скачать книгу бесплатно
– Присядьте на стул, Тимофей Захарович, и абсолютно расслабьтесь.
Она с трепетом ожидала выполненья своего приказанья и уповала на безмерно желанное чудо… И вдруг дворецкий с радостью уселся на стул возле окна и мгновенно обмяк. И сразу она слегка, но победно разинула рот, чтобы, немедля, начать свои корыстные внушенья, но в столовую осанисто вошёл Серов в чёрных просторных брюках, в сиреневой шёлковой блузе и в замшевых мягких туфлях…
9
Алёна горделиво и радостно подметила то, что угодливый дворецкий Тимофей при появленьи своего хозяина не вскочил с обычным подобострастием со стула и не изогнулся в церемонном полупоклоне, но остался сидеть возле окна расслаблено и неподвижно. «Значит, – весело сообразила она, – дворецкий уже абсолютно мне покорен. Я охмурила его… Однако мне сейчас нельзя допустить, чтобы хозяин это заметил. Необходимо срочно изменить ситуацию…»
И Алёна быстро прошептала дворецкому на ушко:
– На короткое время, Тимофей, ты побудь прежним. Будь, как встарь, неторопливым, плутоватым и степенным. Но ты навеки запомни, что именно я отныне – твоя всевластная хозяйка. Вставай и служи.
И Тимофей, вскочив проворно со стула, произнёс негромко и слегка жеманно:
– Я почтительно рапортую вам, уважаемый Вадим Ильич. Всё в полном и безупречном порядке… Яства приготовлены отменно вкусно… Я сам дегустировал их…
А Серову вдруг настолько захотелось показаться Алёне барственным, высокомерным и властным, что он, занятый всецело своим актёрством, не сумел в эти миги осмыслить достаточно явных и странных перемен в поведеньи своего дворецкого. И, в придачу, крайне пунктуальный хозяин усадьбы вдруг устыдился своего опозданья к обеду…
А опоздал он потому, что придирчиво и прилежно он выбирал себе одежду к предстоящей трапезе. Ведь ему очень хотелось облачиться именно так, чтобы и щегольнуть перед зоркой и умной гостьей достоинствами своей фигуры, в которой ещё не было даже намёка на излишний жирок, и, одновременно, показаться влиятельным, солидным, хотя и опальным вельможей. И ещё хотелось ему подчеркнуть свои одеяньем, что милая гостья может вести себя за обедом раскованно и непринуждённо…
Но все эти разнообразные притязанья и хотенья оказались причиной того, что Вадим Ильич был к обеду наряжен весьма пошловато и даже чуть потешно. И Алёна, глянув мельком на хозяина усадьбы, едва сдержала ехидную усмешку…
Однако бездомная и затравленная гостья отлично понимала, что нельзя ей сейчас безнаказанно раздражать или бесить того, кто уже милостиво готов предоставить ей надёжную защиту, деньги и кров, но кто при малейшей нужде или ghjcnj просто из прихоти способен уничтожить свою жалкую подопечную… И вдруг Алёне померещилось, что хозяин усадьбы нарядился к обеду с изощрённым и тонким искусством, и теперь он выглядит, как истый патриций-аристократ. И, как только у неё появилось это весьма лестное для её покровителя и протектора – и, значит, вполне безопасное для неё самой – восприятье, она разрешила себе стать искренней. И вскоре она благодарно, застенчиво и восхищённо улыбалась ему, и был он безмерно доволен произведённым на неё впечатленьем…
