> npm run test

Сергей Твардовский

> npm run test

Акт I

Он стоял на тротуаре напротив дома и никак не мог заставить себя уйти. Холод пробирался под оттопыренный ворот куртки, шнырял по шее и лопаткам, словно хищный зверёныш, ищущий открытый участок тела, где можно укусить. Сверху тянуло гарью – плотной, тяжёлой, въевшейся. Прошло уже несколько дней, наверное, но запах всё ещё держался. На стене под окнами – широкие потёки копоти и оплавившегося пластика стеклопакетов. Чёрные пятна тянулись вверх, к соседскому балкону, будто трупные пятна по телу. Окна были пластиковые, белые когда-то, теперь местами расплавленные, по краям коричнево-серые, как многолетний жир на сковородке. Ветер дёргал куски защитной плёнки, которую кто-то прилепил, чтобы не тянуло, и они шевелились, как ссохшаяся кожа.

Алексей смотрел на это и думал, что, наверное, нужно уже идти – ничего нового тут не увидишь. Всё уже случилось, всё уже записано, задокументировано, сожжено, оформлено в отчётах, в протоколах, в новостях, в слухах. Он вообще не думал, зачем приехал в этот город. Просто не получилось не приехать. Руки сами купили билет на поезд. Ноги сами довели, как будто надо было убедиться, что это действительно правда. Что квартира сгорела, что человек там реально сгорел, что ничего нельзя откатить.

Он знал Макса давно. На прошлогодний корпоратив приезжал. Близкими приятелями они не были – скорее оппонентами. Знал его больше как специалиста. Въедливого, упёртого, выгоревшего нахрен, как эта квартира, но прямым и честным. Пусть, общаться с ним было не всегда приятно, но он знал его. Настоящего. Без всех этих корпоративных ужимок. Сложного, иногда невыносимого, кидавшего крутые мемы в чат, когда было настроение. Знал достаточно, чтобы теперь вот так стоять и смотреть.

Они почти постоянно ругались в последние полгода. Ну не ругались, так, …бодались. Макс делал интерфейс, Алексей тестировал, находил баги, придирался. Иногда специально, чтобы тот не зазнавался. Пять пикселей туда, три сюда – бесило, конечно, но это же работа. Он просто делал свою часть. Просто проверял, просто отмечал, просто следил, чтобы всё было как надо. И сейчас, глядя на обугленные окна, он впервые поймал себя на мысли, что вот это его «просто» тоже, может быть, где-то рядом стояло. Маленький винтик, в огромной цепочке событий, которая закончилась тем, что человек сгорел в собственной квартире.

«Сгорел на работе…»

– Сука.

Он помнил, как сцепились в чате Макс и Влад, который раньше работал техлидом. Мудак был ещё тот. Токсичный и, в целом, ведущий себя как конченный ублюдок. Однажды репостнул новость о том, как один парень с финтеха спалил дом и повесился, отпустив при этом отвратительную шутку, которую никто тогда не счёл смешной, но никто не сделал замечания. Только Макс, которого он загнобил этими чёртовыми пятью пикселями. Только Макс тогда устроил в чате ураган, после которого Влад две недели писал только по делу, а затем и вовсе свалил с компании.

– Прости меня, Макс. – Облачко пара сорвалось с губ Алексея, и его шёпот утонул в шуме вечернего города.

Ему хотелось, чтобы кто-то рядом объяснил, что он тут ни при чём. Что Макс сам. Что так бывает. Что никто ничего не мог сделать. Но вокруг не было никого – только этот двор, где машины стояли в два ряда, и пустой детский уголок с чуть покосившимися качелями.

Но ведь так и было?

Или нет…

Он сунул руки в карманы, постоял ещё немного и понял, что всё равно не может уйти. Просто стоял и смотрел, пока глаза не начали слезиться от ветра и тоски.

