Комплекс Наполеона

Улыбка показалась мне натянутой, и вообще, по тону, с каким она сама разговаривала с детьми, у меня не создалось впечатления, что Валерия Георгиевна переполнена к ним таким чувством, как ласка. Она просто выполняла свою работу – может быть, и исправно, но без души. И вообще, я была уверена, что Сокольникова неискренна со мной. В чем-то она явно кривила душой, не высказывала своего настоящего мнения, и делалось это, видимо, в угоду себе. Только чего ей за себя-то опасаться? Только потому, что она была дежурным воспитателем в ту ночь и не уследила за ребенком? Но их функции с Никишиной были разграничены, и вообще, понятно, что в первую очередь будут отвечать непосредственный виновник и заведующая. И все же Валерия Георгиевна явно что-то скрывала. И вытянуть из нее правду, по крайней мере сейчас, было невозможно. Почувствовав, что я ей не доверяю, она сейчас или станет отвечать односложно, или вообще пойдет врать напропалую – попробуй потом отличить зерна от плевел.

– Вы знали о том, что Сережу хочет забрать отец? – спросила я.

– Знала, конечно, – пожала плечами Сокольникова. – Только не очень-то я в это верила.

– Почему?

– Да потому что кому это надо – с чужим ребенком возиться? Это я про его теперешнюю жену говорю. Зачем ей это? Я была уверена, что она его все равно переубедит забирать Сережу. Не лаской, так хитростью или угрозами – женщина же всегда своего добьется, верно?

Вот сейчас она была сама собой, абсолютно искренней, в этом я не сомневалась.

– А вы разве знакомы с его женой?

– Откуда же мне быть с ней знакомой? – воскликнула Сокольникова. – Она ведь живет в Санкт-Петербурге! Я просто представляю, как повела бы себя на ее месте любая женщина.

Я не стала спорить и спросила:

– Можно мне сейчас поговорить с тем мальчиком, который лежал с Сережей в изоляторе?

Сокольникова чуть отдернула левый рукав блузки и взглянула на изящные часики.

– Можно, у них уже закончились занятия. Средние и старшие классы у нас учатся в первую смену, а младшие – во вторую, – пояснила она. – Вас проводить к нему?

– Да, пожалуйста, – попросила я.

Мы отправились вниз по лестнице. По дороге я спросила Валерию Георгиевну, как она может охарактеризовать этого воспитанника, но та ответила, что работает в младшей группе и старшеклассников знает только в лицо. Я приняла ее отмазку, решив не настаивать.

Андрей Никифоров оказался сероглазым и темноволосым мальчишкой, не очень высоким, но стройным, с коротким ежиком на голове. Мы застали его в столовой, где он с удовольствием допивал компот из сухофруктов.

– Никифоров, ты пообедал? – спросила Валерия Георгиевна.

– Да, – ответил пацан.

– Тогда сдай стакан и побеседуй с Татьяной Александровной, она из милиции, – заявила Сокольникова, оставаясь стоять рядом со мной.

– Спасибо, вы мне больше не нужны, – улыбнулась я.

На лице Валерии Георгиевны выразилось сомнение, связанное, как я подумала, с тем, стоит ли оставлять воспитанника наедине с моими вопросами. Потом она все же кивнула и, быстро повернувшись, пошла к лестнице. Я решила, что она сейчас пришлет сюда Аделаиду Анатольевну, и не ошиблась. Но пока заведующая прибыла из своего кабинета, я успела задать Никифорову несколько вопросов. Парень, чувствовалось, был не очень-то рад этому разговору. Он нахмурился, смотрел в пол и отвечал неохотно.

– Андрей, тебе нечего бояться, – начала я самым мягким тоном, на который была способна. – Расскажи мне о той ночи, когда умер Сережа Губанов.

– Да я спал, – сказал Никифоров. – Мне лекарства давали, я с них каждую ночь спал как убитый.

– Хорошо, тогда расскажи, что происходило вечером, перед сном?

Андрей еще больше нахмурился.

– Да ничего особенного. Воспитатели стали всех спать укладывать, а Губанов никак не хотел ложиться. А я уже лекарство выпил, и у меня глаза слипались. Я еще сказал ему, мол, будешь шуметь – уши оборву. А потом просто отрубился.

– А Варвару Михайловну ты видел перед сном?

– Конечно, она несколько раз к нам заходила, все тоже Губанова уговаривала, чтобы он ложился.

– Она кричала на него?

