Я, Хобо. Времена смерти

Судя по всему, Кигориу начала работы по развёртыванию операции «Первый Форт». С известной долей приблизительности поддавалось оценке, что работы были по каким-то причинам прерваны около полутора лет назад – то есть на середине… Это было страшно, более того, это, с гораздо большей вероятностью, было почти смертельно, ибо заднего хода у «Сердечника» не было.

– Н-да, – сказал соператор Лен-Макаб. – Как бы с Мартой не было бы крайнего худа…

– Не каркай, – сказал Мьюком. – Рано.

– Рано? Не поздно?

– Не каркай! – сказал Шкаб.

– Объект у Тройки уходит в тень и за горизонт, – сказал слева, из-за толпящихся, оптик-два Пиранд с своего поста. – Восемьдесят пять минут ночных.

– Принял, пометил, – откликнулся штурман-два Мучась.

В рубке воцарилось молчание. Никому нечего было сказать.

– Есть охота, вот что, – сказал Шкаб.

– Фак перефольнофаффя? – спросил Пол Мьюком.

Он и Люка Ошевэ (по прозвищу Шкаб) считались друзьями и питали некую общую слабость к публичным проявлениям взаимного панибратства. Нарочитый акцент, с которым Мьюком задал вопрос, как и сам вопрос, являлись затёршейся уже хохмой, а среди молодёжи хохмой уже и легендарной. Вообще сказать, начальник экспедиции статский советник Мьюком не обладал затейливым юмором. Сознавая это, он не тщился поражать окружавшее его внимание всякий раз новым блеском приличествующей случаю остроумной фразы. Когда доводилось и было уместно пошутить, он, ориентируясь по смыслу, использовал поговорки одни и те же, немногие, расхожие и популярные, не брезгуя и бородатыми, разве что чуть-чуть, иногда, рискуя экспериментировать с интонациями. Легенда же к использованной им только что старинной – пятигодичной давности – хохме гласила: некогда где-то Шкаб выгребся из плотного метеоритного дождя, выгребся без единой дырочки и первым делом, когда его, мокрого и белого, вытянули за руки и за уши из переходника, потребовал – рому, и известный Ульке, потерявший некогда где-то с кончиком откушенного языка половину выговариваемых букв, с пониманием похлопав Шкаба по макушке, под общий облегчённый хохот осведомился: фак рому или брому? неоффёфлифо ты фак-то, перефольнофаффя, малфик?.. Никакого искусства, и никакой удачи, и никакой электроники ни одному космонавту не хватит вывести малый корабль из плотного дождя. Здесь в полной мере царит бог, но часть лавров бога, если он вдруг сыграл за, так или иначе достаётся пилоту, и тут уж хочешь не хочешь, а рождаются легенды…

– Дежурный! – сказал Мьюком. – Два обеда на мостик, пожалуйста. Товарищи мои коллеги! Прошу по назначенным постам! У товарища штурмана брейк.

Пространство вокруг штурманского поста очистилось. Спецы отталкивались от «капюшона», от приборных стоек, друг от друга, отлетали прочь; в рубке царил рабочий полумрак, и люди словно растворялись. Два десятка человек в плотно упакованном аппаратурой помещении – и вдруг как их не было. На виду, освещённый монитором, остался только штурман-два Френч Мучась, самый молчаливый космач в Космосе, его пост был в спарке с постом Шкаба и отстоял, как и обозначалось уже, на метр. Да сам Мьюком остался сидеть на подлокотнике, придерживаясь небрежно за какой-то хлястик.

– Слушай, Пол, ну откуда в рубке столько пыли? Нигде такого не припомню… может, хоть одного стюарда разбудить, а? – сказал Ошевэ, когда ему надоело молчание.

– Вляпались мы, Шкаб, старина, прав ты, – сказал Мьюком очень тихо, так, чтобы только Ошевэ его расслышал. – Голый-босый в Космосе – что ему делать? То есть нам?

