Гормон счастья

– Дима, ну что за выражения, – поспешно осадила моя тезка, его жена Юля.

– А, ну да... мр-р-рм-м... – Это, по всей видимости, господин Кульков промурлыкал что-то из своего музыкального творчества. – Спасибо, Юля, – это он адресовал уже не жене, а мне, причем тут же добавил: – С первыми же деньгами отдам.

Я фактически была уверена, что у него не будет ни первых, ни последних денег, а если что-то и будет, то пойдет на «богоугодные» дела, как он именовал пирушки с друзьями, которые только тогда и были друзьями, когда у господина Кулькова водились деньги. Но я продолжала благосклонно слушать его излияния.

– Вот, Юля, давно хотел у тебя спросить... Ты такая красивая женщина, обеспеченная, покладистая, вообще в высшей степени замечательная... при деньгах, наконец... и почему-то живешь в таком чудесном доме одна!

– Ты что, хочешь продать мне свою собаку? – иронично спросила я.

– Да не... продать? А ты что, купишь? Мы ее за семьде... за сто баксов купили. Она, правда, уже подросла. Могу по-соседски отдать за...

– Дима, ну что такое? – опять недовольно одернула его жена.

Наверно, ей стало стыдно за враля-мужа: собаку они купили не за семьдесят и уж тем более не за сто баксов. А за сумму, чуть большую тысячи рублей, о чем не далее как месяц назад распространялся сам господин Кульков.

Дмитрий покосился на благоверную и недовольно сменил тему.

– А, ну да. Я хотел сказать, что собака тут вовсе ни при чем. Просто мне кажется... – Кульков помолчал и после некоторой паузы выпалил: – Что тебе нужно выйти замуж.

Я улыбнулась.

– Вот ты о чем? Понятно. И что, у тебя есть конкретные предложения, в смысле кандидатуры?

– У меня-то нет, – при этих словах Кульков почему-то придал лицу значительное выражение и молодецки выкатил тощую грудь. – А вот у тебя самой разве не... Не подобрала? Ты же на такой работе, там мужиков...

– Дима!

Очередная ремарка супруги уже не могла поколебать жизненной линии несколько захмелевшего Дмитрия Евгеньевича: он твердо настроился наставить меня на путь истинный и не собирался отклоняться от своей миссии ни на йоту. И уж тем более разменивать ее, эту миссию, на всякие там перепалки с женой.

– Конечно, я понимаю, что у тебя на работе встречаются разнокалиберные индивидуумы под стать нашему обожаемому губернатору. Этакие бурдюки на ножках, краснощекие, пузатые, пыхтят и отдуваются... Как говорится, все щекасты-ы и носасты-ы – и поголовно педерасты-ы... – Кульков хмыкнул, и я подумала, что последняя фраза является цитатой из какого-то пасквильного стихотворного произведения. – Но я же видел, какие там еще встречаются. Или не там, а вообще... фигурально. Твои знакомые. Вот, например, не далее как позавчера я видел тебя с каким-то навороченным авантажным хлопцем. Вы выходили из ресторана «Барракуда». Такой беленький, под два метра...

Я улыбнулась, разговор забавлял меня. И я ответила Диме следующим замечательным образом:

– А, беленький, под два метра? Это питерский модельер, Лиманский. Не знаю, как там насчет щекастости и носастости, но на счет третьего знаю. Так что в мужья он мне явно не годится.

Кульков горестно всплеснул руками и едва не угодил по физиономии своей многострадальной жене:

– Ну надо же! А вот тот представительный мужчина, который как-то приезжал пару раз к тебе в гости на «Кадиллаке»? Такой... высокий и с родинкой на щеке. Он-то точно не педераст!

– А, этот... Поздно ты спохватился, Дима. Его застрелили в прошлом месяце в Красноярске. В командировку он туда ездил, и вот так случилось. Да и как-то не нравился он мне...

– Ой-е-о-о! – процедил Кульков. – Тяжела ты, шавка Мономаха... Стереомаха... да. Так, значит, у тебя никого и на примете нет? Ну нарочно не придумаешь! Такая роскошная женщина – и одна! Черт! Вот у меня есть одна знакомая, Катька Бурыгина... Так она мало что уже четвертый раз замужем, так ведь у двух мужей квартиры отжала и живет себе припеваючи. А четвертый муж – тот директор бани. Жирный, довольный. Не понимаю, как Катька мужиков затягивает, даром что сама тощая, кривоногая, подслеповатая, грудь где-то так минус второго размера. Да еще дурноватая она и готовить не умеет.

