скачать книгу бесплатно
– Аня, Аня! Как же ты выросла, дочка! Но я тебя все равно сразу, сразу же узнала!
Она говорила громким страстным шепотом и впивалась в Анино лицо своими огромными, сильно приподнятыми к вискам глазами, так странно похожими на Анины. Глаза у нее были тоже темные, под стать одежде. И на дне их разгорался черный сухой огонь.
Аня чуть было не вскрикнула, но сдержалась и, вместо того чтобы завизжать на весь двор, как резаный поросенок, попробовала резко высвободиться. Перстни, которыми были унизаны руки страшной черной женщины, царапали ее щеки.
– Постой, погоди! – Отпустив ее голову, женщина взяла Аню за плечи, присев перед ней на корточки. – Я напугала тебя, напугала, да? Прости. Девочка, дочка, ты меня не бойся. Ты знаешь, кто я? Знаешь? Знаешь?!
От этого вопроса, повторенного трижды и произнесенного глухим свистящим шепотом, Ане стало еще больше не по себе. Она зажмурилась и открыла рот, готовясь все-таки закричать.
– Не бойся, не бойся! Анечка, дочка, я сейчас уйду. Я посмотрю на тебя – и уйду, ты меня не бойся. Я…
Внезапно она перестала шептать и, схватив Аню за руки, стала жарко осыпать эти руки, плечи, шею, лицо девочки частыми поцелуями. Аня делала попытки вырваться, но женщина придерживала ее за руки и целовала, целовала, а потом и вовсе замерла, низко-низко наклонив голову и прижав к своему лицу Анины ладошки, которые так и не выпустили пустую хозяйственную сумку.
В этой позе она стояла не менее десяти минут. Потом женщина вновь подняла голову, и Аня увидела, что она плачет.
– Прости… прости меня, девочка. Я сейчас уйду. Боже мой, боже мой… какая большая…
Она легко поднялась, машинально оправила на себе блузку, прическу из длинных, жгуче-черных волос, нервно поправила перстни, провела пальцами под веками, стирая остатки слез. От ее былого волнения, казалось, не осталось и следа – разве только этот сухой огонь в больших глазах со странным разрезом, так похожих на Анькины.
– Кто вы? – наконец решилась спросить девочка.
– Что? Кто я? Кто я… А ты знаешь, пожалуй, уже и никто, – ответила та, нервно засмеявшись. – Никто! Пока никто. Но скоро мы будем с тобой вместе, мы опять будем вместе… Совсем скоро. Ты скучала по мне? Скучала?
– Нет! Не скучала, совсем! Я вас в первый раз вижу! Я не знаю, кто вы!
– Да-да, – шептала женщина, пребывая все в том же лихорадочном состоянии. – Ты не можешь меня узнать, не можешь меня любить, ничего этого пока нельзя, я знаю… Но совсем скоро все изменится. Ах как скоро! Я пока не могу тебе больше сказать… да, пожалуй, пока и не нужно…
С трудом оторвав горящий взгляд от замершей девочки, женщина принялась лихорадочно шарить у себя в сумке. Сумка была большая, тоже черная и болталась у незнакомки на плече.
– Вот, – на свет появился вчетверо сложенный листок в клеточку, совершенно такой же, какие были в Анькиных тетрадках по ненавистной ей математике. – Девочка, это нужно передать папе… твоему папе… Сегодня же. Ведь ты сделаешь это для меня? Правда? Ты передашь?
Аня отступила на шаг.
– А что это?
– Ах, ничего особенного. Не бойся, что же ты испугалась? Это записка, просто записка… Вы же в школе пишете друг другу записки? Вот и я тоже написала, для твоего папы. Привет от старой знакомой. Так ты передашь?
Аня пожала плечами и кивнула – против своей воли. Она отчего-то чувствовала, что не должна принимать ничего от этой женщины, но у нее не хватило смелости отказаться, тем более что та снова схватила ее за руку:
– Ты не обманешь меня? Ты точно передашь?
Записка как-то сама собой вползла в Анину ладонь.
Забыв о магазине, о поручении Елены Вадимовны и даже своем дне рождения, девочка наконец оторвалась от этой страшной женщины и опрометью бросилась назад, домой, ничего не сказав незнакомке и ни разу на нее не оглянувшись…
* * *
– Что с тобой? А где хлеб, молоко? Что с тобой, Аня? Где ты так долго пропадала?
Елена Вадимовна, с выпачканными в муке руками, в фартуке и косынке, покрывающей высокую прическу, встретила ее у порога и сразу же забросала вопросами.
Ане было почему-то стыдно рассказывать о встрече с той женщиной, хотя она и не чувствовала за собой никакой вины. Поэтому она поступила просто: не отвечая ничего Елене Вадимовне, не раздеваясь и не разуваясь, она прошла через коридор в кухню, где папа трудился, отделывая отбивные, и положила перед ним записку – прямо рядом с грудой сырого мяса.
