Песок

– Что я должен делать?

– Для начала – перестаньте паясничать, просто отвечайте на мои вопросы. Вы любите ее?

– Кого?

– Отлично! Вы даже не знаете ее имени!

– А разве кто-нибудь его знает?

– Ладно, это и не имеет значения. Назовем ее Эвридикой…

– Теперь я вас попрошу перестать кривляться!

– Хорошо, как знаете. Забудем про имя – оно не меняет суть дела. Каков ваш ответ?

– Я не знаю, что тут ответить…

– Неверное словоупотребление. Не думаю, что вы знаете более удачное место для ответа.

– Ну почему же – любое место, где я с нею наедине.

– Отлично. Беда лишь в том, что там не будет задан этот вопрос. Но мне вы ответили исчерпывающе, даже с приятным романтизмом. Благодарю. Не подумайте, пожалуйста, что здесь праздное стариковское любопытство. Это имеет прямое отношение к теме нашего разговора.

– А мы говорим на заданную тему?

– Молодой человек, не будет преувеличением сказать, что здесь мы даже живем на заданную тему. Не то что говорим. Но я имею в виду тему бегства – вас она интересует вполне конкретно, я же вижу здесь философский, отвлеченный интерес. Собственно, только на этом мы и сошлись сегодня. Если вам не слишком обидно (а я все еще надеюсь что вы не дурак), речь идет о некотором эксперименте, в котором я предоставлю вам возможность действовать – а сам оставлю за собой позицию наблюдателя.

Мы снова сидим в мягких креслах, пейзаж за окном угас – надлежащие сумерки, надлежащая луна.

– А теперь скажите: вам никогда не приходило в голову, что она – тоже предмет из вашего воображения. Световое пятно. И именно потому что у нее нет имени…

– Нет, не приходило – и не придет. Без нее я бы не был здесь.

– Очень хорошо. Тогда я расскажу вам одну очень странную вещь. Я расскажу ее – поверьте – не для того, чтобы вас смутить или убедить в чем-то своем. Наоборот, мне нужно кое-что узнать, чтобы самому перестать сомневаться. Итак, послушайте:

Девушки, с которой вы появились в городе несколько недель назад, никогда здесь раньше не было. Ее никто не знал.

Это похоже на удар дождя – тогда, у выхода из пещеры. Как? Говорят, в мгновения перед смертью – прокручивается все: трасса, перевернутая машина, дождь, снова дождь, гудрон дороги, песок, песок, песок…

Неужели так просто? Неужели я создал ее своим воображением? Ведь тогда действительно все объясняется…

Нет, не может быть. Там не было тоски. Вернее, тоска была, но не по ней – по такой. Вернее, по ней – но…

Я цепляюсь хоть за одну соломинку в этих летящих воспоминаниях, я пытаюсь ухватить что-то, что опровергает слова Эзри, и в какой-то момент мне кажется, что это никогда не удастся, что все проиграно, и остается только мертвое озеро – озеро, мертвое озеро навсегда. Без цвета. Без ветерка. Без запаха. Только запах песка, только запах…

Нет!

– Я уверен. Она привела меня сюда. Я знаю это совершенно точно – говорю я Эзри, еще не понимая, почему. – Я точно это знаю. Я знаю это, потому что… Потому что я…

– Вам трудно поймать то, что вы поняли, – неожиданно помогает мне Эзри. – Напрягитесь. Постарайтесь сформулировать.

– Не знаю… Это не проговаривается словами. Но я твердо уверен, что не мог сам вообразить ее.

– Что? Что нельзя было вообразить? Вы думали о какой-то детали, но я ее не увидел и не ощутил.

– Потому что ее нельзя увидеть. И она не выражается словами.

– Что же это?

– Вы не поймете. Совсем пустяк – запах ее волос. Но я не мог его представить, пока не поцеловал ее.

ВОТ ТАК

Мне что-то становится ясно. Все яснее – зачем я ехал сюда, зачем хлебнул этого липового бессмертия, зачем сейчас соглашусь на любой, пусть даже самый нелепый и невыполнимый план Эзри. Все просто. Я люблю ее.

