Преторианцы

– Щедрость августа безгранична! – притворно улыбнулся Эмилий Лет и поклонился, чтобы скрыть досаду на лице.

Скупость Пертинакса была ему известна. Он не сорил деньгами, когда был консулом или легатом в провинциях, а став императором, не изменил своих привычек. Если бы не страх быть убитым Коммодом, Эмилий Лет ни за что бы не поставил на Пертинакса. Но Пертинакс являлся единственным в окружении Коммода, которого бы приняли и сенат, и армия, и народ. Конечно, в казне уже есть деньги и на реформу денария, и на многочисленные государственные нужды и на выплату преторианцам. Сколько налогов поступает в Рим со всей необъятной империи! Но Пертинакс просто не хочет их тратить.

Что ж, на этот раз префект претория уйдет к своим подчиненным только с голыми обещаниями. И совершенно точно не будет никого увещевать, просто передаст слова императора подождать два месяца. И пусть будет то, что будет. Согласятся преторианцы ждать – хорошо, нет – тоже неплохо. Пусть Пертинакс знает, что трон под ним держится только верностью гвардии.

Оставшись один, император в сильном раздражении стал ходить между колонн базилики. Не только поведение Эмилия Лета возмущало его, но и собственная беспомощность. Человек умный, честный, рассудительный, Пертинакс с трудом переносил тупость, корысть и хамство вокруг себя. И если страх перед Коммодом заставлял его поступиться своими принципами, молча совсем соглашаться, то сейчас, когда он стал императором, сносить все это от человека, стоящего далеко внизу, по сравнению с ним, Пертинакс не хотел. Он специально вспоминал, как жестко обошелся с восставшими легионерами, будучи наместником в Британии, чтобы придать себе твердость духа и наказать Эмилия Лета. Но ничего не выходило. Разум вновь возобладал над чувствами. Одно дело – действовать как наместник провинции, и совсем другое – как император, не чудовище, как Коммод, а мудрый отец отечества, как Марк Аврелий. Закончилась эпоха казней, должно наступить время справедливости и благоденствия. Необходимо не наказывать префекта претория, которому он, Пертинакс, действительно всем обязан, а раз за разом постараться убеждать в своей правоте, и пусть сейчас Эмилий Лет возмущен задержкой выплат, но разве доброе отношение к нему, несмотря на его дерзость, не окажет воздействия?

И вроде бы Пертинакс немного успокоился. Поразмыслив над поведением префекта, разгуливавшего во дворце, словно у себя дома, решил, что, видимо, он сам виноват, раз дал возможность охраняющим его преторианцам, пускать префекта претория без доклада. Действительно, необходимо ужесточить дисциплину среди охраны и рабов.

Почувствовав голод, император собрался уйти в триклиний дворца, но вошедший раб доложил, что Марция Аврелия Цейония Деметрия просит августа ее принять. Пертинакс немного растерялся. Бывшая любовница Коммода, главная участница заговора против безумного императора, появилась сейчас совсем некстати. В отличие от Эмилия Лета ей не нужны были деньги от Пертинакса. Она хотела другого. И если выплаты преторианцам рано или поздно все равно произойдут, то желание Марции невозможно исполнить. И тем не менее Пертинакс не мог ее отослать. Если Эмилию Лету он был обязан поддержкой преторианцев, то Марции – самой возможностью занять трон да и просто жить. Именно Марция дала отраву своему любовнику.

Пертинакс устало сел на трон в нише базилики и стал ждать гостью.

Марция вошла решительным шагом, развязывая тесемки плаща с мехом и скидывая назад капюшон.

– Мой император! – воскликнула она, и ее нежный голос болью отозвался в сердце Пертинакса.

Марция подошла к трону и низко поклонилась. Под наполовину снятым плащом Пертинакс увидел полные груди девушки, туго выпирающие из-под нескольких надетых друг на друга туник.

– Рад тебя видеть, Марция! – отозвался Пертинакс, но лицо его по-прежнему выражало усталость.

