергею, сказал Седой.

Что заставило Сергея взять окурок, он объяснить не мог, сунув его в рот, он прикурил от спички, что зажёг Седой. Но сделав вдох, закашлял, аж до слёз. Седой взял из его рук окурок и затянулся.

– А ты, я вижу, правильный пацан. Не сказал, что не куришь, не побрезговал гнилых зубов Седого. Уважуха! Хорошо начинаешь жизнь в неволе, сынок, – докуривая окурок, произнёс Седой, хитро прищурив белесые глаза.

– У меня срок большой… – зачем-то сказал Сергей.

– Мокруха что ли? Кого замочил? – спросил Седой.

– Я никого не мочил. Меня подставили, – устало ответил Сергей.

– Это они могут. Вот… почему-то я тебе верю. Петюня? Когда баланду принесут? – обернувшись к конвойному, спросил Седой.

Парень сидел на единственном стуле за пределами решётки и дремал, хотя ни сидеть, ни тем более спать, не полагалось. Петюня открыл глаза и вяло посмотрел на Седого. Потом лениво поднял руку и посмотрел на часы на запястье.

– Седой? Вечно тебе невтерпёж! Ещё целый час есть! – недовольно высказался Петюня.

– Так жрать охота! Ладно, обойдёмся… на вот, ешь. С этими архаровцами,  скоро  живот подпирать, – вытащив из брезентовой замызганной сумки, типа вещевого мешка, куски хлеба и колбасы, протянув Сергею, сказал Седой.

Сергей вспомнил, что Шершень и ему положил в сумку поесть, сказав, что он его ещё благодарить будет, когда Сергей попытался отказаться. Он и не знал, что родители ему принесли передачу, зная, что скоро его увезут из города. Полина и тёплые вещи зачем-то положила, не зная того, что на зоне своего носить нельзя. В общем, передача, о которой он так и не узнал, не дошла до Сергея. А Шершень положил ему сухари и печенье, палку колбасы и кусок буженины. Хлеб Шершень с ужина оставил и тоже сунул в сумку Сергея.

– Удачи тебе, Серый. Надеюсь, на зоне выдюжишь. Давай, будь здоров, не кашляй! – напоследок сказал Сергею Шершень.

Поблагодарив его, Сергей простился и с Дикарём, потом вышел из камеры, с тем, чтобы никогда с этими людьми больше не встречаться.

Сергей вытащил из своей сумки всё, что там было и положил перед Седым. Но с ними в клетке сидел ещё один арестованный.

– Наверное нужно угостить… – начал Сергей, отламывая кусочек от хлеба, но Седой резко положил огромную руку на его руку.

– Ты даже смотреть на него не смей! Видишь, особняком сидит? Опущенный он… не обращай на него внимание, он своё место знает, – с аппетитом начиная есть, сказал Седой.

Сергей вспоминал, где же он читал или слышал это слово, "опущенный", но никак не мог вспомнить.

– Простите… а что это значит? – осторожно, совсем тихо, склонившись к уху Седого, спросил Сергей.

– Хм… птенец ты ещё, необстрелянный. Но ты говоришь, срок у тебя большой? Что ж, научишься потихоньку. Петух он! Теперь понял? – громче ответил Седой.

Мужчина, лет сорока пяти, худощавый, жилистый, с бегающим, испуганным взглядом, съёжился и опустив голову, забился в угол клетки. Сергей никогда не видел таких… в смысле, опущенных, ему стало не по себе. Рука, с хлебом и колбасой, повисла в воздухе. Видимо, взгляд у него был тот ещё, Седой засмеялся.

– Таких гнид на зоне хватает. Пусть скажет спасибо, что на него платье женское не надели. Ладно, не обращай внимания, ешь. От голода уснуть не сможешь. А нам ещё ехать трое суток, – сказал Седой.

– Седой? Поделился бы шкерой, что ли! – услышал Сергей из соседней клетки, разделённой плотной стенкой.

– А сам не зашкерился, что ли? На вот, держи, Глухарь! – подойдя к стене и просунув руку с едой через решётку, ответил Седой.

Протянутая навстречу рука, быстро перехватила хлеб и колбасу.

– Видать, твой сосед, пассажир надолго, а? – спросил Глухарь, с полным ртом.

– А ты, значит, уши развесил, сучонок? Не твоего ума дело! Сядь и заглохни! – рявкнул Седой.

– А ну! Разговорчики! Чего раскудахтались? – войдя в вагон, спросил старший из конвойных.

– Ты бы за базаром следил, начальник… правильные слова говорил, сам знаешь, что бывает за такой расклад, – без страха, высказался Седой.

– А ты что? Авторитет тутошний, чтобы меня жаргону учить? – спросил конвойный.

– Чё время зря тратить? Если гниль сгнила, пользы нет, – ответил Седой.

Конвойный, кажется, не понял смысл сказанного, демонстративно сплюнув, он вышел из вагона. А на рассвете, его нашли убитым острой заточкой в горло. Никто не мог понять, кто это сделал. Клетки были закрыты, оттуда выйти никто бы не смог, если бы подумали на Седого, который накануне говорил со старшим конвойным. На станции, тело старшего конвойного накрыли и вынесли из вагона.