Лёша сидел у окна в съёмной квартире и смотрел на улицу, где редкие машины проезжали, оставляя за собой смазанную полосу света, будто кто-то небрежно чертил их фары по стеклу. Был поздний вечер, но в этом городе вечер и ночь были почти одинаковыми – серо-жёлтая пелена фонарей, блестящие от влаги тротуары и ощущение, что всё вокруг замерло в каком-то состоянии после. После чего – непонятно. Просто после.

Несколько дней назад, когда руководитель проекта написал в общем чате сообщение, что Макс умер, все сначала подумали, что это шутка. Или ошибка. Или какая-то странная формулировка, что «умер» – в смысле «ушёл из компании». После скандала пяти пикселей, никто бы не удивился.

Потом пришли подробности. Писали, что полиция, что пожар, что квартира сгорела почти полностью. Что тело сгорело полностью. Что там был бензин…

Никто ничего не понимал. Кто-то писал слова сочувствия, кто-то поставил смайлик со свечкой, кто-то промолчал. Саня, менеджер, сбивчиво объяснил, что Макс был на больничном и не выходил на связь. Алексей читал всё это с телефоном в руках и чувствовал, как внутри что-то сжимается в тугой узел, отчего заходилось сердце и сбивалось дыхание.

Он потом долго не мог отвлечься. Всё время думал, что, может быть, где-то есть конкретный момент, когда это всё началось. Может быть, с какой-то его фразы. С какого-то тикета. Он ведь не хотел ничего плохого, просто выполнял свою работу, следил, чтобы интерфейс соответствовал макету, чтобы всё было ровно. Это же нормально – требовать качество. Он ведь не издевался, просто указывал на ошибки. «Пиксели не те, шрифт не тот, отступ не по фигме.» Он так делал всегда, со всеми. Но теперь ему казалось, что именно из-за этого Макс в какой-то момент перестал отвечать спокойно. Стал коротко, отрывисто, без точек. Потом просто исчез из нормального флуда в чате, пропал из переписки, отвечая только по поводу задач.

Лёша пил уже пятую или шестую ночь подряд. Не до отключки, но так, чтобы притупить всё – мысли, звуки, воспоминания. Чтобы можно было хотя бы уснуть без того, что в голове снова всплывает навязчивая мысль: «Ты довёл человека до самоубийства. Доволен?»

Три дня назад он не выдержал и поехал сюда. Просто сел на поезд. Решил, что ему нужно «посмотреть своими глазами», будто от этого станет легче. Он снял комнату на окраине, старую, но с нормальным косметическим ремонтом, но неуютную. Каждый день ловил себя на мысли, что приехал не к живому человеку, а к пустому месту. К чему-то, что уже невозможно исправить, или вернуть на доработку.

Он знал, что это глупо. Что нельзя «пофиксить» смерть, даже не думал об этом. Он просто не мог напиваться дома, не мог смотреть в глаза сыну, не мог обнимать жену. Он знал, что ему просто надо приехать. Он чувствовал, что если просто побудет здесь – в этом городе, где Макс жил, где он в последний раз что-то делал, что-то ел, куда-то шёл, – то сможет хотя бы понять, где всё свернуло не туда. Хотя бы на пару миллиметров приблизиться к ответу, а может и к облегчению.

Он сидел у окна и смотрел, как ветер шевелит пластиковую плёнку на соседнем балконе. Как же невыносимо было слышать этот шелест… Ему казалось, что стоит чуть закрыть глаза – и он снова увидит эти окна, с копотью по стенам, и подумает, что не должен был так придираться. Что всё это, возможно, можно было остановить, если бы он хоть раз сказал: «Да ладно, пойдёт.»

Он достал из кармана телефон, открыл переписку с Максом – последняя фраза:

«Пофикси, пожалуйста, и я закрою тикет.»