– Я очень замерзла, сегодня так холодно! – произнесла девушка, с надеждой глядя на императора своими большими голубыми глазами.

– Не стоило выходить из дома, Марция. Ради чего ты решила морозить свои красивые ножки?

– Чтобы увидеть тебя, август!

– Мы виделись четыре дня назад, и если ты пришла напомнить мне о прошлом разговоре, то не стоило.

– Но мы его не закончили! – возразила Марция, поеживаясь.

Пертинакс сошел с трона и укутал Марцию в ее плащ. Он подхватил ее на руки и усадил на трон.

– Здесь ветер не дует по ногам, – сказал он. – Подогни их под себя – и сразу согреешься.

Марция очаровательно улыбнулась.

– Я думала, ты позовешь меня в триклиний или перистиль, август. Во внутренних покоях дворца всегда жарко натоплено. Но мне и здесь хорошо! Я прямо как императрица.

Пертинакс улыбнулся в ответ, но улыбка получилась вымученной.

– Это все, что я могу для тебя сделать, Марция, – промолвил Пертинакс, стараясь не глядеть в манящее сладострастием лицо девушки, опять нарочно распахнувшей плащ, чтобы император видел ее томно колышущиеся при дыхании груди.

– Ты странный, Публий… – произнесла она, гладя рукой бороду императора.

– Я твой август, Марция, Публием называет меня моя жена. Тебе следует быть почтительней.

Марция резко отдернула руку, словно укололась.

– Возвращайся на Вектилианскую виллу, если ты мне понадобишься, я обязательно дам тебе знать.

– А я не хочу туда возвращаться! – воскликнула Марция. – Мне все время кажется, что я вижу там Коммода, и не его труп, а живого, ухмыляющегося, задумавшего меня убить!

– Это твоя фантазия. Ты еще под впечатлением последних декабрьских дней. Но ведь его уже нет. Ничто и никто не угрожает тебе. Если хочешь, я дам тебе дополнительную охрану. Пусть преторианцы всюду следуют за тобой.

– Нет уж, спасибо, август. Такое сопровождение еще сильнее будет напоминать мне о Коммоде.

– Тогда я просто не знаю, чем тебе помочь.

– Твой управляющий дворцом Эклект вчера сделал мне предложение выйти за него замуж.

Стрела была пущена ловко – неожиданно, с близкого расстояния и точно поразила бы цель, если бы император не надел непробиваемый панцирь невозмутимости.

– Эклект не теряет времени даром. Ты согласилась? Его можно поздравить?

– Я обещала подумать! – с надеждой глядя на Пертинакса, произнесла Марция, и голос ее задрожал.

– Зачем думать? Соглашайся. Я устал от притворств, Марция. Пока на этом троне сидел Коммод я только и делал, что врал и изворачивался. Но теперь я могу жить так, как следует. Я стар. Мне шестьдесят шесть лет. Я многое видел и разбираюсь в жизни. Не надо изображать влюбленность, Марция. Возможно, будь я другим человеком, я пошел бы тебе навстречу, но я таков, какой есть. Старика можно любить только за его богатство или власть, и никак иначе. Я знаю тебя, знаю, что тебе надо, и меня не обманешь. Мы сделали друг для друга все, что могли. Ты избавилась от Коммода, и его смерть дала возможность всем нам жить дальше. Я, ты, Эклект, Эмилий Лет связаны навсегда, но только смертью Коммода, более ничем. Надеюсь, мы не вернемся к подобным разговорам. Если ты хочешь жить здесь, во дворце, а я вижу, ты именно этого хочешь, потому что к другому и не привыкла, тогда принимай предложение Эклекта. Возможно, постель дворцового управляющего не такая притягательная, как императорская, зато ты в ней будешь спать живой и невредимой. Ведь именно это самая простая причина – остаться в живых, и подвигла нас на переворот, а уже потом интересы римского народа.