Через некоторое время, в вагон вошли четверо в форме и открыв клетку, в которой сидел Седой, стали бить его дубинками. Седой не издал ни звука, прикрыв руками голову, он лежал на полу вагона, подобрав под себя ноги. Били довольно долго, потом, так же молча ушли.

Вместо убитого старшего, пришёл другой, с яростью стуча по решётке, он орал, чтобы все сидели тихо, иначе… а что иначе, он так и не договорил. Седой поднялся, как ни в чём ни бывало, смачно сплюнул кровью на пол и сел на скамью. Но ничего говорить не стал, молча глядя в одну точку.

В вагоне стояла духота, дышать было тяжело. Сергей вспоминал ванную комнату, пляж на берегу Балтийского моря, как он с разбега нырял с обрыва и плавал… плавал долго и наслаждался водой. Сергей, сидя на скамье, подолом грязной уже футболки вытирал лицо и шею от постоянно выступающего пота. Баланду есть он не стал, Шрам как-то говорил ему, что в баланду подмешивают гормоны.

– Чтобы у тех, кто находится в заключении, не возникало желания иметь бабу. А тебе, тем более, срок намотали, мама не горюй. Ведь выйдешь импотентом в тридцать шесть лет. А на зоне, картошку вылавливай отдельно, её можно будет пожарить, повезёт, может и мясо найдёшь в баланде. Баланду выливай, не пей её. Ничего, братишка, там тебя научат жизни, – так Шрам ему тогда и сказал.

Сергей был молод, возраст, когда хочется постоянно есть, организм здоровый, с естественными потребностями. Сергей вдруг подумал, что никогда не был в близости с девушкой. Так, целовался пару раз… неумело, правда. Плакать Сергей не умел, отец говорил ему, что мужчины не плачут. Но от безысходности и обиды, у него пошли слёзы. И чтобы их не видел Седой, он отвернулся к стене, сделав вид, что спит.

Иногда, сквозь сон, Сергей слышал, как поезд останавливался, потом, пыхтя, набирал скорость и вновь двигался вперёд. Он не знал, куда он едет и что его ждёт. Конечно, где-то в глубине души, ему было страшно, но ещё он понимал, что должен выстоять и не сломаться, должен терпеть долгие восемнадцать лет. Хотя Шрам и говорил ему, что отсидит он, быть может, лет десять.

– Остальной срок скостить должны и быть может, повезёт выйти по УДО. Хотя с мокрухой могут и строгача дать, – сказал Шрам.

Время тянулось невыносимо долго и медленно. Душный вагон, вонь и темнота, лишь под потолком вагона было продольное отверстие с решётками, но воздух односторонне оттуда не поступал. Последний день пути разносили баланду, которую на станции подвозили к вагону. А когда позвали того, которого Седой назвал опущенным, тот не ответил.

– Кажись, у нас жмурик, начальник. Не отвечает он, а я к нему не подойду, – сказал Седой.

– Сержант? Посмотри, что с ним? – кивнув конвойному, приказал старший лейтенант.

Сержант открыл клетку и вошёл. Приложив руку к шее мужчины, он молча прощупывал пульс. Потом поднял голову и покачал головой.

– Товарищ старший лейтенант! Он мёртв. Что прикажете делать? – спросил сержант, обернувшись назад.

Шальная мысль мелькнула в голове Седого, он хотел было схватить сержанта, ударом отключить его, выхватить автомат и расстрелять всех конвойных. Он даже сделал было шаг, но старший лейтенант позвал ещё двоих и те тут же вошли. Они вынесли тело и вновь закрыли клетку. Сергей был в шоке, не понимая, как может человек просто так умереть.

На станции, труп вынесли и об этом никто больше не говорил, так…сло вно сдохла собака и её выбросили.

– Скорее бы уже до места доехать! – с отчаянием воскликнул Сергей.

– Завтра будем на месте, не торопись, успеешь на нарах чалиться. А с твоим сроком и соскочить можно. Не ждать, когда откинешься, – произнёс тихо Седой, с опаской поглядывая на сержанта.

– Не понял… – вытирая мокрые лицо и шею, грудь и накаченный живот футболкой, которую с себя снял, вяло ответил Сергей.

Он так устал с непривычки, что говорить не хотелось, сухими губами говорить было тяжело, но хотелось есть. Сергей вспомнил, как вкусно готовила мама, котлеты и борщ, тефтели с гарниром и жаренную рыбу с жаренной картошкой. Сергей очень старался не думать о еде, но не мог. В животе урчало, что было у Седого, уже не осталось. Но в сумке Сергея лежало съестное и он высыпал всё на скамью.

– Жрачка ещё осталась? Лады, значит от голода не подохнем. Я говорю… соскочить тебе надо, срок чалиться долгий. Ладно, на зоне решим. Шмон будет, у тебя ведь нет заначки? – спросил Седой, макая сухари в воду из бака, которую им наливали для питья в алюминиевую кружку.

