скачать книгу бесплатно
В кафе они сели у окна, весело болтали ни о чём, позвали миловидную темнокожую официантку и заказали кофе с мороженым для Леи и чай с пирожными для Макса. Девушка хотела сначала подготовить парня к разговору и разрядить обстановку.
А потом зашёл этот странный арабский парень в длинной не по погоде куртке…
* * *
Леа Козловски имела два решающих фактора, серьёзно мешающих ей в жизни и не дающих чувствовать себя абсолютно комфортно в компании сверстников: происхождение и внешность. И, если происхождение из очень богатой и влиятельной семьи потомственных израильских ювелиров, владеющих двумя десятками известных ювелирных магазинов не только в стране, но и в Европе и Америке, можно было скрыть, то с внешностью дела обстояли значительно сложнее. Она была высокой красивой блондинкой с рыжим отливом в волосах, выразительными зелёными глазами, впечатляющей фигурой, ногами модели и высокой грудью. К тому-же девушка была умна, начитана и несколько старомодно воспитана, что тоже придавало ей определённый шарм.
Леа училась на втором курсе архитектурного факультета в Тель-Авивском университете и всего месяц назад переехала из семейной виллы, расположенной в престижном квартале Ришон ле-Цион, в студенческий городок, сняв там небольшую, но очень уютную квартиру с одной спальней.
У неё не было проблем с родителями, даже наоборот, они очень дружили, особенно близка Леа была с отцом. Просто, девушке хотелось иметь возможность начать самостоятельно жить, самой принимать решения и самой нести за них ответственность. И ещё, поменьше беспокоить родителей, когда она задерживалась на студенческих вечеринках или оставалась ночевать у подруги. А, возможно, и у друга.
Семья Леи жила уже в четвёртом поколении в стране, почти с самого момента образования государства Израиль, но корни её родителей, вернее отца, уходили в польское еврейство. Ещё в прошлом веке, до второй мировой войны и немецкой оккупации их семья жила в Кракове. Прадед Леи – Исаак Пуриман – имел собственное архитектурное бюро, среди клиентов которого были многие известные и обеспеченные люди города. Семья прабабушки по фамилии Френдлих уже тогда владела несколькими ювелирными магазинами в городе и ещё одним в Варшаве. Они были известны, богаты, занимались меценатством и благотворительностью. Молодые Сарра – прабабушка Леи – и Матек поженились перед самой войной в марте тридцать девятого. И именно тогда к Сарре перешла по наследству фамильная драгоценность. Вернее, даже не драгоценность, а скорее реликвия, передающаяся по наследству старшему ребёнку в день свадьбы. Сарре исполнилось восемнадцать, когда он вышла замуж, и потому родители вручили ей шкатулку с кольцом прямо перед началом церемонии Хупы. Это было золотое кольцо с камнем, но не обычное, а с бриллиантом в 279 карат! По преданию, его приобрёл один из основателей династии в далёком 1812 году, купив драгоценность за бесценок у генерала отступающей наполеоновской армии, покинувшей разграбленную Москву. Генерал крупно проигрался в Кракове в карты, ему срочно нужны были наличные деньги, и он продал кольцо местному ювелиру – прадеду Сарры по материнской линии – практически за бесценок. По слухам, кольцо принадлежало одной из первых особ русского царствующего двора и имело название «Святая Мария». Оно каким-то образом попало к французскому генералу и было вывезено им из горящей Москвы во время отступления. В итоге кольцо оказалось во владении семьи Френдлих, а в последствии Козловски. С тех пор драгоценность хранилась в частном банке в специальной ячейке, доступ к которому имел исключительно владелец кольца. Банковский код доступа менялся каждый раз, когда менялся наследник, владеющий фамильной реликвией.
Леа не пошла по стопам отца и решила посвятить себя исторической архитектуре. Стройность линий и красота каменных строений привлекали её гораздо больше, чем блеск ювелирных изделий. Она планировала продолжить учёбу где-нибудь в Европе с её старинной архитектурой, изящностью построек и средневековым антуражем. Девушке хотелось простора действий, полёта и размаха фантазии, свободного дыхания полной грудью и неограниченных возможностей действий.
26 сентября 1939, Краков
Уже через две недели после начала немецкой оккупации Польши в 1939 году по специальным спискам евреев, приготовленных заранее работниками городской управы, всю семью Козловски ночью арестовали и направили сначала в сортировочный лагерь в пригороде Кракова. Через две недели всех из лагеря поездами переправили в Варшавское гетто. Всех, кроме Сарры. Она была беременна на восемнадцатой неделе и её заранее решили на всякий случай укрыть от возможных неприятностей и положить на сохранение в католическую больницу, куда фашисты в эти первые дни войны заходить ещё не решались. Чувствовала она себя хорошо, но предусмотрительные родители, посоветовавшись на семейном собрании, настояли и спрятали девушку от греха подальше. Тем удивительнее было внезапное появление отца в палате на третий день пребывания в больнице. Однако, он пришёл не один, а в сопровождении немецкого офицера – импозантного и даже привлекательного мужчины около сорока лет с вежливой улыбкой на лице, аристократичными манерами и сносно говорящего по-польски.
– Сарра, доченька, собирайся, у нас очень мало времени, – таким взволнованным, испуганным и несдержанным девушка видела отца чуть ли не впервые. Пан Козловски был скорее человек спокойный и рассудительный. Суетиться и бояться было не в его духе.
– Что случилось, папочка? Тебя выпустили? А где мама, Мила и Матек? С ними всё в порядке?
– Потом, девочка моя, потом. Ты главное не волнуйся, я скоро тебе всё объясню. А сейчас тебе нужно побыстрее собраться. По дороге поговорим. У нас очень мало времени. Возьми только самое необходимое.
