скачать книгу бесплатно
Как мы продлили этой зимой
Сергей Язев
Отправиться из холодной Сибири в еще более холодную Арктику, чтобы увидеть солнечное затмение? Это под силу только астрономам. Известный популяризатор науки Сергей Язев рассказывает об экспедиции с коллегами на остров Шпицберген. Как испугать белого медведя, сколько времени потребуется, чтобы облачиться в арктический комбинезон, почему здесь строят дома на сваях и какого цвета корона Солнца во время затмения?
Как мы продлили этой зимой
Сергей Язев
© Сергей Язев, 2023
ISBN 978-5-0060-7013-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
КАК МЫ ПРОДЛИЛИ ЭТОЙ ЗИМОЙ
Сергей ЯЗЕВ
ВВЕДЕНИЕ
Дни затмения
Я хотел именно так назвать свою тревел-повесть об экспедиции на острове Шпицберген. Но так назывался фильм Сокурова по трансформированным Стругацким. Вероятно, режиссер хотел повторить успех «Сталкера» Тарковского, сделав ставку на литературную основу от тех же Стругацких (по-моему, не очень получилось). Таким образом, название было занято.
И тут появился замечательный (моя субъективная оценка) фильм «Как я провел этим летом», названный по корявой фразе героя фильма, сыгранного Сергеем Пускепалисом. Так возникла идея названия повести – «Как мы продлили этой зимой».
Между повестью и фильмом возникла неточная, но рифма. Действие проходило в Заполярье.
И тебе остается три выхода:
сдохнуть, или встать на крыло,
или просто считать,
что нынче ты в отпуске…
Олег Медведев
11 – 16 МАРТА 2015. В ПРЕДДВЕРии
МЕДВЕЖИЙ ЛЕЙТМОТИВ
Пресс-конференция была назначена на среду, 11 марта. Как и перед экспедицией в Кению, журналистов мы пригласили в новый астрозал обсерватории ИГУ. Совсем недавно, в самом конце минувшего года, на деньги специального проекта Программы стратегического развития университета здесь был завершен ремонт, в результате чего возникла целая стена с фотоизображениями Солнца (в рост человека), галактик, туманностей, комет и прочих типичных космических образов. Перед миссией в Африку стены были еще по-цыплячьи светло-желтыми, теперь же они загадочно чернели, имитируя бескрайние глубины космоса. Тележурналисты оценили это помещение: уже не раз, удовлетворенно хмыкая, они уверенно устанавливают интервьюируемого на фоне либо Солнца, либо почти трехметровой Земли – вид из космоса. Получается необычно и забавно – что, собственно, и нужно для телекартинки.
Виктор Рябенко позвонил минут за десять до начала и сообщил, что не приедет, ибо дела. Дима Семенов позвонил за час и сказал, что и его дела в молодом планетарии не отпускают – «Вы там справитесь?»
– Конечно, – сказал я.
Семенов впервые отсутствовал на пресс-конференции. Впервые за годы наших совместных экспедиций. Это должно было что-то означать.
Я сгреб со стола таблички с фамилиями «Рябенко» и «Семенов». Табличка с фамилией «Семенов» у меня все равно получилась несколько перекошенной – вот и хорошо, подумал я, запихивая лишние таблички во встроенный шкаф.
Приехала Женя Скареднева. Табличка для нее была готова, и была она (табличка) не перекошенной. Тут же появился и Михаил Меркулов, который, собственно, не ожидался, но был очень кстати. Я спросил, устроит ли его табличка с надписью «Виктор Рябенко». Михаил был настроен позитивно и сказал – почему бы и нет. Но я подумал, что будет это неправильно.
Тем временем в дверь один за другим (точнее, большей частью одна за другой) входили журналисты. Внесли штатив и камеру. Время было начинать, и мы начали.