– Я не эконом, – чуть ли не огрызнулся Шкаб. – Ты знал моё мнение: скупой платит дважды, пока толстый проголодается, худой умрёт. Если наш возлюбленный Император и жаден и беден одновременно, то какое отношение имеет это к моей любезной, привычной мне, невообразимо драгоценной заднице? Ясное дело, радоваться я отказываюсь. Более того, я зол. На тебя, серьёз Мьюком, я зол в особенности. Таким образом, капитан, не задавайте мне идиотских вопросов не по службе.

– Не хер было – тебе лично – строить из себя героя. Никто не настаивал на твоём участии, – сказал Мьюком. – А Кафу вообще был резко против. Он так любил тебя.

– Кафу! – сказал Шкаб с пренебрежением. – Кафу меня уговаривал остаться, будто ты не знаешь. Я согласился из-за тебя, – сказал Шкаб, через плечо глянув капитану в подбородок. – Хоть ты и не настаивал. А вот ты, Туман, согласился из-за того, что ты уже старый хрен и тебе не хватало алмазов с неба. Жирняга Вовян Кафу, значит, может быть губернатором после самого Преторниана Паксюаткина, а ты, понимаешь ли, нет? – рассуждал ты. Я не отрицаю определённой справедливости рассуждения, заметь. Но вот теперь твоё губернаторство, Туман, – любуйся… а вот и мой паёк. Спасибо, голуба моя Мегин.

Сгорбившийся Мьюком подождал, пока подвахтенный Мегин освободит руки от упаковок и сгинет прочь. Но заговорил Шкаб.

– Не нужно задавать мне идиотские вопросы,– совсем тихо сказал он, зверски наддирая обёртку стандарта.– Кроме того, чего уж там! Мне моя предполагаемая должность в твоём предполагаемом губернаторстве тоже была – солнышко. Если честно. Хотя, повторяю, отправлять такую дурищу, как «Сердечник», к Новой земле без поддержки транспортом амбаркации… смертельное идиотство. Преступное идиотство. Которому нет оправданий. (…)[9], со своей Дистанцией, Император… Слава Императору! Вообще не понимаю, почему мы называемся «Сердечник», а не «Союз-1»!.. Я надеюсь, как и ты, только, что у Марты всё в порядке, просто типа там перепились и забыли встретить… – Он зло фыркнул в ложку. – Вариант Доктора помнишь, Пол? А? Задница гола – но голова цела.

Мьюком взял из воздуха упаковку с едой и тоже надорвал. Аккуратно, по шву.

– Ты, значит, вот к чему уже готов, серьёз… Н-ну, видно будет. – Он помолчал. – Так сбросим «зеркало» или нет? – спросил, зачёрпывая ложечкой кашу.

– Жалко, – повторил Ошевэ в третий раз. – С другой стороны… Ай, да не в этом дело, Туман, «зеркало» там, не «зеркало», хрен бы с ним… Если Марта нашла систему опасной и… не представляю даже, как, но – отковыляла обратно в Касабланку, то уж хоть спутник какой с информацией нам бы бросила. Да что спутник! Вон её железа сколько по системе живого! Два орбитера, Башня!.. А информации – ноль. Беда с Мартой случилась, Пол. Зря мы с тобой Лен-Макаба облаяли. Не зря, конечно…

Они помолчали, жуя и посасывая.

– Да… крутанули барабан… – произнёс Шкаб. – В общем, Пол, считай, что графика у нас больше нет – это в любом случае. Губернаторство твоё отодвигается… Равно как и моя… моё величие. Слушай, а вот это жёлтое – что?

– Повидло.

Шкаб почмокал, пробуя.

– Новый штамм, что ли, я не понимаю?

Мьюком смял опустевший пакет и встал на подковки.

– Надо греть большой токамак и двигаться к Тройке, к Башне. Задышимся, и там будем решать. Считай курс, штурман, – сказал он и пошёл было прочь, но:

– Туман… – услышал вдруг полголоса Шкаба и задержался, не оборачиваясь.