В машине офицер сел рядом с водителем, а девушка с отцом расположились на заднем сидении, прижавшись друг к другу.
– Доченька, солнышко, слушай меня внимательно и запоминай, это жизненно важно. Через примерно три часа нас вывезут к словацкой границе и там мы расстанемся. Не перебивай, так надо. Ты сядешь на поезд до Братиславы, это около пяти часов. Оттуда за сутки доберёшься на автобусе до Триеста. Я всё продумал. Морское сообщение между Италией и Южной Африкой пока ещё работает. Ты должна любой ценой добраться до Кейптауна, там у меня есть надёжный человек – мой давний компаньон и старинный преданный друг. Адрес его я тебе дам. И письмо с рекомендацией, которое я уже написал. Он тебе во всём поможет на первое время.
– Папа, я одна без вас никуда не поеду! Я не смогу без тебя и мамы, без мужа, без сестры, – на глазах у девушки выступили слёзы.
– Доченька моя, ты себе не представляешь, но то, что сейчас творится в стране – это настолько ужасно, что даже не верится в реальность всего происходящего. Это – катастрофа! Я тебе не могу передать, что нам приходится переносить. Марека и его родителей забрали отдельно. Что с ними и где они, я не знаю.
Ты сейчас никому из нас не поможешь, но сама ты должна спастись. Обязана! И помни, самое главное – это то, что ты носишь под сердцем ребёнка – будущее нашей семьи, гарантию сохранения нашей фамилии, фамилии мужа. Ты должна выжить. Понимаешь? Ради нас всех.
Прости, но у нас очень мало времени, поэтому оставим эмоции. Теперь по делу. Сейчас я незаметно передам тебе два камня. Это редкие красные бриллианты, великолепные по качеству обработки, очень дорогие. Спрячь их так, чтобы не могли найти, – отец перешёл на идиш и тихо шептал на ухо дочери, – один продай в Братиславе ювелиру Микусу в старом городе. Мы с ним были знакомы, встречались. Передай ему привет от меня и скажи, что немцы скоро доберутся и до Словакии, пусть не надеется на их порядочность и уезжает. Микус купит один камень по хорошей цене, на эти деньги тебе должно сполна хватить средств, чтобы добраться до Южной Африки и там обстроиться на первое время. Второй камень сохрани на будущее, где бы оно у тебя не было. При разумном расходовании средств на эти деньги можно продержаться минимум два-три года. Тут ещё я собрал немного наличных денег на дорогу до Братиславы, пригодятся.
Машина переехала польскую границу и встала на обочине за сто метров до пограничного поста Словакии. Отец и дочь стояли уже несколько минут молча обнявшись, не в состоянии расстаться. У обоих текли слёзы. Наверное, каждый из них понимал, что они прощаются навсегда, и от этого разрывалось сердце. Немецкий офицер с бесстрастным лицом молча курил в нескольких метрах.
– Доченька, родная моя, тебе нельзя плакать, ты должна беречь ребёнка.
– Да, папочка, да.
– Пани Козловска, – немецкий офицер подошёл ближе, – я очень сожалею, но у нас не так много времени, а нам ещё с вашим папой долго возвращаться. Вот это ваши бумаги, тут стоит другая фамилия, но это неважно, по ним вы можете смело пересекать любую границу. Это ещё сопроводительный лист райхсминистерства финансов о ваших полномочиях, с ним вас никто не имеет права осматривать. Как минимум до Триеста. А там уже не страшно, доберётесь. Счастливой дороги. Ну, что ж, пожалуй мою часть соглашения я выполнил. Теперь ваша очередь, пан Козловски.
– Доченька, ты прости меня, но у меня не было другого выбора. Ты должна сейчас мне сказать, только очень тихо и на ухо, твой новый код банковской ячейки, где хранится кольцо «Святая Мария». Прости меня, солнышко, но у меня не было другого выхода. Это было моё соглашение с ним и наша плата за то, что ты с ребёнком сможешь беспрепятственно покинуть Польшу. Он откуда-то знал о кольце и искал его целенаправленно, поэтому и вытащил меня из Варшавского гетто, чтобы заключить сделку. А мама и сестра пока остались там в качестве заложников и гарантии, что я соглашусь. Видишь, у меня не было другого выхода. Возможно, мне удастся освободить Милу и ещё кого-нибудь из нашей семьи. У меня осталось ещё пара козырей: наши сбережения и драгоценности в варшавском банке. Так что мы ещё поторгуемся с немцами и поборемся! Понимаешь?, – отец попытался улыбнуться.
– Да, папочка, я всё поняла, но, это так невыносимо тяжело, – девушка прошептала банковский код отцу на ухо, застонала от бессилия и отчаяния, а из глаз потекли слёзы, которые она была не в состоянии сдержать, – я очень люблю вас!
– Прощай, моя девочка, счастье моё, прощай. Ты только выживи! Обещай!
Машина уехала. Девушка стояла ещё какое-то время, не в силах сдвинуться с места, как вдруг почувствовала, как в самом низу живота прошла тёплая нежная волна, заставившая её на мгновение забыть обо всём, что произошло за последнее время. Это было первое шевеление ребёнка, на две недели раньше положенного срока. Девушка ощутила новый прилив сил и необходимость дальше жить и бороться. Она вытерла слёзы, взяла сумку с вещами и двинулась в направлении пограничного поста.
Больше никого из своих родных Сарра Козловски никогда не видела. Её родители были убиты и сожжены в сентябре 1942 года в концентрационном лагере Аушвитц.
