Гильотина

Сеймур Гурби

Гильотина

Роман

Тбилиси, 2024

Глава 1

Отвращение вызывает видеть гниющий потолок, по которому бегают мыши. Я слышу их каждую ночь. Страшно ощущать, что все это не кончается, да и кончится ли? Завтра? Или через неделю? Может быть, через год? Мне не по себе. Я потерянный и разбитый, и все еще на что-то надеюсь. Но обо всем по порядку.

Жизнь в Тбилиси у меня не складывалась. Совсем не складывалась. То, что жизнь не сложится я прекрасно знал, но почему-то думал, что все будет хорошо. Почему думал? Да всегда мы думаем, что все будет нормально. В лучшее верим. А «все», как обычно, происходит так, как происходит.

Вообще, у меня не только бытовая жизнь не складывалась. У меня не складывалась работа, университет, финансы, личная жизнь. Да много чего. Перечислять дальше? Устанете пальцы загибать.

Пацаны жизни не видавшие, деревенские. Один из них сидел по несколько часов в туалете и дрочил. Мы не могли его оттуда вытащить. То он моется. То на толчке сидит. То дрочит неустанно. То хер пойми, что. Как-то раз батек этого самого паренька приехал к нам, проведать нас, типа. Ну, мы, естественно, убрались в доме. Чайку заварили. Сидим, пьем. Батя его про жизнь начал вещать. Про молодость свою начал рассказывать. Про то, про сё. Про работу электриком, про сына своего. Сын, мол, у меня такой хороший, добрый, отзывчивый.

– Только, как не позвоню ему: «Сын, как дела у тебя?». Отвечает вечно: «Пап, я в туалете, потом наберу».

Так и сказал его батёк. Мы ж его за язык не тянули.

Другой тип говорит, что не может уже держаться и ему просто необходимо совокупиться с женщиной. Нет, я-то его понимаю отчасти. Но и смешно это немного как-то. Чудной он, что ли. Третий парень по пьянке постоянно про бывшую свою рассказывает. Иногда эти разговоры мне до невозможности раздражают и вымораживают. Как она ему там изменила, то делала, сё делала. Вот гадина какая. Да забудь ты ее просто. Оставь.

Как вы уже поняли: да, я живу с этими кретинами. Мы снимаем старый, затхлый дом в западной части Тбилиси. Правда, домом это назвать трудно, скорее, дыра. Живем вчетвером. Но иногда, глядя на гору посуды на кухне, складывается ощущение, что тут не четыре человека проживет, а четырнадцать. А, может, все сорок. Такая у нас гора там. Даже смеситель не видно. Не видно вообще саму раковину. Что там? Раковина? Или что?

Смотришь на это все, и думаешь: чего это люди? С ума посходили, наверное. Бросить бы эту учебу, да и махнуть рукой. Сказать: «А! Задолбали!». Но не могу я как будто. Ну, я же не идиот? Не поймут меня. Да и сам я себя не пойму. Столько старался, делал. И взять бросить? Переживу как-нибудь. И это. И то. И абсолютно все дерьмо. Но вот потом. Потом я умчусь к чертовой бабушке. Или к чертовой дедушке. Или кто там у черта еще есть? Умчусь, короче. Не увидите вы меня. И буду делать то, что захочу. Работать буду. Снова писать буду. Буду жить, а не страдать этой херней. Буду жить в тишине, а не слушать дебилов.

Я уперся в свой комнатный потолок и мне хочется закричать, сбежать, спрыгнуть, разорвать тут все. Стоит сказать про комнату, я скажу очень коротко и точно, чтоб вам не надоело это слушать. Комната, примерно, десять квадратных метров. Здесь стоит стол, шкаф и кровать. Еще два моих чемодана, которые я привез из северной страны. Что еще? Моя обувь, книги, рисунки, всякая мелочь, зубная щетка, пена для бритья, одноразовые станки, которые я привез из той же соседней страны, ну, и все, наверное. В комнате я себя чувствую спокойно и уютно. Хотя, иногда кажется, что обеспокоенно и некомфортно, словно четыре стены давят на меня со всех сторон. Будто окно, которое здесь есть, скоро самостоятельно забетонируется и я останусь без естественного света. Дальше отойдет и искусственный свет, войдет черная тьма и она заберет меня отсюда куда-то к той самой чертовой бабушке. Или дедушке. Потом прикидываешь: куда она меня заберет? Не заберет она никуда. Даже она не способна вытащить меня из этой гильотины.