– Туман, ты вот что… ты пока раз не губернатор… ты пока уж дай полегче, а? – проговорил Шкаб. – Площадка под нами, судя по всему, тонкая. Костей не соберём, если сейчас начнём метаться по системе. Полегче. Сыграй космонавта. Как в старое доброе – над касабланкской Девяткой. Ага? Я про что? Отзови распоряжение. Давай в много голов подумаем – и сейчас, не над тяжёлой планетой. Ага? Я понимаю – люди в совете не те, но и не те ведь – тоже люди?

Мьюком повесил ставший колючим сжатый пакет в воздухе, огляделся, мало что разглядев, и двинулся дальше. Он шёл, привычно лавируя между терминалами и стойками, не обращая внимания на поднимающиеся от приборов навстречу ему бледно-голубые лица спецов, и с ужасом осознавал внезапно надвинувшуюся на него командно-административную немощь. Ощущение было физиологически интенсивным. Если бы не невесомость, колени бы подогнулись. Стыдно! Шкаб, старый коллега и однокашник, свояк и собутыльник, но не до такой же степени, чтобы Туман Мьюком, один из старейших космачей на Трассе, выпрашивал у него, Шкаба, советы с подлокотничка. А ведь так и выглядело, более того, так оно и было! И никуда не денешься уже, птичка улетела, и совет получен, и совет верный: быстрые решения напыщенного капитана сейчас могут убить экспедицию медленней, чем камень в основание процессора на гиперболической, но гораздо мучительней. Растерялся, старый дурак, правильно Шкаб тебя идентифицировал, подумал Мьюком. Губернатор всея пространства.

Он уселся в «капюшон», закинулся на невесомость, нацепил на ухо гарнитуру и сказал:

– Инженер-раз, настоящий доклад.

– График-два отработаем к утру, капитан. Много пыли, пены, а так всё штатно.

– ОК, Вилен. Работай. Капитан – главам служб – всем, – сказал Мьюком, пометив у себя на рабочем столе. – Сегодня в ноль четыре среднего собраться в клубе. Товарищ Брегани, отправьте кого-нибудь из своих клуб почистить. Далее. Всем полностью владеть служебной ситуацией. Судя по всему, предстоит изменение процедуры, ибо настоящим объявляю нештат на финише. Приказываю считать «Сердечник-16» форвардным кораблём. С момента «сейчас» объявляю по экспедиции коллегиальное управление, по обычаю Трассы.

Он проговорил это, поражаясь себе. Хотя – что произошло? Коллегиальное управление на любом форвардном звездолёте дело зачастую единственно возможное, так как форвард пребывает в автономе над Новыми землями долгие годы, и абсолютная капитанская власть легко вырождается в безумную игру экипажем и мощностями, игру на истощение. Капитан – самая опасная в смысле потери разума профессия в Космосе. Космос сам назначает и свергает правительства. Земные и околоземные аналогии под неизвестными звёздами не стоят и выеденного стандарта. А жить хочется, и жить не вынужденно здоровой и высокоморальной жизнью Робинзона Крузо, а жизнью обычной, пусть даже простой, но личной, но – не вынужденной, хотя бы уж в свободное от вахт и авралов время… Раз уж тебя сюда занесло.

Старый хрыч Туман, сказал себе Мьюком. Хватит таить греха. Ты просто успел войти в роль губернатора, Повелителя ЕН-5355 и прилегающих окрестностей. Тебе это даже в наркауте мстилось. Шкаб прав, и мало того, демонстрирует свою правоту профессионально. Губернатор имеет право не быть космонавтом, но право выправляется, лишь когда построен Город с зимним садом и фонтаном минеральной воды, и работает Старт-Финиш, и НРС провешена до метрополии. А до той поры есть лишь Космос, и он диктует, и лучшее, что ты можешь сделать, – и неразно, как высоко в реестре стоит твоя должность! – написать диктант без ошибок.

Словом, Мьюком, объявив «Сердечник» форвардом, показал себя настоящим космачом и товарищем. Но ему сразу же стало хуже, как будто он совершил фатальную ошибку. Интуиция? Или постнаркоз? Кто лечит психиатра?