– Да нет, – пожал плечами Андрей. – Она вообще почти не кричит никогда.

– Ты к ней хорошо относишься?

Никифоров отвернулся от меня. Потом сказал:

– Она очень хорошая и добрая. А если кто на нее наговаривает, не верьте.

– Но она же сама призналась в убийстве Сережи, – тихо напомнила я, думая, что все дети все равно уже в курсе сегодняшних событий.

Никифоров совсем насупился.

– Я не знаю, – наконец сказал он. – Если она в милиции, то они, наверное, разберутся, да?

Он посмотрел мне в глаза.

– Если они не разберутся, то я помогу, – улыбнувшись, пообещала я ему.

– У нас ее все любят, – добавил Андрей.

В это время, стуча каблуками, к нам торопливо приближалась Аделаида Анатольевна.

– Татьяна Александровна, мы можем пригласить Андрея ко мне в кабинет, там будет удобнее, – заговорила она еще метра за два до нас.

– Да мы уже обо всем поговорили, – обнадежила я ее. – Я больше не хочу задерживать Андрея.

Никифоров посмотрел на заведующую и, получив согласный кивок, вышел из столовой.

– А вот теперь пойдемте к вам, – сказала я. – Мне еще кое-что нужно.

Мы снова расселись по обе стороны полированного стола, и я попросила у Морозниковой личное дело Сережи Губанова. Помявшись, та все-таки нашла его в шкафу среди множества других папок и протянула мне. Я сказала, что возьму его домой и верну, как только оно перестанет быть мне нужным. Морозникова неохотно, но согласилась. Кроме этого, я попросила у нее координаты отца Сережи Губанова.

– Ой, а я даже и не знаю, что вам сказать, – растерялась та.

– Как же это? Разве он не говорил вам, как с ним связаться?

– Нет, в первый свой приход он, конечно же, оставлял свой питерский адрес и телефон… Кроме того… Сейчас.

Аделаида Анатольевна засуетилась, полезла в свой стол и вскоре достала листок бумаги.

– Вот его питерские координаты, – сказала она. – И мобильный телефон. А жил он здесь, по его словам, в гостинице «Тарасовская». Но где он остановился сейчас, я не знаю. А вы что, хотите с ним встретиться?

– Не знаю, возможно, придется, – пожала я плечами.

Морозникова поежилась – видимо, ей самой совершенно не хотелось больше встречаться с этим человеком. Затем я получила от нее аванс, после чего сказала:

– На этом мы с вами распрощаемся, а вечером я вам позвоню. Но предупреждаю, Аделаида Анатольевна, что моя работа может закончиться уже сегодня. В случае, если я буду убеждена в том, что Варвара Михайловна действительно виновна в смерти Сергея.

Заведующая детским домом грустно кивнула мне и попрощалась.

Выйдя во двор, я быстро пошла к своей машине. С остальными воспитанниками я посчитала пока излишним общаться. Возможно, все станет ясно уже очень скоро и в этом вообще не будет необходимости. В данный момент я собиралась отправиться в Кировский РОВД, чтобы пообщаться с кем-нибудь из своих знакомых милиционеров.

ГЛАВА 2

– Вот так вот, Толя, теперь с родными женами поступают! Говорила мне мама, чтобы замуж за него не шла – нет, не послушалась! Вот теперь всю жизнь и расплачиваюсь! А уж могла бы… В восемнадцать-то лет видел бы ты меня! Да красивее меня ни одной девки во всей округе не было! Парни табунами за мной ходили, а я на этого бездомного позарилась! Жить к себе пустила, прописала, как человека! А он мне вон как отплатил! Тогда бросил и сейчас как с собакой! Даже хуже! Собаке-то хозяин хоть кусок какой бросает, а мне – вообще ничего!

– Что, прямо так и сказал?

– Так и сказал! И искать его запретил, понял?

– Вот гад, а?! Эх, жаль, меня дома не было, я б ему…

– Да что ты ему! Тогда вон, во второй раз-то… Чего ему не врезал-то? Побоялся, да?

– Тонь, да тогда… Ну… Я сам как обухом по голове, и вообще…

– Ой, опостылел ты мне! Все мне опостылели!

Антонина горестно махнула рукой и закрыла лицо. Она сидела с ногами на диване, закутавшись в старую вязаную кофту, а ее сожитель Анатолий расхаживал по комнате туда-сюда.

– Печку-то топила? – неожиданно остановился он.

– А? – отозвалась Антонина.

– Печку, говорю, топила?