* * *
Сарра благополучно, хотя и не без трудностей, добралась через Триест до Кейптауна. Друг отца, как и обещал, помог ей на первое время с жильём и восстановлением документов на её настоящее имя. Через пять месяцев Сарра Козловски благополучно родила сына Лео. Ещё через год она окончила курсы воспитателей и устроилась на работу в детский садик в «цветном» районе номер шесть Кейптауна, куда пристроила и сына. Она работала, растила сына и оставалась одна. В 1948 году, сразу после образования государства Израиль, Сарра, не раздумывая, переехала в землю обетованную, сняла жильё в городе Ашкелон на побережье Средиземного моря, где уже в январе 1949 года начала работать учительницей младших классов в школе Неве Декалим.
Сарра много раз пыталась найти следы своих родителей, сестры, мужа, но единственное, что ей удалось выяснить по запросу в «Красный Крест», так это те факты, что её родители были расстреляны осенью 1942 в Аушвице, а родители Марека были убиты примерно в это же время в лагере Майданек. О Миле сообщалось, что она пропала без вести в конце 1939 года по пути из варшавского гетто в концлагерь. Это могло означать только то, что она, как и многие, погибла во время переезда, о чём не сохранилось никаких документов. И лишь только в 1951 году Сарре пришёл ответ на запрос из советских архивов, что её муж Марек Эпштейн погиб в мае 1944 года в лагере Майданек при невыясненных обстоятельствах.
Замуж во второй раз она вышла довольно поздно, в сорок лет, за своего коллегу, который многие годы ухаживал за ней, и переехала жить к мужу в Тель-Авив. Детей у них больше не было. Лео подрос и сам захотел получить образование ювелира. Знаю историю семьи, мальчик решил, что продолжить династию – это его долг. На деньги, полученные от продажи второго камня, вывезенного матерью из Польши, он, чтобы стать настоящим мастером, долго учился у различных специалистов по драгоценным металлам и камням в стране и за рубежом, затем вернулся в Израиль и открыл в Тель-Авиве свою первую мастерскую и небольшой магазинчик при ней.
Вскоре Лео женился на приличной девушке из хорошей семьи, приехавшей ещё в начале века в Палестину, через год у них родился сын. Дело, которое начал Лео Козловски, росло, появлялись новые магазины и мастерские. Сын Ади пошёл по стопам отца и, успешно закончив обучение в Штатах и практику в Южной Африке, перенял семейный бизнес, расширяя и укрепляя его. Остальные дети Лео получили хорошее образование и тоже остались жить и работать в стране. Семья Козловски росла, но главное, что удалось Сарре, как она считала, это исполнить волю и завещание отца, ради которого погибла вся его семья: она сохранила фамилию Козловски, проживающей в стране уже в четвёртом поколении.
Леа Козловски была правнучкой Сарры, младшей дочерью Ади, названным в честь деда Лео.
02 марта 2016, 09:16, Бейт-Ханун
«Мы продолжаем выпуск новостей. Сегодня в районе поселения Бейт-Ханун в Газе силами спецподразделения армии Израиля были полностью сравнены с землёй два частных дома, принадлежащих семье террориста-смертника, взорвавшего себя семь дней назад в Ашдоде. Тогда, напомним, погибли двое, серьёзно ранена ещё одна женщина и кроме того пострадали ещё семеро человек.
Операция «Неотвратимое возмездие» была успешно проведена после того, как служба информирования ЦАХАЛ за семьдесят два часа до начала операции оповестила всех жителей домов о запланированном сносе.
И ещё. Как нам стало известно, полиция Ашдода предполагает, что теракт был направлен на конкретное лицо, то есть не исключает заказного убийства. Но это только версия. В её пользу говорит то, что террорист-смертник взорвал устройство не в месте скопления большого числа посетителей в зале, а сделал это почти при входе, где было занято всего два столика. За одним сидели погибший парень с пострадавшей девушкой. Соседний столик был пуст. За несколько секунд до взрыва к ним подошла официантка, чтобы принять заказ.
Чтобы подтвердить или опровергнуть версию, полиция Ашдода начинала сбор информации о каждом погибшем и пострадавшем. Если вам что-то известно или есть что сообщить, звоните нам на канал по телефону горячей линии или в городское полицейское управление.
А теперь о погоде…»
22 апреля 1933, Потсдам
В середине весны 1933 года, когда в парковой оранжерее вовсю зацвели тюльпаны, а в саду начали наливаться почки на фруктовых деревьях, все мужские представители семьи фон Штрелах собрались в сигарной комнате родового поместья в Потсдаме на общий совет. Поводом для серьёзного разговора стало обсуждение перспектив профессиональной деятельности единственного сына Тео. Время обучения молодого человека в Берлинском университете по специальности «финансы и право» подходило к концу. Через два месяца он заканчивал дипломную работу под названием «Роль драгоценных металлов и камней, как основа долгосрочного вложения в личном сберегающем и накопительном вкладе», и наставал важный момент решать, куда он пойдёт работать по окончанию университета. Такие жизнеопределяющие решения всегда принимались на общем совете.
Глава и основатель крупного семейного банка, Карл фон Штрелах – отец Тео, настаивал, чтобы сын продолжил его дело и начинал работать для начала в банке на должности начальника отдела кредитов и финансирования. Это было надёжное, стабильное место с перспективами роста. Казалось бы, продолжение семейного бизнеса – его долг. Но, сам молодой человек этим желанием не горел. Он был не против решения отца продолжить династию, но его деятельная натура, не лишённая юношеского авантюризма, жаждала великих финансовых свершений, многомиллионных сделок и биржевых удач. И протирать штаны в скучном отделе кредитов претило его природному естеству. К тому же он стремился к самостоятельности.