И предстоит доказать – что именно ее, предстоит узнать то, что я уже знаю о ней в глубине подсознания (машинально, даже в мыслях чураясь слова «душа» – чересчур романтичного на этих берегах, где идет игра в прятки со смертью).

Эй!

Я здесь, я думаю о тебе!

Меня не сбивают с толку эти разговоры. Все просто, слышишь – все просто!

РЕКЛАМНАЯ ПАУЗА

Любовь! Отличное слово, почему оно лежит на помойке? Почему бы не взять домой? Немного отмыть, привести в порядок? Вам приходили такие мысли, конечно. Но мы должны предупредить: не трогайте старые слова! Мы стреляем в тех, кто притрагивается к старым словам. Мы ангелы. Да, мы ангелы, и у нас полные магазины этой вашей любви.

ОНА ПРИШЛА И СЕЙЧАС ВСЕ ОБЪЯСНИТ

– А раз все действительно так просто, тогда попробуем разъяснить еще один вопрос. По поводу ее присутствия с той стороны нашей великолепной горы.

– Разве вы не знаете? У нее на шнурке висела бутылочка с водой. Этого было достаточно, чтобы…

– Бутылочка с водой? Вы убеждены? Как она выглядела?

– Ну, как небольшой флакончик от духов…

– В веревочной петельке? Так? Тогда все ясно.

– Да. И эта вода позволяла ей жить за границами озера…

– А вот это глупости, хотя пузырек… Впрочем, не важно. Да подумайте сами, своими мозгами! Не так давно вы проделали один эксперимент. Всего на секунду, на одну секунду вышли под дождь. В нескольких метрах от этой воды, которой здесь куда больше чем в бутылочке. И что вы почувствовали?

– Непереносимую боль.

– Разумеется. Так неужели вы считаете, что какого-то флакона с озерной водой на шее хватит, чтобы погасить эту боль?

– Не знаю. Наверное, вы правы.

– Тогда откуда же она взялась? Эта ваша загадочная девушка?

– Может, лучше спросить у нее самой? – возражаю я, и тут же чувствую ее приближение, ее мысли:

– Вам очень надо знать обо мне все как есть? Один вопрос – один ответ?

– Но в той бутылочке была вода с мертвого озера, и поэтому ты путешествовала…

– Да, все верно. Но я не была на мертвом озере. Только знала про него. Я приехала сюда вместе с тобою. В первый раз.

Эзри разводит руками.

– Ну вы и вляпались, дети мои!

Никогда не думал, что между нами окажется что-то общее. Мы как три несовместимых, невозможных крайности. И тем не менее я вдруг чувствую необъяснимую симпатию к Эзри, и еще – еще я чувствую, что прибавляется одна загадка. Каким-то образом он связан и с ней.

– Вы, кажется, узнали все, что хотели?

Она продолжает говорить на расстоянии, передавая мысли – но так, что мы оба ее слышим.

– Сударыня! – говорит (вернее, мысленно произносит) Эзри. – Мне, между прочим, тоже приятно было убедиться, что вы не фантом. А то, знаете ли, вас тут упорно считают призраком. Причем не столько я, сколько местные сплетники. И, возможно, вас это обидит – но в авторы записали меня. А я, знаете ли, на эту честь не претендовал…

– Ну разумеется! Стиль у вас совсем другой. Немного старомодный для интернета.

– Что?! – вскрикивает Эзри и даже подпрыгивает в кресле. – Так вот что! Вы все-таки решились?

(Теперь я знаю, как они связаны друг с другом, но знать сейчас некогда – сцена совершенно невероятная. Эзри неподдельно потрясен, как будто действительно встретил призрака. Правда, эта фигура речи здесь не так ясна – призраков и фантомов хоть отбавляй, на каждом шагу. Но об этом потом, пока – рекламная пауза).

