Мачеха поневоле

Тук. Тук. Тук.

Вздрагиваю и просыпаюсь – и правда, стучат. Господи, приснится же ерунда такая… потягиваюсь, иду к дверям. Щелкаю светом, открываю дверь. Алиса влетает, глаза круглые, словно плошки, взъерошенная.

– Там… – начинает она.

Останавливается переводя дыхание, я смотрю, на её халат, который немного распахнулся, обнажая плечо. На ключице родинка, маленькая, тёмная, такая заметная на светлой коже. Мысленно вписываю в список пункт – родинка на ключице, и тут же ставлю галочку.

– Где там? – интересуюсь в ответ.

– В моей кладовке.

И снова замирает.

– Ну вот, уже какая-то определённость, – хвалю я. – Что в вашей кладовке? Кстати, у вас есть высшее образование? А вредные привычки?

Алиса смотрит на меня, как на сумасшедшего. А потом огорошивает.

– Там, в моей кладовке, запертый…папа двойняшек.

Тут уже не до разговоров становится. На ходу Алиса объясняет – он покушать попросил. А она его заманила в кладовку, помочь… Ну, и заперла. А кладовка эта, вместе с погребом, отдельно от дома стоит.

Конкретно заперла – на засов, ещё и бревно подтащила, подперла. Ставлю галочку – старательная.

– Это что за беспредел! – кричал запертый. – да я вас…

Дальше такие выражения, что я даже поморщился. Бревно пнул, оно откатилось в сторону.

– Осторожнее, – предупреждает Алиса. – Он может быть опасен.

И пятится чуть в сторону. Вот, как хорошо, ещё и осторожная. Дверь распахивается рывком, оттуда вываливается мужик, которого я бы, например, своим отцом видеть не хотел.

Мало того, я вдруг понимаю, я не хочу, чтобы он был отцом моим детям. За эти дни я настолько сроднился с мыслью о том, что они мои, что сейчас этому в морду готов дать, за то, что он подвергает сей факт сомнению.

– Ты кто? – спрашивает он меня набычившись.

– Папа двойняшек, – любезно сообщаю я.

Он чешет затылок, смотрит на нас растерянно.

– И я папа… У меня и письмо есть, сейчас, покажу.

Достаёт мятый конверт. Такой же, какой и мне достался. Даже марки такие же. Текст, подозреваю, тоже не отличается.

– Мои они, – отвечаю я. – Катись отсюда, пока полицию не вызвали.

Ах, если бы я был так в этом уверен… мужик уходит, но постоянно оборачивается. Я буквально вижу блеск его глаз, несмотря на темень. Такие люди чужие деньги за версту чуют, я знаю. Теперь он просто так не уйдёт, вернётся, попытается выжать хоть что-нибудь. Гордости и принципов у них тоже нет.

– Испугалась?

Алиса кивает и вдруг ко мне прижимается. Ставлю галочку – на ощупь она весьма приятна. Трясётся, наверное, и правда страху натерпелась.

– Пойдём… Дети там одни.

Она от меня отстраняется и кивает. Идём до дома, молчим. У крыльца останавливаемся. Тёмный дом смотрит на нас единственным светящимся окном.

– Спасибо…

А я решаю дожать ситуацию, пока горячо. Нет, я не посягаю на девичью честь, хотя, конечно, хотелось бы. Я хочу изучить маленькую странную семью изнутри.

– Ты же знаешь, что он может вернуться? – она кивает, я продолжаю. – Может мне у вас переночевать, в гостиной, на диванчике, на всякий случай?

Вот теперь она смотрит подозрительно. А у меня вид – сама невинность. Нимба только не хватает и крылышков для полноты образа.

– Только на диване, – предупреждает Алиса.