Густав фон Штрелах – старший брат Карла и держатель двадцати пяти процентов акций банка, в семейные дела, равно как и в дела банка, вмешивался редко. Он – заслуженный боевой генерал в первой мировой войне, ушёл в отставку и занялся политикой, встав у истоков образования Ваймеровской республики. С 1927 года он постоянно избирался членом бундестага и был бессменным главой финансовой комиссии немецкого парламента. Своих детей у генерала не было и он относился к Тео, как к родному сыну.
– Я вот что подумал, – Густав фон Штрелах обладал сильным командным голосом, но сейчас говорил непривычно тихо, – наступают такие времена, что, боюсь, в частном банке работать будет непросто, да и ненадёжно. Я понимаю: семейные вековые традиции, финансовая династия, сыновний долг и прочее. Но, времена наступают другие, да и вообще, ситуация в стране и мире меняется. Гитлер стал канцлером и это, я подозреваю, надолго. Его НСДАП с такой мощной поддержкой у простого населения уже входит во все структуры власти, они подбираются к экономике и финансам, и тут ничего поделать нельзя. Нам придётся или играть по их правилам, или, возможно, рисковать всё проиграть и потерять. И тут на кону могут стоять не только деньги, но и свобода, и даже жизнь. Эти ребята не любят шутить, чего стоят только их лозунги о третьем райхе.
В свете этих новых реалий у меня появилась вот какая идея: мой давний соратник и хороший друг сейчас всё ещё возглавляет департамент кредитов и займов в райхсминистерстве финансов. Я думаю, он мне не откажет в просьбе помочь и возьмёт мальчика на работу к себе. Там перспективы лучше, да и работа в государственных структурах более надёжная. А может, он найдёт для него подходящее место руководителя одного из филиалов в государственном банке в других федеральных землях. Это вообще идеальная стартовая площадка в карьере и практически неограниченная финансовая свобода. Как раз то, что мальчик хочет.
И ещё. Мне кажется, будет разумно, если Тео вступит в ряды НСДАП. Подождите, не возмущайтесь, – боевой генерал по-армейски прошёлся по комнате, меряя её шагами, – выслушайте меня. Я уверен, скоро начнётся большое перераспределение мест во всех сферах жизнедеятельности: во власти, в армии, в политике и конечно, как следствие, в финансовом секторе. Уверен, благодаря партийному членству, у Тео появятся более серьёзные возможности и шансы получить одно из самых достойных мест в «подчищенном» национал-социалистами министерстве финансов или в государственном банке. Это серьёзно.
Да, мне самому не нравятся эти… выскочки. Но, что делать, мы должны думать о будущем нашего мальчика и о будущем страны. И тут надо включать все регистры, подключать все связи и тянуть за все нити. К тому же, дорогие мои, большие свершения не делаются в белых перчатках!
Мужчины замолчали, закурили сигары и задумались над сказанным. Тео был единственным сыном в богатой семье крупных немецких финансистов, владеющих солидным частным банком в Берлине. Кроме того семье принадлежали несколько владений: поместье в пригороде столицы, летняя вилла на Бодензее, охотничий домик в Шварцвальде и большое шале в швейцарских Альпах. Династия на века. Поэтому в наследника империи старались вложить всё, что позволяли немалые финансовые возможности семьи. Фон Штрелах занимались банковским делом уже в четвёртом поколении, поэтому в их подходе к воспитанию мальчика не было желания выделиться или соответствовать новомодным влияниям, присущим представителям богемного круга или новоявленным нуворишам. Отнюдь. Сына воспитывали фундаментально, основательно, добротно. В него вкладывали деньги, словно инвестировали в будущее всей семьи, надеясь на хорошие «дивиденды». Лучшие преподаватели прививали ему вкус к математике и мировой литературе, носители языков обучали французскому, английскому, испанскому и русскому. Тео очень неплохо играл на фортепиано, занимался шахматами, умел держаться в седле, владел азами фехтования и кулачного боя.
Уже подростком отец старался по мере возможностей вовлекать сына в бизнес и брать с собой на переговоры и деловые собрания представителей финансового мира. С четырнадцати лет Тео уже, как взрослому, позволялось присутствовать при мужских разговорах, когда в их доме собрались друзья, знакомые и партнёры отца, уединявшиеся вечером в библиотеке для деловых бесед. Конечно, он не раз слышал рассуждения мужчин о проигранной первой мировой войне, потере территорий в Европе и колоний за рубежом, желании реванша и сложной политической ситуации в мире. Нередко в разговорах возникал и так называемый «еврейский вопрос». Особенно, когда речь заходила об их степени вины в произошедшем со страной и Европой в первой четверти двадцатого века. Но, в этих разговорах никогда не присутствовал ни воинствующий национализм, ни оголтелый антисемитизм, ни идеи об уничтожении. Поэтому Тео не вобрал в себя эти чувства. Однако, ощущение латентного антисемитизма впитались и сохранились у него на всю жизнь.
Однажды, глава семьи взял сына-подростка с собой на важные деловые переговоры в пригороде Берлина.
– Отец, зачем мы едем на встречу так далеко за город. Почему ты не пригласил своих партнёров в банк или к нам домой, если этот договор так важен для тебя?
– Видишь ли, сынок, всё не так просто. Сегодня я встречаюсь с представителями банковского дома, принадлежащего влиятельной еврейской семье. Сделка может стать для нашего банка очень прибыльным вложением, поэтому важна для меня. Но, я не хочу давать этим людям повод думать, что нас может связывать с ними что-то большее, чем просто бизнес.
Запомни, сынок, евреи – это не наш круг, не ровня настоящему немцу, не те, с кем стоит общаться вне деловых встреч и подавать руку. Справедливости ради надо признаться, что евреи, вопреки предубеждению недалёких антисемитов, являются серьёзными и надёжными финансистами. Им можно доверять в сделках, с ними прибыльно вести дела. Но, запомни сын на будущее: никогда, слышишь, никогда не впускай евреев в свой дом или в свою жизнь! Иначе потом придётся долго отмывать и то, и другое.