– Да разве мне до печки было? – Антонина залилась слезами.

Анатолий, выругавшись, подошел к буфету, порывшись, отыскал газету, оторвал кусок, скрутил, поджег и затопил газовую печь.

– Осталось что-нибудь? – спросил он.

Антонина, поняв его без пояснений, молча показала рукой на буфетную полку. Анатолий полез туда и достал початую бутылку, на треть наполненную водкой.

– Это что – все, что ли? – изумился он.

– А что, мало? – огрызнулась Антонина. – У меня горе, между прочим! У меня жизнь наперекосяк пошла, а ты упрекаешь!

– Я не упрекаю, а к тому говорю, что мне тоже надо! – миролюбиво сказал тот, наливая водку в стакан.

– И мне плесни. – Антонина протянула рюмку.

– Хватит уже! – воспротивился было Анатолий, но Антонина резво соскочила с дивана и буквально выдернула бутылку у него из рук, налив и себе водки.

– На мои, между прочим, куплена, – гордо заявила она.

Анатолий ничего не ответил, залпом опрокинул стакан и, заметив на столе кусок хлеба, занюхал им. Антонина тоже выпила, не закусывая и не занюхивая водку.

– Пожрать-то есть что? – спросил он.

– Вон, – Антонина кивнула на холодильник.

Анатолий открыл его, но обнаружил лишь открытую банку килек, в которой, кроме томатной подливки, больше ничего не было.

– И все? – снова изумился он.

– Хлеб вон на столе есть, – предложила Антонина. – Некогда мне было сегодня готовить, меня и так как топором по голове ударили! И не ходила я никуда! Ты вон мог бы купить, если жрать хочешь.

– Ты ж знаешь, у меня денег нет!

– А у меня прямо миллионы везде разложены! – ехидно ответила Антонина. – Миллионы-то – они вон у кого теперь! Только нам с тобой с них шиш с маслом!

Анатолий заворчал что-то, но сел к столу и принялся макать кусок хлеба в банку. Покосившись на Антонину, он быстро вылил остатки водки в стакан и столь же быстро опустошил его. Антонина посмотрела на него явно недружелюбно. Закусив, Анатолий откинулся на спинку стула и задумался.

– Что, неужто и впрямь парня забрать решил?

– Да, так и сказал! И в детдоме уж был, документы, говорит, оформляю. Да вот не успел…

– А ты бы не позволяла! – повысил голос Анатолий и даже пристукнул кулаком по столу. – Ты мать, в конце концов!

– А я и не позволяла! – закричала женщина. – Только он говорит, что меня и спрашивать никто не станет! Не нужно никому согласие мое! Теперь-то выходит, что он, подлец, на ребенка-то отказную не писал, значит, имеет все права. А я вот никаких прав теперь не имею!

Анатолий задумался.

– Слышь, Тонь… – через пару минут проговорил он. – У тебя это… деньги есть?

– Здрасьте пожалуйста, – окрысилась Антонина. – Все уши тебе прожужжала, что нету, не-ту! Я тебе битый час рассказываю, как я сегодня ни с чем осталась, а ты все свое.

– У тебя есть, я же знаю! – Анатолий поднялся с табурета. – Есть же ведь!

– А если и есть? – Антонина отодвинулась поглубже на диван. – Не про твою честь! Мне и самой горе заглушить надо, да и подлечиться завтра…

– Да я принесу завтра!

– Принесешь ты! Откуда принесешь-то? Третий день ничего не приносишь!

– Я ж тебе говорил, нас кинули эти козлы! Мы им весь коридор отделали, а они говорят – не те обои поклеили! Те, мол, дорогие, они их в комнату хотели, а мы перепутали…

– Пить надо меньше, тогда и путать не будете!

Анатолий аж крутанулся на месте.

– Тонь, завтра точно деньги будут! Точно тебе говорю, мы с Колькой в магазине машину с сахаром разгрузить подрядились! Будут деньги!

– Не дам денег! – тупо бубнила Антонина, сидя на диване. – Это мои деньги, я их честно заработала!

– Честно? – Анатолий надвинулся на нее. – Знаю я, откуда ты их получила! «Че-е-естно!» – передразнил он. – Ты вот смотри, тебе еще и выкручиваться придется за то, что ты сделала!

– А чего я сделала-то? – пожала плечами Губанова.

– А ты не знаешь, что? Ты за что деньги получала? Не помнишь? За это отвечать придется! Ты думаешь, это не вскроется никогда? Все вскроется!