А Тимофею подумалось о том, что он сейчас едва не оказался под жестоким игом необоримых и дивных чар. И не сразу он смог сообразить, как ему нужно относиться к тому, что, благодаря чистой случайности, он всё-таки не попал под рабское ярмо. Но затем с изумленьем он постиг, что он сильно сожалеет о своём несостоявшемся рабстве…
«Ну, почему, – лихорадочно и угрюмо размышлял Тимофей, – скорблю я том, что я только случайно не стал балаболящей игрушкой этой привередливой твари? Ведь она рада шокировать любого… Однако, она способна и вкрадчиво улещать… Она лопочет, будто шаманским дурманом опаивает. И это состоянье наркотически сладостно… Но всё-таки подлинная причина вовсе не в причудливых байках и не в искусном её волшебстве… А истинная причина в том, что я слишком дорожу своей выгодной должностью в усадьбе… Ведь беспредельно самоотверженного слугу никогда не турнут отсюда, как своевольного озорника… А ситуация быстро и разительно меняется, и Алёна неумолимо обретает здесь подавляющее влиянье… А наш доминантный хозяин-самец, похоже, оробел и даже сдрейфил… Хотя ему и хочется казаться чванным… Я вынужден переметнуться…»
И лакей почувствовал своё превосходство над своим сникшим господином…
Дворецкий рассуждал достаточно здраво… Если он безмерно дорожит своей должностью в усадьбе, то он постоянно должен проявлять полную готовность на рабское пресмыкательство. Ведь безупречно раболепных и рьяных стремянных, как правило, господа не прогоняют. Ушлых подхалимов хотя и презирают напоказ, но втайне всё-таки дорожат ими… А если Тимофей будет по-прежнему отбирать рабочие кадры для барской усадьбы, то он, несомненно, сохранит своё громадное влиянье в бедной, оскудевшей деревне, где иной денежной службы попросту нет. А такое положенье сулило дворецкому непререкаемую власть в религиозной общине…
Да и кто из влиятельных персон узнает о его позорном поприще?.. Важные особы и хозяева непременно воспримут его лесть и угодливость, как всего лишь должное выполненье лакейских обязанностей, и не станут о таких пустяках публично разглагольствовать. А батраки и слуги вовеки не посмеют из лютого страха перед крамолой и кощунством осудить своего сакрального лидера…
Конечно, о его холопстве и сраме будет прекрасно знать Алёна. Но разве в её интересах афишировать свою полную власть над дворецким, который согласно общепризнанным идеям управленья должен подчиняться только одному человеку: владельцу усадьбы?.. Ведь потаённая, скрытая власть всегда эффективнее явной…
Но у Тимофея было ещё одно смутное ощущенье, которое дворецкий не смог осознать чётко и ясно. Фактический управитель усадьбы неосознанно ощущал, что подозрительная и дошлая Алёна, которая вскоре обязательно начнёт безотказно помыкать отставным генералом, никогда полностью не доверится тому, кто ещё сохраняет собственную волю. И, значит, его собственную волю необходимо – для успешного продолженья его карьеры в усадьбе – заменить жестокой и непререкаемой волей новоявленной госпожи…
Да и зачем ему, в сущности, нужна его собственная воля? Ведь житьё по своей воле и хлопотно, и докучно… И разве не жил он доселе именно по своим хотеньям?..