Я сдерживаю порыв закатить глаза. Дома приходится идти тихонечко – дети спят. Надеюсь, мои. Диван жутко неудобный, но к удивлению, я вырубаюсь на нем сразу, слышу ещё сквозь сон, как ходит Алиса. И снится мне снова она, только теперь сон гораздо приятнее…

Просыпаются здесь рано. Я проснулся от шума, увидел старшую девочку – заспанная и лохматая она брела мимо меня через проходную гостиную. Меня увидела, остановилась.

– Ты кто? – потом сама же себе ответила – а, бандит…

И дальше пошла себе. Следом проснулись двойняшки. Фыркали, выглядывая из своей комнаты, но выйти боялись. Смеялись там, переговаривались. Алиса встала последней, явно не жаворонок.

Вышла, споткнулась об меня взглядом, торопливо запахнула видавший виды халат ещё сильнее.

– Завтракать будете?

А по глазам вижу – ну, очень рассчитывает на отказ. А я не откажусь, надо же мне узнать, умеет ли она готовить.

– Обязательно! – и улыбаюсь белозубо.

Алиса глаза закатила и пошла на кухню. Я – в очередь к единственной ванной, чтобы умыться. Передо мной стоит рыжая, то и дело оборачивается поглядеть, сзади, блондинчик, он более робкий и смотрит только втихаря. Ну, как я уступлю пальму отцовства тому сомнительному субъекту?

– Жрать дадено, – объявила Алиса.

Сидим за столом. Все дети на меня смотрят в упор, хихикают, словно я клоун цирковой. Алиса на меня не смотрит принципиально.

А готовить, она, кстати, не умеет – овсянка, и та подгорела.

Глава 7. Алиса

Я не могла уснуть до утра. Не боялась того, что тот тип вернётся, все же, какой-никакой, а сопит на диване охранник. Я боялась того, что тот и правда их отцом окажется. Максим с шикарной машиной казался просто идеальным кандидатом теперь. Жрать он конечно тоже просил, но Господи боже, это же не сравнимо…

Он мне даже время дал. А теперь эту экспертизу делать ещё страшнее, чем раньше.

– Всё, теперь из дома совсем не выходим, – объявила я, проводив в школу Ангелину. Теперь стояла до тех пор, пока её школьный автобус не забрал, мало ли… – Если только до бабы Нины, и то под конвоем.

Соня недовольно скривила губы, надулась вся. Я рисовать их усадила, сама демонстративно рядом сижу, а то знаю я эту Соньку, только отвернешься, а она в окно.

– Бандит у нас на диване ночевал, – уклончиво сказал Миша. – Он вроде не страшный…

Ну, что я ему скажу? Что его мама, по которой он до сих пор ночами ревёт, всех нас запутала?

– Папа приедет, – завела свою волынку Соня. – И от всех нас спасёт.

И на меня покосилась, словно подразумевая, что спасёт от меня в первую очередь. Я же мачеха, злобная гадина.

Детей отчислили из садика, когда в приют забрали, я поленилась снова бегать со справками, ведь уедем, наверное. Теперь об этом остро жалела – сидеть весь день взаперти с пятилетками то ещё развлечение.

– Ну, жди папу, – пожала плечами я. – Пусть тебя спасает.

И на кухню ушла. Не смотря на обижалки, кушать дети любили по расписанию, а я готовить просто ненавидела. Во времена студенчества просто ели, с девчатами, что придётся, потом полуфабрикаты и служба доставки еды. Жить одной было необременительно, с тоской подумалось мне. Представила, какого размера будет чек, вздумай я заказать роллы на всю эту ораву.

Вздохнула и принялась разделывать курицу. Дохлая курица была отвратительно скользкой, но я помнила, что куриный суп детям необходим, мама нас есть заставляла… Поэтому пострадаю немного за правое дело.

На стадии нарезки лука я заплакала с полным на то основанием. И по своей уютной квартирке, и по мужчине, который сказал, что ему не нужны трое чужих детей. По Аньке, по всей своей прошлой жизни, в которой пусть и тяжело было, но так хорошо… Ещё немного по соседу. Мало того, что всю нашу жизнь на уши поставил. Так он потом из неё уйдёт…. А к хорошему быстро привыкаешь.