Под кроватью, в наружной стене, есть маленькая дыра. Один раз я сидел возле рабочего стола и увидел маленького зверенка, который не торопясь двигался в сторону двери. «Твою мать.» – сказал мой рот не открываясь. Я-то мышей не боюсь, просто неприятны они мне, и не нужны они в этой маленькой комнате, тут, итак, места мало, куда еще мышей? Уходят пусть.

За шесть месяцев мышь я видел один раз, потом больше не видел. Даже совесть иногда гложет: что же это произошло там с ней? Умерла? И где? У меня под кроватью? А не вижу ведь.

О том что, что в доме завелась мышь, я сказал хозяину почти сразу же.

– У нас никогда не было мышей! – встрепенулся он.

Конечно, не было. Сразу я поверил вам. Врете вы, и не краснеете. Хотя покраснеть бы Вам стоило. Такую дыру сдаете за такие деньги. Эта квартира стоит максимум сто долларов. А мы платим почти пятьсот.

И все же, обеспокоенный хозяин купил себе мышеловку и установил ее на втором этаже, где жил он, его жена, его сын с дочкой, еще кого-то я там видел, не знаю уж кто они ему. И неужели он убил эту мышь у себя? Спросить стоило бы.

Вообще, каким образом в этом доме я встретил всего одну мышь, а не стаю голодных крыс – даже немного удивляет. Дом этот, когда мы заехали, был в крайне ужасном состоянии, мне пацаны рассказывали. Я заехал сюда ровно через две недели после них. Они говорят, что в комнате, где я сейчас живу, чего только не нашлось. Шприцы всякие, пачки сигарет, презервативы, да всего, мол, полно было.

Джонни – хозяин дома. Он рассказывал мне, что устал от прежних жильцов и выселил их. Оказывается, жили здесь раньше грузины, которые очень уж увлекались морфием. Кололи в себя эту дурь и шли гулять на улицу. На улице их встречал пес – немецкая овчарка Грей, его они начинали пинать. Грей не выдержал: укусил одного. Настолько они увлекались этим занятием, что даже сын хозяина с ними вместе проводил таким вот образом досуг. Еще мне говорили, что морфинисты под конец совсем уж офонарели и кололись прямо на улице под верандой. Там они собирали небольшую компанию и утешали себя под ярким солнцем. Но в один день старику Джонни все это надоело, да и наблюдать за то, как вместе с ними занимался этим его собственный сын – дело, наверное, не из приятных, это понятно, поэтому он решился и выгнал морфинистов, заселив нас, студентов азербайджанцев.

Глядя в потолок – я спрашиваю: ну, и что мне сделать, если люблю я северную страну? Так вышло, что я прожил там всю жизнь, и что мне теперь сделать, в чем я виноват, русский человек? Русский человек выслушает меня, поймет и поддержит. Скажет: «Ни в чем ты не виноват, ты – здешний». И я его поблагодарю за это. Прожив двадцать два года в северной стране, я разное слышал.

Ну, во-первых, я хочу сообщить вам, что лишним или ущемленным я себя никогда не чувствовал. Я был такой же, как и все, просто некоторые из тех, кого я не считаю русским человеком, говорят, что я тут – гость, и мне надо любить свою Родину, а не северную страну. Только той «своей» Родины у меня нет, у меня есть только северная страна, в которой я родился, вырос, учился, полюбил, увидел, научился, смог. Все у меня там было, ну, и что это значит? Вот то и значит, что все у меня там, значит, и жизнь моя там была, и не гость я никакой, я такой же, просто внешность у меня азербайджанская, но я такой же. Дух-то у меня русский, вы ведь это понимаете? Точно такой же русский дух я вижу в своем близком товарище, таком же азербайджанце. Эл прожил в северной стране все свои двадцать семь лет. За двадцать семь лет у него много, что было, что можно потом детям рассказывать. В какой-то момент Эл продал свою двухкомнатную квартиру на окраине города в небольшом российском регионе, продал машину, и уехал на «свою» Родину – в Азербайджан. В Азербайджане Эл на имеющиеся деньги купил частный дом, машину, иномарку, и купил еще долю в бизнесе. Мы с ним созваниваемся, связь держать не прекращали, и вот я звоню ему:

– Ну, как ты? – спрашиваю.

– Отлично, – говорит.