Антонина широко и испуганно распахнула глаза.

– Погоди, погоди, – торопливо заговорила она. – Так теперь-то какой резон об этом говорить? Дело сделано, пацана нет, а деньги… Ну и что ж, что получила! Главное, что получила, уж теперь они у меня точно никуда не денутся. А что с пацаном так вышло, так это… Какая разница теперь, как именно? Его же нет! А деньги есть!

Анатолий хлопал глазами, пытаясь понять, что в тираде его сожительницы имеет смысл, а что нет. А та, воодушевившись, продолжала отчаянно себя защищать:

– И не я это все затеяла! Мне заплатили – я честно собиралась помочь. Что тут такого? Я ни в чем таком нехорошем не замешана. Это они пускай между собой теперь разбираются, а мое дело сторона!

И все-таки она боялась. Поднявшись с дивана, женщина шагнула к буфету и принялась шарить по полкам. Все попадавшиеся ей бутылки, пузырьки и банки были пусты. Антонину охватило отчаяние. Она в растерянности оглянулась на своего сожителя. Анатолий же, обрадованный ее замешательством, принялся подливать масла в огонь:

– До суда дойдет – и тебя вызовут как миленькую! И не как свидетельницу! А как сообщницу! Ты мне поверь, я эти дела хорошо знаю! А там, думаешь, они тебя покрывать станут?! Ха! Нужна ты им! Сдадут со всеми потрохами! Кто ты такая? Так, никто! А они? У них деньги, а значит, все! К тому же репутацию твою все знают. Козлом отпущения быстренько тебя оформят и отправят в женскую колонию, а то и на зону! Прокурор с адвокатом денежки получат и между собой договорятся, судье тоже только на лапу давай! Не знаешь, что ли, как эти дела делаются? К тому же и алиби у тебя нет! А эта… през… презупция невиновности – это для детей все!

Анатолий, не бог весть насколько сведущий в юриспруденции, вконец загнал своими терминами в угол Антонину. При этом он наступал на нее, пока вплотную не прижал к буфету. Там он крепко сжал женщину за плечи и зашептал:

– Тоня, дай сейчас! Дай денег, как человека прошу! У самого душа болит – думаешь, я за тебя не переживаю? Сколько ты намаялась? Э-э-эх!

В голосе Анатолия послышались слезливые интонации. Антонина от его жалостливого тона сама расчувствовалась и пустила слезу.

– Ой, судьба моя грешная-а-а! И что же мне теперь делать?

– А я тебе помогу, – неожиданно спокойным голосом заявил Анатолий.

– Как это? – удивленно подняла на него покрасневшие глаза Антонина.

– А вот так. Вот давай выпьем, чтобы голова яснее работала, и я тебе скажу. Я кое-чего придумал, чтобы твой урод таким гоголем не ходил! Мы с него спесь-то собьем! И с остальными разберемся!

Антонина задумалась.

– И то верно, – сказала она наконец со вздохом, слезая с дивана. – Сегодня выпить не грех. Посидим, поговорим по душам. Пойди купи… И это… Закусить чем-нибудь и правда надо.

Она подошла к серванту, загородив его своим телом, достала откуда-то тщательно свернутую сотенную бумажку и протянула Анатолию. Тот, быстро повеселев, нахлобучил шапку и куртку.

– Я сейчас, один момент, – сказал он, выбегая из дома.

– Давай, – вяло отозвалась Антонина.

Она посидела еще на диване, подперев рукой щеку, погоревала о своей тяжелой бабьей доле, а потом и сама не заметила, как задремала…

* * *

Вначале я дозвонилась по мобильному до Володи Кирьянова, который, естественно, сразу же меня узнал.

– Володя, привет. Вот по какому вопросу беспокою – слышал что-нибудь про смерть мальчика в детском доме?

– Слышал, конечно, – откликнулся Кирьянов. – Да во всех отделах, наверное, слышали – дело-то неординарное. Только там вроде ясно уже все. Преступник чистосердечное признание написал. Или ты в адвокаты переквалифицировалась, вспомнила, что юрист по образованию?

– Я об этом вообще-то никогда и не забывала, – парировала я. – Но пока мне и нынешней работы хватает. Я-то думала, что хоть в морозы дома отсижусь, да вот видишь – преступникам тихо-мирно не сидится.