РЕКЛАМНАЯ ПАУЗА

Только вода! Живая вода, мертвая вода, вода забвения, вода воспоминаний! Вода, из которой вы вышли! Вода, которой вы станете! Вода, вызывающая жажду, и вода, которая сама есть жажда! Вода, которая становится вами! Вода, размывающая границы реальности! Вода, схватывающая льдом смерти ваше горло при каждом глотке! Вода ваших глаз! Небесная вода! Вода, летящая в небо с раскаленного камня! Вода, поющая в руслах ручьев! Вода, пробивающая землю своей песней! Что кроме воды?

НЕТ, НЕ ВСЕ

– Теперь вы, может быть, объясните ему в чем дело?

Эзри наконец приходит в себя.

– Почему я?

– Да, действительно, почему он? Почему не ты сама? Ведь ты могла бы это сделать уже двадцать раз…

– Вот именно поэтому. Ты, похоже, считаешь, что имеешь право на эксклюзивные откровения?

– У девушки такой характер… – разводит руками Эзри. – Знаете, я вам не завидую. А впрочем, пожалуй, и завидую. Ну да ладно.

– Я ухожу. Поговорим потом. (это она уже мне, мимо Эзри).

– Она ушла? – спрашивает он.

– Да.

– Черт дери эту телепатию. Никогда не знаешь, кто рядом. Хотя я умею ставить защиту…

– Я знаю.

– Но не всегда. Хуже телепатии только интернет.

– У вас есть компьютер?

– А почему бы ему не быть? – как-то смущенно отвечает Эзри. – Тут, знаете ли, компьютеров как грязи. Технари – они без них не могут, добираются сюда со своими игрушками. Вот…

Он достает с полки какой-то серебристый предмет, тонкий почти как журнал. Открывает. Ничего себе, это ноутбук! Никогда ничего подобного не видел. Яркий цветной экран почти без рамки, с другой стороны зажигается белый значок в виде откушенного яблока. Технологическое грехопадение, и какое изящное!

– Вот это да! Он что, и к интернету подключен?

– Разумеется. Вообще-то ничего этого, наверное, нет. Чья-то идея. Архетип, так сказать. Он давно должен был рассыпаться на песчинки, но, похоже, кому-то очень понравился. Кто-то все время думает о нем, вот он и существует. Наверняка когда-нибудь сделают на самом деле.

– И что, можно прямо сейчас зайти проверить почту, посмотреть новости?

– Да пожалуйста! Правда, ничего неожиданного вы скорее всего не увидите. Только то, что способны сами вообразить.

– И нельзя переписываться с реальным собеседником?

– А вот этого я теперь не знаю. Интернет – не работа модема, не цифры. Это шум голосов. Черт его знает почему, но там есть лазейка в реальность. Я ее искал и нашел (ну, или думал, что нашел) – на одном литературном сайте. «Окраина», может, слышали? Она, конечно, к этому сайту отношения не имела, только посты иногда публиковала, но ее мысли показались мне очень созвучными. Будто это я сам в молодости. И я начал с ней переписываться в «личке», как это у них называется.

– И что дальше?

– Дальше она задавала вопросы. Много вопросов. Вопросы, которые она так не любит, когда они адресованы ей самой. За два года она едва ли ответила на пять-шесть, представляете?

Тут я не выдерживаю – меня разбирает смех. Ага! «Один вопрос – один ответ!», замечательная формула. Эх…

– Ничего смешного! – прерывает меня Эзри, но сам все-таки тоже улыбается, так что вокруг его глаз вдруг разбегаются морщинки – как солнечные лучи. Не такой уж он, оказывается, мрачный…

– Кстати, она оказалась весьма симпатичной. А я думал – судя по ее дотошности – страшна, как смертный грех.

– И что, вы ей все рассказывали об этом вашем мире?

– А как вы думаете? Тут, конечно, тьма собеседников. Но все идиоты, вот в чем беда. Втянулись в игру, как наркоманы. А она была живым человеком. И ее интересовало все. В том числе и мое прошлое. Может быть, из-за нее я продолжаю стареть, – вдруг с грустью добавляет Эзри.

– Как это может быть?