Ведь бывшая хозяйка Тимофея считала дворецкого мелкой сошкой и не обращала на него особого вниманья, поскольку те суммы, которые он пронырливо похищал у неё, не казались ей чересчур значительными. Авантажная и харизматичная Галина Ильинична никогда не была скупердяйкой… Да и брат её, занятый всецело своим романом, не встревал в инциденты о мелких кражах, и поэтому Тимофей почти всегда имел полную возможность и при новом хозяине бесконтрольно делать всё то, что считал нужным. В сущности, тороватый дворецкий по формальным признакам мог считать себя совершенно свободным. Но чем же именно его одарила такая свобода, если теперь он постоянно мечется, трясётся и робеет из опасенья утратить свою должность? Неужели полной свободы в подлунном мире нет вовсе?.. Разве человеческая свобода – это всего лишь заманчивый мираж или причудливый миф?.. А ведь можно предположить и то, что именно в полной готовности оказаться в любой момент безропотным и верным рабом и заключается высшая человеческая свобода…
И вдруг Тимофей устрашился этих своих мыслей, поскольку они показались ему чересчур мудрёными для обычного дворецкого. Оригинальные и свежие идеи были, дескать, ему не по чину… Неужели Всевышний решил внезапным ниспосланьем весьма опасной мудрости наказать за грехи своего раба?.. Ведь великие мудрецы и пророки во все времена были чрезвычайно часто гонимы и сиятельными господами, и взбудораженной толпой черни…
А затем оторопелому Тимофею подумалось о том, что было бы для него гораздо лучше, если бы все эти сумбурные мысли вовсе не появились в его сознаньи. И сразу Тимофей начисто позабыл все эти всполошённые раздумья…
Но осталась у дворецкого умилённая готовность подчиняться новоявленной госпоже беззаветно и расторопно. И Алёна, ощущая в нём такую готовность, подумала расчётливо и вдохновенно:
«Было бы для меня очень славно, чудесно и хорошо, если бы удалось мне добиться того, чтобы отставной генерал обрёл, наконец, такую же покорность, как этот слуга. Раньше дворецкий был со мной хамоватым и дерзким, но теперь он – паинька… А я должна по-прежнему оставаться меркантильной и прагматичной…»
И она лукаво и нежно посмотрела на хозяина усадьбы… И мгновенно ему вспомнились те чувства, которые на войне у него всегда возникали накануне смертельного риска и почти неминуемой гибели. Это были чувства неизбывной любви и нежнейшего состраданья к отцу и матери. И были ещё угрызенья совести, которые неизменно вызывали в нём лютую ненависть к окаянному врагу. А жуткие угрызенья совести у него всегда возбуждало извращённое и тайное влеченье к родной сестре. И тогда в его сознаньи тошнотворно мелькало трудное слово «сублимация». И, вдобавок, он перед боем всегда испытывал страх…
Но, как и на войне, у Серова вдруг появилось горделивое и привычное ощущенье того, что его страх перед смертью будет сейчас непременно преодолён. И, действительно, вскоре матёрым генералом овладел рутинный боевой фатализм… «Будь, что будет…» – по традиции подумалось опытному солдату, и хмельные соки воинственных пращуров шало возбудили его…
И пафосное возбужденье Серова вдруг передалось Алёне, и почудилось ей, что в её теле заструилось душистое тепло. И появился в её глазах мерцающий блеск, а губы её в красной помаде слегка приоткрылись… И вдруг ей померещилось, что на пару секунд он превратился в его собственную сестру…
Тимофей импульсивно переминался и, внимательно посматривая на господ, молчал…
10
Внезапно в широко распахнутые окна засквозил горный и студёный ветерок со смешанным запахом хвои, палых листьев, осенних цветов и почвы. И три напряжённых человека в столовой одновременно и зябко вздрогнули, ощутив этот лёгкий ветер. Затем они быстро переглянулись, и показалось им, что у всех троих одинаково шевельнулись ноздри… Наконец, вельможный хозяин усадьбы начал придирчиво созерцать безупречно сервированный стол…
А вскоре дворецкий церемонно и длительно поклонился в пояс, и хозяин усадьбы с нетерпеливым блеском в карих глазах пробурчал:
– Давайте же кушать. Я сегодня нагулял аппетит. Да и вы, сударыня, безусловно, проголодались.
И Серов привычно, но всё-таки слегка суетливо расположился за столом на самом высоком и увесистом стуле. Алёна с неподвижным и чопорным лицом уселась напротив хозяина поместья, поскольку именно там сверкал и матово светился под лучами солнца предназначенный для неё столовый прибор. Тимофей гулко и нервно похлопал в ладоши, и без промедленья в столовой появились двое бородатых лакеев в белых лайковых перчатках и в розоватых фраках с искрой. Официанты юрко втащили на пёстрых и металлических подносах и ярко-серебристые судки, и серую чугунную сковородку с чеканной крышкой, и пузатую эмалированную кастрюлю с длинным и кропотливо надраенным черпаком. Тимофей старинным и причудливым штопором аккуратно вынул пробки из винных бутылок…
Хозяин и его гостья ели неторопливо, молча и с удовольствием, но красное и густое вино в хрустальных бокалах оба сотрапезника, не чокнувшись, только пригубили. Вышколенные официанты служили бесшумно и расторопно, а Тимофей понимал, что его господа терпеливо ожидают, когда заботливые слуги оставят их наедине…
Тимофей уже смирился с тем, что сегодня не удастся ему тайком подслушать господскую беседу. Затем дворецкому почудилось, что не будет он подслушивать важный для себя барский разговор только по причине своего благородства…
Наконец, Серов порывисто махнул батистовой салфеткой и властно пробормотал:
– Я больше здесь не задерживаю ни тебя, Тимофей, ни нашу челядь.