– Дома сидеть тоже несладко, – продолжил беседу Кирьянов, которому, очевидно, в этот день было скучно на работе. – У меня вот, например, холод собачий. Представляешь, отопление на целую неделю отключали. Спали с женой в куртках, детей к бабушке отправили… На работе хоть обогреватель работает. Я даже и ночевать хотел здесь оставаться, да жену было жалко одну в квартире бросать. Хотел даже внутренний обогреватель включить, но, увы, при моей работе нельзя…

– Киря, я по мобильному звоню, – прикинулась я экономной девушкой, хотя мне просто хотелось услышать, к кому лучше обратиться по делу Губанова.

– Понял, – засмеялся Кирьянов. – Вообще-то этим делом ребята Мельникова занимаются. К нему обратись, там и получишь подробности.

– Спасибо, жене привет, – отключилась я.

С Андреем Мельниковым я была знакома не меньше, чем с Кирьяновым. И связывали меня с обоими прочные дружеско-деловые отношения. Был еще и любвеобильный Гарик Папазян, но с ним я не очень-то любила связываться: слишком уж откровенно и настойчиво он добивался моего женского расположения. А я девушка скромная, не люблю, знаете ли, подобные приставания. Так что Гарик всякий раз оставался с носом, по причине чего постоянно на меня гневался, но быстро остывал, как истинный горец. И я была рада, что сейчас мне не придется выслушивать бесконечные «Таня-джан, ты – мой пирожок с вишней, мой вареник». Если честно, очень хотелось завершить работу именно сегодня. Чтобы виновность Варвары Михайловны все-таки подтвердилась, как бы там она ни характеризовалась заведующей. Это мое желание было вызвано лишь неохотой заниматься расследованиями в столь суровые морозы. Хоть и потеплело чуточку, но все же не до такой степени, чтобы с утра до ночи колесить по городу, за кем-то, возможно, следить, кого-то, возможно, разыскивать. А вот с Андрюхой Мельниковым, я была уверена, мы быстро перетрем все детали.

После разговора с Кирьяновым я набрала номер мобильного Владислава Юрьевича Губанова. Однако он был отключен. И где его искать, я пока не представляла. Хотя и это может оказаться ненужным.

«Ничего-ничего, – успокаивала я себя, ведя машину, – вот сейчас побеседую с Мельниковым, и все станет ясно. Может, и Губанов этот мне не пригодится».

Прежде чем заехать в РОВД, я снова достала мешочек с костями, и вот что они мне выдали:

9+36+17 – «Страсть глупцов – поспешность: не видя помех, они действуют без оглядки».

Это могло означать, что я опрометчиво надеюсь на то, что дело завершится уже сегодня. Неужели все-таки Никишина невиновна и в смерти Сережи Губанова мне придется основательно покопаться?

Мельникова я нашла очень быстро, в его кабинете. Он сидел вдвоем с каким-то молодым сержантом, они пили чай. На столе лежал пакет с халвой и несколько бутербродов.

– Чаи гоняем в рабочее время? – улыбнувшись, спросила я, проходя в кабинет.

– А у меня перерыв, – невозмутимо отозвался Андрей. – Привет, Таня, усаживайся.

Я пододвинула свободный стул поближе к столу и присела. Мельников предложил чаю, я и не стала отказываться, так как успела не только замерзнуть, но и проголодаться. Чай был так себе, зато горячий, и я, не стесняясь, подцепила один из бутербродов. Когда с трапезой было поконечно, Мельников, вытерев рот, спросил:

– Какими судьбами?

– Мне сказали, ты делом Сережи Губанова занимаешься, мальчика, которого в детском доме задушили.

– Верно сказали, – кивнул Мельников. – Ну и что? Дело, считай, в суд можно передавать. У меня чистосердечное признание вон в столе лежит.

– Дай посмотреть, – попросила я.

Мельников пожал плечами и полез в стол. Сержант сослался на какие-то дела и покинул кабинет. Мельников протянул мне несколько листков, исписанных круглым почерком, похожим на детский:

«Я, Никишина Варвара Михайловна, 1975 года рождения, проживающая по адресу… заявляю, что десятого января 2006 года, находясь на дежурстве в детском доме, по неосторожности задушила своего воспитанника, Сергея Владиславовича Губанова, 1996 года рождения… не хотела причинить вреда… была уверена, что мальчик уснул… испугалась… утром сообщила, что мальчик мертв… признаю себя виновной…»

Я пробежала признание глазами. В принципе ничего нового, не считая одной фразы: «Утром сообщила, что мальчик мертв». Из этого следовало, что Варвара Михаловна сразу поняла, что ребенок умер. Могло ли это быть правдой? Возможно ли, чтобы она терпела до утра, да еще и спала на кушетке, как говорила Сокольникова?