– Я же сказал: никакого бессмертия здесь нет. И всякие излучения от воды – это да, это существует. Но это что-то другое, не к тому. Оно не отпускает, причиняет боль. А никакого бессмертия не дает. Просто у нас здесь есть остановленное время. Комфорт остановленного времени. Спальный вагон. Вот и все.

– Вы хотите сказать…

– Да ничего я не хочу сказать, – устало машет рукой Эзри. – Отговорил. Я ничего не знаю. Ничего. Кто бы знал, что она найдет этот проклятый пузырек. Мне все еще надо обдумать.

– А как насчет плана бегства отсюда?

– Ничего. Нет пока никакого плана. Уходите. Мне нужно побыть одному.

НЕ ВЫПИТЬ ЛИ ВЕРМУТУ?

Я выхожу на улицу – и это уже совершенно другая улица. Конечно. При полной луне это набережная над свинцовой водой. Ничего не стоит представить себе маленькую кафешку (вот она), столики, за которыми сидит несколько припозднившихся пар, скучающего официанта. Я сажусь, заказываю себе бокал вермута. Отлично! Часа полтора они все просуществуют, даже если о них не вспоминать. Можно расслабиться.

Это как раз оно самое – искусство создавать фантомы. Его постигаешь недели через две, когда кого-нибудь слишком ясно вспомнишь, и вдруг он возникает перед тобой как ни в чем ни бывало. На самом деле ими кишит весь город. Они появляются и исчезают. И никого уже не интересуют. Потом получается создавать и каких-то совсем незнакомых людей, с обобщенным набором выражений, слов и жестов. Странно, но они существуют куда дольше. Может быть, их защищает собственная безликость – и каждый, кто их видит, добавляет какой-то свой штрих, продлевая эту эфемерную жизнь? Так или иначе, до утра никто из них не доживает…

– Ваш вермут!

– Спасибо. Вы знаете, что не доживете до утра?

– Простите?

– Я просто спрашиваю, как вы себя чувствуете?

– Благодарю, все в порядке.

– Я рад. Я очень старался.

Я сижу, потягивая вермут, и думаю о странной аберрации, происшедшей со мной. С тех пор, как я попал в рай (а я почти не сомневался до сегодняшнего дня, что это – рай), все казалось таким естественным, нерушимым! Даже сомнения в райском блаженстве. Даже вопросы. Даже удар дождя.

Теперь – еще один вариант объяснения. Что меня смутило? Почти ничего. Не вся эта история со знакомством по интернету (мало ли может быть историй?), не то, что она раньше здесь не была (это скорее само собой!). Меня смутило отчаяние Эзри. Или – его грусть. Как будто прорвалось наружу что-то слишком настоящее. Неужели я так и не научусь не задавать вопросов?

НУ, ХОРОШО

– Я тоже так не могу.

Она появляется передо мной внезапно, войдя в кафе из темноты. Я вздрагиваю.

– Хорошо, что ты пришла.

– Не заморачивайся. А то опять усомнишься в моем существовании, как сегодня.

– Тогда – спасибо. Что ты пришла.

– Спасибо, что ждал.

– Хотя это тоже глупость. Говорить «спасибо».

– Похоже, тут иначе нельзя.

– Все время подтверждать существование друг друга?

– Например, да. Например, нет. Закажи мне мартини.

– Когда я смотрю на тебя, все вокруг может рассыпаться. И твой мартини тоже. Ты этого не боишься?

– Нет. Я боюсь, что рассыплешься ты.

ОРИЕНТИРЫ

Где мы сейчас? Значит, так. Географически это юго-восток Турции. Солнце встает на востоке. Справа от нас, если смотреть на озеро. Климат субтропический. Дождливых дней, как говорят – всего несколько в году. И слава Богу. Вокруг – золотоносный песок. На том берегу – гора Сара. Она нанесена на карты. Нанесена. Что еще? Звезды, кажется, те же. Над горизонтом – Большая Медведица. Еще я знаю созвездие Кассиопеи – вот оно. Луна строго следует своим фазам. День равен двадцати четырем часам. Все известные мне ориентиры на месте. Но что с того – ведь это только известные мне ориентиры! А, значит, им нельзя доверять.

