скачать книгу бесплатно
И лишь после этого, ворота открылись, колонну впустили на территорию бывшего леспромхоза. И «Вандерер» – один – поехал меж цехов, ангаров и складов. Вдали – за мутной изморосью проступали контуры жилых двухэтажных бараков, составлявших, собственно, посёлок Котлы.
Территорию делила надвое железнодорожная ветка. Она тянулась по самому центру и убегала в лес, через вторые, не менее массивные ворота. А там – через несколько километров вливалась в магистраль, где лесоматериалы развозили далее по всей стране.
Так было до войны.
Теперь, по этой магистрали беспрерывно шли эшелоны с оружием и войсками из Германии на фронт. И с награбленным добром – обратно в Германию.
Полк, стоявший лагерем в Котлах, охранял от партизан участок железнодорожных путей, пролегавших лесом. Вдоль магистрали вырубали деревья, минировали подходы к полотну.
Параллельно железной дороге, за пару месяцев, так же укатали и крепкую колею. По ней, отныне, круглые сутки курсировали патрульные машины с неравным интервалом, чтобы партизаны не могли рассчитать время.
Работы было невпроворот, и большая часть солдат почти всегда находилась за пределами базы. Именно это и сподвигло превратить леспромхоз в цитадель, чтоб в случае нападения суметь защититься малой силой.
Внутри территории уже ничто не вызывало интерес, как снаружи. Фон Зефельд видел из окна обычный, немецкий порядок кругом. Захваченное хозяйство использовалось с умом и сохранением прежних функций.
Русская и немецкая техника отлично уживалась вместе в ангарах. Склады оставались складами; а цеха по обработке древесины выпускали гладкие брусья и доски для собственных нужд.
Миновав производственную зону, «Вандерер» въехал в жилую и остановился возле двухэтажной школы, огороженной своим, сеточным забором. Из всех поселковых зданий, лишь здесь был подвал-бомбоубежище. Поэтому, школу бесцеремонно занял СС и подконтрольные ему службы – СД и гестапо.
Армейский штаб разместился в клубе. А сельсовет облюбовала комендатура.
Жилые дома же превратились в солдатские казармы, где квартировала рядовая пехота, сапёры, механики и другие.
У школьных ворот «Вандерер» проверили снова – и армейский капитан отчитался о благополучной доставке фон Зефельда с его спутником. Дальше капитану уже не было хода.
Незнакомца приняли солдаты СС, и повели в здание. А фон Зефельд подзадержался. Он первый раз приехал в Россию, и хотел увидеть этих русских живьём, а не в смешных, похожих на карикатуры, газетных фото.
Лейтенант стоял, сжав ручку портфеля, и не обращая внимания на дождь, вёл взглядом по унылому, сырому посёлку. Тень от козырька его фуражки ещё более сгустилась. И потому казалось, что вместо верхней части лица у фон Зефельда – чёрный, прямоугольный провал.
Русские сновали повсюду. Выселенные из квартир, они жили в сараях, пристройках, в каких-то самодельных не то хижинах, не то шалашах.
Их грязная одежда представляла собой смесь обмоток и рванины, натянутой и перевязанной узлами. Все сгорбленные, кривые, они ходили исключительно тенями вдоль стен. Дети, терпеливо, как собаки, дожидались подачки, сидя возле солдатской столовой.
Фон Зефельд зябко передёрнул плечами.
– Они же животные. Не люди… – проговорил он сам себе, еле слышно.
И повернулся к капитану – тот садился в «Вандерер», машину надлежало вернуть в её тёплый гараж.
– Ставьте этим партизанам капканы – с отвращением сказал ему фон Зефельд. – Ройте им ямы с кольями на дне.
– Роем. И ставим – кивнул капитан, и хлопнул дверцей.
«Вандерер» поехал дальше по посёлку, а фон Зефельд, круто развернувшись, двинулся к школе.
Внутри здания тянулся аскетично пустой коридор, зато очень светлый и по-военному аккуратный, как и всё у немцев.
Фон Зефельд оставил дежурному свой промокший плащ и фуражку. Проследил, как незнакомца уводят вниз в подвал, по железным ступеням – услышал лязг отодвигаемого засова.