– Вот и не привыкай, – сердито сказала я и хлюпнула носом.

Он так быстро уснул вчера, так легко, словно у себя дома. А я, дурочка, остановилась им любоваться. Телефоном ещё посветила, чтобы лучше видно… Одно слово – дурочка. А он красивый такой, где его Аня вообще нашла? Нога торчит из под одеяло, крепкая, сильная, умеренно, по-мужски волосатая. И знаете, ногу погладить хотелось, а меня вообще раньше не тянуло гладить мужицкие ноги.

– Выбраться бы без жертв, – снова сказала я, но уже без хлюпа, лук закончился.

– Алиса…

Обернулась, Мишка стоит в дверях. Тихий такой, маленький. Я подняла карту медицинскую – он весь год лечился после рождения, как только сестра вытянула одна… Тяжёлая операция внутриутробная была, делили кровеносные сосуды – Сонька не давала ему питаться. Вообще это на Соньку похоже.

Сейчас он выправился, Соньку почти ростом догнал, но все ещё слабенький и болезненный. Такая ответственность… И если уж папы нарисовались, то явно надо брать того, что побогаче, он хотя бы детям больше дать сможет. А тот, второй, кроме проблем и не даст ничего.

– Чего, мой хороший?

Мишка посопел немного, не решаясь сказать – носик смешно сморщился. А потом огорошил.

– Сонька в окно сбежала снова.

Я руки о полотенце вытерла, и решительно вперёд устремилась.

– Сейчас я ей задам!

И правда, задам. Сколько можно уже? Я, конечно, не мама, но можно же меня хоть немного слушаться. На улицу пошла, Мишка за мной увязался.

– Время истекает, – любезно напомнил сосед.

Я только рукой махнула – сделаю я эту экспертизу, теперь то тем более, пока блондин не вернулся.

– А есть ли у вас татуировки? – вдруг сказал сосед. – Или пирсинг?

Я так удивилась, что остановилась даже, про Соньку на мгновение позабыв. Что ещё за вопросы?

– Есть, – отчиталась я. – В пупке колечко и на попе сердечко.

Сердечко и правда на попе было. На спор пришлось набить, на третьем курсе ещё. Я его свести хотела, потом подумала, не на лбу и ладно. Пусть будет.

Максим удивлённо вздернув бровь. Так у него это филигранно получалось, что я на днях полчаса перед зеркалом тренировалась – и близко не похоже.

– А покажете?

И голос такой низкий, вкрадчивый, у меня аж мурашки.

– Только после свадьбы, – отрезала я. – Я девушка порядочная. Мишка, пошли.

И в этот момент Сонька завизжала. У меня сердце ухнуло. Вот и случилось что-то страшное, не уберегла, не справилась! Бегу, и сердце колотится, прямо в ушах, перепонки раздирая.

Сквозь кусты несусь, у нас весь дом смородиной оброс. Ветки меня сначала терпим ароматом обдали, потом оцарапали, да разве имеет какое-то значение?

Сонька была целая и невредима. Только красная вся – так орала громко.

– Я же говорила тебе…

И осеклась. Успею поругать. Главное – все в порядке. Главное – успела. Потому что папа номер два, который сейчас бежал сверкая пятками, Соньку утащить пытался. Да только сосед быстрее бегает…

– Слава богу! – упала на колени я. – Всё хорошо? Не обидел? Молодец, кричишь громко.

К себе ее прижала, а она ревёт и не вырывается, первый раз. У меня сердце щемит, до боли, глажу её по макушке, а поверх неё смотрю, как сосед второго папу волочет за ухо.

– Бегите домой, – скомандовала я двойнятам. – И дверь закройте.

Они в кои то веки послушались. А я приблизилась к мужчинам.

– Есть у них папа, – твёрдо сказала я. – У Соньки глаза зелёные, как у него.