– Ты про Катьку лучше помолчал бы, – ядовито вставила жена Юля. – Не забыл, кто у нее первым муженьком-то был?

Кульков пошлепал губами и обиженно ответил:

– Ну и так что ж? Ошибка молодости. К тому же она не у меня квартиру отжала, у Витьки, второго мужа, и у этого, рыжего, который третий, а только машину. Всего-то «Запорожец» горбатый.

И Кульков довольно засмеялся коварным смехом...

* * *

Такая ерунда не вспомнилась бы мне никогда, не будь этой проклятой бессонницы. Во время бессонницы человек особенно беззащитен, будь он хоть трижды суперагент 007 и тому подобный сверхчеловек. Беззащитен... от самого себя.

А теперь матримониальные разговоры Димы всплыли в памяти потому, что я сама не раз задумывалась над коротким и отчаянным, как судорожный вздох утопающего, вопросом: а что же дальше? Тридцать лет – время, когда в жизни женщины уже должна появиться определенность. В моей жизни имелось все: деньги, престижная работа – даже две, если уж на то пошло! – шикарный дом плюс квартира в столице, и все прелести цивилизации, начиная от последней модели компьютера и кондиционера до джакузи и авто марки «Ягуар». И Интернет, и барокамеры с соляриями, и ночные клубы, и обширные знакомства. И перестрелки, и крутые повороты судьбы на грани и за гранью дозволенного. И друзья. Да и любовники бывали, не без этого. Не было только одного – той самой определенности.

Полушутливый-полусерьезный разговор с не совсем трезвым соседом дал свои всходы. Я подумала: а сколь долго может продолжаться то, чем я занимаюсь в данный момент? Ведь работа в суперзасекреченном Особом отделе ФСБ по борьбе с оргпреступностью – не сахар. Не в том смысле, что она тяжела и опасна, – это само собой разумеется. Как говорится, по определению. Самое печальное – то, что большинство сотрудников отдела из-за работы не видит никакой личной жизни. Включая шефа отдела, Андрея Леонидовича Сурова, который не только не имеет семьи, но даже никогда не был женат. Не было времени.

– Всю жизнь я безобразно опаздывал в личной жизни, – сказал он мне в одну из тех редких минут, когда общался со мной не как шеф с подчиненной, а скорее как отец с дочерью. – А теперь уже поздно наверстывать. Это все равно что оборвать ниточку и упустить бумажного змея, а потом пытаться поймать его руками прямо с земли.

– Андрей Леонидович, но ведь вы еще молодой и очень даже представительный мужчина... – запротестовала я.

Гром пригладил седые виски, нахмурился и только потом отрывисто ответил:

– Нет, Юля. Это уже не то. Теперь моя жизнь – работа, и только она.

Сейчас, лежа на спине и глядя в потолок, я впервые с такой безжалостной обнаженностью и ясностью осознала, что могу повторить судьбу моего босса. Нет, не то чтобы вокруг меня не было достойных мужчин. Они были, и более чем достаточно. И я сделана не из стали, а такая же живая, из плоти и крови, как любая русская женщина. Случались и хорошие знакомства, и мимолетные влюбленности, и романы, ничуть, впрочем, не помешавшие мне работать.

Но все это – как-то понарошку.

Чтобы возникло что-то серьезное – нужно обоюдное доверие. А какое может быть доверие, если с самого начала из-за рода моей деятельности придется постоянно изворачиваться и лгать, потому что ни в коем случае и никому не имею я права открывать своего истинного лица. Разве что только выйти замуж за своего коллегу... Но тогда работа подменит семью, а семья станет жалким придатком работы.

Я действительно часто чувствовала себя одинокой. Пример того же хрестоматийного Штирлица, казавшийся мне глупым, надуманным и неуместным, тем не менее был очень нагляден: четверть века провел он без семьи и без родных людей в чужой, враждебной, жестокой стране. Я же жила в своей стране, но те, с кем мне приходилось контактировать по роду занятий, были ничем не лучше германских нелюдей из СС: отморозки, изменники родины, продажные политики и финансисты, делающие свой бизнес на костях, слезах и крови. Мне приходилось вживаться в их среду, уподобляться, мимикрировать, выполняя очередное задание Грома. И мне начало казаться, что фрагменты чужой, сыгранной сущности намертво пристали ко мне, срослись со мной и теперь...