Сам же, с портфелем в руке пошёл вперёд, к четвёртой двери по правую сторону коридора. Напротив неё тоже была лестница, но – вверх, на второй этаж.
Запнувшись на мгновение и выдохнув, словно собравшись с духом, фон Зефельд коротко стукнул в дверь и открыл её. И войдя в помещение, будто перенёсся в Германию.
Кабинет был выполнен в классическом, немецком стиле, уютно обшитый тёмными деревянными панелями. Одну из стен занимал длинный стеллаж с рядами книжных корешков. На полу паркет. В углу два мягких, кожаных кресла и такой же диван.
В сравнении со строгостью снаружи, обстановка поражала великолепием и вкусом. Особенно, от понимания, что всё это сделано местными силами, по требованию хозяина кабинета.
Сам он сидел за массивным дубовым столом. Перед ним, на двух подставках лежал чёрный жезл, раскрытый как футляр. Узкая, отщёлкнутая крышка на микроскопических креплениях, тянулась вдоль корпуса железной трубки до рукояти.
Тонкой отвёрткой и пинцетом Фарбаутр бережно и плавно копошился внутри жезла, словно проводил полостную операцию.
При виде фон Зефельда он вскинул голову. В глазах его, неуловимой искрой мелькнуло оживление.
– Густав! – воскликнул лейтенант, которого видно тоже захлестнула радость, заполонив всю грудь, и сердце, да ещё настолько, что сразу и не нашлось, как её выразить, поэтому он просто гаркнул: – Здравствуй!
Фарбаутр мгновенно будто помертвел. Лицо его застыло, как окаменело, и он опять вернулся к работе над жезлом.
– Я не Густав – прозвучал его холодный голос.
Фон Зефельд обмяк, однако, крепко сжал губы.
– Слушай. Для меня ты с детства Густав – терпеливо, но упрямо сказал он. – И для отца. И для мамы. А этот свой псевдоним оставь подчинённым!
Фарбаутр резко поднялся со стула, как вскочил. Фон Зефельд отпрянул. Их взгляды упёрлись друг в друга и чёрные глаза Фарбаутра прожигали ледяным морозом насквозь.
– Тогда, соблюдайте субординацию, унтерштурмфюрер! – металлическим тоном отчеканил Фарбаутр.
И выдержав звенящую паузу, властно рубанул:
– Он в подвале?
Фон Зефельд настолько опешил, что не смог выдавить ни слова. Но, Фарбаутр и не ждал ответа. Он выдернул из ящика в столе тонкие, чёрные перчатки; защёлкнул крышку жезла и подхватил металлическую палку с подставок.
Порывисто выйдя из-за стола, Фарбаутр жёстко протянул ладонь брату. Тот смотрел на неё с недоумением.
– Его досье! – потребовал Фарбаутр.
Фон Зефельд – встрепенувшись – суетливо расстегнул портфель, подрагивающей рукой извлёк оттуда папку. Фарбаутр вырвал её и стремительно покинул кабинет.
В коридоре он на ходу пристегнул чёрный жезл к кобуре и заткнул перчатки за ремень. А затем, раскрыл досье. Сзади семенящей походкой поспешал фон Зефельд.
Фарбаутр уже знал это здание наизусть – длину, ширину и все повороты. Поэтому, шёл, не отрывая глаз от текста.
«Томаш Горак – читал он сведения о человеке, которого привёз брат. – Чех, 46 лет».
Вместо фотографии пустой квадрат с кривыми волнистыми полосками засохшего клея. Фарбаутр удовлетворённо кивнул – это было его распоряжение.
Горак работал на одной из пивоварен в Чески-Крумлове, и искал контакт с организацией, входящей в состав СС. Двое суток назад состоялась даже его встреча с агентом. После неё Горак забежал домой за вещами, и не вернулся.
Когда агент сам наведался к Гораку, то обнаружил его забившимся в угол. Чех впал в реактивное состояние: ступор, заторможенность, оцепенение, нарушение речи. Он не помнил, что с ним случилось. И как встречался с агентом СС и хотел передать ему некую информацию – тоже.