Я показал на экране презентацию об экспедиции, намеченной на следующую неделю. Близилось полное солнечное затмение. Тень Луны пробежит по северной Атлантике в Северный же Ледовитый океан. Никакой суши на пути у лунной тени нет – за исключением датских Фарерских островов и норвежского архипелага Шпицберген. Мы летим на Шпицберген. Кто такие мы? Нас семеро: шестеро иркутян (трое из них сейчас присутствуют на нашей пресс-конференции) плюс обязательный участник наших экспедиций астроном Михаил Гаврилов из подмосковной Черноголовки. Нам предстоит ехать на снегоходах от Лонгйира (это норвежская столица Шпицбергена) до законсервированного поселка Пирамида. На снегоходах. Другого транспорта там нет. Ехать нужно будет шестьдесят километров, сказал я.
Михаил и Женя сидели слева от меня, как бы незаметно, не поворачивая голов, поглядывая на монитор моего ноутбука. За нашими спинами на экране менялись картинки презентации, но разворачиваться спиной к журналистам и смотреть на экран, выворачивая шеи, мои соратники по приполярной авантюре не рискнули – ракурсы были бы неудачными.
Журналисты записывали. Телеоператор скучал, оглядывая галактики на черных стенах, – снимать ему было нечего, поскольку я пригасил свет, чтобы были контрастнее видны картинки на экране, и в зале было явно темновато для того, чтобы включать камеру.
Женя рассказала, что Шпицберген был ее детской мечтой. Когда выяснилось, что там будет затмение и туда отправляется экспедиция, она, не задумываясь ни на секунду, попросилась в состав команды. Она рада, что едет. Нет, трудностей она не боится.
Михаил сказал – впрочем, я не помню, что сказал Михаил. Но к тому, что он сказал, он добавил (а вот это я уже запомнил), что в составе международной команды, в которую мы вольемся, будут наблюдатели затмения из России, Украины и Белоруссии. Так научные задачи объединяют людей из разных стран. Даже в такие непростые времена, как сейчас, – политкорректно заявил Меркулов.
Я зажег свет, телеоператор оживился.
Отвечая на вопросы, я подчеркнул, что шансы на успех крайне малы. Погода на Шпицбергене, по всем прогнозам, ожидается плохая. Точнее, пока что только один день вблизи даты затмения прогнозируется ясным, но вот совпадут ли ясный день и день затмения – пока непонятно. (Погоду отслеживал по интернету Гаврилов, а я старался об этом вообще не думать, чтобы не переживать из-за того, на что мы не сможем повлиять.) Поэтому успешные наблюдения будут большой удачей – а вообще, мы готовы к любому исходу. Нет, не ехать мы не можем, поскольку таков принцип – мы не пропускаем полные солнечные затмения. Даже если вероятность успеха невелика.
Я не стал упоминать о том, что при последней (космонавты говорят – крайней) нашей встрече пару дней назад проректор нашего университета по научной работе и международной деятельности, профессор Александр Федорович Шмидт меня спросил – а какая ожидается погода? Я ответил, что, честно говоря, шансов немного.
– Ну, в следующий раз, перед оформлением твоей очередной командировки на затмение, будем запрашивать прогноз погоды. И принимать решение в зависимости от этого прогноза! – пошутил Шмидт. А может быть, не пошутил… Или не совсем пошутил.
Впрочем, он вполне искренне пожелал нам удачи, когда я уходил.
…Далее были озвучены данные из знаменитого электронного (электрического, как выражается мой давний приятель Юрий Аркадьевич) письма Гаврилова о том, что на три тысячи населения Шпицбергена приходится четыре тысячи голодных белых медведей. Это означает, что конкретно на семерых членов нашей экспедиции их (медведей) там приходится примерно девять штук. Точнее, голов. Или в чем их принято считать?
Числа примерно соответствовали действительности. Насчет того, что шпицбергенские медведи голодны, достоверной информации у меня не было, но я так сказал, доверяя Гаврилову, – ну, и для нагнетания драматизма. Во время объявления этого обстоятельства ни один мускул не дрогнул на наших мужественных лицах – ни у Меркулова, ни у Жени. Журналисты записали – «4000 голодн. медв.». Эта важная деталь попала во все опубликованные в СМИ сообщения.