С тех пор у Тео фон Штрелах сохранилось чувство делового уважения, но в то же время и стойкое ощущение высокомерной брезгливости и нерукопожатности по отношению к евреям.
17 октября 1938, Берлин
В октябре 1938 года в кабинете в кабинете президента райхсбанка Хилмара Шахта находились кроме него ещё четверо мужчин: министр внутренних дел Генрих Гиммлер, президент рейхстага и официальный заместитель фюрера Генрих Геринг, личный секретарь Гитлера Мартин Борман и глава отделения райхсбанка по Лейпцигу Тео фон Штрелах. Молодому фон Штрелах уже не раз приходилось официально встречаться с первыми лицами государства, но вот так за одним столом за рюмкой коньяка и сигарой – такое случилось впервые.
– Прошу заметить, герр фон Штрелах, что наша встреча неофициальна, конфиденциальна и происходит по личной инициативе и просьбе фюрера. То, что вы сейчас услышите, молодой человек, имеет наиважнейшее государственное значение, абсолютно секретно и должно остаться, как вы понимаете, только в этих стенах.
А теперь к делу, – Хилмар Шахт прошёлся по кабинету и стал напротив Тео.
– Как вы знаете, наше правительство успешно проводит политику, направленную на очищение рейха от еврейского присутствия во всех сферах, а заодно и возвращения еврейского капитала, награбленного и незаконно нажитого за многие годы паразитирования на немецком народе, равно как и других народах Европы. Сейчас, когда наша доблестная армия добилась блестящих успехов в Австрии и Чехии, встаёт возможность и необходимость решения еврейского финансового вопроса не только в Германии, но и в этих странах.
– Я должен посвятить вас, дорогой друг, в далекоидущие планы фюрера: на будущий год Германия собирается победоносно войти в Польшу, затем должна пасть Франция, – Борманн затянулся сигарой, сделал маленький глоток коньяка, – и здесь нам, как никогда, понадобится ваша помощь.
– Я готов помочь Райху всем, чем смогу, – Тео был взволнован и горд одновременно.
– Вы, я слышал, неплохой специалист по драгоценным металлам и камням, вы изучали искусство и достаточно разбираетесь в картинах, скульптурах, антиквариате, – Гиммлер протёр пенсне и направил свой пристальный взгляд на собеседника, – к тому же вы надёжный человек, член НСДАП с 1933 года. У вас была блестящая защита диплома по интересующему нас вопросу, а сейчас вы руководите лучшим филиалом райхсбанка по всей стране. Вы происходите из очень уважаемой и достойной семьи. Вам можно, я думаю, смело доверить непростую, но очень важную для Райха миссию.
– Вы мне льстите, герр Райхсляйтер. Тем ни менее, я благодарю вас за доверие, и готов выполнить любую миссию, возложенную на меня немецким народом и фюрером, как бы сложна она не была.
– Конечно, мой мальчик, конечно. Ну, что ж, давайте всё детально обсудим. Но, я ещё раз повторяю, дело носит наисекретнейший, конфиденциальный и приоритетный характер, – Шахт в отличие от других собеседников к алкоголю не притронулся.
– Итак, с сегодняшнего дня вы переводитесь в Берлин в Райхсбанк на должность моего заместителя по особо важным делам. Соответствующие бумаги уже готовы, – Шахт говорил тихим твёрдым полушёпотом, – ещё вы получите доверительные письма министерства иностранных и внутренних дел, а также Вермахта за подписью всех райхсминистров. Одновременно вам присваивается внеочередное звание штурмбаннфюрера. Ваши полномочия – самые широкие, практически неограниченные. В рамках вашей деятельности вы можете рассчитывать на поддержку в любой ситуации и в любом месте.
– Благодарю вас, герр Шахт. Повторяю, я готов выполнить любую миссию.
– С сегодняшнего дня вы становитесь руководителем центральной финансовой группы, в задачи которой входит работа в первую очередь на территории стран Восточной Европы. Ваша задача, – Шахт сделал паузу и перевёл дыхание, – находить, выявлять и экспроприировать всё то имущество, что находится пока ещё во владении у евреев. Всё, что представляет собой какую-то ценность. Драгоценные металлы, камни, украшения, предметы художественной ценности, антиквариат, банковские и денежные средства. Всё без исключения.
– Надо отбирать у евреев их имущество безо всякого угрызения совести, – лицо Геринга покраснело от напряжения и внезапной ярости, – это все богатства наши, ну и немецкого народа, конечно. Отнимать у евреев всё без жалости и сострадания! Историю надо делать, господа, а не бояться руки запачкать. Мы всё-равно должны будем в ближайшем будущем решать еврейский вопрос окончательно. Не так ли, герр Гиммлер? Так чего уже там оглядываться на мнение американцев и англичан. Герр Шахт, конечно, разбирается в финансах лучше меня, но в тактике поведения с евреями я никого не пропущу вперёд. Отнимать и уничтожать. И точка!
– По-моему, партия и фюрер должны перестать миндальничать. Мы достаточно долго ограничивались двадцатью пятью, а затем пятидесятью процентами сборов с дохода еврейских предприятий и семей. И даже сегодняшние семьдесят пять мне кажутся недостаточным, – Гиммлер редко говорил таким повышенным тоном, словно боевой настрой Геринга передался и ему, – мы и так позволили выехать из страны более ста тысячам этих еврейских свиней. У тех, до кого ещё возможно добраться, надо экспроприировать всё. Хватит проявлять непозволительную в наше время жалость к этому еврейскому отродью!