Каких-либо телесных повреждений у Горака не было. И добиться от него ничего не смогли – он лишь бормотал что-то бессвязное и никого не узнавал.
Отчёт агента о встрече с Гораком попал в руки отцу Фарбаутра – генералу, графу Герхарду фон Зефельду.
И старого графа зацепило в том отчёте упоминание Горака об оружии, похожем на то, с которым столкнулся Фарбаутр здесь, в России – в лесу.
Фарбаутр, читая досье, свернул на лестницу в подвал, твёрдые подошвы сапог бойко застучали по ступенькам.
Получив вчера от отца сообщение про Горака, Фарбаутр распорядился скрыть чеха от всех непосвящённых, убрать фото из досье. Агента, который проводил с ним встречу, устрашили грифами секретности и подпиской о неразглашении.
Теперь, чеха привезли сюда и тут его следы для всех терялись. Однако – с ним самим странности только-только начинались, как следовало из дальнейшей записи в папке.
Но, Фарбаутр не стал читать. Он хотел это увидеть.
Железная лестница – внизу – упиралась в массивную решётку. За ней тотчас возникли два автоматчика и начальник караула. Щёлкнул засов, решётка со скрежетом отворилась. Охрана вытянулась по стойке смирно. Фарбаутр стремительно вошёл в подвал, ни на кого не глядя. Впереди – тянулся утоптанный, бугристый, длинный коридор.
Земляной пол бомбоубежища глушил быстрые шаги вдоль металлических дверей. Изначально здесь – в школьном подвале – конечно, не было никаких камер. Поэтому, их строили сами: из кирпича, листов железа. Решётку на входе и вовсе установили лишь двое суток назад. Ещё пришлось провести дополнительное освещение, и усилить электричество.
Зато теперь тут стало ярче, чем в помещениях наверху.
Охранник лязгнул громоздким засовом и открыл перед Фарбаутром камеру – белый свет и чистота делали её похожей на лабораторию. Даже бетонная плита на полу против подкопа – резала взор снежным, меловым сиянием.
Сидящий в самом центре на стуле, узник, своей тёмной, помятой одеждой и с чёрным мешком на голове, казался каким-то уродливым пятном. Кляксой на листе бумаги.
– Всё время сидит без движения – доложил охранник. – Мешок не снимал, и не пытался.
Фарбаутр и фон Зефельд вошли внутрь, дверь с грохотом закрылась, но – Томаш Горак не шелохнулся. Он сильно сутулился, сцепленные наручниками руки лежали на коленях. Приподнятые плечи и опущенная голова делали его похожим на стервятника. Фарбаутр выжидающе замер.
Фон Зефельд вздохнул и подошёл к чеху, встав рядом.
– Это вчера вечером началось – сказал он. – Мы думали, сначала, отравление. Но, теперь…
Фарбаутр нетерпеливо дёрнул подбородком и фон Зефельд снял с узника чёрный мешок.
За миг до того, Фарбаутр дал себе чёткую установку: уловить взгляд Горака в первые, самые ценные секунды. Это даст понять – чех окончательно безумен, или ещё обратимо?
Однако, то, что он увидел, моментально выветрило из головы все планы и расчёты психологических уловок. Фарбаутр забыл про глаза просто напрочь, едва открылось лицо Горака.
Сначала Фарбаутр подумал, что у него вообще нет лица, один голый череп с густыми волосами. Потом, присмотревшись, понял: это рисунок тонким чёрным карандашом на коже. Или татуировка, скрупулёзно до мельчайших деталей, изображающая каждую кость. И не только.
Поверх костей – тугими нитями – тянулись мышцы и сухожилия, а так же вены и жилы. Каждый капилляр был прорисован настолько поразительно и точно, что невзирая на единый, чёрный цвет – картина вся казалась сочным спектром живой плоти и крови.
Но, это никто не рисовал.
– Оно проступает всё чётче – подтвердил фон Зефельд и отстегнув наручники, снял с чеха рукавицы.
Горак так скрючил пальцы, что ничто другое бы просто не налезло. Здесь тоже был рисунок: фаланги костей, волокна мышц и тканей.