На том берегу, в трех километрах от озера стоит машина. Она стоит уже больше месяца. Магнитофон включен, в нем кассета Тома Вэйтса с песней «Blue Valentine». Аккумулятор должен давно сесть. Музыка должна кончиться. Так?

Так. Но если музыка до сих пор играет – она может играть независимо от того, сел ли аккумулятор. Это тоже не годится для проверки. Проверка может быть только одна.

КАКАЯ?

– Что ты думаешь об Эзри?

– Он очень несчастен. Он потерял все.

– Все?

– Да. Его сослали сюда за убийство пятнадцать лет назад.

– Он убийца?

– Нет. Он никого не убивал. Но кто-то перебил всю его семью. Свалили на него. Он был ученым, кажется филологом, а потом в стране, где он жил, наступили неблагополучные времена. И его угораздило удариться в бизнес. Наделал долгов. Одни его решили припугнуть. Другим лень было разбираться. Словом, что-то обычное для тех времен…

– Он, наверное, все время вспоминал своих?

– Научился не вспоминать.

– Он говорил, что знает, как выбраться отсюда.

– Да. Он мне писал. Но, кажется, это не так.

– Почему? Ты говорила с ним с тех пор, как мы здесь?

– Нет. Но я вижу, что выход вряд ли существует.

– Ты жалеешь?

– Это глупо. Я об этом мечтала.

– А то, что мы здесь вместе?

– Я знала, что приеду сюда не одна. Чувствовала. Но…

– Что – «но»?

– Так говорят лошадям, да? Понимаешь, здесь все кажется слишком поздно.

– Безнадежный разговор. Уж лучше бы ты была фантомом.

– Уж лучше бы ты! Я ведь тоже сомневалась.

Наконец-то она улыбнулась. Наконец-то!

Теперь я знаю: Эзри не врет. Выход все-таки есть.

ПИРАМИДА

…Здесь все равно, как проводить время. Хотя бы и так.

Вот почему я сижу на вершине пирамиды Хеопса и озираю окрестности. Пирамида – высотой чуть ниже горы Сара. Вид с нее превосходный. Можно разглядеть и тот берег, и мой Форд в конце асфальтовой трассы. Но у подножия пирамиды зреет скандал. Местные строители. Я как-то неправильно вмешался в их игру, это не по плану.

– Эй, рекламщик! Давай, проваливай отсюда!

– Уноси свою пирамиду нафиг, тоже мне фараон нашелся!

Нет, место явно не райское. Никакой терпимости.

В принципе, им ничего не стоит устроить небольшое локальное землетрясение. Баллов в десять. Что они и делают.

Пирамида начинает рассыпаться под ногами. Песок, едренть!

РЕКЛАМНАЯ ПАУЗА

Песок, только песок! Не считайте. Больше, чем вы представите. Больше, чем вам мечталось. Умножьте бесконечность на бесконечность – и это будет песок. У вас есть все, если в вашей ладони хотя бы горстка песка. Горсть неповторимых песчинок, она была у Бога, теперь у вас. Кто скажет, что у него больше песка? Пусть докажет! Песок, только песок!

АНРИ, ВЕЧНЫЙ ЖИД

Я иду на берег. Одиночество – не вполне верное слово, отчаяние – бледное подобие того что чувствуешь здесь. Я становлюсь другим человеком. Наверное, так чувствует себя оборотень в минуту превращения, как – здесь – когда пытаешься вспомнить… Вой не поможет. Вон там, за водой – гора. За ней – мир, которым ни секунды не дорожил, за несколько тысяч километров отсюда дождливый город, а ближе, гораздо ближе – руку протяни! – Стамбул. Где меня должны были ждать…

Должны?

С долгами покончено.

Но нельзя, нельзя ни секунды думать, будто все, что у меня осталось – это она.

Потому что так и есть.

Потому что у меня ее нет. Ничего нет! И ее – тем более.

Я нищий.