Помните герр фон Штрелах, нас интересуют в первую очередь драгоценные металлы и камни (в натуральном виде или в изделиях), а также произведения искусства и культурно-исторические раритеты, – Гиммлер снова успокоился, взял себя в руки и заговорил привычным вкрадчивым голосом, – разумеется, не все культурные ценности можно отнести к ликвидным активам, а только те, которые имеют рыночную ценность и установленную мировую стоимость. А также произведения искусства, антиквариат, мебель. Но, вы забирайте всё, там разберёмся, что ценно, а что нет. Мы найдём применение всему!
– Ещё мы должны дотянуться до их финансовых вложений за границей, – Шахт осмелился и тоже перешёл на нормальный тембр, – евреи очень семейственны и держатся друг за друга. Наша задача дать понять банкирским домам в Америке и по всему миру, что мы готовы предоставить возможности обмена их вкладов за границей на гарантию свободного выезда еврейских родственников из Европы. Пусть убираются, чем быстрее, тем лучше. Чтобы воздух в Германии был чище.
– И тут нам понадобится вся ваша компетентность, дипломатичность и личное обаяние, дорогой Тео, – Борман впервые оторвался от рюмки с коньяком и тихо заговорил, не глядя в глаза собеседнику, – мы не хотим шума на весь мир. Всё должно быть камерно и тихо, но в то же время безжалостно и окончательно! – он слегка стукнул кулаком по столу для большей убедительности.
– Не стану скрывать, герр фон Штрелах, – Гиммлер встал и прошёлся по комнате, – параллельно с вами в этом направлении будут работать ещё некоторые институты и организации. Например, «Дойче Банк" имеет большие капитальные вложения частных лиц и крупных еврейских фирм, которые мы собираемся национализировать, вернее приватизировать. Швейцария тоже выразила готовность скупать еврейские активы и золото. Они готовы подумать о приватизации еврейских вкладов в своей стране. Не скрою, подобные вашей, но менее масштабные группы будут работать параллельно с вами в странах Западной Европы. Но, там размах не тот, там мы не можем себе позволить работать без оглядки на оставшийся мир. Следовательно, основное наше направление – еврейский капитал из Восточной Европы. Поэтому, главным и руководящим звеном всей компании станет ваш банк и вы лично. Все потоки в итоге будут стекаться к вам в банк фон Штрелах. Их классификация, распределение и сохранение – ваша непосредственная задача. Это большая работа и большая ответственность. Но, мы уверены, вы справитесь.
– Мы будем встречаться примерно раз в квартал и обсуждать текущие дела. Благодарю вас, герр фон Штрелах. Можете быть свободны. Успехов вам, – Шахт пожал Тео руку и проводил до дверей кабинета.
* * *
В первые годы своей новой и ответственной деятельности Тео не покидало возвышенное ощущение своей избранности, особой миссии и предназначения. Молодой мужчина был молод, тщеславен и полон амбициозных желаний. Конечно, боковым зрением он видел, осознавал и обратную сторону порученной миссии, но желание доказать свой профессионализм и приверженность идеям национал-социализма перевешивали неуместные либеральные сомнения. Он даже испытывал некое чувство облегчения, что ему не приходится с оружием в руках убивать врага на полях сражения. Фон Штрелах гордился тем, что помогает Райху и немецкому народу своими знаниями, работоспособностью и умом, а не бомбами и пулями. Мужчине казалось, что он поступает даже по-своему благородно, спасая чьи-то жизни. Пусть и в обмен на заработанное и нажитое. Но, оставляя самое ценное – их жизни и жизни их детей! Однако, со временем эти полублагородные чувства в силу реальности происходящего выветрились почти бесследно и прошли, как первая увлечённость. Фон Штрелах осознавал, что его работа превратилась в просто бизнес, просто ещё один сомнительный, но верный способ зарабатывать деньги. Для райха, для партийной элиты, и, конечно, для себя. Пусть не всегда честный и порядочный бизнес, но ему никогда по ночам не снились его жертвы – люди, которых он обманул, ограбил и предал. И которые потом исчезали бесследно, перемалывались безжалостной убийственной машиной третьего райха. Было ли Тео их жалко? Конечно же, нет! Ведь это были просто евреи – люди не их круга, существа второго сорта, неизбежные коллатеральные потери во время войны во имя процветания великой Германии.
За первые годы войны через руки Тео фон Штрелах потекли несметные потоки изъятого у населения, в первую очередь еврейского, богатства. В начале он был даже огорошен количеством поступающего в его распоряжение имущества и испытывал страх не справиться с поставленной задачей. Но, руководители райха позаботились об этом и поддержали его. Чтобы изъятые предметы и средства доставлять в Германию, во всех видах вооружённых сил были созданы так называемые подразделения «солдат и офицеров культуры», которые, по словам райхсминистра экономики Вальтера Функа, «надёжно, верно, мастерски владея своим „культурным оружием“, будут служить нашему делу». В вермахте за конфискацию исторических и культурных ценностей отвечал начальник войсковых архивов, библиотек и музеев. Спецподразделения «солдат и офицеров культуры» были созданы во всех главных министерствах и ведомствах, включая гестапо, полицию и структуры СС. Большинство этих ценностей стекались под непосредственным контролем Тео в хранилища его семейного банка фон Штрелах и частично райхсбанка, где сортировались, каталогизировались и по возможности обращались в деньги. Руководство райха хотело «отмыть» от изъятого еврейский дух, переведя всё в монетарный формат или в драгоценные металлы. А деньги, как известно, не пахнут и не имеют собственной предыстории.