Он перечитал её несколько раз. Потом погасил экран, налил себе ещё одну стопку, не глядя, и выпил, чувствуя, как тепло по горлу опускается вниз и превращается в ту самую глухую тяжесть, к которой он уже привык.

Завтра он, пойдёт туда снова – к дому. Просто постоит. Посмотрит. А потом, может быть, вернётся обратно.

Покачиваясь, Лёша добрёл до кровати и погасил свет.

***

Он знал, что спит. Это ощущение пришло не сразу, а будто из глубины – как если бы в середине сна кто-то шепнул: «ты не здесь, всё ненастоящее». Вокруг было пусто и бело, но не чисто – белизна была мутной, туманной, как на старых мониторах, где подсветка уже умирает и цвета начинают расползаться. Он шёл по этому туману, не зная куда, просто делал шаг за шагом, и звук своих шагов почти не слышал – будто пол поглощал всё.

И вдруг впереди вырисовалась фигура. Сначала просто силуэт – человек, стоящий спиной. Ничего особенного: худи, джинсы, чуть наклонённая голова. Но Лёша сразу понял, что это Макс. Никаких сомнений, именно в этом худи он был на том корпоративе.

Алексей замер, потом медленно пошёл ближе. Каждый шаг давался с трудом, как в густом холодном киселе.

Он подошёл почти вплотную, протянул руку и осторожно коснулся плеча. Плечо было твёрдым, холодным.

Макс медленно повернул голову.

Лицо – то же, но какое-то потухшее, неживое. Как будто из него вытянули всё, что делает человека живым. Глаза смотрели прямо, но не узнавали. Ни удивления, ни злости, просто взгляд, проходящий сквозь.

– Макс… – выдохнул Лёша. Голос был севшим, сиплым. – Макс, я… я не хотел. Прости, если я тогда… если я был не прав. Я просто… – слова путались, застревали, он не знал, что именно хочет сказать. – Прости, ладно? Я… – слёзы хлынули сами.

Макс не ответил. Только чуть моргнул, и это движение почему-то показалось Лёше бесконечно долгим, как будто между закрытием и открытием век прошла целая минута. Потом он отвернулся и сделал шаг вперёд – прямо в густоту тумана. Лёша растерялся, потом пошёл за ним, почти на ощупь, боясь потерять из виду, на ходу вытирая лицо.

Туман начал редеть, и в нём вырисовался тёмный контур. Там была пластиковая канистра. Макс подошёл, взял её, как будто так и должно быть. Лёша хотел крикнуть, но не смог – воздух застрял в груди.

Макс открутил крышку, и звук этого – резкий, со скрипом, – прозвучал особенно реально.

Потом запах. Невыносимый, сладковатый, пронизывающий. Бензин.

– Не надо… – взмолился Лёша, но Макс будто не слышал. Он поднял канистру и начал выливать на себя. Плечи, руки, грудь, волосы.

Туман вокруг дрожал от запаха. Лёша шагнул вперёд, хотел вырвать у него канистру, но ноги не слушались. Они будто прилипли к земле. Он только смотрел, как струи блестят на коже и одежде.

Макс выкинул канистру, достал из кармана что-то мелкое. Зажигалку.

Щёлк. Искра.

НЕТ!

За мгновение до, Алексею показалось, что глаза Макса были черны как нефть. Следом вспыхнул огонь, и Лёша ослеп – белое, оранжевое, красное, всё разом. Он хотел отвернуться, закрыть глаза, закричать, но звук вышел только внутри головы.

«Проснись. Проснись. Проснись!»

Он рывком сел на кровати, в темноте, с криком, не своим – будто чужой голос прорвался через него. Грудь болела, в ушах звенело. В комнате было тихо, только где-то далеко гудела улица. Воздух пах пластиком и потом.

На телефоне мигал экран.

03:45.

Он долго сидел, глядя на эти цифры, не двигаясь. Потом убрал телефон под подушку, лёг на спину и понял, что заснуть больше не сможет. В голове всё ещё стоял запах бензина.