– А у мальца серые, как у меня! – завопел мужик и сморщился, ему сосед ухо чутка прикрутил. – Может мы её того, в один день, и совместное оплодотворение вышло…

Я глаза только закатила. И вот что с ним делать теперь? Я же не могу заставить соседа держать его за ухо, пока результат экспертизы готов не будет. И жить не могу спокойно, пока он вокруг бродит. Страшно становится от мысли, что Соньку увести мог, даже сердце замирает от ужаса.

– Мама не такая! – я обернулась и Ангелинку с портфелем увидела у ворот. – То что вы про неё говорите, все не правда! Она хорошая была, и нас любила больше всего в мире… А ты…ты сама моего папу хотела…

Не договорила и в слезах домой бросилась. Я застонала – как с этим справиться я тоже не знаю, Ангелина меня и так не любит…

– Иди к ней, – велел Максим. – а я этого в полицию отвезу, его за небольшую плату несколько дней в обезьяннике придержат.

Я пошла. Ангелина в комнате закрылась, не открывает. Двойняшки, которые разговора не слышали, сидят тихонечко и глазами круглыми смотрят испуганно. А я стучу и открыть уговариваю. Не было у меня детей вовсе, а теперь сразу три, и один из них подросток…

– Мама, роди меня обратно, – попросила я.

С кухни понесло горелым – там начал жариться суп.

Глава 8. Максим

Про старшую девочку я не думал. Я вообще еще несколько дней назад о детях не думал, ни под каким соусом, а тут…получайте, распишитесь. С мыслью о младших я не то, чтобы смирился, свыкся. Но старшая тоже имела место быть, отмахнуться от этого факта невозможно.

Я отвез папашу номер два в отделение, там его приняли с радостью – давний знакомец. Именно отсюда его пять лет назад и забрали. За воровство. Мысль о том, что мы с ним несколько лет назад невольно делили одну женщину, вызывала приступ брезгливости. Там где то, в идеальном будущем, которое грозило не наступить, мои дети рождались от здоровой высокоморальной девушки. По пунктам выбранной, тщательно, по списочку.

– Либо ты сейчас открываешь, – кричала девушка, которая подходила сразу под несколько пунктов списка сразу.– Либо я вызываю полицию! И вообще…

Следом громко загрохотало, а Алиса присовокупила несколько таких слов, что я поморщился. Подошел к распахнутой двери, заглянул осторожно. Сердитая и красная от натуги Алиса тащила чемодан. Несколько светлых прядок прилипло к потному лицу. Шортики короткие, стройные ноги напряжены, что у неё там, кирпичи отчего дома?

И вообще, что, уехать собралась? Это вот точно на идеальную маму никак не похоже, а это минус галочка из списка. Оказалось, не уезжает. Старшая собралась уехать, теперь они сражались за чемодан. Ну, как сражались. Тянули его в разные стороны.

Нужно срочно вмешиваться, но бабских разборок я боюсь прямо с детства.

– Хватит! – раздался детский голосок, когда я только внутрь шагнул. – Если что, я лучше сам уйду! Прямо в лес! То есть, сначала через речку, потом в поле, а потом в лес!

Миша, чтобы его было заметнее, встал на табуретку. Взъерошенный, тоже красный, только он от рёва. Маленький и храбрый, пусть и испуганный.

– Иди дальше жди своего папу, – буркнула Ангелина.

И на меня сердито зыркнула. Точно, она же слышала разговор и уже знает, что я тоже на отцовство претендент, наряду с тем, что в обезьяннике сейчас…

– Я тут мужчина! – сказал Миша. – Я авторитет! И я сказал, хватит ругаться!

Авторитет был самым мелким ребёнком. Не знаю, почему, но он был заметно меньше своей сестрёнки по росту. И сейчас вижу – страшно ему. Но кулачки сжал, на табуретке своей стоит, маленький боец невидимого фронта.

– Кто-нибудь хочет мороженого? – не к месту ляпнул я.