По голосу слышно: вернуться однозначно хочет, и мы оба это понимаем. Я прекрасно его понимаю. Он всю жизнь в России. Точно так же, как и я. И оба мы, по духу, русские люди. Тогда чего себя постоянно спрашивать? И так все понятно – русский я. На самом деле, большую часть жизни я не задавался этим вопросом. Почему-то начал задаваться именно сейчас, оказавшись тут.

Еще такие мысли приходят в продуктовом магазине, когда я стою возле прилавков и рассматриваю продукты. Выбор здесь небольшой: одно из двух. Стоит полка с кетчупами, один марки «Calve», а другой «Georgian ketchup». Почти всегда я беру «Calve», но бывают случаи, когда он заканчивается и вот тогда мне приходится покупать «Georgian ketchup». Я беру этот кетчуп и топаю домой. Готовлю вермишель и жарю сосиски. Ем вермишель с этим кетчупом. Скажу так: это отвратительный кетчуп. И пока в центре Тбилиси проходят очередные митинги, я – доедаю свои сосиски. Сижу в четырех стенах и размышляю о всяком. Мои мысли – всегда странные. Мои мысли постоянно меня терзают. Думаешь в моменте: может, не прав был я тогда?

Тут уж не знаю.

Но точно знаю, что если мне не идут на встречу, то и я не пойду. Я часто прикидываю варианты. Вот, если бы эта страна пошла бы мне на встречу, то я бы встретил ее с приятной улыбкой и пошел с ней дальше.

А если они не могут, то почему я должен?

Вообще, все так неоднозначно. Лет пятнадцать назад мы с родители улетели на все лето к бабушке с дедушкой. Лет мне было даже меньше, чем первокласснику. Уезжая обратно меня не выпустили из страны, поэтому я опоздал в школу, и фотки с первого сентября первого класса у меня нет. Как сейчас помню, дед мой покойный, провожает нас в аэропорту, а дальше через контрольно-пропускной пункт его не пускают. Потом и нас не пустили. В том же году я получил гражданство страны, мне его дали. Потом я вернулся в 2019 на свою «Родину». Родина мне сказала: «Если у твоих родителей имеется гражданство Грузии, то тебе тоже полагается гражданство Грузии». У моих родителей два гражданства. У меня до сих пор всего лишь одно – российское. В каком-то году страна почему-то выпустила новый закон, по которому тебе необходимо подавать на сохранение гражданства, да к тому же, тебе надо заплатить около ста долларов, чтобы заявление твое пошло на рассмотрение. Этим я и занялся, я подал документы. Имеющееся гражданство мне не сохранили. Я часто злился из-за этого. Гневался постоянно. Неужели моя связь со страной не такая очевидная, – неужели? То, что вся моя родня здесь живет – этого разве недостаточно? Видимо, нет. Видимо, сделать я должен еще что-то. Что же еще? Объясните.

Многие местные мне говорят, что я – их не уважаю, что я, мол, не учу их язык. Я не знаю, что на это ответить. Язык я начал учить в том же девятнадцатом году, как только приехал. Пошел к репетитору. Научился за пару месяцев писать и читать. Уже и словарный запас определенный имел. Потом страна сказала: «Мы тебе не дадим паспорт». Понимаю я все, именно с того момента я перестал учить ваш язык.

Спустя пять лет я снова возвращаюсь. Устроился работать в местный офис. Все официально: зарплату мне пообещали. Рабочее место свое дали. Шеф даже поинтересовался: «Как с гражданством?». Я объяснил ситуацию. Он: «Не может быть, чтобы тебе отказали. Я решу этот вопрос. Уточним у нашего юриста». Что там было дальше я не знаю, уточнили они или нет. А момент получения зарплаты приближался все ближе. Мне говорят: «Тебе нужна местная банковская карта для зарплаты». Я отправился в банк за картой. В банке мне объяснили, что карта стоит денег. В месяц около десяти или пятнадцати лари они просили, что ли. На российских рублях это около четырехсот или пятисот рублей, точно не знаю. В банке сотрудники уточнили, если хочешь, мол, плати сразу за год, так тоже можно. Имея копеечную зарплату, я не хотел отдавать ни за месяц, ни за год, вообще никаким банкам за обслуживание платить не хотел, я ведь, итак, налоги с зарплаты платить стану, какие вопросы? Мне это сразу не понравилось. Тогда люди из того же банка подсказали: «Принесите справку с работы, что вы действительно там работаете». Какие проблемы? Принес я, конечно. Справка с печатью была, с подписью гендиректора – все, как положено. В справке было написано, что я сотрудник проектной организации и трудоустроен в архитектурном отделе на должность архитектора, далее – дата, подпись.