Я голый, снаружи и изнутри.

Вот окатанный камешек. Он куда совершенней: он наполнен, он весом. Он притягивается к земле, из которой появился. Он…

Камень?

Я подбрасываю его на ладони.

Большая редкость на берегу мертвого озера – камень.

Откуда он здесь? Я ведь о нем не думал.

Скорее всего…

– Да, это моя мысль.

Я оборачиваюсь – так и есть: чья-то сгорбленная фигура приближается ровными шагами. До человека еще метров триста, но голос слышен как будто говорят над ухом.

– Моя мысль… Больше ничего. Я больше ничего уже не могу.

– Да, видно хорошо вас скрутило.

Я думаю, это достаточная отповедь. Тут хватает и меньшей – чтобы отойти в сторону. Игру не принято нарушать, откровенность равносильна стриптизу. Однако человек приближается – я уже могу разглядеть его лицо. Как ни странно, довольно молодое лицо. И он улыбается. Длинные темные волосы, курносый нос, веселые глаза… Вот только плечи опущены, и голос звучит вполне похоронно. Но теперь, приглядевшись, я и в голосе (а вернее – в мысли, направленной ко мне) улавливаю иронию и почти смех. Вот как!

– Вы что-то хотели этим сказать?

– Ну да! Знаете, у евреев в древности это был основной способ диалога с ближними. Каменюки.

– И что, вы имеете честь принадлежать к этой многострадальной нации?

– Ага. Жид пархатый, прошу любить и жаловать. К тому же вечный.

– Ничто не вечно под луной…

– Но у Селены выходной! – доканчивает он, и я невольно улыбаюсь. – Скучаете? Грустите? Думаете о прошлом?

Не ожидая приглашения, он садится рядом на песок и поворачивает голову в сторону горы.

– Давно здесь? Как вас зовут? – на всякий случай спрашиваю я, не ожидая, в сущности, ответа. За месяц уже пора бы и привыкнуть, что на такие вопросы здесь обычно не отвечают…

– Я Анри. Лет пять как попался, примерно по вашему образцу.

– В каком смысле?

– Бабы.

Ответ мне не очень нравится, но Анри, конечно, это знает заранее. И продолжает с самым невинным видом:

– Всем есть на кого пенять, не так ли? На себя пеняют в последнюю очередь. Так что будем считать, что дело в бабах.

– А может, дело в том, что рука чешется запустить в кого-нибудь каменюку?

Анри вновь поворачивается ко мне, и я понимаю, что, может быть, переборщил. Он моргает и вновь отворачивается.

– Хорошо, ладно. Мне просто не очень по душе этот тон.

– Окей. Глупости. Я не это имел в виду, мне вообще телепатия не слишком дается. Было бы куда проще говорить только голосом, но тут голосу никто не верит.

– Будем разговаривать голосом.

– А вы сумеете?

– Для начала – давай на «ты».

Анри кивает.

– Ты говоришь, что ничего уже не можешь?

– Ну да.

– То есть не можешь создавать фантомы, предметы, и вообще все такое?

– Почти ничего. Я учусь этому уже три года.

– И от телепатии пытаешься отвыкнуть?

Анри радостно кивает.

– Но зачем? И как у тебя это получается…

– Ну это же понятно! – перебивает меня Арни. – Если выкинуть все это из головы, может быть постепенно станешь таким, как был. И в конце концов сможешь уйти отсюда.

Я пожимаю плечами.

Глупости какие-то. Если устранить следствие, разве исчезнет причина? Даже если предположить, что и механика этого озерного мира нами лишь воображена, бороться с ней – значит вдвойне признавать ее реальность…

– Мы же решили говорить голосом! – укоряет меня Арни.

– Да. Но ты понимаешь…

– Разумеется! Все происходит внутри тебя. Раньше ты умел управлять своей фантазией, теперь ты вымещаешь ее на предметах и людях. Ты даже не знаешь, как на самом деле выглядят это озеро, этот камень, я, и девушка, которую ты…

– Я знаю это, Арни.

