Старуха Судьба

Подходит к столу, садится на своё место.

– Ну, вот, можно разливать чай.

Да, Андро, вы же с Олегом ещё не знакомы? Это мой бывший муж. Бывший, бывший! И не надо мне здесь устраивать сцены ревности, Олег! (Пауза.) Хотя, не скрою, приятно, когда тебя ревнуют!

Олег, ты ведь тоже не видел Андро. Он помог пережить мне твою измену. Ты недоумевал. Ревновал. А я цвела! У меня был мужчина, который меня любил! Мне же многого и не надо. Надо, чтобы меня любили! Я так хотела услышать слова «Я тебя люблю!». Но ты, Олежка, мне этого ни разу не сказал. Даже когда предложение делал, не сказал. Ты сказал просто – давай поженимся! У Ларисы Гузеевой тоже просто – давай поженимся! – а любви-то нет. Любви нет… А это главное! И у тебя не было любви ко мне, ну, может, чуть-чуть нравилась, и только. А я тебя безумно любила, ты был моим первым мужчиной! Ты был моей мечтой! А тебе нужна была домработница без жалования, женщина на ночь, и чтобы эту женщину не стыдно было показать друзьям – и всё! Это, конечно, много, но много для тебя, а не для меня. Поначалу я закрывала глаза, старалась не замечать того, что лежало на поверхности, и что было очевидно для всех. Если бы можно было положить на весы, с одной стороны мою любовь, а с другой твои нужды и желания, то любовь бы перевесила всё.

Я тебя часто спрашивала, любишь ли ты меня? Ты недоумённо смотрел сквозь меня и говорил: «Ты сама знаешь!» А я не знала! Ты мне этого никогда не говорил! Я только с возрастом поняла, что хочу одного – один раз услышать от тебя – «Я – тебя – люблю!» Услышать и умереть! – как сказала Коко Шанель. (Удивлённо.) Почему Коко Шанель? Это я говорила, а не она! При чём тут Коко? Как это связано? А, вспомнила! Мне Андро подарил духи «Шанель № 5». Он их купил на шанхайке. Да, они были китайского разлива, и французы даже не нюхали их, но для меня это было не важно! Он вытащил из кармана коробочку с духами и сказал: «Оленька, я люблю тебя!» И мне больше ничего не надо было! Только это драгоценное слово – «люблю»!

Сидит молча.

-Хватит воспоминаний! Будем пить чай.

Андроник, налей-ка мне чаю!

Наливает себе чай в чашку из самовара.

Пододвигает к себе торт и берёт большую ложку. Ест.

– Ну, что вы так смотрите? Я всю жизнь мечтала, чтобы мне подарили большой торт, и я бы его ела одна, не разрезая, ложкой. Наверное, это во мне сидит моё послевоенное детство и просит: «Дай сладенького, дай сладенького!». На углу улицы Тимирязева, где трамвай поворачивает на рынок, стояла булочная. Её давно снесли, а я помню отчётливо, как с мамой стояли за белым батоном. Белого хлеба мы тогда и не видели, только серый. А тут по двору новость пробежала – батоны в булочную привезли из белой муки, по одному в руки дают. Очередь огромная, расползлась по улице змеёй до самого архива, что находился тогда в Преображенской церкви. В руки давали по одному батону, поэтому все матери стояли со своими детьми, и прихватывали ещё и соседских детей. Нам с мамой достались две белые длинные булки. Я шла по улице и ела этот хлеб, откусывая прямо от батона. И не было ничего вкуснее его!

Сегодня купила торт. Вспомнила детство, и решила побаловать его в восемьдесят лет. Лучше поздно, но купить! Купила торт для себя любимой и ем. Одна! (Ест ложкой торт.) Мммм… По-моему, целиком есть даже вкуснее, чем маленьким кусочком. Можно набрать побольше крема и орешков. Вкуснотища! Отчего я так раньше не делала? (Кладёт ложку. Задумчиво.) А раньше и некогда было – то образование и воспитание не позволяли, то глупостями занималась. А жаль, иногда надо сходить с ума, и делать то, что тебе очень, очень хочется! Даже в восемьдесят лет! Потому что за той чертой, что Бог нам отмерил и начертил, будет поздно. Очень поздно, просто невозможно. Не-воз-мож-но!