Официанты сноровисто и беззвучно собрали и вынесли из столовой грязную посуду. На золотистой кружевной скатерти остались только две откупоренные и уже початые бутылки с таманским вином, пара хрустальных бокалов и большое фарфоровое блюдо с голландским сыром и с кавказской солёной брынзой. И ещё на столе остался в античной греческой вазе десертный виноград без косточек…
Затем уже и Тимофей, пятясь и кланяясь, покинул своих сытых господ; полированную массивную дверь старательный слуга притворил за собою очень плотно…
Серов медленно и со смаком отхлебнул из своего бокала основательный глоток ароматного хмельного вина и поощрительно изрёк:
– Мне очень понравился ваш выбор напитков и блюд. Именно эти нектары и яства избрала бы моя сестра. И наряд её оказался бы точно таким же, как у вас теперь. Такие же духи, макияж и грим… И все эти подобности, сходства и дежавю показались мне сейчас бесовски завлекательными…
Она учтиво улыбнулась ему и, слегка ломая свои пальцы, ответила:
– Я очень рада вашей лестной оценке. Я счастлива тем, что угодила вам! Поверьте: я хотела бы полностью уподобиться вашей сестре. Стать для неё не только нравственным, но и телесным двойником. Ведь я безмерно обожала её и всегда была готова спать около её постели даже на кошачьей циновке…
Алёна вдруг умолкла и подумала:
«Посмотрим, как ты сейчас клюнешь на мою нарочитую оговорку о кошачьей подстилке… Ведь по логике моей реплики следовало талдычить именно о моей собачьей верности… Кобели и суки – существа верные, прямые и честные… А кошки разные бывают… И среди них – пантеры и рыси…»
И Серов среагировал вполне предсказуемо для неё: приосанившись, он назидательно молвил:
– Вы сейчас допустили опасную оговорку. Прямо по теории Фрейда… Вам нужно было сказать: «Спать около её постели на собачьей циновке». Именно на собачьей!.. А вы, оговорившись, упомянули кошку… А ведь загадочному семейству кошачьих, в отличие от собак, верность не свойственна… Сколько кошек не корми и не ласкай…
И вдруг Алёне подумалось о том, что сначала она совершенно непроизвольно оговорилась, и уже только потом она сочла свою оговорку нарочитой. Но вскоре Алёна напрочь позабыла эту весьма обидную для неё мысль и окончательно уверилась в нарочитости своей оговорки о кошке…
И Алёна, глянув исподлобья на импозантного Серова, отпила глоток вина из своего бокала…
А Серова вдруг хищно возбудили её словесные огрехи, которые он со злорадным и страстным удовольствием счёл очевидными симптомами её духовной ущербности. И это возбужденье становилось тем более сильным, чем больше сходства он замечал между Алёной и своей рано умершей сестрой. И вдруг ему почти дословно вспомнилось то, что Алёна говорила о конфиденциальных, но несметных активах его покойной сестры и об её секретных, но жирных депозитах в зарубежных банках. Но вскоре Серов отчётливо понял то, что эти воспоминанья о щедрых посулах Алёны не были в нём порождены банальной алчностью: ведь чрезмерная жадность не была ему свойственна. Нет, его необоримые вожделенья к потаённым сокровищам сестры были в нём порождены отнюдь не его скупостью, а совсем другими и весьма сложными чувствами…
Серов уже начал болезненно отождествлять Алёну со своей извращённо любимой, но, увы, умершей сестрой. А ему уже давно и мучительно хотелось, чтобы его сестра полностью утратила престиж, влиянье и богатство, а, значит, и независимость, ибо он ещё в раннем отрочестве непроизвольно начал домогаться безраздельной власти над своей единокровной возлюбленной. Девичьи, а потом альковные и деловые тайны обожаемой сестры ревниво бесили его. И теперь все эти жутковатые чувства он извращённо перенёс на Алёну, и страстно ему захотелось, чтобы она вечно оставалась убогой, отверженной и нищей. Ведь финансовая, а тем паче квартирная зависимость всегда означала гарантию беспрекословной покорности…
И Алёна вдруг начала ему ярко воображаться нагой, безропотной и послушной…