– Здесь штурман-раз, – услышал в наушнике он. – Прошу гальюнного времени.

– Принял. Штурман-два, примите вахту, – сказал Мьюком. – Господин Мучась, исполнять обязанности первого в рубке.

– Первый вахтенный, принял, есть. Капитан сошёл с мостика, вахта, связь ко мне.

Мьюком догнал передвигающегося лётом Шкаба у люка.

– Бегаю за тобой, как девственник младой, – сказал он.

– Твоя мама просила за тобой присматривать, – ответствовал Шкаб. – У меня нет выбора. Бегай на здоровье.

Они принялись к люку и стали сообща его отвинчивать.

– Ты вправду в гальюн? – спросил Мьюком, снова чувствуя себя полным идиотом.

– Никогда не брехал из-за пульта, – сказал Шкаб. – Но схожу в свой личный. И ты знаешь что, Туман, посети-ка ты врача. Прямо сейчас. Спорамин там, релаксант-Т, то да сё, да то ещё… Слушай, ты умел быть плохим пилотом, когда не умел, умел быть пилотом отменным, когда научился, но ты никогда не умел быть жёлтым повидлом. Я не уверен, что ты хорошо вышел из сна. До совета – сходи к врачу. Чтоб не пришлось мне тебя вести.

Мьюком задержался. Так, подумал он. А ведь ты прав, удаляющийся от меня в личный гальюн старина Шкаб. Жёлтое повидло. Вот тут контакт и искранул… Мьюком выудил из нагрудного кармашка куртки ксилитовый орешек. Но тут же спрятал его обратно и включил связь, прижав гарнитуру к виску.

– Оператор, здесь капитан. По «привату» мне доктора Захарова… Жду. А что он, не на связи? Привет, товарищ младой Захаров. Почему без личной связи? Чем занят? Где? Отлично. Вот-ка что, товарищ. Подойди-ка сейчас ко мне в рубку. Да, прямо вот. Ну, доделай там, и ко мне. Принеси мне для вахты… тоников каких-нибудь. Иянге я сейчас скажу. Давай, мальчик, некогда болтать. И «персональчик» свой не забудь с собой. Надо поговорить.

Старина Шкаб – шкипер и исповедник Люка Ошевэ – был на пределе рабочего возраста: ему стукнуло двадцать девять личных. Старше его на титане были только Мьюком да сорокалетний Френч Мучась. Шкаб взял нынче вторую свою непровешенную Дистанцию, в защитном наркауте провёл со-общих сорок средних месяцев, и на профилактику возможных последствий очередного наркаута ему полагалось не меньше двух суток госпитального режима. Однако Шкаб Ошевэ переносил постнаркоз на ногах. Как и остальные. Первая вахта, реябта, Первая вахта.

Первая – вахтой, но сома саботировала: ноги ступали нетвёрдо, магнитясь как-то неприятно-коряво, голова не кружилась, но как-то покачивалась; Шкаб Ошевэ старался передвигаться лётом. Впрочем, все сейчас двигались с грацией сомнамбул, все защищали глаза то очками, то каплями, и – кто тайком, кто не стесняясь совершенно – глотали антидепрессанты и тоники… Дистанция Тринадцать, Императорская Дюжина, являлась рекордной на Трассе. В наркауте (защищающем мозг от спецэффектов изменённой натуры в надримане и, при схождении в риман, от контузии SOC) они провели четыреста дней без передыху, то есть более двух веков личного времени, и Шкаб с большим трудом заставлял себя узнавать товарищей, и товарищи с трудом узнавали его и друг друга. Состояние «тяжёлый спросонок», похоже, ослабевать и не собиралось в ближайшее время. Псевдореальность наркаута событиями бедна, но за двести-то лет их накапливается достаточно, чтобы выход из сна напоминал вход. Легко потеряться; то ли ты проснулся, то ли, наоборот, тебя сморило…

Шкаб сказал капитану правду. Он направлялся к своему номеру-личнику. Ему полагался. Ничто не могло Шкаба остановить. Цели он достиг. 50.02.03.01 МTC, устроившись в личном клозете на личном унитазе наиболее удобно, он позвонил главврачу.