Вопросов к нам, в сущности, было немного – все было предельно ясно, кроме того, я распечатал пачку пресс-релизов. Когда мероприятие завершалось и журналисты одна за другой стали подходить к нашему столу и забирать свои диктофоны, я вспомнил про дискурс глобуса и сообщил, что на этот раз никакой глобус с собой мы не повезем. Выступать перед школьниками с разъяснительной лекцией перед затмением не получится, поскольку в Пирамиде нет школьников. Собственно, там нет практически никого. Кроме песцов и медведей вокруг. Но к нашему приезду там будут находиться специальные люди из «Арктикугля», чтобы обеспечивать наше пребывание. И заодно нашу безопасность. Поскольку четыре тысячи голодных медведей – это все-таки не шутка…
Пресловутые медведи, по сути, явились главной темой пресс-конференции.
Мы попрощались с журналистами. Шла последняя неделя перед началом экспедиции. Еще ничего (у меня) не был собрано. Насколько я понимал, у всех остальных – тоже. Ну, может быть, кроме Жени – она относилась к происходящему очень серьезно. Дел до отъезда оставалось очень много, и как мы успеем все сделать, было совершенно непонятно. Кроме того, над нами мрачно нависал усиливающийся фактор здоровья. Точнее, его (здоровья) отсутствия.
ДУХИ ЗДОРОВЫХ ТЕЛ
Мне казалось, что заболели все.
Сначала занемог Виктор Рябенко. Он прислал электрическое письмо, оправдываясь, что не отвечает на послания, ибо грипп. Но к моменту вылета непременно поправится.
За четыре дня заболел Дмитрий Семенов. Он проводил во вновь открытом планетарии почти весь день без выходных, а там уже заболели (поочередно) сначала все лекторы, потом и все экскурсоводы, а он все держался – но наконец заболел сам. Поскольку никакие лекарства он не пьет, лечение осуществлялось только народными методами. При этом Дима периодически звонил и однообразно спрашивал, как я себя чувствую. А я уже неделю чувствовал себя плохо, поскольку и у меня появился неодолимый кашель (я с трудом с ним справлялся на пресс-конференции), и подскочила (однажды) температура, и сил было немного, и тонус был никудышный, а дата вылета экспедиции неумолимо приближалась.
Тут Женя Скареднева сообщила через социальную сеть, что борется с насморком, причем успех в этой борьбе переменчив. Из подмосковной Черноголовки Гаврилов извещал в своих электрических письмах, что никак не может восстановить после болезни тот уровень состояния здоровья, который ему необходим для купания в проруби (зачем и кому было необходимо само купание, Гаврилов не сообщал). Общая картина бедствия выглядела глобальной и производила гнетущее впечатление.
Я начал есть антибиотик. Дочь Саша в телефонном разговоре посоветовала применить ингавирин – она тоже недавно прошла через эти сезонные испытания. Я стал пить и его, но кашель не прекращался – почти до боли в бронхах. Я с ужасом подумал, что, если это воспаление легких, то грядущее и неизбежное путешествие в таком состоянии на снегоходе по снежным просторам Шпицбергена должно привести к тяжелым последствиям. Норвежская медицина, языковой барьер, страховка, транспортировка в неудобных жестких санях, прицепленных к снегоходу («…и в санях меня галопом повлекут по снегу утром…») в Лонгйир, эксгумация – точнее, экстрадиция – в Россию, долгий перелет с высокой температурой в неудобном самолетном кресле, где я буду загибаться. Скорая помощь у трапа. Тяжелый прогноз. Все это представлялось ярко, и настроение мое поэтому не улучшалось.
Я отправился в диагностический центр и заплатил за рентген. Про себя я решил, что все-таки с воспалением легких я в Заполярье не полечу – еще дочь маленькая, в конце концов. И дел полно. А рентген был уже просто необходим: помимо проблем с кашлем, суровый приказ по университету гласил, что все преподаватели и сотрудники должны пройти процедуру тотального флюорографирования и предъявить соответствующий документ – иначе уволят. Точнее, уволят не обязательно, но могут и уволить. Поскольку в родной районной поликлинике отродясь не было никакой флюорографии, а искать ее (флюорографию) по городу долго и некогда, все сроки давно прошли и уже три факультета вежливо угрожали меня уволить со ссылкой на приказ ректора – я решил, что рентген будет небесполезен еще и с этой точки зрения.