***

Телефон зазвонил около девяти. Он не сразу понял, что это будильник или звонок, просто звук разрывал комнату, где всё ещё стоял густой, неподвижный воздух тяжёлой ночи. Экран светился тускло, будто тоже не хотел просыпаться. На дисплее – Света.

Он взял трубку, некоторое время молчал, пока в динамике не послышалось её дыхание, и только тогда сказал:

– Привет.

– Привет, – ответила она, чуть торопливо, будто боялась, что он сейчас сбросит. – Ты спал?

– Нет. То есть да. Не знаю. Только проснулся.

На том конце послышался знакомый фоновый шум – тихие шаги, посуда, и детский лепет. Маленький голосок что-то бормотал, непонятно что, но с таким восторгом, как будто открывал законы физики. Алексей прикрыл глаза.

– Слышишь? – сказала Света. – Он с утра выдумал себе какую-то игру. Сидит, катает машинки по столу и рассказывает, что они «поехали на работу чинить дом». Я не поняла, откуда он это взял.

– Ага, слышу, – тихо сказал Алексей. – Молодец он.

Несколько секунд они оба молчали, только ребёнок на фоне лопотал, и это напоминало нормальную жизнь. Ту, которая осталась где-то далеко, на другой стороне телефонного вызова.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она наконец. – Я переживаю. Ты уже третий день там. Что ты вообще делаешь?

– Ничего, – ответил он после паузы. – Работаю, хожу, думаю. Немного.

– Алексей… – в её голосе было то самое усталое «Алексей», которым она обычно начинала разговоры, когда не знала, злиться или жалеть. – Я очень волнуюсь за тебя. Правда…

Он вдохнул, посмотрел на окно – пыль давно не вытирали.

– Всё нормально, Светка. Просто нужно чуть-чуть времени. Прийти в себя.

– Сколько ты собираешься там быть? – спросила она. – День, два, неделю?

– Не знаю, – сказал он. – Несколько дней точно. Пока не получится вернуться.

– Но ты же понимаешь, что ты ни при чём, – сказала она тихо. – Это… не твоя вина, Лёш.

– Я понимаю, – сказал он. – Просто… если я сейчас вернусь, я не смогу нормально смотреть на сына. Мне нужно немного… выдохнуть, разобраться… пропиться, в конце концов… Дома не могу.

– Лёш… – сказала она снова, и в её голосе было то, что он любил и чего боялся – слишком много тепла. – Я за тебя переживаю. Очень. И я хочу, чтобы ты поскорее вернулся. Мы скучаем.

Он кивнул, хотя она не могла этого увидеть.

– Я знаю. Я скоро. Правда.

Они ещё немного молчали, потом она сказала «ладно, береги себя» и отключилась.

Экран погас, и в комнате снова стало тихо.

Алексей положил телефон на стол и долго сидел, глядя в одну точку. Из крана на кухне что-то капало – редкие, ровные звуки, будто кто-то отмерял время. И каждый капля будто напоминала ему: несколько дней. Несколько дней – и всё должно стать как раньше. Хотя он уже знал, что «как раньше» больше не будет.

Рабочий день начался, как обычно: рассылка, митинг, короткие сообщения в чатах, уведомления, которые вылезали на экран с интервалом в тридцать секунд. Но Алексей ловил себя на том, что теперь каждое уведомление ощущается иначе. Как будто за каждым новым возвращённым тикетом, за каждым «пофикси, пожалуйста вот тут» может стоять чей-то хрупкий, невидимый предел, который может быть сломан. Он сидел перед монитором, крутил в руках кружку с остывшим кофе и никак не мог заставить себя открыть новый баг-репорт. Там, на экране, всё выглядело безобидно: форма, выпадающий список, не тот цвет границы. Но пальцы замирали над клавиатурой, когда надо было нажать «Create». Смешно – боялся создать задачу. Просто грёбанную задачу.