Сейчас я хочу спеть песню о старости. Такая песня на моём юбилее вполне актуальна.

Поёт.

Стук по батарее.

ОЛЬГА ВЛАДИМИРОВНА. Опять?

Звонит стационарный телефон.

Ольга Владимировна подходит к телефону, берёт трубку.

– Алло! Я слушаю!

Павел Григорьевич? Что случилось?

Собака? Долго выла? У меня? Я же вам говорила – у меня нет никакой собаки!

Чем я занималась? Пела!

Что значит – это я выла? Я – пела! У вас что-то со слухом, дорогой сосед! Или вы ненавидите музыку?

Ах, вы любите музыку? Не похоже!

Да, я знаю, что у вас со слухом плохо! Но это вас не оправдывает! В мой юбилей сказать, что я не пою, а вою! Это кощунство! О юбилярах и о покойниках плохо не говорят!

Нет, не прощу!

Это у вас контузия после того как грабитель ударил вас по уху? Боже праведный! Сколько вы натерпелись!

Ладно, прощаю! Я лучше для вас станцую степ. В честь примирения.

Сейчас поставлю пластинку, трубку положу рядом. А перебор моих ног будете слушать через потолок.

Стук – это не пение, Павел Григорьевич! Вой не напоминает!

Всё! Мне надо приготовиться!

Кладёт трубку на проигрыватель. Включает музыку.

Говорит в трубку.

– Алло! Павел Григорьевич! Слышно?

Я говорю – музыку слышно? Прекрасно!

Уходит. Приносит палки для скандинавской ходьбы.

Начинает танцевать и отбивать дробь палками под музыку.

Музыка заканчивается.

Подходит, запыхавшись, к телефону. Говорит в трубку.

ОЛЬГА ВЛАДИМИРОВНА. Павел Григорьевич! Ну, как?

Впечатлило? Меня тоже! Сама не ожидала, что так получится! Есть ещё порох в пороховницах!

Научу! Обязательно! Только отдышусь! Запыхалась… возраст всё-таки!

Чайку сейчас хлебну.

Как вы мне вовремя напомнили! Я про шампанское и забыла!

Кладёт трубку.

– Вот ведь, незадача! Про шампанское забыла! Юбилей на сухую прошёл!

Уходит на кухню.

Приносит шампанское.

ОЛЬГА ВЛАДИМИРОВНА. Надо было сухое вино взять. Я же не умею открывать шампанское, так же как и чиркать зажигалкой. Да и сухое вино не смогла бы открыть! Всегда все смеялись надо мной. А я не умею! Зачем шампанское взяла? Память дырявая, совсем забыла, что открыть некому. Надо было попросить в магазине, чтобы открыли! Как всегда, позднее зажигание у вас, Ольга Владимировна!

Ставит бутылку на стол.

– Ладно, чаю попьём. (Садится за стол, пьёт чай.)

Резко ставит кружку на стол.