Рентген мне сделали в пятницу, и на следующий день, в последнюю (крайнюю!) субботу перед вылетом (14 марта), я отправился на прием с почему-то уменьшенным, формата А4, снимком в руке. На снимке просматривались крошечная грудная клетка с микроскопическими легкими, видимо, принадлежавшая какому-то мелкому примату.
Я сообщил врачу, что во вторник мне лететь на Крайний Север – нас ждет полное солнечное затмение, да еще и за границу, и я должен знать, в каком нахожусь состоянии, чтобы принять ответственное решение, поэтому прошу очень внимательно отнестись к моему случаю. Вот снимок!
Врач посмотрела на меня со странным выражением лица, достала стетоскоп, внимательно меня послушала, посмотрела на снимок (но не на тот, который я принес, а на тот, который уже был открыт на ее мониторе) и заявила, что никакого воспаления у меня нет – «разве что горло у вас красное! Полощите! Нужно же полоскать!..»
Я тут же почувствовал себя хорошо. У меня в ту же минуту прекратился кашель, и я посмотрел по сторонам. Все было отлично. Врач, несомненно, была очень опытной, а медсестра, описывавшая мой случай в компьютере под диктовку врача, – симпатичной. Мне было предписано прекратить пить антибиотик, не только полоскать горло солью с содой, как я обычно делаю, но и использовать настои всяких трав, промывать нос соленой морской водой (видимо, зачерпнутой из Северного Ледовитого океана – чтобы уже привыкать) и так далее. В общем, забрезжила надежда, что я останусь жить. Правда, на снимке между делом обозначилось совсем иное заболевание, которым надлежало заняться, но об этом можно было вспомнить и после возвращения. Я забрал снимок и выданные мне распечатки, попрощался и закрыл за собой дверь с легким сердцем.
На улице был небольшой плюс, светило солнце в синем мартовском небе, дул весенний ветер, и все было хорошо. Все было просто отлично! Только в это момент я осознал, что еду – еду!!! – и тут же отправился покупать в дорогу носки и «фонарики».
Поскольку я почему-то объявил, что площадку для наблюдений солнечного затмения придется выбирать, обязательно и неизбежно утопая по колено в снегах, наши опытные горновосходители и снегопроходимцы Дмитрий Семенов и Михаил Меркулов – которые всегда дожидаются самых холодных зимних выходных, чтобы в очередной раз покорить неприступную вершину Мунку-Сардык – авторитетно мне заявили, что необходимы «фонарики». Что такое «фонарики»? «Фонарики» – это жаргонное выражение. Синонимы: бахилы, гамаши – в общем, непромокаемые приспособления, которые надеваются сверху на штаны и зацепляются за обувь, чтобы штанины не промокали снизу.
Я прибыл в магазин, где мы нос к носу столкнулись со старшим моим племянником Даниилом Тюрюминым. Даниил – опытный турист, альпинист, инструктор (он водил группы даже не на Мунку-Сардык, а на семитысячник – пик Ленина!), путешественник – в общем, человек, не понаслышке знакомый со снаряжением, необходимым для жизни среди снегов. Он посоветовал мне, как выбрать «фонарики» (я их тут же купил со скидкой – у Даниила была с собой соответствующая пластиковая карта) и обещал мне темные очки от яркого света в солнечный день. Я отправился к себе в обсерваторию уже в решительном, боевом и трезвом настроении, перечисляя мысленно все то, что предстояло собрать за оставшиеся два дня, а также те дела, которые предстояло сделать до отъезда. А дел этих было настолько много, что перебирал я их с таким отрешенным и болезненным выражением лица, как будто организм снова печально уверился в том, что воспаление легких налицо.
Сразу нужно сказать, – чтобы не забыть потом – что в экспедиции мне ни разу не понадобились ни «фонарики», ни темные очки. Разумеется.
17 МАРТА 2015. ИРКУТСК – МОСКВА – ОСЛО
КАМУФЛЯЖ ПОД ТОНКОЙ ПЛЕНКОЙ
Будильник прозвонил в три тридцать.
Учитывая, что я улегся спать примерно в час тридцать, можно было заметить, что смысла ложиться почти не было. Тем не менее, он (смысл) был – два часа сна лучше, чем отсутствие сна.