Вместо этого он стал чаще писать напрямую разработчикам. Если раньше его раздражало разговаривать голосом, он предпочитал сухие комментарии и ссылки, то теперь наоборот – искал живого собеседника. Писал: «Слушай, я тут заметил странность, можешь глянуть?», «Ты не против, если я сам попробую?»; старался, чтобы всё звучало спокойно, без нажима. Он сам удивлялся, сколько в нём теперь вежливости, осторожности, будто каждое слово может что-то запустить, какой-то процесс, о котором он потом пожалеет.

На место Макса взяли нового фронтендера – парня по имени Гоша. Молодой, вроде бы способный, но с тем типом уверенности, который быстро испаряется, если что-то идёт не по гайдам. Алексей понимал, что у Гоши руки есть, но опыта маловато. Если Макс был айсбергом, то Гоша напоминал снеговика. Всё делал по документации и строго по тикетам, без интуиции, без знания проекта. Поэтому Лёша сам начал залезать в код, чтобы помочь тому погрузиться, ведь Макс часто показывал и рассказывал, что там происходит.

Когда-то Алексей учился этому, бросил, пошёл в тестирование – там было проще выжить, быстрее устроиться, меньше ответственности. Теперь, просматривая чужие коммиты, он чувствовал что-то вроде стыда и одновременно облегчения: как будто возвращался к чему-то, что упустил.

День шёл тихо. Он сидел с ноутбуком, слушал, как за окном гудит город, и время от времени переговаривался с Гошей – объяснял логику старых модулей, подсказывал, где искать стили. Иногда сам правил что-то прямо в ветке, потом кидал пулл-реквест. Гоша благодарил, называл «топовым QA», и от этих слов у Алексея было двоякое ощущение: приятно и невыносимо.

К обеду ему написал Саня – менеджер. Сообщение было короткое, без знаков препинания:

«Леш я за тебя переживаю ты давай не гони дуру всякое бывает ты не виноват»

Он долго смотрел на экран, прежде чем ответить.

«Всё нормально, Сань. Просто мне нужно немного времени.

Если почувствую, что тяжело – возьму отгул, не переживай»

Ответ пришёл почти сразу:

«ок. ты там держись»

Алексей закрыл чат, откинулся в кресле и посмотрел на код, который светился на мониторе. Маленькие куски текста, чужие и свои, одинаковые символы, скобки, имена функций. Всё казалось предельно понятным, простым, управляемым – в отличие от всего остального.

Он поймал себя на мысли, что работа действительно даёт слабое подобие покоя. Не радости, не уверенности, просто равномерный белый шум в голове, от которого она переставала трещать. Он знал, что это ненадолго – до конца рабочего дня. Но пока можно было просто сидеть, поправлять строки, комментировать коммиты, отвечать на вопросы Гоши и делать вид, что жизнь всё ещё идёт, пусть и не совсем по плану.

***

Он закончил работу пораньше. Вроде бы день прошёл спокойно, почти без накладок, но к вечеру в голове вновь стала подниматься та же тяжесть, что всегда приходила, когда он закрывал ноутбук. Пока работал – было проще. Код, баги, тесты – всё это хотя бы имело форму, поддавалось логике. А как только экран гас, мир становился вязким, как воздух перед грозой. Ничего не хотелось.

Он вышел из квартиры и привычно направился к дому Макса. Уже не думал, зачем делает это – просто шел. Это стало чем-то вроде ритуала: поработал – иди туда, постой, посмотри, помёрзни. Словно часть распорядка, который нельзя пропустить, иначе весь день окажется зря.