Но внезапно он ощутил в себе привычный и чисто профессиональный азарт, и грозно и страстно захотелось Серову, преодолев опасные препоны, заполучить остаток законного наследства. Ведь иначе деньги и активы сестры могли бы достаться её зазнобам и хахалям…
Алёна по его жадным и пытливым взорам на её лицо поняла, что он ощутил, наконец, пылкое и необоримое влеченье к ней. И сразу потаённо к ней вернулась её прежняя самоуверенность, а затем появилось у Алёны сладостное чувство превосходства над ним. Но она не позволила себе утратить контроль над своими фразами, поведеньем и выраженьем лица; она трезво, но радостно подумала:
«В моих отношеньях с ним уже появилась полезная мне динамика, но мужчинам нельзя говорить правду…»
А Серов угрюмо и лицемерно молвил:
– Такие вот коврижки и пироги… Я довольно часто размышляю о своей умершей сестре, и всегда я досадую на то, что её страшное успенье прервало её прекрасное поприще… Однако, для неё была вполне возможна и более благородная стезя, нежели пошлое накопленье богатства… Моя сестра могла бы достигнуть уникального положенья…
И Алёне вдруг отчаянно захотелось едко уязвить его, но возражала она печально и сочувственно:
– И я чрезвычайно скорблю об этом, но достигла она весьма многого… И поверьте: она стала вдруг намного привлекательней, когда узнала, что дни её сочтены. Вот именно за это можно её по-настоящему уважать и любить. Не за богатство, а за жгучее достоинство, с которым она умирала. Меня буквально жалило её самообладанье!.. Разве не проявилась в этом её уникальность?.. А другие всюду распространяли токсины страха и напрасной мольбы…
Он оторопело и страстно глянул на неё, и она, помолчав, присовокупила:
– Но у вашей сестры было большое, неисчерпаемое горе: она существовала только для одной себя. У неё всегда наблюдалось внутреннее безразличие к людям. Вкупе с аллергией на душевность… Нет, ваша умная сестра быстро научилась быть учтивой, толерантной и корректной, но на мир она смотрела сквозь призму своего чудовищного эгоизма. Ей часто мерещилось, что она – подарок всему человечеству! Почти мессия! Она никого не считала ровней себе… И только перед смертью проявилась в ней истинная человечность. Лишь накануне неизбежной и очень мучительной кончины ваша сестра стала настоящей… И тогда я поняла, какими редчайшими достоинствами одарило Провиденье эту великолепную женщину. Но почти все они сгинули втуне…
Он растерянно и с нервной запинкой пробормотал:
– Но всё-таки вы… пожалели мою сестру…
Алёна пожала плечами и тихо произнесла:
– Да, я пожалела её… И, хотя она была безмерно мне благодарна, но её коробила такая коллизия. Ваша сестра любила, когда все люди вокруг полностью зависят от неё. И было ей весьма нелегко принять мою милость. Галина перечила, спорила и неоднократно порывалась всю вину принять на себя. Но она всегда была болезненно брезгливой, и её в нашей затхлой тюрьме и на таёжной лагерной зоне перманентно тошнило бы до конвульсий и до рвоты. А там подобной галантерейности не терпят…
Алёна судорожно поморщилась, а затем грустно уточнила:
– На время следствия у меня отобрали подписку о невыезде. Следственный изолятор миновал меня. И я довольно часто навещала вашу сестру в онкологической клинике, вернее в роскошном хосписе. Но срок заключенья был у меня реальным. Хотя и с амнистией… У меня взяли всё… Но я не избалована… Нет, я – не чета вашей сестре! Она не опустилась бы до полной нищеты. И она всё-таки сумела быстро и колоссально разбогатеть, а я – нет…
И вдруг ему очень захотелось отпустить ей утешительные комплименты, и он бодро заявил:
– Мне кажется, что вы сейчас лукавите! Просто вы поздно появились на финансовом ристалище! И все заманчивые активы и фонды успели уже до вас и прикарманить, и приватизировать, и чисто по-шакальи расхитить. Но если бы вы, бедняжка, не опоздали, то всё наверняка сложилось бы иначе.