Они ещё не виделись в Новой земле, даже не разговаривали. Впрочем, они и дома были едва знакомы.

– Как прошла третья, так сказать, жизнь? – сразу спросил Иянго. – Рад вас слышать, Люка.

– Третья жизнь прошла, и (…)[10] с ней, – ответил Ошевэ, с усилием принимая предложенный тон. – И вам привет, Женя. Доложите-ка мне по экипажу, дох вы наш.

– А вы у нас капитан, – сказал Иянго полуутвердительно. – И до совета в ноль четыре не дотерпите. И решили, так сказать, неофициально, в порядке обмена мнениями.

– Я и так на толчке сижу, чего там терпеть, – возразил Ошевэ. – Касаемо совета: я приблизительно знаю, что будет, мне нужна информация по-серьёзному.

– Вас интересует кто конкретно?

– Меня интересуют все. Но сначала скажите, как там Яллан Дьяков?

– Кома. Токсическая травма, как мы и определили по факту. В четвёртом наркобоксе – вашем, кстати, Люка, – заелся почему-то ворот купола, насос климатизатора не доработал, до литра Е-11 попало в бокс. Не знаю, что там Дьяков по приборам углядел, но в бокс он вошёл без перчаток, с голой шеей… Наркотик – через кожу, в кровь… ну и, в соответствии с анамнезом… Сообразить он успел, принял релаксант, но, конечно, так сказать, потерялся. Впрочем, кома мелкая, мозг дышит; буду ждать, пока Е-11 выедется, потом реанимирую парня на «карусели». И в компенсатор его. Обновим компенсатор, так сказать. Неделя, другая – встанет, заживёт. Сейчас каждый из нас золотой, тем более врач, но ничего не на. Потерялся младой, слава богу, недалеко.

– Ага, – сказал Шкаб, – тут я вас, Женя, выслушал. Дальше меня интересуют Паяндин и Байно.

– Байно я не обследовал, даже карту не видел. Паяндин нетрудоспособен. SOC смещена, я бы даже сказал, сбита, обратимо, но тем не. Злое шесть. Ничего не поделаешь. Прогноз плохой. Он пострадал сильно.

– А почему Байно не осматривали?

– Во-первых, руки не дошли. Во-вторых, его осматривали. Дьяков. Карты членов «квинты» он заполнить не успел, но замечания, если были, уж как-нибудь да внёс бы. Там ещё помехи были с диагностикой. В-третьих, я вообще не знаю, где он, ваш Байно. В общем, руки не дошли, Люка.

– Байно я отправил на расконсервацию грузовозов… Да, наверное, сейчас до него не добраться.

– Аврал, Шкаб.

– Аврал…

– Как мы вообще, Люка? Беда?

– Да ну что вы, Женя. С Мартой Кигориу беда, судя по всему, а у нас – где беда? Живы, дышим. «Квинта» вон вся целая.

– Да, это удивительный факт. Но я очень обеспокоен, Люка, и хочу…

– Женя, извините, но потерпите до совета.

– А у вас не терпело, Люка.

– Я второй экспедиции, Женя. Мне можно… Итак, на Паяндина я не рассчитываю?

– Никоим образом. Вам позарез нужны пилоты, я понимаю. Остальные шестеро травмированных сердце вам, так сказать, не рвут.

– Не то слово, как мне нужны пилоты. Странно: а вам они, получается, не нужны? Как будто вы умеете не дышать? Остальные травмированные, верно, на сейчасний момент сердце мне не разрывают. ОК, дох, сняли. Что вы можете сказать по мне?

– А. Вы как малосольный огурчик. Хоть за борт, хоть в реактор. Госпитальный режим вам показан.

– Мьюком?

– Вопрос некорректен. Пахнет, как у меня сейчас в медцентре. Очень вонючий вопрос вы мне задали, товарищ Ошевэ. А почему, скажите пожалуйста, вы таким странным голосом задаёте такой, так сказать, вопрос?