За годы работы и выполнения своей миссии фон Герлах создал разветвлённую сеть, состоящую из информаторов, собирающих данные по всем странам о богатых евреях и докладывающих всё лично ему. Тео сам решал, когда и кого «побеспокоить», а кого оставить напоследок. Он создал филиалы банка в нескольких странах: Чехии, Венгрии, Польше, куда стекались все данные и накапливались изъятые еврейские капиталы. Раз в две недели всё собранное перевозилось в центральный берлинский банк фон Штрелах.
«На золотые коронки мы не размениваемся, пусть этим занимается гестапо и расстрельные команды в концентрационных лагерях. Хотя, и эти ресурсы после их переработки должны в итоге стекаться к нам. Наша главная цель – те изделия, что сохранятся на века и останутся в истории райха: драгоценности, культурное наследие, предметы старины, вклады в банках. Мы, конечно, можем отобрать всё силой, под пытками и страхом смерти. Но, наше кредо совершенно другое: мы хотим, чтобы всё было на добровольных началах, по взаимной договорённости. Как между деловыми людьми бизнеса. Так этим евреям будет ближе и понятнее. Наша задача дать понять богатым еврейским семьям и их родственникам за рубежом по всему миру, что лагерей смерти можно избежать, но за это они обязаны внести свою лепту в материальное благополучие и процветание райха. Они должны быть уверены, что их собственная жизнь и жизнь их детей и родственников зависит от добровольного сотрудничества с нами. Мы заключаем самый простой в этом мире договор: деньги – жизнь. Но, несмотря на эти договорённости, мы не исключаем возможной необходимости окончательного решения еврейского вопроса на всей территории третьего райха и за его пределами.»
* * *
Ещё в 1940 году, когда финансовое положение банка фон Штрелах стало позволять Тео некоторые личные вложения, он по совету отца решил приобрести недвижимость и купил практически за бесценок старинную виллу с участком леса на реке Хавел под Берлином, принадлежащую до войны семье еврейских фабрикантов, расстрелянных в начале года. С наступлением весны 1942 года он решил подстраховаться от возможных послевоенных перипетий и приобрёл на подставное имя небольшое шале в немецких Альпах. Деревушка Бад-Виззее на озере Тегерн, затерянная в лугах предгорья, давала ему возможность на короткое время забыть, что идёт война и что он может себе позволить не более нескольких дней спокойного отдыха.
Однако личные вложения этим не ограничивались. Тео отлично понимал, что война будет длиться не вечно, когда-нибудь всё закончится. И молодой человек не был абсолютно уверен, что ему не придётся нести ответственность перед потомками этих всех чёртовых евреев за отнятое и награбленное, за лагеря и сотни тысяч убитых. Как разумный человек, не окончательно задурманенный нацистской идеологией, фон Штрелах предусматривал все возможные сценарии развития событий и поэтому заблаговременно открыл под чужим именем несколько тайных вкладов на предъявителя в различных государственных банках за пределами Европы, куда регулярно переводил определённые суммы. В августе 1944 года он тайно и с паспортом под чужой фамилией съездил в Лихтенштайн, где абонировал банковскую ячейку на предъявителя. Там он спрятал несколько особенно уникальных и дорогих ювелирных изделий, найденных и изъятых у еврейских семей за годы войны и не указанных в отчётах.
* * *
Отношения с женщинами занимали важное, но не первостепенное место в жизни Тео фон Штрелах и воспринимались скорее, как физиологическая необходимость для поддержания мужского здоровья. На серьёзные перспективные отношения у мужчины не было времени и все его периодические притязания на интимную близость ограничивались посещением престижных дорогих борделей по всей Европе во время своих передвижений по оккупированным территориям. Семья, считал он, – это ненужная ответственность за совершенно посторонних и чужих ему людей, и частичная утрата независимости. Дети – фактор, мешающий осуществлению жизненных планов и бесполезная потеря жизненных ресурсов. Романтические ухаживания – неуместная суета, трата времени, денег и эмоциональных сил. К тому же женщины так непредсказуемы, понимание их сущности лежало в области, далёкой от биржевых сводок и финансовых расчётов. А в настоящую любовь он не верил. Она существовала в плохих романах и дешёвых стишках. Любовь – для сентиментальных слабаков с комплексом неполноценности и нищих болтунов. А Тео фон Штрелах таковым себя не считал.
У него правда случилось несколько более-менее продолжительных афер, но разве можно было рассчитывать на серьёзные отношения с актрисой варьете, требующей всё больше денег на одежду и украшения, и которая совершенно не соответствовала его представлениям о женском идеале чистоты и целомудренности. Красивая, страстная, раскрепощённая. Но, не его круг, не чета фон Штрелах.
Или со старшей медсестрой из полевого госпиталя, находящейся каждый день на передовой, где могут убить. С ней ему было уютно, тепло, с ней он становился снова самим собой. Но, война, госпиталь, раненые. Кровь, гной, смерть! Какая уж тут любовь, а тем более семья.
Нет, всё это было не для него. Гораздо проще и честнее было встречаться без обязательств с женщинами, профессионально продающих свою любовь за деньги. Тут всё строилось на договорной финансовой основе – единственному, чему фон Штрелах в отношениях между людьми доверял.
Его родителей, конечно, не могло не волновать то, что взрослый сын ни с кем не встречается, не создаёт семью, не обзаводится детьми на радость бабушки и дедушки, не стремится в конце концов продолжить существование династии фон Штрелах. Но, мать не решалась сама знакомить его с какой-нибудь достойной, как ей казалось, девушкой из их круга, знала, что сын не примет чужого выбора. А отец уже давно старался не вмешиваться в жизнь сына. Ни в личную, ни в профессиональную. Официально Карл фон Штрелах всё ещё управлял банком, но важные стратегические решения не принимал уже давно, практически отойдя от дел, передав всё в руки сына.