В коридоре на выходе стоял мой гигантский станковый рюкзак маскировочной камуфляжной окраски на 120 литров. На его дне лежал объемный мешок с многочисленными горными штанами Димы Семенова. Семенов вчера улетел в Вену и увез с собой снаряжение для катания с гор. В Альпах. Дело в том, что в Альпы собиралась целая команда из Иркутска – человек двадцать – и Дима собирался к ним присоединиться после наблюдений затмения. Тащить с собой снаряжение в Норвегию и на Шпицберген было бы, конечно, верхом неразумия. Поэтому хитрый Семенов увез с собой в Альпы многое из того, что там могло ему понадобиться, и собирался присоединиться к нам в Осло налегке. А уже потом, после затмения, снова вернуться в Альпы и лихо покататься в горах. Хитрость заключалась в том, что остатки своего груза Семенов раздал нам. Предполагалось, что мешок его горных штанов я должен буду свозить на Шпицберген, а потом Дима его заберет – на обратном пути с острова («У вас же большой рюкзак? Давайте я вам оставлю вот этот мешок, он весит немного, только вот объем большой…»).
Помимо мешка со штанами, имелись еще горные ботинки. Великодушный Семенов сказал мне: «А эти ботинки передайте Меркулову, пусть их везет он…»
Я взял ботинки. Они были тяжелые – как будто предназначались не для гор, а для водолазных работ. Я позвонил Меркулову и сообщил ему радостную весть, предупредив, чтобы он не запаковывал свой груз намертво – предстоит добавить туда семеновские ботинки.
Моя уверенность в том, что Меркулов не был предупрежден о страшном, оправдалась. Но он храбро сказал: «Хорошо, только можно я не буду заезжать к вам за ботинками? Вы сможете привезти их в аэропорт? Отлично, там я и положу их к себе…»
Меркулову было некогда. Помимо собственных дел, он должен был выполнить еще и два общественных задания: оформить для Семенова медицинскую страховку (Дима, конечно, не успел это сделать, но уже отбыл в Вену), а также забрать в некой фирме флаг нашей экспедиции. Оба этих дела потребовали титанических усилий. Когда Меркулов приехал за флагом в шесть вечера, фирма была уже закрыта. Но там (на свою беду) случайно остался один из сотрудников, который не знал, где лежит готовый флаг. Руководимый по телефону шефом, злой сотрудник, не успевший вовремя убежать домой, залез в закрома, открыл все шкафы и все ящики, и они вдвоем с Меркуловым полчаса искали нужный предмет. Михаил сказал, что в процессе поисков он увидел очень много необычного и удивительного (просто поразительно, какие флаги и вымпелы иногда заказывают люди!..), но о подробностях загадочно молчит до сих пор.
Позвонил он уже вечером накануне вылета и радостно сообщил, что флаг-таки найден и получен! Наверно, именно эта радостная весть помогла ему стойко перенести тяготы сообщения о семеновских ботинках…
Все-таки Семенов – очень эффективный менеджер.
Итак, в коридоре стоял 120-литровый рюкзак, а рядом – желтый пакет с водолазными ботинками для семеновских альпийских горных развлечений. Я сходил в душ, чтобы взбодриться (дело шло к четырем часам утра), побрился, после чего сложил электробритву во второй рюкзак.
Да, был и второй рюкзак! Предполагалось, что он будет со мной всегда. В нем находилась папка со всеми документами – распечатками билетов, бронями на отели, данными по затмению. Там же был ноутбук, а также сумка с зарядными устройствами и проводами. Туда же я затолкал и бритву. Имелось в виду, что в случае утери авиаперевозчиками камуфляжного суперрюкзака второй рюкзак с наиболее важным содержимым обеспечил бы мне возможность дальнейшего автономного существования. А что еще может быть нужно для существования, кроме бритвы, зубной щетки, компьютера и документов? Еще нужен был фотоаппарат, который я положил в маленький рюкзак. Вес маленького рюкзака подскочил до шести с половиной килограммов, тогда как груз большого рюкзака приближался к двадцати. Опять не получается лететь налегке, мрачно подумал я. И зачем нужен большой рюкзак, если существовать можно с одним маленьким?