– По нему анатомию учить! – фон Зефельд расстегнул у чеха пиджак и застиранную, синюю рубаху.
Там, во всей красе предстали рёбра, сердце, печень, почки, лёгкие, и остальные органы, оплетённые неимоверно тончайшей сетью кровеносной системы. И чёрно-белый рисунок этот, казалось, вот-вот оживёт и задышит.
ГЛАВА 8 Тибет
Оголённую кожу чеха на груди и животе покрыли зябкие мурашки. Но, жутковатое лицо-череп не дрогнуло ни единой мышцей.
Фон Зефельд достал из-за пазухи пачку фотографий.
– Вот, все этапы – ловким движением пальцев развернул он листы в широкий веер. – Час за часом.
Везде там, крупным планом фигурировал Томаш Горак. На первом фото его лицо покрывали едва заметные чёрные штрихи.
На втором они удлинялись и становились жирнее. На третьем – соединялись меж собой, образуя контур рисунка.
Фарбаутр глянул на снимки лишь мельком. Отбросив папку с досье на лежанку, он медленно двинулся вокруг сидящего на стуле чеха, напряжённо всматриваясь в каждую графическую чёрточку столь изумительного, художественного изображения, покрывавшего его тело.
Жилы и вены органично срастались друг с другом. И разбегались во все стороны ручейками – вниз под одежду; и змейками по шее вверх, ныряя в густую шевелюру.
Не сводя с чеха глаз, Фарбаутр на ходу вынул из-за пояса чёрные перчатки. Как хирург, с резиновым скрежетом, натянул их на руки. И зайдя Гораку за спину, аккуратно раздвинул ему волосы на макушке.
В белом свете влажно блеснули толстые черви мозговых извилин, бок о бок тесно сплюснутых друг с другом.
Фарбаутр коснулся пальцем припухлой частички мозга. На краткий миг возникло ощущение, что оболочка сейчас мягко прогнётся и Горак вскрикнет. Но, палец уткнулся в твёрдую, черепную кость.
– Может это симпатические чернила? – предположил фон Зефельд. – Так ведь тоже… Не понятно как, почему проявились? Из-за скачка температуры тела?
Фарбаутр запустил пятерню глубже в шевелюру чеха. Под пальцами чёрной перчатки, в скольжении меж волос мелькнула глубокая борозда, разделявшая мозг на два полушария.
И то ли это были блики света… То ли рябь от движения тонкой кожи на голове… То ли игра воображения… Однако, рисунок мозга – едва заметно – но пульсировал, и шевелился, как мешанина спящих змей.
Фарбаутр подался ближе, склонился к самым волосам, и понял, что зрение его не обмануло. Извилины действительно сокращались и сжимались. Нарисованный мозг жил и работал!
Поглощённый этим невероятным зрелищем Фарбаутр извлёк из нагрудного кармана прямоугольную, сильную линзу. Поднеся увеличительное стекло к рисунку под раздвинутыми волосами, он увидел сотни тысяч микрочастиц – тёмных точек, из которых состояло изображение мозга.
Молекулы ли это, атомы, или ещё что – они находились в беспрестанно хаотичном мельтешении, напоминая муравейник.
С сумасшедшей скоростью все эти крапинки сцеплялись, расцеплялись, образуя новые соединения, линии и цепочки.
Фарбаутр чуть отстранил линзу, и его глазам предстала картина метаморфоз, происходящих с рисунком мозга. Движение частиц, соединение их и расщепление меняло изгибы борозд и извилин. Разглаживались округлости, и тут же возникали другие. Кора головного мозга то набухала, то опадала. Она перестраивалась в прямом смысле слова.
С внезапностью удара, Фарбаутра, вдруг, осенило!
«Теменная доля – мелькнуло в голове, глядя на рисунок спрессованных складок мозга в районе макушки. – Отвечает за осязание, давление и боль!»
В досье сообщалось, что чех не ощущает прикосновений, не контролирует свой взгляд. Ведь это результат повреждения теменной доли мозга! Или…
«…Или его намеренного изменения…» – замер Фарбаутр.