Впрочем, глупости все это! Начала сентиментальными раздумьями о своей горькой бабьей доле, а закончила совсем уж за упокой. Не-е-ет! Это провокаторша-бессонница делает меня безвольной и слабой и заставляет мазохистски углубляться в напластования собственных полубессознательных сомнений и страхов. К черту!

Я решительно поднялась с постели-»аэродрома» и, подойдя к бару, вынула оттуда бутылку коньяку. Сосед Дима Кульков советовал мне пропускать по сто пятьдесят граммов в случае, если не смогу долго уснуть. И, хотя я знала, что алкоголь скорее всего окажет на меня возбуждающее действие, решительно налила себе полный бокал и опрокинула в рот. Не так, как положено пить коньяк, то есть понемногу, смакуя, а чисто по-русски, так, как глушат водку.

Нет, все равно не спится. Я прошлась по спальне туда-обратно, а потом натянула джинсы, курточку и кроссовки на босу ногу и запрыгнула на подоконник. Выдохнула и сиганула из окна в сад, прямо со второго этажа... Мне не привыкать!

Пойду покатаюсь по окрестностям на моей любимой «Хонде». Мотоцикл спортивной модели, между прочим, а не какая-нибудь трескучая малолитражка. Может быть, скорость поспособствует умиротворению нервной системы?

Вот что делает бессонница даже со спецагентами...

* * *

Домой я вернулась под утро. Рассвет полз по дороге серыми хлопьями тающего полумрака, притихший и задремавший в росной траве ветер не имел сил рвануть свежий полог неподвижного воздуха. Рассвет полз, а вслед за рассветом вдоль дороги полз полусонный и растрепанный Дима Кульков. Он прогуливал пса Либерзона. Точнее, пес Либерзон прогуливал своего еще не проснувшегося и явно похмельного хозяина – он волок Диму по дороге, и Кульков с трудом удерживал дергающийся в руке поводок.

Я остановила мотоцикл возле него и весело спросила:

– Что, Дмитрий Евгеньич, тяжелая жизнь настала?

– Да вот с этой скотиной гулять приходится... – проворчал тот. – А у меня вчера, как назло, у одного знакомого день рождения был.

– У которого? У Гены? Так у него ж на прошлой неделе был!

Кульков выпрямился и сделал обиженное лицо: дескать, ты что, за алкоголика меня считаешь, что ли? Потом поскреб в нечесаной курчавой голове и ответил с расстановочкой:

– Ну и что ж, что на прошлой неделе? У его матери тяжелые роды были, когда она Гену рожала. Вот мы и почтили ее... труды. Вот так.

Я захохотала и махнула на Диму рукой.

– А у тебя сегодня выходной, да? – спросил он. – Приходи к нам часа в три. У Юлькиного брата день рождения. Правда, она отмечать не хочет, а сам брат где-то в Калининграде живет. Но день рожденья, как говорится, праздник детства, и, что самое существенное, – никуда от него не деться!

– Это понятно, – сказала я. – Ну, быть может, загляну.

– Заглядывай, – откликнулся он. – Можешь приходить не одна, а с кем-нибудь. Мужеского полу. Ага. А то одной ходить по гостям – это не дело.

– До скорого, Димитрий Евгеньич, – вяло отозвалась я, никак не реагируя на инструктаж Кулькова.

Придя домой, я тут же почувствовала необоримую сонливость. После свежести утра теплый, неподвижный воздух в моем доме подействовал как снотворное. Я даже не стала подниматься в спальню, а упала на диванчик в холле и провалилась в приятно засасывающий, утомленно-сладкий сон.

Проснулась я от трелей телефона. Аппарат стоял неподалеку от меня, на низком стеклянном столике, и потому исходящие от него назойливые звуки били прямо в уши.

Я потянулась, не открывая глаза, перевернулась на спину и, закинув руку за голову, попыталась нашарить проклятый телефон. Видимо, дремота крепко цеплялась за меня и не желала уходить, потому что трубка упорно не находилась. Пришлось открывать глаза и подниматься.

Проделав эту мучительную операцию, я тут же наткнулась взглядом на экран электронных часов. На нем стояло: 13:48. Ого, наверняка это названивает Кульков, который обычно начинает семейные торжества на час или на полтора раньше оговоренного срока. Видимо, опять, как говорится, не вынесла душа поэта.