– Фу-у. Товарищ главврач! Докладываю: постфинишная дефекация номер один прошла успешно.

– Поздравляю вас. Вот ведь вы умница какая. У вас всё, Ошевэ?

– Господи-боже! – воскликнул Ошевэ. – Я вас как-то обидел, Женя?

– Мне не до хамских штучек, товарищ Ошевэ. Вы узнали, что хотели? Тогда флаг. Дела, знаете ли.

– Флаг, дохтур. Извините, если смутил.

Раздражение от этого разговора унялось, пока Шкаб убрал унитаз, выдвинул умывальник, включил вентилятор и, щедро лья воду, обмылся, целых пять салфеток и два полотенца переведя на мусор. Оделся в номере, побрызгал из пульверизатора пластиком на ладони, подул на них, помахал ими, надел на затылок кислородную маску и отправился в ангар № 1. Он решил нагрянуть на меня без предупреждения с инспекцией.

Каковой занимал целую секцию кольцекорпуса титана. Путь был (лифты никто и не думал включать) недальний. На предстарте Шкаб заведовал подготовкой и загрузкой на титан тяжёлых машин и специально проследил, чтобы грузовозы и, в частности, родной «Будапешт» установили в «первом», чтоб от дома близко ходить, не таскаться хордами на противоположный край кольцекорпуса. Кислородный аппарат Шкаб подзарядил у сервиса в предшлюзе ангара. На борту титана по полному бюджету должно было быть восемь грузовых бортов типа «ТМ». На деле, здесь, сейчас, грузовозов было только два: «ОК-ТМ» и «Будапешт-ТМ». Грузовозы были не новые, сильно наоборот. «ОК» был постарше, «Будапешт» поновей. Три года назад в Преторнианской Шкаб принял его пятилеткой после капремонта, и уже под Шкабом без одной сорок астрономических единиц в римане «Будапешт» отходил, за сотню надримановых восходов совершил, но это был корабль на доверии, насколько можно доверять машине в Космосе. Испытывая определённый трепет, Шкаб надел маску, шлюзовался и вышел на аппарель.

Грузовоз, нежно обхваченный 3-образными клювами кран-моста, по отношению к условному горизонту титана стоял вертикально. Большой свет в ангаре не горел, один галогенный прожектор лизал подбрюшье «Будапешта», остальные двести тысяч кубометров ангара и второй грузовоз терялись во мраке, кое-где невнятно поблёскивающем. Бортовые огни на грузовозе были включены сразу все, на обоих корпусах. От аппарели к нижнему пандусу кольца-шлюза Байно протянул леер, и можно было без опаски нырнуть вдоль него на руках, без риска «сдохнуть» где-нибудь посередине. Запыление было – на простой респиратор. Давление половинное. Минус три Цельсия. Маска может подмёрзнуть. Осторожный Шкаб включил обогрев клапана.

Перехватываясь, добрался до запертого люка и вызвал Байно с подключённого к внешнему пакетнику модуля с разбитым и склеенным корпусом.

– Марк, здесь шкипер, открой мне. Стар я кнопки жать.

Я открыл ему. Люк подался, спарил. Не дожидаясь полного, Шкаб плечом вперёд проник в знакомую до шва на обивке камеру перепада. Наконец-то. Он дома. И сразу его отпустило. Он, Люка Ошевэ, знаменитый Шкаб, находился в эпицентре сложнейшей ситуации, находился будучи одним из самых ответственных лиц, но здесь, на родном борту, с потемневшими, каждой царапиной знакомыми фальшь-панелями на переборках предшлюза, с истёртым до блеска настилом, с мусомом в пазах и на стыках плоскостей, он как будто очутился в тёплом спальном мешке, пахнущем собой, и мог (пока, здесь, какое-то время) ни за что не отвечать, ничего не бояться, ни перед кем не храбриться. Шкаб закрыл люк. Затем спросил, прижавши пятачок коммуникатора на переборке:

– Марк, ты где?

– В р…ке… Рад… барах…т.