Я когда маленький был, очень любил сливочный пломбир. Мама моя всегда работала, сколько я себя помню, причём больше за идею – пьесы она ставила в небольшом театре. Денег ей толком не платили, но на работе она горела. Папа оплачивал и няню, и мамину работу.

Но иногда, она вырывалась на редкие выходные. И тогда мы в парк шли. Там, в самом начале аллеи стоял автомат с мороженым. За несколько копеек давали хрусткий вафельный рожок, а потом автомат жужжа заполнял его густым мороженым, таким холодным, что зубы ломило. И ничего не было вкуснее тогда. И казалось, не было лучшего лекарства от детских невзгод.

Видимо, за последние тридцать лет все поменялось и мороженое не работало. На меня разом посмотрело три пары глаз и я почувствовал себя весьма глупо с этим специально купленным и начинающим уже таять мороженым.

Но в какой-то степени оно сработало. Ангелина фыркнула, отпустила чемодан и снова ушла в свою комнату. Соня глядя на меня покачала головой. Мишка спрыгнул со стула взял сестру за руку.

– Не до тебя сейчас, – сказала Алиса, разом делая меня лишним в этой семье. – Давай все потом? Завтра?

Пакет в моей руке тоже казался лишним и никому не нужным. Я к себе вернулся, затолкал его в морозилку. Подумал, что я делаю тут? У меня там застройка. Новый жилой комплекс, но не очередной спальный район, а чудо современных технологий. Эти здания могут быть полностью автономны от города, в самом высоком из них тридцать шесть этажей, я столько сил в этот проект вложил, что уже решил – пентхаус оставлю себе. Буду поглядывать оттуда на внешний мир, и никаких тебе проблем. Там лоджия будет огромная, куплю себе пальму в кадке и качели поставлю.

Представил, как такой же красный, как девчонки, тащу свой чемодан к машине. Понял – никуда пока не поеду. Подождут и пальма, и качели.

К вечеру позвонил Пашка. Пашка, это друг детства. Нам обоим повезло с отцами, которые пытались выражать родительскую любовь строго в денежном эквиваленте. Я все же перерос родительские подачки, себя нашёл. А Пашка… В общем, остался Пашкой.

– Ты где пропал? – не здороваясь выпалил он.

И я сказал ему. Никому, кроме юриста не говорил, а тут на тебе… Тем более, причина была. Пашка сейчас на побережье, всего в часе езды от меня. И буквально через час уже приехал, музыка из машины на всю округу, в багажнике бутылки позвякивают.

А на пассажирском сиденье Юлька. Сестра Пашки, с которой у нас когда-то могло получиться, но не получилось, несмотря на то, что у неё высшее образование, манеры и никаких сердец на попе.

– Ого у тебя тут, – воскликнул Паша. – Деревенский релакс. Баня есть?

Баня была. Такая же неказистая, как дом, тёмная, с чуть вогнутой острой крышей – словно устала и ссутулилась. Тем не менее, Пашку она восхитила, он даже дрова нашёл, правда, чуть палец себе не отрубил, при попытке разрубить пополам одно полено.

К тому времени, как наступила темнота, моя избушка была полна незнакомых мне людей. В этом – весь Пашка. На улице жарился шашлык, баня коптила и дымила, отказываясь нагреваться, то ли что-то не так делают, то ли она и правда устала. Музыка грохочет, все смеются. А я себя одиноко чувствую. Ни туда и ни сюда.

На соседский дом поглядываю – светится одно окошко на кухне. Наверное, Алиса чай пьёт. Может клацает с деловитым видом по своему ноутбуку, который явно видывал лучшие времена. Наверное дети спят уже. Музыка им мешает… Пошёл, выключил, несмотря на возмущенные вопли.

– Что-то не нравится? – спокойно спросил я. – Тогда вон отсюда.

Оказалось, что всем все нравится. Я сварил себе кофе, не успел, кофейная пенка выползла шапкой из турки и сползла на газовую плиту.