Бесплатную карту они все-таки мне не дали, придумали какую-то странную отмазку, что контора наша не входит в какой-то их реестр. Меня это удивило. Ну, вот же справка о том, что я официально трудоустроен, в чем проблема? Проблем не должно было быть, но проблемы снова случились.

И это не я не иду к вам на встречу, это вы не даете мне жить. Я делаю шаги – вы проходите мимо. Тогда у меня к Вам серьезный вопрос, пока вы не ушли далеко: если не можете и не даете, то почему я должен?

Они говорят, что я своровал их хлеб, потому что устроился на работу, где должны были работать они. Мне интересно – почему я должен остаться без хлеба? Вы словно требуете от меня что-то, но взаимовыгодно обмениваться не хотите. Я должен работать, как раб и жить на копейки. Для меня всегда слово «Родина» была намного значимее, чем сам человек. Родина – важнее человека. Важнее его интересов и его мнения. И тут стоит добавить, может быть, я в чем-то не прав. Может, я был не прав. Возможно, тогда стоит поговорить? Наладить диалог? Если я иду навстречу почему бы и Вам не пойти? Возможно, местами я говорю о том, за что мне обидно – это правда, да. Но я не жалуюсь, вы уж не подумайте. Я всего лишь делюсь с Вами. На страну я зол уже по многим причинам. Здесь будто все не то у меня. Я пробовал строить личную жизнь – вышло отвратительно, больше не пробую. Я пробовал работать в офисе и здесь тоже не получилось. Учеба в государственном университете? И там не лучше. Чтобы я не сделал все оборачивается мне боком. Словно не должно быть меня здесь. Будто я играю роль в кино, которая, на деле-то, не моя, на деле-то – я не тот, кто нужен. И вот я смотрю на все это – вижу, что выгляжу глупо, только сделать ничего не могу. Они этого не видят? Разве не чувствуют этого? Может, они ошиблись в выборе? Кажется, что они ошиблись во мне. Такое возможно. Им точно стоит пересмотреть свои решения, и перечитать сценарий. Сценарий у них не очень, мне он не нравится. Да и вообще, они точно умеют писать сценарии? Порой я сомневаюсь в этом.

Глава 2

Деньги уже, практически, кончаются, но что делать? А я ведь безработный, ели вы не забыли. Звонить снова родителям и просить деньги мне не хочется. Что я скажу? «Да, родители. Да-да, те деньги, которые вы прислали ранее – уже закончились. Да, отправляйте еще. Те десять тысяч? Да, они закончились. Пять тысяч, которые вы выслали неделю назад? Они тоже. И они закончились.». И что это такое? Это разве нормально в нынешнее время? Нужно подумать. И вот я снова топаю по своему району, по Сабуртало. Это единственный район, в котором я бы жил в Тбилиси, если бы мне пришлось тут жить. Я так привык к этому месту. Здесь толпы молодых людей. Кучу транспорта. Кучу красивых девушек. Сабуртало нормальный район. Здесь чисто и просторно. Приятные люди.

Пусть здесь всегда будет солнечно, так мне нравится больше. И опять я слышу русский язык на улицах Тбилиси. Когда говорю «снова» – это значит: в какой раз за день. Я уже давно понял, что русский язык (как бы они не хотели) является средством коммуникации и межнационального общения во многих регионах Грузии. Я понимаю, что я в их стране, но при этом, я на свой этнической Родине. В той же степени, когда я спрашиваю местных азербайджанцев – гразов (грузинских азербайджанцев), что они думают про современную жизнь в Тбилиси? Они говорят: сейчас лучше, в Союзе было хуже – был авторитарный режим. Я говорю: тогда вы были в своей стране, сейчас грузины говорят, что вы – чужие, иностранцы.

«Это они так думают. Мы-то на своей земле».

Грузинские азербайджанцы говорят, что их в стране около миллиона человек, их, якобы, – много. Цифры будто немного завышены, интернет говорит, что их не больше трехсот тысяч. Меня мало интересует то, как они собираются жить в дальнейшем, у меня ведь и своих проблем достаточно. Мне 22 – мои родители серьезно на нервах. Каждый день я провожу в частном доме, с херовым ремонтом, за который отдаю не маленькие деньги. В доме сырость, грязь, осыпается штукатурка со стен. Из херового дома я езжу в херовый университет, где такой же херовый ремонт. Где курят в аудиториях. Где рисуют на стенах разные, не имеющие никакого значения, надписи и рисунки. Иногда эти надписи имеют такие составляющие: FUCK RUSSIA.