Марция опустила ноги с трона и задержалась немного на нем, как бы стараясь запомнить этот момент. Больше не глядя на императора, она закуталась в плащ и лишь прошептав: «Прощай, август!», медленно, с достоинством сошла с трона и прошествовала к выходу, не как человек, потерпевший поражение, а словно победитель, гордо подняв голову, устремляя взгляд через строй колонн базилики в будущее.

Оставшись один, Пертинакс подумал, что в этой базилике, предназначенной для императорского суда, сегодня он принял очень важные, судьбоносные решения – не поддаваться влиянию и угрозам префекта претория и не заводить любовницу. И пусть эти решения оказались не прилюдными, и возможно, никто их никогда не узнает и не оценит, но от этого они только возрастут в значимости. Марция уже несколько месяцев будоражила Пертинакса. С того самого времени, когда созрел заговор и они стали встречаться не в обществе, а тайно, вдвоем или с Эмилием Летом. Пертинакс вновь почувствовал себя мужчиной, желавшим и знающим, как добиться женщины, словно ветер молодости ворвался в его сердце и мысли. И, возможно, именно эта невысказанная страсть подтолкнула его укрепиться в замысле устранить Коммода, рискнуть всем. Но к страсти примешивалось и низменное желание, обладая Марцией, отомстить ненавистному императору за годы несправедливости, унижений и лизоблюдства.

Однако была и другая женщина, память о которой толкнула Пертинакса к действию. В совсем недалеком прошлом у него была любовница – Анния Корнифиция – дочь Марка Аврелия и сестра Коммода. Они познакомились вскоре после расправы Коммода над ее мужем – Марком Петронием Сурой Мамертином и их маленьким сыном. Заподозренный в заговоре Сура Мамертин был убит не только вместе с сыном, но и с братом и другими членами семьи. Свою сестру Коммод не тронул. Анния, как и жена Пертинакса Флавия Тициана, была более чем вдвое младше него, но при этом очень красива и несчастна из-за потери близких. Пертинакс принялся ее утешать и сразу почувствовал, что не сможет дальше спокойно жить, если не станет обладать ею. Много лет назад он видел дочь Марка Аврелия совсем маленькой девочкой и не мог представить себе, что в будущем она вырастет такой красавицей. Пертинакс не знал, что заставило Аннию Корнифицию без колебаний разделить с ним ложе, и не один раз, но предполагал, что это из-за внутреннего надлома. Так она пыталась забыться после зверств ее брата. Анния, столь искусная в любви, заставляла Пертинакса напрягаться в постели так много и долго, что у него шла носом кровь. Вскоре их тайные свидания стали пищей для пересудов всего Рима. Узнав об их связи, Коммод как-то на одной из оргий, на которую пригласил Пертинакса, посоветовал ему побыстрее развестись с Флавией Тицианой и жениться на его сестре. На вопрос Пертинакса, почему император так озабочен его жизнью, Коммод, смеясь, ответил, что его друг Пертинакс и его сестра Анния могут дать трону наследника, которого он усыновит и сделает цезарем. Такая шутка Коммода говорила об очень многом. Пертинакс понял: Коммод думает, что с помощью своей связи с Аннией Пертинакс хочет заполучить место его преемника. А такие мысли в голове безумного императора очень легко могли привести к обвинению в измене, в заговоре и потому к неминуемой гибели, как несчастного Марка Петрония Суру Мамертина. И как бы ни жалко было расставаться с Аннией, но пришлось. Причем ему было это намного тяжелее, ведь он, старик, думал, что влюбился. Анния же очень быстро забыла своего любовника и нашла себе другого.