Она огорчённо усмехнулась и сказала:
– У меня просто не было такого завидного брата, который оказался у неё. Ведь элитарное родство очень многому способствует… Иначе, большинство её начинаний пошло бы насмарку… Ей не хватило бы денег на мзду…
Серов искренне удивился и молвил:
– Но я не имел отношенья к её делам и прожектам. Она никогда не обращалась ко мне с меркантильными просьбами. Она не домогалась моей протекции. Моя сестра, к сожаленью, всегда была вполне автономна.
Алёна по наитию хмуро и дерзко возразила ему:
– Вашей сестре было достаточно только вашего присутствия на сцене. А точнее: в нашем цирковом балагане… Галина тонко распускала слухи, что она действует по вашей доверенности. И, якобы, в ваших интересах… А в уголовно-финансовых кулуарах ваше грозное и мрачное имя было хорошо известно, и поэтому она почти не нуждалась в вашем непосредственном участии. Но если раньше ей было достаточно только косвенного намёка на ваш интерес в её делах, то далее уже требовалась ей грязная, низкая и даже совершенно непристойная клевета относительно вас… Наверное, в результате именно этих поклёпов, туфты и изветов и выперли вас в отставку до обидного рано,… Хотя официально вы, конечно, убрались в отставку совершенно добровольно… по причине вашей насущной нужды управлять своим бесподобным наследством…
И они разом пытливо и пристально посмотрели друг на друга. И внезапно у них обоих появилось ощущенье, что теперь они способны друг друга полностью постичь. И как только они почувствовали это, им сразу захотелось исповедальной и полной искренности наедине. Но они не пытались понять, почему такие чувства вдруг случились у них…
А ей просто захотелось бросить, наконец, всю эту финансовую «лабуду» или «лажу». Ведь Алёна теперь именно такими жаргонными словечками обзывала в своих мыслях финансовые афёры и махинации, хотя прежде сопричастие её к биржевым, депозитарным и банковским операциям казалась ей несомненным доказательством её элитарности. А честолюбивая Алёна ещё с раннего детства мечтала оказаться в сонме аристократов…
Она родилась в уважаемой медицинской семье из областного центра. Её мать была известным врачом-онкологом, а отец, будучи популярным психиатром и кандидатом наук, широко прославился тем, что мастерски лечил алкоголизм с помощью гипнотического кодированья. К медицинскому поприщу готовили и Алёну… Но девушка внезапно пожелала стать бухгалтером и экономистом. Она с отличием закончила экономический факультет в московском университете, а заодно и престижные бухгалтерские курсы с подробным и практическим изученьем компьютерных учётных программ…
И вдруг Алёне подумалось о том, что ей нужно теперь окончательно признать своё жизненное пораженье и поскорее вернуться к родителям, которые имеют удобную четырёхкомнатную квартиру и лесную приозёрную дачу. А в областном центре с крупной промышленностью Алёна вполне могла рассчитывать на доходную должность, поскольку была весьма квалифицированным специалистом. Но ей показалось, что для её гордых и успешных родителей окажется чрезвычайно оскорбительным и обидным её бесславное возвращенье домой совершенно нищей, да ещё и с уголовно-тюремным прошлым, и она впервые прикинула свои шансы на супружество с Серовым…