На улице было холодно. Ветер тянул от реки, запах гари всё ещё держался в воздухе, хоть пожар давно потушили. Лёша стоял на той же точке, где всегда – напротив фасада, немного в стороне от дороги, чтобы не мешали фары машин. Смотрел на эти расплавленные окна, на потёки копоти по стене, на место, где жизнь просто оборвалась, и пытался что-то почувствовать, кроме усталости. Сегодня он вспоминал сон – тот, где Макс стоял в тумане, где канистра, где зажигалка. Вспоминал – и ощущал, как по спине проходит холод, будто кто-то дышит ему в затылок.

Глядя наверх, Лёша понимал, что ему нихрена не становилось легче. Работа спасала, но только до тех пор, пока он сидел перед монитором. Как только всё кончалось, мысли возвращались – те же самые, что и вчера, и позавчера. Из них невозможно было выбраться.

Он сам понимал, что это ненормально. Что он загоняется, что скоро просто не выдержит. Наверное, стоило бы поговорить с кем-то. С психологом, с кем угодно. Он даже подумал, что завтра, пожалуй, начнёт собираться домой. Светка будет рада, сын – тоже. А там уже… может, действительно походить к специалисту. Лучше уж так, чем вот так – стоять каждый вечер перед чужим домом, как сталкер.

Он собирался уже уходить, когда заметил её. Не сразу – сначала просто движение сбоку, силуэт у остановки. Девушка стояла чуть в стороне, ближе к дереву, и смотрела в ту же сторону, куда и он. На окна. На стену с копотью. Лёша замер. Она стояла неподвижно, руки в карманах, взгляд устремлён вверх. И вдруг он вспомнил – вчера, кажется, видел её здесь же. Точно так же стояла. Тогда он не придал значения, подумал, что просто прохожая. Но сейчас, глядя на неё, понял, что она не просто смотрит. Что-то в этом взгляде было слишком сосредоточенным, личным.

Он колебался минуту, может, две. Потом всё-таки решился. Подошёл медленно, не зная, что скажет, пока не подошёл совсем близко.

– Извините… – начал он неуверенно. – Я… вас уже видел тут. Вы… тоже…

Она, вздрогнув, обернулась. Молодая, лет двадцать пять, может, чуть больше. Лицо усталое, глаза покрасневшие, но не от слёз – от недосыпа, от переутомления. Волосы собраны кое-как, на руках покрасневшая, чуть растрескавшаяся от холода, кожа.

– Да, – сказала она коротко. – Я здесь уже была.

– Простите, – сказал Лёша. – Просто… я подумал, что… вы тоже знали человека, который здесь жил.

– Это личное, – ответила она спокойно, но жёстко. – Не хочу забивать голову незнакомому человеку. Простите.

Он кивнул, но отступить не смог. Неловко замялся, потом всё-таки сказал:

– Извините меня, я понимаю, что лезу не в своё дело. Просто… вы смотрите туда. И я… тоже.

Она чуть нахмурилась.

– Вы знали Максима?

– Да, – сказал он. – Мы работали вместе. А вы…?

На мгновение в её взгляде мелькнуло что-то – не удивление, не злость, а скорее то, что бывает, когда человек вдруг узнаёт в другом частичку своей боли. Она опустила глаза, потом снова подняла их на него.

– Это был мой парень, – сказала она тихо. – Максим.

У Лёши внутри всё сжалось, как будто что-то оборвалось где-то под рёбрами. Воздух стал густым, и он не сразу смог вдохнуть. Хотел что-то сказать – «я не знал», «мне жаль», «простите», – но слова не шли. Она уже отвернулась, снова посмотрела на окна. Стояла молча, и казалось, что вокруг стало ещё тише.

Лёша опустил глаза, потом сделал шаг назад. Не знал, уходить ли, говорить ли что-то ещё. Просто стоял рядом, пока понимание того, кто она такая, окончательно не улеглось в голове.