Я дотянулась наконец до трубки и произнесла:

– Да, слушаю.

– Юлия Сергеевна?

– Да.

– Юля, я понимаю, что сегодня воскресенье и вы вправе отдыхать, но все же я хотел бы просить вас немедленно приехать в администрацию. Срочно.

Вся дремота немедленно слетела с меня, как одуванчиковый пух под порывом ветра. Еще бы – звонил лично губернатор Тарасовской области. За год, истекший со времени приобретения мною нового статуса, такое случалось раза два или три, но никогда еще у губернатора не было подобного голоса и выражений: «срочно», «немедленно»... и вообще.

Судя по всему, я была нужна губернатору не как юрисконсульт Юлия Сергеевна Максимова, а скорее как спецагент Особого отдела ФСБ Багира.

– Да, я все поняла. Выезжаю, – четко ответила я и положила трубку.

Что-то явно случилось, и случилось что-то серьезное, если губернатор без согласования с Громом вызывал меня в администрацию. Может, имеет смысл позвонить Андрею Леонидовичу в Москву? Нет, не стоит. Гром не приветствовал, когда ему звонили без определенной цели. Да и что я скажу ему сейчас? Что мне позвонил губернатор, по-видимому, чем-то обеспокоенный?

Я еще раз глянула на часы и направилась в глубь дома – переодеваться и приводить себя в порядок.

Глава 2

Я остановила свой «Ягуар» у высоченной бронзовой ограды, увенчанной фигурными навершиями с остриями в виде наконечников стрел. Молчаливый верзила ткнулся в мое удостоверение личного юрисконсульта губернатора и распахнул створку ворот, давая проезд в просторный двор здания областной администрации, в котором стояли дорогие иномарки с разнокалиберными маячками и важными правительственными номерами.

В коридоре меня встретил один из руководителей службы безопасности губернатора, Олег Иванович Коростылев, и, поздоровавшись, сказал:

– Он ждет вас в вашем кабинете.

– Губернатор?

– Да. Он специально перешел туда, потому что в его собственном рабочем кабинете телефон трезвонит каждые тридцать секунд, а это его сильно раздражает.

– А что такое случилось, Олег Иванович?

– Не знаю. Он сам вам все скажет. По всей видимости, ему срочно нужен разговор с глазу на глаз.

– Это я и сама понимаю.

– А ничего больше я и сказать-то не могу. Только одно: на нем лица нет. Мрачный, как туча.

Губернатор, в самом деле до чрезвычайности мрачный, сидел за моим рабочим столом. И как он только там угнездился, ведь пространство между креслом и крышкой стола рассчитано на мою стройную фигуру и тонкую талию, а не на его столь монументальный корпус, что о талии нельзя было помыслить даже в теории.

– Добрый день, Дмитрий Филиппович, – произнесла я.

Он вскинул на меня глаза. Не услышал, как я вошла. Оно и понятно – за годы работы в спецслужбах я научилась почти все делать совершенно бесшумно. И уж, во всяком случае, ходить и открывать дверь.

– Юля? Заходите, – произнес он. – А я вот переселился в ваш кабинет. Ничего?

И, не дожидаясь ответа на свой вопрос, в общем-то носивший риторический характер, губернатор продолжил в том же духе:

– Думаю, что, побеспокоив вас, нарушил какие-то ваши планы, так?

Эта преувеличенная вежливость со стороны человека, который в обращении с подчиненными отличался напористостью и прямолинейностью, порой доходящими до агрессии, откровенно не понравилась мне. Не потому, что я не симпатизировала первому лицу губернии – в своем роде он даже нравился мне, – а просто потому, что Дмитрий Филиппович вел себя не так, как всегда, и причина такой резкой смены манеры поведения должна быть очень серьезна.

– Какое это имеет значение? – ответила я. – В конце концов, планами можно и пренебречь. Вы ведь тоже говорили, что в воскресенье работать не любите.

– Ну да, – произнес он задумчиво, – ладно, – и тут же перешел на более деловой тон: – Вы еще ничего не слышали?

– А что я должна была слышать?

Он склонил массивную лобастую голову направо и, чуть прищурившись, проговорил:

– Я о Войнаровском. Не слышали?

– О Войнаровском? А что такое с Войнаровским?