– Стоп! Оставайтесь все на местах! Мне надо позвонить! Опять забыла! Память-то до сих пор девичья, хотя подруга рядом давно стоит с косой. Не с той косой – для красоты, а с той, которой она косит людей! Всегда задавала себе вопрос – почему с косой? Мне не нравится коса! Кто это выдумал? Пусть моя подруга придёт ко мне с тортиком для приманки, или с хорошей книгой. А можно, с тем и с другим: посидим, поболтаем по душам… если у неё душа, конечно, есть. А потом поедем в её страну, смотреть тамошние красоты. Я в других странах-то и не была. Как-то стороной это обошло: то денег не было, то времени, то не выпускали. Советский Союз исколесила вдоль и поперёк. Раньше проще было – в профсоюз пошёл, путёвку взял, за тебя ещё пятьдесят процентов оплатят, а иногда и все семьдесят. И езди – не хочу! А почему я об этом вспомнила? Смерть и профсоюзы – странное сочетание. Что-то я хотела… А! Позвонить. Где мой телефон? Всегда теряется. (Ищет сотовый телефон.) Вот стационарный телефон – стоит себе на одном месте, и стоит, никуда не теряется, а этот маленький пострел, всё бегает и бегает от меня… Придумали бы такое: увидал телефон хозяйку – меня, например, – и запищал бы радостно: мол, вот где я, бери меня! Хотя, какая радость видеть старуху? Думаю, он бы поглубже закопался. Нет, пусть остаётся таким, какой есть. Я тебя и таким люблю! Только найдись! Слава богу, нашла! (Берёт телефон в руки.) На любовь все откликаются! Даже телефоны! Надо позвонить Иришке. Иришка это Надина дочь. Мы договорились, я должна каждый вечер ей звонить, или послать СМС, что жива. Ей меня хоронить. Не большое удовольствие, скажу я вам, ей досталось. Но у меня нет родственников, а кто-то должен меня закопать. Подруги мои все умерли, на государство надежды мало – оно зашевелится, когда запах из квартиры пойдёт. Так что одна надежда на Иришку. Звонить я без надобности ей не буду. Зачем человека по пустякам тревожить? Ей, для приличия, надо будет спросить о моём здоровье. Мне, для приличия, надо рассказать что-то плохое о моём здоровье. А разве ей интересно это плохое? Оно и мне не интересно! Так зачем нагружать хорошего человека плохой информацией? Лучше СМС послать. И ясно всё, и никакой болтовни. Недавно с Иришкой ходили в магазин, она мне помогла купить сотовый телефон, показала, как звонить и посылать СМС. У меня на телефоне только её номер и записан. Больше звонить некому. Да и Иришке звоню редко, с праздником каким-нибудь поздравлю или с днём рождения. А так только записки ей шлю, из-за них этот телефон и купила. У меня и текст набран. Где он? (Надевает очки.) Вот: «Иришка, я ещё жива. Спи спокойно!» Ну вот, послала.

Хорошую вещь придумали – мобильный телефон. Друг карманный. Гуляешь по парку и он с тобой! Всегда связь с миром есть. Вдруг кто-то позвонит, а я тут как тут, рядом с телефоном. Хотя, кроме Иришки, звонить некому, но я всё равно жду звонка. А зачем я жду? Зачем?

Странно как-то я написала Иришке – «спи спокойно». Как будто она будет плохо спать, когда я умру. Плохо спят, когда умирает близкий человек, например, мать.

Подходит к стене, где висит фотография матери.

Снимает фото со стены.

– Это моя мама. Красивая была – тонкая, звонкая, умная! И как учительница – строгая. Я была у неё поздним ребёнком. Я родилась, когда ей было уже под сорок. Старо-родящая, как тогда говорили. Она одна меня воспитывала, поэтому и держала в ежовых рукавицах. Отца у меня не было. Поначалу я всё её пытала – кто мой отец? А она только отшучивалась. Когда я подросла, поняла – мавр сделал своё дело, мавр может умереть. Спасибо и на том, незнакомый отец, что дал жизнь. Может, тебе и повезло, что ты не стал мужем моей мамы. У неё же – шаг влево, шаг вправо – расстрел! А может ты был уже женат и оттого не остался с ней? Тогда знай – мама тебе никогда не изменяла. По крайней мере, я такого не замечала.

Мама любила поэзию. Она была филолог и собирала сборники наших сибирских поэтов. Она и мне привила любовь к стихам. Она любила перечитывать Василия Козлова:

Сияет вечная надежда.

Горит сердечная печаль.

А жизнь, как старая одежда,

Поизносил, а бросить жаль.

Латать и штопать станешь снова,

Пока, истёршись по краям,

В руках последнего портного

Не расползётся вся по швам.

– А мне нравился Толя Змеевский:

Назвать твою любовь великой –

никак, по сути, не назвать.

Узнать тебя в иконных ликах –

по сути, вовсе не узнать.

Стеля себя, себя роняя,

как Бог Отец, и Сын, и Дух

Меня повсюду охраняет

твоей любви лебяжий пух.

Когда мне казнь в степи устроят

разбойной вьюги соловьи,

меня спасительно накроет

лебяжий пух твоей любви.

Когда судьба меня накажет,

столкнув на камни с облаков,

я упаду на пух лебяжий –

на вездесущую любовь.

Когда на взрыде или всхлипе

я испущу уставший дух,

взамен земли меня засыпет

твоей любви лебяжий пух.

Подходит к стене вешает портрет обратно.

– Эти стихи для тебя мамочка.