– Что это? – удивился он.
Елена Вадимовна молча стояла в дверях.
– Чудеса в решете, – сказал Юрий Адамович и, поскольку Аня ничего не ответила на его вопрос, вытер руки о переброшенное через плечо полотенце и взялся за записку.
Едва пробежав глазами первые строчки, Анин отец побелел как полотно. На лбу его выступили крупные бисеринки пота, такими же каплями покрылись и ранние залысины у висков. По-прежнему стоя у порога, Елена Вадимовна смотрела на него, ничего не спрашивала и ничего не говорила.
– Где ты это взяла? – спросил он изменившимся голосом.
– Там. – Анька махнула рукой в сторону окна.
– Где – там?
– Во дворе. Там какая-то тетя… странная. Она меня целовала, – вспомнив об этом, девочка зябко повела плечами.
– Лена… Аня… девочки… я сейчас приду. Я ненадолго.
– У нас скоро гости, – напомнила Елена Вадимовна.
– Да, конечно. Я ненадолго.
Было видно, что Анин отец очень торопится выйти из квартиры, но все же он вернулся из коридора, чтобы сменить домашнюю рубашку на одну из тех, нарядных, которые, выглаженные Еленой Вадимовной, ровными рядами висели в платяном шкафу.
И еще он заглянул в ванную, чтобы охладить свое разгоряченное лицо под струей ледяной воды. В приоткрытую дверь Анька видела, как широкие ладони, плеснув воду, на несколько секунд задержались на лице, закрывая глаза и щеки.
Они у отца дрожали, эти руки.
Потом он ушел, негромко хлопнув дверью, а Аня, переведя взгляд на Елену, увидела, что та смотрит на нее такими же расширенными, ничего не понимающими глазами.
* * *
Отец вернулся примерно через час, и все время, пока собирались гости, пока они сидели за столом, угощались, пили, поздравляли Аньку, его почти нельзя было узнать. Он был какой-то потерянный, задумчивый и, казалось, с трудом постигал, что вокруг него происходит.
Когда его просили передать соль или хлеб, он вздрагивал, поднимал глаза от своей пустой тарелки и непонимающе смотрел на собеседника. Над ним подшучивали, одергивали. Юрий Адамович улыбался жалкой, вымученной улыбкой и снова постепенно погружался то ли в задумчивость, то ли в оцепенение.
Гости разошлись, оставив Аньке целый ворох подарков.
Родители домывали в кухне посуду, а девочка, розовая после душа, переодевшись в пижаму, забралась к себе в кровать вместе с дареными книжками, футболками, модным DVD-плеером. Последняя вещь вызвала у нее особенное восхищение: плеер имел функцию диктофона, и девочка, повертев его в руках так и эдак, решила, что непременно должна сейчас же записать чьи-нибудь голоса.
Соскользнув с кровати, Анька прокралась к плотно прикрытой двери кухни и, стараясь не дышать, просунула плеер-диктофон в щель под дверью. Она не то чтобы сильно хотела узнать, о чем там секретничают ее родители, а просто было интересно, как работает машинка.
Машинка, как оказалось, работала превосходно. Когда, стараясь ступать как можно тише, Анька вернулась к себе в комнату и, закрывшись одеялом с головой, прослушала запись – все мигом перестало представлять для нее интерес: и прошедший день рождения, и подарки, и мысли о том, как уговорить завтра Елену Вадимовну сходить в зоопарк посмотреть на розового фламинго…
– …это ее родная мать! Гульнара чуть с ума не сошла, когда увидела Аньку. Восемь лет не видеть родную дочь и даже ничего не слышать о ней, не знать… Елена, ты просто не можешь себе это представить! Это ужас для женщины, – услышала Анька возникший из динамика рвущийся отцовский голос.
– Да, конечно. Этого я себе не представляю. Но зато представляю другое: что такое девять лет воспитывать ребенка, опекать его, заботиться… а главное… любить его! Вот это, Юра, я очень хорошо себе представляю.
– Неужели тебе не жалко ее?
– Кого? Аню? Или эту… прости, как, ты сказал, ее зовут?
– Гульнару.
– Ее – нет.
– Но она – мать…
– Это я – мать!
– Она родная мать…
– Спасибо, что напомнил, – голос Елены Вадимовны сразу стал суше и как-то отстраненнее. – Всегда я не любила истертых фраз, но знаешь, нельзя не вспомнить: не та мать, которая родила…
– Да-да… И я, и Анька тебе очень благодарны, поверь… но…
– Благодарны?!
– То есть я не то хотел сказать, нет, конечно, не то… мысли путаются… Лена, я… Я не хочу сейчас обсуждать, кто рожал и кто воспитывал Аньку. Так получилось, что нас сейчас около нее трое и она всем нам дочь… Я… у меня сейчас голова лопнет, честное слово…
– А ты выпей воды и иди спать. – Анька впервые слышала, чтобы мама говорила с такой жесткой насмешкой. – Если хочешь, мы поговорим об этом завтра, хотя я лично не вижу, о чем нам говорить. Просто не вижу темы. Ты хочешь устроить им свидание? Так или нет?