– Он убит вчера вечером в своем загородном доме. Кроме него, убиты двое его охранников, а третий находится в больнице в тяжелом состоянии. На даче Войнаровского было еще несколько человек, но все они ничего не видели и не слышали. Кроме двух девушек, которые утверждают, что видели некоего мужчину в кепке. Точнее – в бейсболке. Впрочем, доверять словам этих девушек особо не стоит, как сказал мне Платонов.

Генерал-майор Юрий Леонардович Платонов был руководителем Тарасовского управления ФСБ и членом Совета безопасности области. Он один в Тарасове, помимо губернатора области, знал, что я – вовсе не юрисконсульт, а глубоко законспирированный агент госбезопасности.

Я помолчала в задумчивости. Конечно, убит директор одного из крупнейших предприятий области, но чтобы дело попало на заметку лично губернатору и чтобы он так из-за этого трясся... Тут пока что мне не все ясно.

– Войнаровский застрелен?

– В том-то и дело, что нет. У него в шее огромная рваная рана, а чем ее нанесли – непонятно. Один охранник лежал просто... М-м-м... а-а, черт побери! – губернатор снял трубку и приказал: – Платонова ко мне в кабинет... То есть не ко мне, а в восемнадцатый кабинет. Да, в кабинет юрисконсульта. Поживее там!

Губернатор повернулся ко мне и проговорил:

– В общем, положение прескверное. Я сам до конца не понял, чем все это грозит и мне, и вам, и всем нам. Какая-то гнида совершенно мастерски подставила меня. И ведь знали, куда больнее ударить! А я так рассчитывал, что не придется перекраивать бюджет области...

Все эти слова пока что были непонятны мне, а Дмитрий Филиппович, судя по всему, и не спешил вводить меня в курс дела, предпочитая дождаться прибытия Платонова.

Тот не заставил себя долго ждать. Судя по тому, что генерал пришел буквально через пять минут после вызова, он явно находился где-то поблизости, в здании администрации.

Платонов был высокий, подтянутый, сухощавый мужчина средних лет. Несмотря на то, что по его лицу пролегло много глубоких морщин, глаза глубоко запали, тонкие губы были сурово и чуть брезгливо поджаты, так что ему куда больше пошел бы капюшон аскетичного монаха-инквизитора, а не фуражка генерала госбезопасности, несмотря на все это, выглядел он довольно молодо. Свою роль играло и то, что в волосах Платонова не было и намека на седину.

Он сухо кивнул только мне. С губернатором, по всей видимости, Платонов сегодня уже виделся.

– Ну что там нового, Юрий Леонардович? – спросил губернатор, бросив на главу госбезопасности области пристальный взгляд из-под полуопущенных век и колыхнув расплывшимся подбородком.

Да, кажется, Дмитрия Филипповича действительно проняло это убийство, хотя никаких нежных чувств к Войнаровскому он никогда не питал и, напротив, часто говорил о нем раздраженно и вызывающим тоном. А недавно и вовсе заявил, выступая в телевизионной программе, что собирается плотно заняться Войнаровским и его комбинатом и разобраться, откуда у Александра Емельяновича появились в обороте такие деньги.

– Пока ничего. Игорь Дмитриевич сказал, что знать не знает, откуда у него этот пистолет, что он его первый раз видит и вообще ничего не понимает.

Как мне показалось, в глубоко посаженных глазах генерала при последних словах промелькнула мрачная усмешка.

– Еще бы! – с трудом пробурчал губернатор и попытался было подняться из-за стола, но не смог. Он запыхтел, обмахнул платочком потное красное лицо, а потом выговорил в сердцах: – Вот сыночка-то я выродил, а? Что он вообще понимать может, если у него весь последний месяц шарики за ролики заходят?

Вот это я понять могла: ходили слухи, что сын губернатора – а речь шла именно о нем – плотно подсел на кокаин и крэк и давно уже психически неадекватен. Слухи слухами, но я проверяла – для себя, чтобы, что называется, быть в курсе, – и выяснила: в этих слухах немало истинного.

– Экспертиза подтвердила, что пистолет-пулемет «узи», обнаруженный в одной из комнат дачи Игоря Дмитриевича, оформлен на имя Афонина Василия Викторовича, охранника Войнаровского. Афонин был убит вчера вечером, – Платонов выразительно посмотрел на меня, и я поняла, что информация об убитом Афонине адресовалась именно мне. – Из этого пистолета-пулемета застрелен Николай Кравцов, еще один охранник Войнаровского.