ОЛЬГА ВЛАДИМИРОВНА. Когда я ушла от Олега, мама пустила меня к себе. Со скрипом, с выговором, но пустила. С годами она стала мягче, но учительские замашки сохранила. Вместе мы прожили только год. Она умерла на семьдесят третьем году – оторвался тромб.

Мама, я хочу перед тобой покаяться.

Мама, твоя дочь была на пути разврата. Хорошо, что ты про это не знала! Ты бы меня не поняла. Я сама иногда прихожу в ужас, когда вспоминаю свой бесшабашный бальзаковский возраст. Но с другой стороны – есть, что вспомнить! Молодёжь думает, что наше поколение ничего не понимает в любви! Что они знают больше, у них всё интереснее! А люди со времён пещерного человека ничего нового не придумали! Секс, можно сказать, покрыт исторической пылью. Глупо как-то сказала! Историческая пыль… Восемьдесят лет на свете живу, а всё глупости в голову лезут! Это я уже исторический персонаж, как та пыль. Нет, я думаю, мама, тебе про это знать не надо! И потом, всё это было после развода с Олегом! Всё законно! Я была свободной женщиной. А когда появился Андро, я уже соблюдала целомудрие по отношению к другим мужчинам! Надеюсь, в этом ты бы меня одобрила.

А вообще, мамочка, жизнь у меня была, как дорога с множеством лежачих полицейских! Трясло как на ухабах! Нет, не то! Что я говорю? Полицейские здесь ни при чём. Как-то нехорошо звучит. Слава богу, что милиционеров переименовали в полицейских. Лежачий милиционер звучит как-то неловко, бестолково! Лежачий милиционер… Нет! Полицейский – интереснее звучит! А вот если бы у нас оставили милиционеров, а на дорогах бы лежали лежачие полицейские? О! Думаю, был бы международный скандал! Милиционер переехал полицейского! Немыслимо!

Вот! Наконец-то я поняла, почему наше правительство переименовало милицию в полицию – чтобы избежать международного скандала! Правительство на целый шаг вперёд видит! Молодцы! Хорошо работают. О чём это я? У меня никогда не было ни милиционера, ни полицейского! Опять деменция пошаливает! Стоп! Зато появился сосед следователь! Правда, бывший, но следователь!

Причём тут следователь? Что опять в голову пришло?

Вспомнила. Я же хотела покаяться. Невозможно носить это в себе десятки лет! Сейчас соберусь с духом и скажу.

Я – убийца! Я убила человека! Правда, ментально. Но так тоже можно убить! Самое ужасное в этом то, что никто никогда не найдёт убийцу! А мы своими мыслям, словами, обидами, злословием, можем убивать. Но осознать, что ты это сделал – тяжело!

Может, позвонить Павлу Григорьевичу и всё как на духу рассказать?

Нет! Он ментальные преступления не раскрывал. Он не знает, что это такое. Для него всё должно быть реально. Что бы ни упасть в моих глазах, он скажет, что за давностью лет это уже несущественно! И потом невозможно доказать, что вы убили, а может он сам умер. Следователь меня не поймёт. Но на сердце-то до сих пор неспокойно.

Подходит к Надиному стулу.

– Надя, помнишь, у вас в электротехническом отделе работал Геннадий Борисович? Лысый маленький проектировщик. Он был не глуп, но до чужого добра иногда охочий. Как-то раз у нас в отделе был ремонт, и нас посадили к вам. Незадолго до конца работы, ко мне подошла Оксана из сантехнического отдела и попросила маникюрные щипчики, она собиралась к кому-то в гости. По тем временам щипчики были дефицитом. Купить их было сложно, а правильно заточить ещё сложнее. Мои щипчики резали как по маслу, не оставляя заусениц. Я дала их Оксане и попросила положить ко мне в стол, так как я уезжала на объект.

Утром щипчиков в столе не оказалось. Выяснили, что позже всех уходил Геннадий Борисович, уборщица, из-за скученности столов, полы не мыла. Девочки сказали, что Геннадий Борисович собирает вечерами у себя дома радиоприёмники, и маленькие кусачки ему были нужны. Но не пойманный – не вор! Не могла же я, подойти к нему, и открыто попросить, вернуть их мне. И я придумала, как это сделать! Геннадий Борисович был очень мнительный, и я решила сыграть на этом.