В четыре часа и десять минут должен был позвонить Виктор Рябенко, и он, конечно же, позвонил. Сообщил, что такси пришло раньше, он уже едет и минут через пятнадцать будет возле меня.
На самом деле возле меня он оказался уже минут через семь, но мои рюкзаки были уже к тому времени спущены к выходу, желтый пакет последовал за ними, и я вышел на улицу (было тихо, темно и прохладно) как раз в тот момент, когда одинокое такси Виктора, освещая фарами свежий бетонный столб, шумно выворачивало из-за угла к моему подъезду.
Мы загрузились. Я сказал, что главное теперь – не забыть семеновские ботинки в недрах такси. Рябенко тщательно запомнил, что этого делать нельзя, и мы тронулись. В аэропорту мы были уже через три минуты. Я нередко хожу в аэропорт от дома пешком – но, конечно, не с двумя рюкзаками.
Неподалеку от входа в аэропорт возле машины в темноте стояла Женя Скареднева. Мы помахали друг другу руками, но она почему-то никуда не шла и продолжала стоять около машины, сделав нам знак, впрочем, что все в порядке. Мы с Виктором подхватили свои вещи и повлекли их к освещенному стеклянному входу, светившемуся во мраке. У Виктора тоже было два рюкзака, но мой оставался самым большим. Собственно, он остался таковым до конца экспедиции.
В аэропорту уже начиналась обычная суета. На табло явно фигурировал наш рейс. Тут на входе появился Меркулов с матерчатым красным рюкзаком, потом возникла, наконец, Женя в сопровождении мамы, с матерчатым серым рюкзаком, а чуть позже показался Михаил Чекулаев с большой серой сумкой, которая при ближайшем рассмотрении тоже оказалась рюкзаком.
– О, вы сторонник отечественной одежды? – сказал Меркулов.
Я был в куртке, которую мне некогда подарила сестра. Я никогда не интересовался производителем куртки. Тут же оказалось, что куртка хорошая (я и так это знал), а производитель ее известен (я тут же забыл название фирмы).
Я с радостью вручил (всучил) Меркулову желтый пакет со свинцовыми ботинками. Меркулов крякнул, борцовским приемом уложил свой рюкзак на пол и начал умело расстегивать клапан. Желтый пакет исчез в его (рюкзака) недрах, и я перевел дух.
– Мы будем упаковывать груз? – спросила Женя, не отходя от мамы.
Ночной упаковщик чемоданов, нервно позевывая, уже смотрел на нас, выбирая добычу.
– Нет! – уверенно сказал Меркулов. – Зачем? Триста рублей за упаковку! Мы все сделаем бесплатно. Сами.
Он расшпилил один из карманов рюкзака и торжествующе извлек оттуда рулон полиэтиленовой пленки. Упаковщик потерял к нам интерес и отвернулся.
Меркулов принялся за дело. Он начал обматывать свой рюкзак пленкой, я помогал, придерживал и переворачивал рюкзак, пленка оказалась слишком тонкой и все время рвалась, и тогда Меркулов искал разрыв на рулоне и скреб его ногтем, надеясь зацепить край и произнося междометия. Это получалось не всегда, точнее, не сразу.
Процесс шел медленно. Меркулов переворачивал рюкзак резкими и неожиданным бросками, рюкзак скакал и метался по полу, поэтому в радиусе двух метров никто уже не рисковал к нам подходить. Я думаю, что ускорения, которые испытывал рюкзак при бросках и рывках, были немалыми («Бойтесь легенных ускорений!.. Пыль сносит влево!..»), и я даже хотел спросить, не будет ли повреждена спрятанная (как я надеялся) в его недрах бутылка водки. Чекулаев во время последней нашей встречи авторитетно сказал, что каждый должен иметь с собой по бутылке – а значит, она там была. Поскольку на самом деле не было никакого смысла задавать этот вопрос, я и не стал этого делать.