Акт II

Они зашли в ближайшую кафешку – маленькую, со старыми лампами под потолком и запахом свежего кофе. Было тепло, и от этого тепло показалось почти чужим, как будто после кладбища попал в помещение, где всё слишком живое: звенят ложки, кто-то смеётся за соседним столиком, играет радио, и это всё как будто из другого мира, который к ним не имел никакого отношения. Лёша заказал два американо, добавил себе немного молока, ей предложил сахар, она отказалась, сказала, что не чувствует вкуса. Он кивнул и сел напротив, не зная, с чего начать разговор.

Первые минуты они молчали. Она держала чашку двумя руками, как будто пыталась обогреть руки, иссушенные осенним ветром. Он смотрел на неё – на усталое, бледное лицо, на волосы, которые, кажется, она давно не расчёсывала, и думал, что никогда не видел человека с таким взглядом. Не просто грусть или пустота, а какое-то обесцвечивание – как будто кто-то выкрутил насыщенность в реальности вокруг неё.

– Я… – начал он, потом замолчал, собрался и выдавил. – Я, наверное, не должен был подходить. Просто… ну, я стоял там каждый день. И понял, что видел вас. Я подумал… не знаю, зачем. Просто хотел поговорить.

Она кивнула, но ничего не сказала. Сделала глоток, поставила чашку на блюдце, медленно, без звука.

– Мы работали вместе, – сказал он. – С Максимом. Я тестировщик, а он делал интерфейс как раз…

– Да, он рассказывал.

Он помолчал, потом добавил:

– Если честно, я всё это время думаю, что, может быть, я его… ну, не прямо, но довёл. Знаете, когда давишь с тасками, указываешь на ошибки, а человек уже на пределе, и ты не чувствуешь. Не замечаешь. Не знаешь… А потом…

Он запнулся, не закончив.

Ольга подняла глаза, и взгляд у неё был странный – не осуждающий, а как будто наоборот, немного жалостливый.

– Что? Нет…, – сказала она тихо. – Нет, вы не виноваты. Даже не смейте… Никто не виноват. Он… Максим был такой, что всё пропускал через себя. Просто… так совпало.

Она снова сделала глоток и чуть повела плечом, словно от холода.

– Он с головой ушёл в эти… пиксели. Да, я помню,… вы же Алексей, да?

Он кивнул, вспомнив о том, что представился ранее, но она машинально ответила и не запомнила.

– Он говорил о вас, да, – продолжила она, и от этих слов его передёрнуло, – ругался… – нервная улыбка, – он был чертовски зол на эту задачу. Но не на вас…, – внезапный цепкий взгляд, – то были простые эмоции. Вас лично он не винил, да и не посмел бы. Он даже заказчика… хоть и костерил, но… он обвинял во всём свою неспособность исправить тот чёртов баг.

Её глаза начали стеклянеть.

– Шутил, что он бесполезен… – Ольга всхлипнула, – сказал даже, что или он победит эти пять пикселей… или они его.

В груди всё сжималось от её слов. Лёша протянул ей салфетку.

– Мы не виделись неделю, – продолжала она, утирая глаза, – потом ему дали пару отгулов и… и всё стало нормально, знаете… мы пошли в кино, потом… потом у нас была лучшая ночь, а потом мы поехали к маме знакомиться… – она горько усмехнулась, – Боже… я так переживала об этом, но он был такой довольный. И мама… Господи…а потом он разболелся. Вечно ходил без шапки, а потом…

Она замолчала, уставившись в чашку. Пар от кофе уже почти исчез.

Алексей не знал, что сказать. Слова, которые приходили в голову, казались оскорбительно пустыми. Он чувствовал, как где-то внутри поднимается волна тошнотворного тепла, будто в нём смешались вина, жалость и страх. Всё, что он мог – это просто смотреть на неё и понимать, что её боль сейчас сильнее его. Что всё, что он себе придумал, все эти разговоры о вине, о профессиональной ответственности, о давлении, – рядом с её пустотой, которая зияла в потерянных глазах, все его тревоги просто растворялись, теряли смысл.