– Давай я, – оттеснила меня Юля.

Дверь в комнаты закрыла, приглушив гомон чужих голосов. Перелила мой кофе в кружку. Намочила тряпочку, оттерла кофейное пятно.

– Лучше сразу, пожала плечами она. – Пока не высохло.

Вот чего я на ней не женился? Полтора года же встречались. Была бы двойнятам готовая мачеха, а если повезёт – мама. И красивая, и хозяйственная, и лицо брезгливо не морщит на деревенский быт глядя. И готовит кстати отлично. Идеальная кандидатура.

– Макс, – повернулась ко мне, глянула, чуть склонив точеную головку. – Вот чего ты тут потерял? У нас же Пашка тоже попал на отцовство… Мудрить не стали, посадили на фиксированные алименты… Ни забот, ни хлопот. Юристы у тебя толковые, а клуша эта сама не понимает ничего. Всё оформите, чтобы не припёрлась с претензиями, как дойдёт, что упустила. Будешь бросать по несколько тысяч в месяц, Максим. Рублей, я серьёзно. Пашка так и делает, он официально только у папы и числится в штате…

И ладошку мне ободряюще на плечо положила. Ноготки аккуратные, не вульгарные, нежно розовые. У Алисы маникюр уже оброс и облупился, хотя красивые, ухоженные руки тоже один из списков моего пункта.

Так гадко вдруг стало. Наверное и правда – все, что не делается, к лучшему.

– У меня звонок, – сказал я, плевать, что час ночи. – И вообще, совещание. Сорян, Юль, занят.

Кофе допил одним глотком, и в комнату пошёл. Поймал за шкирку двух парней, на улицу выволок. Потом ещё одного отловил. Нетрезвые девушки, заполошно визжа метнулись следом.

– Трезвые есть? – спросил я.

– Я, – пробасил толстый парень. – Я вообще-то водитель.

Вот и славно. Бросил ключи ему, пусть выметаются из моей избушки на курьих ножках. Поймал проницательный Юлькин взгляд. В нем – сожаление. И меня жалеет, и о своих словах. Неверную ты стратегию выбрала, Юль, неверную.

Они тронулись на двух машинах, вторую Юля повела. Та, что могла бы стать моей женой тоже не пила, пьяной я её редко видел. У неё на жизнь другие планы.

В доме накурено и кисло пахнет пивом. Открыл все окна, так сразу не помогло. Бардак. Баня, слава богу хоть чадить дымом прямо во двор перестала, шашлык уже догорел. На улице темно, хоть глаза выколи, сверчки надрываются. Комаров нет, наверное, дымом разогнало.

Находиться в доме было неприятно. Вытащил из морозилки пакет с мороженым, вышел на улицу. Там, за воротами лавка. Дома напротив нет, поэтому впереди крутой спуск к реке, которую сейчас не видно. Сел, развернул обёртку, откусил кусок мороженого, никогда не понимал, какой смысл облизывать.

Сзади галька захрустела шагами, я мог сказать кто это, не оглядываясь.

– Что это у тебя? – спросила Алиса, садясь рядом. – Мороженое? А ещё есть?

Я хрустнул пакетом, достал ещё одно, протянул.

– От невзгод не лечит, – пояснил я. – Зато вкусно.

Глава 9. Алиса

Мороженое таяло, капало на руки. Я тихо радовалась тому, что темно – не видно ничего ни черта. Всегда поражалась людям, которые умеют красиво есть мороженое, точно душу дьяволу продали.

– Хорошо, да?

Я кивнула. Мороженое кончается, скоро уже светать станет, птички проснулись, зашебуршали в кустах и кронах деревьях. Мы сидим и чуть соприкасаемся ногами – его колено бесцеремонно уперлось в моё бедро. Он этого факта как будто и не заметил, а я истерзалась. Отодвину, покажусь ханжой. Не отодвинуть ногу, тоже кратко странно… Потом решила сделать вид, что тоже ничего не вижу.