– Если ты позволишь…
– Только в моем присутствии.
– Хорошо, пусть так.
– И потом она уйдет. Навсегда!
– Лена, пойми, ей некуда идти…
– Пусть уходит туда, откуда пришла.
– Это значит – на верную смерть, Лена.
– Ты преувеличиваешь.
– Нисколько. Ты не знаешь нравы этих людей… Эти дикие, варварские обычаи… сбегая из дома мужа, Гульнара опозорила его семью и семью своих родителей… Ее обязательно убьют – не муж, так братья… Там…
– Оставь, мне это неинтересно.
Ох, как хорошо работал диктофон! Несмотря на то что оба родителя замолчали, Аня отчетливо слышала тяжелое дыхание отца и легкое позвякивание посуды – Елена Вадимовна ставила вымытые тарелки на сушилку.
– Юра, пойми… – Мама первая прервала молчание. – Я столько лет хранила и оберегала нашу семью… Я так старалась стать вам обоим – тебе и Ане – родной и необходимой…
– Леночка, ты нам родная и необходимая!
– …что ты и представить себе не можешь, как мне тяжело слышать такое: у Ани объявилась мать… Господи, да это же дикость какая-то – у моей дочери объявилась мать! Ладно, это я еще могу как-то понять. Чего не бывает в жизни! Но вот то, что она хочет жить вместе с нами, одной семьей…
– И такое тоже бывает в жизни, Леночка!
– Но не в моей семье. И никогда не будет.
– Ох как ты жестока!
– Я жестока? Я?!
Хотя родители говорили вполголоса, казалось, они почти кричали, перебивая друг друга. Потом снова наступила тишина. И после паузы, уже не наполненной никакими звуками, Анька услышала усталый голос Елены Вадимовны, поставивший точку в этом трудном для них разговоре:
– Хорошо, Юра. Я, наверное, в чем-то виновата перед тобой, если в такую минуту ты думаешь о той женщине больше, чем обо мне. Но сегодня мы оба устали. Давай примем окончательное решение завтра.
Юрий Адамович что-то забормотал в ответ, потом в диктофоне послышался шорох – это Анька вытаскивала из дверной щели свой диктофон – и все стихло…
Из этого разговора Анька не поняла и половины. Ясно, что речь шла о женщине, которая так жарко обнимала и целовала ее, Аньку, в нескольких метрах от дома, а потом попросила передать папе записку. И что, получается, эта странная женщина – ее мать? Значит, она не погибла в горах Кавказа, как рассказывал ей отец? Но тогда… если она мать… почему все эти годы она не жила вместе с ними?
Аня была достаточно взрослой девочкой, чтобы понимать разницу между родной и неродной матерью. Но точно так же у нее хватало ума понять, что мама у нее может быть только одна – Елена Вадимовна. Все остальные женщины, даже если допустить, что они умнее и красивее ее мамы (хотя такого, конечно, не могло быть), не годились ей даже в подметки.
Она вспомнила ту черную женищну, ее горячие ладони, горящие глаза, так похожие на Анькны… «Мама, мама», – попробовала она сказать это той, черной женщине. И тут же зажала рот ладошкой: получилось, что она хоть и на секунду, но предала Елену Вадимовну. Все равно что оттолкнула ее!
– Нет, нет! Ерунда! Ничего этого не будет! – твердо сказала она, глядя в потолок немигающим глазами.
Чего «этого»? Анька не знала. Но она чувствовала, что помимо ее воли вокруг нее сгущается что-то страшное. И разорвать это страшное так же трудно, как ей, маленькой Аньке, в одиночку защитить свою семью от какого-то большого горя…
* * *
А утром – вот уж чего Анька не ожидала! – за кухонным столом, накрытым к завтраку с какой-то подчеркнутой аккуратностью, сидела «эта». Высокая, неприятно-напряженная, во всем черном. Смуглой рукой она подносила ко рту чашку с чаем, но рука дрожала, и женщина, не отпив ни глотка, снова поспешно ставила ее на стол.
– Знакомься, доченька, – не своим, каким-то деревянным голосом сказал папа. – Это… это… это твоя…
– Юра! – предостерегающе сказала Елена Вадимовна.
– Но, Лена…
– Кто вы? – спросил Анька, глядя на незнакомку.
– Я… я… Меня зовут Гульнара Сабитовна, – сказала та, запинаясь.
– Ну и что?
– Аня! – вскрикнула Елена Вадимовна.
– Девочки! Девочки, не ссорьтесь, – отец решил, что разговором все-таки должен рулить мужчина. – Мы же хотели пить чай. Тихо-мирно. А обсудим все потом. Когда останемся одни.
– Когда это вы останетесь одни? – хмуро спросила Анька.