Уж не знаю как там в других странах все обустроено, но точно знаю, что ни один студент из калужского или московского вуза не может пожаловаться на свои условия. Они платят за месяц около двух тысяч рублей. В Тбилиси же снять жилье стоит от пятисот долларов. Ладно, четыреста – и ты будешь жить в самом отдаленном районе, где, кроме пенсионеров и бездомных собак нет никого больше. Собак ведь в таких районах реально много, иногда они скапливаются и бродят стаями. В моменте это напоминает фильмы про пост-апокалипсис, где ты – какой-то случайный персонаж, которого загрызут на первых же минутах.

Еще у тебя будут какие-нибудь соседи из Индии или Ирака, или откуда-то еще. Возможно, Филиппины какие-то? Жить ты будешь не в «хоромах», а в какой-нибудь «терпимой» квартире. Возможно, и скорее всего, это будет не квартира, а какая-то частная пристройка, где за стенкой живет хозяин с семьей из шести человек, и после десяти часов вечера от тебя «ни шороха» не должны услышать – такие правила. Нормально объяснил? Попробую еще раз.

Снять жилье в Тбилиси довольно непросто. Во-первых, если ты начинаешь разговор по телефону на русском языке – тебя путают с украинцами или россиянами. Не могу конкретно сказать про первых, а вот вторые – не особо-то желанны. Если же начинать разговор на английском языке – тебя спутают с эмигрантами из Индии или Бангладеш. Чаще всего, старшее поколение просто не знает английского, поэтому разговор у тебя не выйдет. Я описывал жизнь студента в Тбилиси. Вышло так, будто описываю будущую жизнь обычного россиянина, который вдруг решил эмигрировать из северной страны в «лучшие» страны. Сначала на Кавказ, после Кавказа – в Европу. И там, и там «обычного россиянина» ждет то, что я описал сверху. Просто они об этом еще не знают. Просто они это еще не увидели. Ну, ничего, потом увидят, и вернутся. Будут вспоминать еще, и рассказывать детям про то какие европейцы плохие, и ужасные, и что не приняли их в свою большую семью. А на деле-то это не европейцы плохие, это «обычные россияне» не нужны европейцам, вот и все.

Смешно же. То, что они им не нужны, про это россияне не знают пока.

Отвлекся я немного, правда? Ага, а отвлекаться не стоит. А то так на всю жизнь отвлечешься. А там и жизнь пройдет. По щелчку пальцев. Поэтому, не отвлекайтесь, а то упустите все.

Просидел несколько часов в университете и вернулся домой. В доме я заметил странные вещи. На кухонном столе было два кольца – вроде как, игрушечных. «Это что такое?» – уточнил я у Ислама.

Ислам начал заливаться смехом.

– Он сказал, что это его новой девушки, Фарида. Говорит, целовался с ней сегодня. – ехидничал Ислам.

Вот же дает. Первая девушка в восемнадцать лет. Это он ловко. И как у него это получилось? Интересно узнать. Вообще, пацанов мне этих немного жалко, отчасти. У них ведь за двадцать лет и баб не было. Они женскую плоть даже не видели еще, а тут уже жизнь взрослая подбирается. И с этой жизнью как-то надо справляться.

После случая с кольцами я начал рассказывать Рауфу о том, что его товарищ уже с женщинами водится, а он все сидит, ждет чего-то. Рауф сначала как-то стеснялся, и пытался перевести тему. Ну, понятное дело, что ему было неловко и обидно. За себя обидно. Товарищ – уже водится. А он еще нет. Мне бы, наверное, тоже было обидно. Но тут не знаю. Сказать точно не могу.

«Ну, и что мне сделать… ну, и что…» – объяснялся Рауф.

Потом Рауф окончательно не перенес моих шуток, и рассказал мне, что недавно снял проститутку. Вы можете в это поверить. Первый секс с проституткой. Я не сказать, что удивился, и все же удивился, но совсем другому. Проститутку он снял в другом городе, в Марнеули. Марнеули находится за сорок пять километров от Тбилиси.

В Тбилиси, что ли, не нашлась шлюха? Вот и я об этом подумал. Поехал в двадцатитысячный город, за сорок пять километров от столицы, чтобы снять девочку. Да там же ее весь город небось… ну ладно, это его дело. Раз так решил – пусть. Я, что ли, буду думать о его безопасности? Заняться мне, что ли, нечем? Но какие же они дети. Я про пацанов. Господи, они просто дети. Я был таким лет в четырнадцать, еще в школе. Причем, я прекрасно помню себя. Помню все, что было.