Тем более, сидеть так было приятно… Фантазировалось о разном и несбыточном. Там, в мечтах я была молода, прекрасна, богата. Анька жива. А такое дело, как прицеп из трех детей мужчин волновало мало. В моих мечтах детей любили, как своих.

Эх… мечты, мечты. Я видела сегодня девушек, что к нему приехали. Озирались так, словно в зоопарк приехали. Юбки короткие, а ноги длинные. Я рядом с ними моль, просто хорошенькая, в меру милая моль.

– О чем думаешь? – спросил сосед, подвинулся, устраиваясь удобнее на жёсткой лавке, колено чуть проехалось по моей ноге.

– О том, что спать уже надо, – трусливо пискнула я и сбежала.

У меня забот полон рот. Я за эти дни ни разу нормально не выспалась, и сегодня не высплюсь. Мишка просыпается каждую ночь, Сонька спит, как убитая, зато в шесть вскакивает на ноги… Ангелина объявила голодовку. Хотелось жрать, спать и домой, в уютное одиночество моей квартирки.

Дома было тихо, только тихо урчал, нализывая хвост, кот. Его наверное тоже забрать придётся… Или приютит баба Нина? О том, что она тут останется без маленьких соседей, что росли на её глазах, думать не хотелось. Слишком грустно.

Проснулась я с удивительным ощущением. Я выспалась. Потянулась за телефоном, посмотрела, который час – мама дорогая, одиннадцать! Я представила, как Ангелина утром выкатила чемодан, закидала туда своих вещей, прихватила двойняшек и утопала в закат. Сердце похолодело. Слетела с кровати, понеслась на кухню.

На столе – крошки. Много крошек. Кляксы варенья, ополовиненный, криво порезанный хлеб. Завтракали. Сонька сидит в гостиной и смотрит телевизор. Ну вот, одна точно на месте.

– Сестра твоя где? Брат?

Сонька повернулась ко мне, на щеке пятно варенья, кончик косички явно побывал в банке со сладким лакомством, слипся.

– Спят, – пожала плечами она. – Я Мишку будила, а он не захотел вставать.

Я сначала к старшей метнулась. Дверь была не заперта, из под одеяла торчит не очень чистая пятка. На месте, спит. Потом к Мишке. Он тоже спал, с головой в одеяло закутавшись. Я было успокоилась, ушла, поставила чайник. Потом вернулась. Стою над ним, спящим, думаю, ну, никогда же так долго не спал. Ангелина в выходные могла, да. А двойняшки всегда рано просыпались и весь дом на уши ставили.

Лоб ему потрогать? Так у меня детей нет, не умею я ладонью температуру мерить. Отогнула край одеяла, прикоснулась ко лбу и вскрикнула. Особых умений не требовалось. Мишка был такой горячий, что буквально обжигал.

У меня сразу паника. Не справилась. Не уберегла. Детей у меня точно заберут, Ангелину вредную в приют, двойняшек папе. В то, что взрослый мужик с детьми будет возиться, мало верилось. Пусть даже такой красивый. Деньги у него водились, сбагрит в пансионат… Сонька то везде справится, она боевая. А Мишка нежный такой…

– Скорую, – заключила я. – Соня, ты мой телефон не видела? Скорую нужно срочно!

Сонька поднялась, головой покачала, измазанная в варенье косичка маятником туда-сюда мотнулась.

– Стой, – властно сказала она.

И удивительно, я подчинилась. Мелкая властная девочка пошла в комнату, приложила пухлую ладошку ко лбу брата и резюмировала:

– Не надо скорую. Надо нашего врача, телефон на магнитик прилеплен к холодильнику. У Мишки…так бывает.

Врач, которая ещё мои простуды лечила, пришла только через сорок минут. Я пыталась Мишку растормошить, но реагировал он вяло. Глаза открывал, улыбался слабо, засыпал обратно. Одеяло я с него стянула, надела на него мокрые носочки – может хоть немного остудит.