И Платонов, посмотрев на губернатора, присел на диванчик и начал четко, сухо излагать то, что произошло прошлым вечером в загородном доме Войнаровского и имело продолжение ночью и утром.

* * *

Игорь, сын тарасовского губернатора, был личностью скандальной и широко известной даже в Москве. К тому располагала биография. Игорь работал в спецслужбах, кажется, в спецназе ГРУ, потом уволился по состоянию здоровья в звании капитана. Пытался жить на широкую ногу в Москве, организовал свое охранное агентство, купил ресторан, завел обширные знакомства не только благодаря папе, который тогда был вторым секретарем Тарасовского обкома, но и по причине собственной общительности и того качества характера, которое в народе живописалось грубоватой, но исчерпывающей поговоркой: «без мыла в задницу влезет».

Потом предприятие Игоря вылетело в трубу, и не в последнюю очередь вследствие его собственной безалаберности и широкой натуры. К тому же у Игоря Дмитриевича обнаружилась склонность к употреблению наркотиков, которая отнюдь не мешала его другой, старой привязанности – к алкоголю.

После полного провала «московского отделения концессии», как сказал бы незабвенный Остап Бендер, Игорь вернулся в Тарасов под крыло родимого батюшки, который к тому времени успел стать губернатором и теперь процветал и старательно наращивал финансовые активы и пласты подкожного жира. Здесь дела сыночка пошли лучше: Игорь стал одним из учредителей строительной конторы с пышным и претенциозным наименованием «Ренессанс-98». Цифры в названии – это, понятное дело, год основания предприятия.

Игорь и тут разорился бы и потянул на дно своих компаньонов, если бы не могучая рука Дмитрия Филипповича, цепко державшая непутевого отпрыска за шкирку и не дававшая ему окончательно опуститься на социальное дно.

Деятельность Игоря в «Ренессансе» вскоре свелась к тому, что он получал там зарплату, появляясь в офисе приблизительно раза два в месяц. Его компаньоны терпели «цесаревича», потому как имели устойчивые льготы в налогообложении и прерогативы в получении строительных заказов. Проще говоря, налогов они не платили вовсе, зато их хорошо прикармливали из областной казны за то, что они возводили пропилеи для государственных мужей и отделывали квартирки их женам и любовницам. А также в свободное от основной работы время строили очередную элитную сауну или спорткомплекс.

И вот этот Игорь Дмитриевич, милейший человек и замечательный гражданин, пьянствовал в вечер убийства Войнаровского на своей даче в элитном поселке Гусево-2. Нет надобности говорить, что не так далеко от пропилеев губернаторского отпрыска располагался дом Александра Емельяновича Войнаровского, гендиректора «Диаманта-DB».

Игорь Дмитриевич был известен своей любовью к упомянутому директору. Это выражалось тем, что не реже чем раз в неделю Игорь Дмитриевич на очередной пьянке во всеуслышание обещал собственноручно «распороть жирррное брюхо этого плешивого козла Вой-на... вввойна...наро... в общем, па-анятно».

Все в самом деле было понятно. В том числе и газетчикам, которые считали своим долгом публиковать скандальные откровения Игоря Дмитриевича на первых и последних, наиболее читаемых, полосах областных газет. И сопровождать их замечательными комментариями типа: «Конечно, сын губернатора чисто теоретически может реализовать свои угрозы. Ведь не секрет, что он служил в спецчастях внешней разведки и воевал в ряде „горячих точек“. Так что чисто теоретически Игорь Дмитриевич вполне в состоянии справиться и с Войнаровским, и с парой охранников последнего...»

Красноречие газетчиков пару раз приводило к неприятностям.

Так, не далее как на позапрошлой неделе Игорь заявился в редакцию газеты «Столица Поволжья» с бейсбольной битой и собственноручно разбил в ошметки компьютер руководителя отдела информации, откуда, по его мнению, и исходили все возмутительные инсинуации и клеветнические наветы злопыхателей. Не удовлетворившись содеянным, он обложил матом весь отдел, разбил нос секретарю, а потом зашел в помещение компьютерной верстки, где отмечали день рождения одного из работников, схватил со стола недопитую бутылку водки, показательно выпил ее из горлышка, разбил об стену и был таков.