– Деньги что ли? Нет, откуда? Нет у меня никого… – с хрустом откусывая крепкими, ровными зубами сухари, ответил Сергей.

– Это ничего. Греф от братанов с воли будет, смотрю, ты не куришь и то легче. Без курева, как без воздуха, голод легче перенести, – сказал Седой.

– Чем хрустишь, Седой? Делись! – послышался голос с соседней клетки и Сергей увидел протянутую через решётку руку, жилистую, с грязными, отросшими ногтями и длинными пальцами.

– Ты чё, Глухарь? Крыша совсем съехала от духоты? С моими зубами и грызть? – засмеялся Седой.

Но всё же, взяв несколько сухарей, он поднялся.

– Держи! Это брательника мого нового харчи, ему спасибо скажи, – вложив в руку Глухаря сухой хлеб, ответил Седой.

Баланду ели все, кроме Сергея, слова Шрама не давали ему покоя. А Седой, ему терять было нечего, самый молодой был Сергей. Ему не было и восемнадцати лет, естественная эрекция заставляла его волноваться, но об этом он старался не думать, редко вспоминая, как неумело поцеловал однажды девушку, возвращаясь с танцев или из кинотеатра, этого он уже и не помнил. Его мысли прервал толчок вагона, поезд прибыл по назначению и остановился. Но вагон ещё нужно было отцепить и маневровым тепловозом, отогнать на другой путь, где за "пассажирами" придёт специальная машина с фургоном, чтобы отвезти уже до места заключения.

– Ну что, Серый? Прибыли мы, наконец. Чувствуешь, воздух другой? Северный… Исправительная колония под номером семь. Это в Архангельской области. Зимы тут холодные, но нам должны выдать ватные штаны и бушлат. Не торопись, сейчас вагон отгонят на дальний путь, а там… всё лучше, чем в духоте париться, – говорил Седой.

Из спецвагона их вывели аж часа через четыре, Сергей надел грязную футболку, которую стирал ещё в камере, перед тем, как ушёл оттуда. Сергей любил чистоту, так был воспитан, купался каждый день, а тут, столько дней без душа и зубной пасты… его длинные, густые волосы, липли к шее, раздражая его. Арестованных вывели из вагона, где их встречали конвойные с натасканными псами, готовыми сорваться с поводка и броситься на людей. Парни в форме цвета хаки, едва сдерживали своих питомцев. У фургона стояли ещё двое, с дубинками и размахивая, проходились ими по спинам осуждённых.

– Уворачивайся! Голову береги, – бросил на ходу Серый.

На тренировках, в боксе, Сергею часто доставалось, но то был честный бой, а эти удары были унизительными ещё и потому, что ответить на них он не мог. В фургоне было два маленьких окошка с решётками, скамьи, прибитые к днищу кузова для осуждённых и напротив, для конвойных.

На территорию колонии их завели поздним вечером, когда "жители" этого заведения вышли из огромной столовой и прошли в свои бараки. Спать ложиться не торопились, они знали, к ним пожалуют новые пассажиры. Ну хоть такое развлечение в однообразной жизни зоны.

Только перед тем, как отправить вновь прибывших в бараки, их провели в отдельное помещение, там, как говорили сидельцы, начался шмон. Кажется, это было ещё унизительнее, чем побои дубинками. Всех раздели донага, бросая вещи  в одну кучу, заставляли каждого в отдельности нагибаться, чтобы удостовериться, что в заднем проходе ничего не припрятано, затем нагишом усаживали на табуретку и стригли наголо. Сергей всегда гордился своими волосами, такими густыми, волнистыми, за которыми он тщательно ухаживал. Теперь они лежали под его ногами. Никакой гигиены не соблюдалось, одной машинкой, конвейером постригли всех шестерых прибывших, затем провели в душ. Сергей мылся с наслаждением, хотя дома он мылся туалетным мылом, а не как тут, маленьким куском хозяйственного мыла, но он и этому был рад, после многих дней в душной камере, а затем и вагона. Полотенец не было, кусок старой простыни и всё.

Последним этапом встречи новых жильцов колонии было то, что им всем раздали одежду, обувь и головной убор, похожий на кепку. Чёрные майку и трусы, робы и ботинки складывали на старый стол, перед каждым, кто подходил к столу, приказывая брать и одеваться, что они и делали.

ГЛАВА 5

Сергей очень устал от всего, что происходило с ним в последние месяцы с того дня, как он вернулся с выпускного вечера. Дальше начался кошмар и ему казалось, что всё, что происходит, происходит не с ним, это было, как в страшном сне и не было похоже на правду. Юным умом Сергей понимал, что его по-крупному подставили, что друзья предали и он остался совсем один, в этой мясорубке жестокой правды. Только, что он мог? Сопротивляться властям, где как он понял, справедливости добиться было невозможно и противостоять системе в одиночку он не мог? Чувство мести и отчаяния владело им, он мысленно мечтал, как он выйдет из тюрьмы и отомстит всем, кто так с ним поступил. Но от бессилия хотелось выть и он до боли кусал нижнюю губу, а когда становилось очень больно, кусал палец.