Вообще, про школу я не пишу. Мне нечего говорить о школе. Я помню ее, она была – и на этом все. В школе мне было тесно – это я понял уже в восьмом или девятом классе. Помню, как писал итоговые сочинения по русскому языку, с этого, конечно, можно оборжаться.

Нас просили писать примеры из классической литературы, я же брал примеры из романов Буковски: про его похождения по женщинам, про его алкогольные шатания по городу и постоянную смену работы. Интересно, учителя после моих сочинений, читали Буковски, чтобы разобраться в моих примерах? Если читали, то я просто сдохну со смеху. Они действительно читали про то, как он рассказывает про свою половую жизнь с милыми девушками из США? Вот же я придурок, что издевался так. Наверное, поэтому в девятом классе мой классный руководитель сказала мне, что через два-три года, да и в принципе по жизни, моего интеллекта хватит лишь для того, чтобы общаться с двенадцатилетними девочками. Так и сказала. Наверное, из-за моих сочинений. Во всем виноваты сочинения. И что же? Хватает моего интеллекта на девочек? Хватает, вроде. Только это не двенадцатилетние девочки, и даже далеко не «девочки», а, скорее, девушки, или женщины, ведь некоторым моим собеседницам уже за тридцать.

Смешно ведь.

Хотя, возможно, во всем виноват алкоголь. Начитавшись Генри Чинаски, я круто повторял за ним. В восьмом классе в первый раз в школу вызвали моего отца, это было из-за драки. И как отец тогда защищал меня. Он стоял за меня до последнего. А эти жалкие двуличные завучи так и хотели выставить меня моральным ублюдком. А был я виноватым? Я ведь просто учился, ничего более.

Отец вернулся поздним вечером. Эта мразь классуха уже успела позвонить моей матери и нажаловаться:

– Ваш сын избил одноклассника. Он чуть не выбил ему глаз. Вас вызывают в школу. Вы слышите меня?

Мать была ошарашена. Конечно, она ведь не ожидала от меня такого. Никто не ожидал такого. Даже классуха. Да и сам я не знал, что умею драться. Драка? Я не знал, что такое драка.

И что случилось? Случилось вот, что: вывел меня из себя один смазливый кретин. Я не виноват в той ситуации. Я хотел избежать драки, но не вышло.

И вот мать смотрит на меня. Она говорит:

– Что ты наделал. Что же ты наделал. Что ты сделал.

Ну, все, – думаю я. Мне точно кранты. Хотя, в те годы я не понимал до конца, что сделал, но именно тогда это выглядело чем-то необычайно ужасным и выходящим за вон. Драка. Подумать только. Мальчик должен хорошо учиться, слушаться родителей, не гулять до поздна, а тут он подрался. Ужас какой. Откажитесь от него, родители.

Отец приехал. Его реакция понравилась мне больше. Он выслушал свою жену и мою ма, и просто сказал: «Хорошо сделал. Молодец».

На деле, это была обычная мужская реакция. А вы говорите. Отцы знают все про своих сыновей. Они жили такую же жизнь, как и мы. Ну, или почти такую же.

И вот на следующий день он сидит в кабинете завуча. Мне было стыдно, что ему пришлось слушать весь этот цирк, но другого выбора не было. Сын твой накосячил – тебе и отвечать.

Приехала мать того кретина. Она, если честно, стерва та еще. Таких поискать еще надо. Таких, может быть, уже не выпускают. Ограниченный тираж.

Пришла эта стерва просто поторговаться. Как на рынке, ей-Богу. Выманивала у отца деньги. «Я пропустила смену. Я купила бинты. Я сделала то, се… вы должны заплатить мне. Заплатите.». Отец спокойно спросил, будто он вообще здесь не сидел, а так, мимо проходил:

– Сколько?

– Ну, в размере трех тысяч.

Вот же гадина. Три тысячи хочет? А не пойти бы ей в жопу? На эти переговоры о деньгах другие смотрели спокойно, будто так и должно быть. Будто это нормально, что школьники дерутся, а потом их взрослые родители решают все вопросы и проблемы с помощью бумажек.

Они что, совсем ебанулись? Она выпрашивает деньги. Мать того кретина. Три тысячи гони ей. Вот же торговка. А торговка ведь какая, знающая все. Высчитывала там все ночью, наверное.