– Ты сам с ней беседовал, видел ее?

– Видел, конечно.

– И как? Какое у тебя сложилось впечатление?

Мельников неопределенно повертел руками в воздухе.

– Типичная старая дева…

– Ну, не такая уж она и старая, – возразила я. – Ей всего двадцать девять, между прочим.

– Выглядит на все сорок, – заявил Мельников. – Похожа на заботливую наседку.

– И ты считаешь, что вот такая способна задушить воспитанника?

– Она же не нарочно, – пожал плечами Мельников. – Не собиралась она его душить. Убийство по неосторожности, думаю, ей впаяют. Года два-три дадут, вряд ли больше. Учитывая еще ее положительные характеристики с места работы.

– А я вот не совсем уверена в ее виновности, – призналась я. – Есть некоторые моменты, правда, довольно туманные, но вот они-то меня и смущают.

– Тебе что, делать нечего? – хмыкнул Мельников. – Чтобы человек брал на себя чужую вину в убийстве – я такого за время своей службы не припомню. Или ты хочешь время потянуть, чтобы побольше денег получить за лишние рабочие дни? – подмигнул он мне.

– Андрюша, по-моему, ты меня не первый день знаешь.

– Да шучу я, шучу, – успокаивающе поднял руки Мельников. – Только зря ты все это затеяла. Она виновата, кроме нее и некому.

– Кроме нее, было бы некому, если бы они с мальчиком вдвоем были в детском доме, да еще за железными замками.

– А ты что, думаешь, кто-то посторонний мог туда проникнуть? – прищурился Мельников. – Чтобы убить какого-то мальчика-сироту?

– Он не сирота, – напомнила я. – Милицию вообще-то вызвал его отец, если ты в курсе, который, кстати, собирался забрать его жить к себе. Довольно редко подобное случается, верно? И вот когда это уже должно было произойти, мальчик погибает. Ты считаешь это случайным совпадением?

– Не знаю, – буркнул Мельников, которому вовсе не хотелось копаться в подоплеке этого дела, а хотелось поскорее передать его в суд и получить очередную галочку на свой счет. Раскрытое неординарное убийство в январе – приятное начало года! И совесть, по идее, не должна была его мучить: чистосердечное-то признание – вот оно, на столе лежит.

– Его отец оставил вам свои координаты? – спросила я.

– Номер мобильного.

– У меня он тоже есть, но телефон отключен. Слушай, Андрей, мне очень желательна беседа с Никишиной. Просто жизненно необходима.

Мельников вздохнул.

– Ты посиди пока здесь, – проговорил он и вышел.

Пока Андрей отсутствовал, я, не желая успокаиваться, снова достала кости. На этот раз расклад был следующим:

12+18+27 – «Не время вербовать сторонников; лучше упрочьте ваши собственные позиции».

И это, по всей видимости, означало, что мне стоит сейчас не искать единомышленника в лице Андрея Мельникова, а продолжать анализировать и делать собственные выводы. Кости в очередной раз словно говорили мне, что ставить точку в этом деле и передавать его в суд еще очень рано.

Через некоторое время Мельников устроил мне возможность побеседовать с Варварой Михайловной Никишиной. При первом же взгляде на нее я отметила, что эта женщина и впрямь никак не выглядит на двадцать девять лет. Невысокого роста, с очень простым лицом, абсолютно без всякого макияжа. Курносый нос, небольшие серые глаза… Она не была полной, но фигура не производила впечатления стройности. Какая-то старомодная бесформенная одежда, прямые русые волосы собраны в хвост и перехвачены обыкновенной черной резинкой.

«А лицо у нее доброе, – отметила я про себя. – Да и миловидное, если присмотреться. Ей бы следить за собой получше, и выглядела бы вполне привлекательно. Что же это она себя так запустила?»

И тут же усмехнулась: если я брошу профессию частного детектива, без работы не останусь – переквалифицируюсь в визажисты.

Однако усмехаться было некогда: предстоял разговор с Никишиной, разговор серьезный, и он должен был дать мне ответ на главный вопрос – виновна Варвара Михайловна в смерти мальчика или нет.

Варвара Михайловна сидела на стуле и смотрела на меня равнодушным взглядом. Очевидно, она думала, что сейчас с ней будет проведен очередной допрос. Что ж, в какой-то мере это можно назвать и так, но только свои вопросы я буду задавать неофициально.