И внезапно отставной генерал показался ей достаточно приемлемым супругом… Но бессознательным наитием Алёна ощущала, что он – по своей профессиональной привычке матёрого контрразведчика – не потерпит от жены никаких психологических загадок и жгучих душевных тайн. Он, как мудрый, хотя и бывший шпион, не допустит даже малейшей неопределённости и легко различит самое искусное притворство и любую двусмысленность!.. И, значит, с генералом нужно быть предельно откровенной… И Алёна почувствовала необоримое влеченье к исповедальной искренности…
А у Серова стремленье к исповеди было порождено внезапным ощущеньем безмерного одиночества. А затем его одиночество побудило к искусительным раздумьям:
«А почему бы мне сейчас не исповедаться ей, ежели вдруг мне захотелось этого? Чем я рискую? Только тем, что я буду смешон… Ну, и ради Бога… Ведь почти каждого человека подвергают насмешкам за его спиной… А моя родная сестра столь позорно и гадко меня оболгала, что мне стесняться уже, в общем, нечего… А возможность в любое время позволить себе абсолютную, неисчерпаемую искренность – это редчайшая… и даже почти эксклюзивная роскошь… Римские сенаторы из патрициев позволяли себе полную и бесстыдную откровенность даже перед целой оравой плебеев или рабов… А теперь передо мной всего лишь одна неприкаянная женщина, которую вовеки никто не кинется искать, если она пропадёт…»
И он проговорил путано, серьёзно и грустно:
– Странно, но мне почему-то совсем не хочется вам лгать. А моя репутация командира и батального аналитика требует, чтобы я объяснился с вами относительно пересудов об инцесте… о кровосмесительстве… Да и вам, наверное, будет очень любопытно узнать, на чём основаны все эти облыжные сплетни, осрамившие меня перед начальством…
Он умолк и выжидательно посмотрел на её лицо, и она, отрицательно и нервно покачав головой, сказала:
– По пикантным причинам я хорошо знаю, что она оклеветала вас. Но я чревом своей натуры чувствую, что ваша сестра выдавала бесстыдные фантазии за действительность!.. Галина, несомненно, вожделела к вам. Иначе, для поддержанья своего шаткого реноме она непременно придумала бы другой, не менее завлекательный сюжет… Она всегда была дьявольски изобретательной… И ей была несносна любая неряшливость…
Он оживился, ободрился и согласно покивал головой, а затем чеканно, хотя и негромко произнёс:
– Да, моя сестра была оголтелой сибариткой и снобом, и она всегда возмущённо куксилась при виде малейшей неопрятности. А я теперь безмерно сожалею, что я раньше не узнал об её извращённом чувстве ко мне. И я готов признаться, что я не оставил бы её влеченье безответным.