Чекулаев и Рябенко, соскучившись следить за процессом, отправились на регистрацию – время шло, и очередь быстро нарастала. Наконец, Меркулов завершил обмотку своего рюкзака и приступил к обработке моего. Не прошло и десяти минут, как мой рюкзак стал еще более ужасным на вид, чем был раньше. Не было никаких сомнений, что норвежские пограничники, завидев такой груз нарочито военного (камуфляжного) вида, должны будут учинить строжайший досмотр его содержимого. Особенно после объявления на днях об арктических военных учениях с участием тридцати восьми тысяч российских военных в непосредственной близости от норвежских границ.
Тридцать восемь тысяч российских военных – это даже не четыре тысячи голодных медведей.
Мы подтащили наш груз к стойке регистрации и получили по два посадочных талона (до Москвы и сразу до Осло). Чудовищные наши рюкзаки, обмотанные пленкой, которая начала рваться и лопаться еще до отправки на самолет, уехали на транспортере в небытие, откуда должны были явиться уже в столице Норвегии. Проводив их взглядом, мы вздохнули с неким облегчением, хотя и не без тревоги – и отправились на второй этаж, на паспортный контроль.
Оказалось, что с одним рюкзаком существовать гораздо лучше, чем с двумя. Неплохо существовалось и без пакета с тяжелыми ботинками.
Наверное, Семенов откуда-то узнал об этом раньше.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ – САМОЛЕТ И ЧЕЛОВЕК
– Вы видели, как назывался наш самолет? – спросила Женя, как только мы воссоединились под сводами аэропорта Шереметьево.
…В самолете мы все сидели порознь. Рядом со мной оказалось свободное место, и это было хорошо – можно было не толкаться с соседом локтями и даже положить лишнее на соседнее сиденье.
Был момент, когда в самолете стало мне худо. Какой-то приступ непонятно чего. Вероятно, какой-нибудь спазм каких-нибудь сосудов, как сказали мне позже. Это случилось не в первый раз, и я так и не знаю, что это было – становится сильно плохо, а потом все проходит, только обильный пот выступает, и дальше все становится хорошо. Подозреваю, что когда-нибудь хорошо не станет.
А в остальном все было неплохо. Я даже поспал в самолете после того, что случилось, что у меня обычно не получается. Но тут, видимо, сказались почти бессонные сутки, да и в предыдущие ночи выспаться не удавалось.
…В Москве было раннее серое утро, туман затягивал небо, в длинных путепроводах аэропорта было пока немноголюдно. Я съехал на эскалаторе в знакомый до боли зал прибытия сектора D. Напротив эскалатора находилась кофейная точка, где никто никогда не пьет кофе – забирает багаж и уезжает. Я увидел знакомые фигуры и среди них оранжевую курточку Жени. Они вышли из самолета раньше меня.
– А вы видели, как назывался наш самолет? – спросила Женя.
– Видел, – сообщил я, укладывая рюкзак на красное плюшевое сиденье. Жене уже готовили кофе – тот самый, который здесь никто никогда не пьет. Меркулов и Чекулаев стояли рядом (хотя могли бы и присесть), а Виктор Рябенко был озабочен, поскольку хотел курить.
Самолет назывался «Л. Н. Гумилев». Фишка была в том, что еще перед посадкой в самолет темным ранним утром в Иркутске мы успели поговорить на метафизические темы, поминая Гумилева, Чижевского и Фрейда. Разговор завел, естественно, Чекулаев. У меня иногда возникает впечатление, что он стремится отправиться в очередную экспедицию за затмением именно ради того, чтобы во время путешествия поговорить наконец на метафизические темы. А чем, собственно, можно еще заниматься в пути?
Любопытно, что такие фигуры, как Лев Николаевич, Александр Леонидович, Зигмунд (можно сюда добавить еще и Отто Юльевича), – это знаменитые авторы великих концепций, которые всегда упоминаются в метафизических беседах, но к которым профессионалы (по моим наблюдениям) относятся довольно скептически. В непосредственных конкретных исследованиях эти концепции, как правило, не упоминаются и, в общем, остаются невостребованными. Сами идеи интересны, но их практические воплощения, похоже, при корректной верификации не очень-то подтверждаются. Так, впрочем, происходит со всеми концепциями, которые претендуют на объяснение всего на свете через одну причину. Но зато имена авторов концепций неизбежно возникают во время метафизических дискуссий.