Старик фон Штрелах всё видел и понимал, за счёт каких поступлений так быстро растёт банковский капитал их финансового учреждения. К тому же он не мог не замечать происходящие изменения в Германии и в странах Европы, и он не мог сказать, что его это радовало или вызывало чувство гордости за успехи сына. Происходящее скорее нарушало его душевное равновесие и не вполне соответствовало сложившимся жизненным принципам человека старой бисмарковской закалки. Да, он тоже не долюбливал евреев и считал их виновными во многих бедах Германии, но грабить, а потом обрекать на смерть… Нет, это он не мог понять и принять. Однако, несмотря на душевные терзания, Карл фон Штрелах предпочитал не вмешиваться в происходящее, и делать вид, что его это не касается, а порой и просто молчать. Так было лучше, так было спокойнее, так было комфортнее.
* * *
За возможность выехать из горящей Польши младшей дочери Милы Леон Козловски, как и обещал, отдал все семейные сбережения и ценные бумаги, что хранились у него на счетах в швейцарском и английском банках. А также все драгоценности из ювелирных гешефтов в Кракове и Варшаве. Деньги были переведены на указанные реквизиты финансового учреждения семьи фон Штрелах, драгоценные изделия фон Штрелах изъял собственноручно.
Тео продолжал лично заниматься делами семьи Козловски по многим причинам. Одной из них было желание банкира оставить в своём личном пользовании фамильную драгоценность ювелиров – кольцо «Святая Мария», а для этого он должен был быть уверен, что свидетелей этого события не останется и об этом впоследствии никто никогда не узнает.
– С вами было приятно вести дела, пан Козловски, вы добросовестно выполнили свои обещания. Это делает вам честь. Но, дорогой мой, вы и меня должны понять: я не всесильный, я всего лишь солдат Райха, выполняющий его приказы. К тому же, согласно нашему договору я спас ваших дочерей, как и обещал. А это, согласитесь, немало. Ваша старшая дочь Сарра уже наверняка добралась до Южной Африки, младшая Мила находится в надёжном месте на границе со Швейцарией и в ближайшие дни я переправлю её в Аргентину, как подданную этой страны. Но, не просите меня за вашу жену, зятя, а тем более его семью. Я и так многим рисковал, идя на сделку с вами. К тому же, договор есть договор: всё ваше состояние на будущее ваших двоих детей. Я даже выполнил больше, чем обещал: я дал возможность уехать троим детям, ведь ваша старшая дочь беременна, – фон Штрелах рассмеялся своей, как ему казалось, удачной шутке, – и вообще, будем надеяться на лучшее. Да и потом, концентрационный лагерь – это тоже не конец света, там тоже можно жить.
Прощайте, пан Козловски. Храни вас Гос-дь.
Обещая спасение младшей дочери Милы, фон Штрелах не говорил всей правды. Всё дело было в том, что… девушка очень нравилась ему. С тех пор как он познакомился с её семьёй, предложил и пообещал помочь Миле уехать из оккупированной Польши, она постоянно занимала все его мысли. Пожалуй впервые в жизни он испытывал чувство, похожее на влюблённость, и это тревожило его своей ненужностью и неопределённостью. Всё в этой шестнадцатилетней Юдифе притягивало мужчину: невинность, красота, ум, смирение. Особенно его волновал цвет её медно-рыжих волос, от которых невозможно было оторваться. И взгляд. Этот взгляд её тёмно-зелёных глаз – в них скрывалась непонятная притягивающая сила и волшебство. Тео чувствовал внутреннюю силу характера и недоступность девушки, но иногда колдовская притягательность изумрудных глаз и желание обладать её телом становилось настолько сильным, что перевешивало давно-сложившегося брезгливого отношения к представителям еврейской нации. Отталкивающее притяжение. Мужчина не находил в себе силы расстаться с девушкой, боясь потерять последние проявления человеческого тепла в своей душе. Именно поэтому он предложил в начале 1940 года перевезти Милу до её отъезда за границу Польши в своё шале в Альпах, пока он будет пытаться помочь спастись её родителям. Там она будет в безопасности. Иезуитское чувство смутной надежды на что-то недосягаемое и возвышенное будоражили его мужское воображение и толкало на необдуманные поступки.
Мила жила в деревушке под чужим именем, как его двоюродная кузина, и находилась под постоянным присмотром доверенной Тео одинокой пожилой женщины из бывших политзаключённых. Он предусмотрительно спас её от концлагеря ещё в 1939 году, когда только начинал заниматься своей деятельностью, чтобы иметь преданного человека, обязанного ему жизнью. У женщины никогда не было собственной семьи и она искренне привязалась к девушке, понимая её зависимое положение. Держать Милу в альпийском шале фон Штрелах было возможным лишь потому, что он обещал девушке освобождение из концлагеря родителей. В обмен на её терпение. И благосклонность.
– Пани Козловски, вам придётся ещё немного подождать с отъездом. Пока мне не удалось достать необходимые документы, но я обязательно спасу ваших родителей. Обещаю. Даю слово офицера. Но, вы тоже должны меня понять, это очень нелегко и опасно.
– Что вы ещё хотите? Отец отдал вам уже всё, чем владела наша семья. У меня ничего не осталось. Что я ещё могу сделать для их спасения? Говорите, я согласна на всё.
– Мила, вы позволите мне вас так называть, послушайте, вы же понимаете и наверняка чувствуете, как я к вам отношусь. Вы не можете не догадываться о моих чувствах. Вы же видите, что я влюблён и готов ради вашей благосклонности на многое. Но, мне хотелось бы иметь доказательства того, что и вы ко мне тоже испытываете некоторую… хотя бы симпатию. Я тоже должен знать, ради чего рискую многим. Понимаете?