И Алёна мерцающим взором посмотрела на него и с подстрекательской улыбкой молвила:
– Уж не желаете ли вы сообщить, что вы при случае могли бы стать её нежным и томным любовником? Тогда немудрено, что вашей лукавой сестре безоговорочно поверили ушлые и тёртые калачи! На интуитивном уровне наши недруги и конкуренты поняли, что такая еретическая связь могла оказаться реальностью. Ведь они были далеко не остолопы…
Он жадно и вожделённо глянул на неё, и вдруг у него появился страх, с каким он бросался в атаку, сопряжённую со смертельным риском. Но Серов привычным усилием воли быстро преодолел хорошо знакомый ужас и твёрдо заявил:
– Конечно, я без колебаний стал бы её любовником. Хотя я понимаю, что я совершил бы неискупимый грех. Я нерушимо и истово верую в Бога, поскольку на войне не бывает атеистов! Но я внутренне готов на лютое и праведное Господне возмездие…
И он горделиво уставился в окно на горные выси, а настороженная Алёна с болезненным любопытством созерцала своего возбуждённого визави. И вдруг Серову пригрезилось, что горный и вечный мир с пиками, утёсами, хребтами и скалами, с обширными ледниками и прозрачным воздухом, с пещерами, ручьями, ущельем, вертепами и дебрями превратился в единую и разумную субстанцию, наделённую по Господней воле магической силой, страстями и чувствами. А затем Серову почудилось, что окрестная материальная субстанция превратилась в духовное, могучее и мудрое существо. И это всесильное существо взирало на Серова с благожелательным, хотя и суровым укором…
И внезапно Серову подумалось о том, что он, перестав сегодня быть человеком, превратился – и уже окончательно – в мистического зверя. Этот мистический зверь больше не был его ипостасью, но стал его единой и нераздельной сущностью. И Серову померещилось, что именно за то, что отказался он быть человеком, и пеняла ему сейчас одушевлённая, могучая и праведная материя. А вскоре его загадочно поманило в девственные и дикие чащи…
А затем ему стала ненавистна его прошлая жизнь, и память о ней уже раздражала, бесила и отвратительно обременяла его. Ведь его минувшее бытие было напичкано постыдными сплетнями о его кровосмесительной связи со своей единоутробной сестрой…
Одновременно ему мнилось, что он мистически сливается с окружающей субстанцией и становится её безраздельным владыкой. А небольшая барская усадьба уже воспринималась им, как важнейший плацдарм для стремительного захвата не только окрестных территорий, но даже всей страны. Однако у него в пучине подсознанья всё-таки брезжило ощущенье того, что он оказался сейчас на грани умопомешательства…
Наконец Серов, ёрзая на стуле за обеденным столом, начал предаваться мечтаньям, которые казались ему разработкой действенных, детальных и конкретных планов. Для начала он в самый короткий срок допишет свой автобиографический роман, а затем, не скупясь, оплатит и восторги критиков, и роскошную рекламу для своей мемуарной книги. Сенсационно быстро станет он знаменитым писателем, и его бесспорная гениальность полностью реабилитирует его за то, что он оплошно допустил мерзкие слухи о своей кровосмесительной связи. А затем во всей писательской, боевой и шпионской славе он храбро ринется в политику и станет для зачина популярным кандидатом на губернаторский пост. Разумеется, отважному и расторопному генералу, да ещё и всемирно расхваленному автору литературного шедевра избранье будет обеспечено…
И он лихорадочным залпом выпил до последней капли своё красное хмельное вино, и бдительная Алёна медленно и нервно пригубила почти полный бокал. Она по отрешённой гримасе хозяина усадьбы, – очень похожей на мину сестры его в редкие миги мечтаний, – вдруг поняла, что сейчас его обуревают яркие грёзы, и ощутила зависть к нему. Ведь и Алёне порой очень хотелось вовсю предаться безудержным мечтам, но она резонно и трезво полагала, что в её отчаянном положеньи крайне опасно оказаться под властью химер или чар. Но внезапно со страхом ей подумалось о том, что она сейчас непременно позволит себе полное безрассудство. Однако изощрённое подсознанье помогало ей, вопреки разуму, вести себя чрезвычайно эффективно и хитро. Она трепетно и бодро сказала Серову:
– Конечно, ваша сестра своими сплетнями и клеветой безмерно опозорила вас, и, вероятно, именно она была главной причиной того, что с государственной службы вас турнули на пенсию преждевременно и поспешно. Вы могли бы прекрасно управлять своими наследными капиталами, заводами и цехами, не расставаясь с казённой службой!.. Однако ещё и теперь в вас наблюдается преизбыток сил, как физических, так и духовных. А глубину и мощь вашего интеллекта я не комментирую… Я уверена, что вам нужно поскорее использовать очередную порцию вашего несметного наследства для продолженья карьеры на более высоком уровне. Ваша своеобразная и загадочная сестра для компенсации своих многих прегрешений оставила вам втайне дополнительный приз, который необходимо без промедленья легализировать. Все нужные атрибуты я помню.