На слух неполадка показалась Ошевэ (мельком) незнакомой, странной. Однако его сразу же отвлекло другое: «газета» на мониторе контрольника сообщила ему данные по готовности: наддув 0,25 от нормы, освещение минимальное, и ещё без всякой «газеты» Ошевэ чувствовал нештатный холод. Странно, заметил шкипер (здесь он был шкипер, никак иначе). Он всплыл вертикально из предшлюза в осевой коридор, холодный и почти непродутый, и раздражился. Грузовоз безоговорочно в течение суток по финишу должен встать на дюзу, тёплый и готовый, безоговорочно. Чем младой здесь занимался с десяти вечера вчера, медяшку драил?

За минуту до явления Шкаба 15.03.03.01 МTC в рубке «Будапешта» я успел посадить на нос маску и бросить очередной взгляд на секундомер. Я не дышал ровнёхонько четыре часа две минуты пятьдесят секунд. Сердце у меня не билось, а как-то хлопало ритмично. С тех пор, как я к этому привык, а привыкнуть удалось, не было выбора, никакого дискомфорта я не находил в себе. Кроме, понятное дело, ужаса и недоумения, их было хоть кастрюлями отчёрпывай. Два часа назад я здорово повредил себе ножницами бедро, пытаясь проснуться при помощи болевого раздражителя. К моему удивлению, рана сильно болела и не думала волшебно-мистическим образом зарастать, наоборот, кожа на холоде разошлась, правда, не кровило, но пришлось полноценно себе помогать, обжигать рану из шприц-тюбика, клеить края, нуивот.

Я только собой и занимался, совершенно забыв про «Будапешт», копытцами лязгающий подо мной от нетерпения поскорей ожить. Я сидел, тупо не дышал, у меня не работало сердце. Я был, на хрен, в панике, вот что могу вам сообщить по данному поводу.

Так что Шкаба впервые в жизни я был очень не рад видеть. Особенно если учесть, что всего несколько дней назад (по моему личному времени) мы с ним уже крайне попрощались, практически на вечность. Шкаб не входил в состав экспедиции, что-то изменилось, когда мы были уже убиты. Все заветы, какие мог дать исповедник послушнику, он мне дал. Он мне отдал свой корабль – не бог весть что, грузовоз, но тем не менее. Мы даже обнимались на прощание. Если кто-нибудь когда-нибудь не знал, как себя вести, то это был я и здесь.

end of file

ввести код

46577

код принят

file 1.3

created: 16.09.124 UTC

current music: Gugo «Bell Ringer» Stalbridge & «Bagels»: «The Whole My Jazz»

txt: он поставил подковки в настил и уставился на меня.

Шкаб – низкорослый, массивный мужчина, очень созвучный своему позывному. Обычно румяный, полнокровный. Любит есть свежие лимоны со шкуркой. Постоянно таскает на себе мундир со всеми знаками различия, хотя мало кто Шкаба не знает в лицо. Никогда не забывает нацепить подворотничок исповедника. Он сказал совсем не то, что я ожидал, но то, на что я надеялся.

– Марк, мне, наверное, придётся какое-то время покомандовать «Будапештом» обратно. Возможно, недолго. Хотя и боюсь соврать. Но возможно, напрасно боюсь. Наверняка совру. Корабль мой, первый – я.

Я вдохнул.

– Старый экипаж, старые реябта, – сказал я.

– Не утешает?

– Чересчур нештата, Шкаб.

– Это наша работа. – Шкаб, зачем вы оправдываетесь? – спросил я. – Как есть – то есть. Ваш есть долгий спик, я вас не понимаю.

Он заплёлся руками вокруг туловища, поджал ноги и повис передо мной в своей любимой позе, капельку дрейфуя от меня, но продолжая глядеть мне в лицо.

– Чем ты был занят? – спросил он. – И как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, Шкаб. Я себя чувствую. Я был занят… Поверите – я бездельничал.

– Мне бы твои годы, – сказал Шкаб с пониманием. – Но ты можешь себе это позволить?