– Почему ты в этом уверен?

– Просто знаю. Иначе вообще не за что зацепиться. Нельзя же перемолоть весь мир в песок лишь для того, чтобы освободиться отсюда?

– А почему бы и нет?! – вскрикивает Арни. – Пусть! У новорожденного ребенка тоже есть глаза! Он тоже может быть счастлив. Начать все сначала, без памяти, без слов…

Я вспоминаю вчерашний разговор с Эзри.

– Арни! – говорю я. – А ты сам-то понимаешь, какую цену собираешься заплатить за освобождение? Ведь если окончательно научишься забывать – это будешь уже не ты. Это другое название смерти.

– Возможно. – отвечает Арни, и в его глазах читается решимость. – Возможно. Если у тебя достаточно благих воспоминаний, это хороший аргумент. Можно на этом и остановиться. Все – останавливаются. Но только как ни крути, а другого выхода отсюда нет. Знаешь, я не хочу играть в эти игры, не хочу быть вечным жидом. Тем более в вашей придуманной истории.

– Думаешь, другая игра и другая история…

– Лучше молчи.

Я сжимаю в руке камень, созданный Арни. Мы молчим. Мы сидим на песке и молчим уже час. Солнце склоняется к горизонту. Мы не говорим ни слова, просто смотрим на закат. Ни мысли, ни дуновения ветерка.

Возможно, я уже учусь забывать?

3

МЫ С НЕЙ В КАФЕ

– Эзри говорит, что здесь все наши религиозные представления сходятся в одну точку. В точку, где сосредоточена связь между свободой и индивидуальностью. И ни у одной религии нет способа разрезать эту пуповину… Бедный парень.

Она только что выслушала мой рассказ про Арни. Мы сидим все в той же кафешке, на ночном берегу, в баре играет тихая музыка.

– Давай потанцуем?

– Давай, раз приглашаешь. Пусть нас считают чьими-нибудь фантомами.

Я обнимаю ее, мы замираем в медленном танце.

– А интересно, здесь еще кто-нибудь танцует? Хоть когда-нибудь?

– Не знаю. Какая тебе разница? Хочешь совсем срастись с этим дурацким миром?

– Но мне все кажется, что ты этот мир знаешь в сто раз лучше меня. Что он вообще… Как будто ты родилась тут.

– Ты же знаешь, что здесь никто никогда не рождается.

ЕЕ ИСТОРИЯ – ПРАВДА

– Ты хочешь знать мою историю? Действительно хочешь? Сам ведь знаешь, что сочинять истории приятнее чем выслушивать.

– Да.

– Тогда слушай.

Ты подобрал меня на той земле, где я родилась. В Румынии. Но тогда это была совсем другая страна. Я не знаю, лучше или хуже, я просто помню, что ничего общего с этой нищей, пыльной, уродливой страной у нее не было. В ней было много света, запахов, утреннего простора… Да ладно. Возможно, чистые улицы и знающая свое дело милиция простому народу действительно не в радость. Теперь, когда города в развалинах, а от любого полицейского можно откупиться хоть зарежь кого-нибудь за углом, наверное, все довольны… Молчи! Конечно, я все знаю – были и расстрелы, и камеры пыток, и все такое. А сейчас то же самое, может быть, в каждом десятом подвале. Но ладно. Тебе это не интересно, у вас то же самое происходило совсем недавно, да? Москва теперь выкарабкалась, и в Бухаресте, говорят, тоже потихоньку все приходит в порядок. И я никого не сужу. Так, наверное, всегда бывает, когда власть переходит к плебеям. Когда-то власть взяли красные плебеи, к которым принадлежал и мой отец. Потом прошло время – и они стали другими. Во втором, третьем поколении. Уже не такими плебеями, пусть не аристократами, но какая-то аристократическая жилка начинала пробиваться в их поступках… Этого никто не хочет понимать. А когда власть взяли белые плебеи, все должно было начаться заново. Какие бы высокие ни были идеи и слова, власть должна остынуть, понимаешь? Я это знаю не понаслышке, я все это видела.