Подговорив девчонок подыграть мне, я зашла в отдел.

– Что-то вы сегодня грустная, Оля, – сказал Геннадий Борисович.

– У меня украли маникюрные щипчики, – сказала я. – А купить новые не возможно, их нет в магазинах. Одно утешает, что вор всё равно будет наказан!

– Как это? – удивился он.

– Моя бабушка сделала на мои вещи заговор на смерть тому, кто их украдёт! Она сделала на рак!

После этих слов я встала и вышла из кабинета.

Геннадий Борисович обратился к девочкам – правда ли то, что я сказала?

Они подтвердили, что моя бабка, действительно, очень сильная ведьма, и заговор – чистая правда.

Хотя, на самом деле, никакой бабки-ведьмы у меня и в помине не было. Я рассчитывала, что он испугается и подкинет куда-нибудь эти злополучные щипчики. Увы, он перепугался больше, чем следовало, и не рискнул подкинуть их. Через три месяца у него, неожиданно для всех, нашли опухоль в голове, а ещё через три месяца он умер. За полгода сгорел. К тому времени я забыла о своей шутке, но со временем, анализируя, поняла, что я подтолкнула его к этому заболеванию. Красть, конечно, не хорошо, но такая чепуха как щипчики не стоят жизни человека. Нельзя шутить судьбами людей. Жаль, что понимаешь это только тогда, когда становишься старухой!

Геннадий Борисович, если вы меня слышите, простите меня неразумную!

Жизнь преподала урок и вам и мне.

Если бы человечество осознало, сколько убийц среди добропорядочных людей – оно пришло бы в ужас!

Господи, прости мои прегрешения, как и я всем прощаю!

Садится за стол, закрывает лицо руками.

– Не могу оставаться одна! Надо позвать Павла Григорьевича! Услышать живой голос.

Подходит к стационарному телефону, набирает номер.

– Павел Григорьевич, вы можете подняться ко мне?

Незнакомы? Мало ли что я говорила! Вспомнили! Мы с вами за этот вечер столько наговорили, что, можно считать, знакомство состоялось! Никогда не слушайте, что говорит женщина, но прислушивайтесь!

Не поняли, что я сказала? Не берите в голову, я сама иногда не понимаю, что говорю. Просто приходите. Я сегодня хочу хорошенько выпить, если смогу, конечно, но я одна не осилю бутылку шампанского. Мне нужен собутыльник и собеседник!

Не надо никаких подарков! Мне некому открыть шампанское! И если вы станете моим кавалером на вечер, откроете шампанское и поздравите меня каким-нибудь витиеватым тостом, это будет самым неожиданным и приятным подарком моему одиночеству. Знаете, в девяносто лет…

В восемьдесят? Вы знаете, что мне восемьдесят? Откуда? Ах, да, вы же следователь!

Нет, я не забыла свой возраст, просто он как-то из головы вылетел. Эта самоуверенная глупость свойственна многим старушкам, которые прошли огонь, воду и медные трубы – то бишь – юность, зрелость и старость!

А как ваш артрит?… Не отпускает.

Ничего, приходите вместе с артритом. Посидим втроём.

Гости? Они ничего не скажут, они просто не пришли.

Нет, ничего страшного не случилось, они не забыли про мой юбилей. Они просто умерли.

Конечно, не все сразу, в порядке очереди! Апокалипсиса ещё не было!

Нет, Павел Григорьевич, я просто их вспоминала: своих друзей, близких, родных. Так сказать, подводила черту под своей жизнью. Юбилей это такая веха, когда надо остановиться, оглянуться и посмотреть, что ты натворил за прожитую жизнь. Иногда это приятно, иногда неприятно, иногда просто отвратительно. Но это кирпичики твоей жизни, их невозможно выбросить из памяти, как не старайся; их надо просто понять, принять, и тогда они не будут приходить к тебе по ночам и надоедать.

Да не собираюсь я умирать! Просто, когда подвёл черту, надо перешагнуть через неё и идти дальше – делать новые глупости!

Приходите, Павел Григорьевич, выпьем и от души повоем! Я жду.

Гаснет свет.

КОНЕЦ