Но сейчас, заняв трон империи, Пертинакс возвысился не только над всем римским народом, но и над собой. Думы и заботы о судьбе государства, так соответствующие умудренному в жизни человеку преклонных лет, возобладали над сиюминутными порывами. И он был этому рад. Ноша, которую взвалил на себя сын вольноотпущенника, торговца шерстью, оказалась довольно тяжела. Разоренная Коммодом казна, пошатнувшийся авторитет императорской власти и огромное количество проблем из многочисленных провинций, которыми годами никто не занимался, одномоментно свалились на него. Стопки различных докладов о недоимках налогов, о храмах, разрушенных пожарами, землетрясениями, обветшавших от времени и потому требующих денег для починки, жалоб на проворовавшихся магистратов, доносах об оскорблении императора и многие другие по разным причинам нерешенные наместниками вопросы пылились и занимали уже несколько стеллажей.

Пертинакс не жаждал, чтобы после смерти его объявили богом, как это было с другими императорами, но хотел прежде, чем уйти к богам, сделать так, чтобы оставить после себя процветающую империю и доброе имя. А когда есть такая труднодостижимая цель и старость не позволяет оставлять что-то на потом, тратить время и силы на любовниц неразумно.

Довольный принятыми решениями, Пертинакс отправился во дворец Августов – ту часть огромного дворцового комплекса на Палатине, где традиционно жили императоры. Ему захотелось посмотреть, как сын упражняется в греческом языке и математике, после чего позвать писцов и заняться разбором дел.

В комнате, смежной с его собственной и выходящей окнами на Большой Цирк, сын императора – Пертинакс-младший корпел над пергаментом, решая задачу. Император осторожно вошел в комнату, чтобы не помешать занятиям, но учитель – грек Деметрий – поднялся со скамьи и стал гнуть старую спину в глубоком поклоне, а 12-летний ученик сразу оставил пергамент и побежал навстречу отцу, радуясь возможности прервать надоевший урок.

– Что сегодня изучаете? – мягко осведомился император.

– Евклидову геометрию! – со вздохом ответил Пертинакс-младший, почесывая затылок.

– Юный господин преувеличивает! – отозвался Деметрий, разгибаясь. – Только лишь теорему Пифагора – начало начал!

– Не стоит каждый раз склоняться передо мной, Деметрий! – сказал ему император. – В прошлый раз у тебя так сильно закружилась голова, что ты чуть было не упал. А твою голову я очень ценю.

– Благодарю, император!

– Ты следи за здоровьем, Деметрий! Ты ведь один из немногих оставшихся орфиков. Кстати, приходи сегодня на ужин ко мне, поговорим о твоей философии. Как успехи, сынок, удается постичь математику или грамматика тебе больше нравится?

Пертинакс-младший смутился. Как и любой мальчишка, он желал подвижных игр со сверстниками, а не скучных часов в компании старика-философа. Очень привязанный к отцу, хотя в связи с постоянной занятостью Пертинакса-старшего он проводил с ним мало времени, сын старался во всем походить на родителя – копировал его манеру речи, жесты и, конечно же, всегда хотел его одобрения.

– Я стараюсь, папа! – гордо ответил мальчик.

– Молодец! – Император улыбнулся и погладил сына по голове. Сегодняшний долгий и неприятный разговор с Эмилием Летом и поведение преторианцев держали его мысли, словно церберы, и потому, глядя на сына, Пертинакс сказал: – А теперь послушай. Я считаю, что тебе не нужно жить во дворце. Завтра тебе следует отправиться на виллу к своему деду.

– Но почему, папа?! – удивился неприятному сообщению мальчик.

– Дворец не то место, где можно воспитать умного, честного и порядочного человека, верного Риму и своему роду. Ты будешь жить у деда со своей сестрой. Мы с твоей мамой будем тебя навещать. Твой дед Клавдий Сульпициан присмотрит за тобой, а Деметрий не даст скучать без уроков.

– Но ведь дед – префект Рима, он тоже вечно занят! – возразил мальчик, надеясь, что еще сможет остаться рядом с отцом.

– Да, ты прав, он весь в государственных делах, как и я. Но его дом более тих, спокоен и безопасен, чем этот огромный дворец.

– Ты чего-то опасаешься, папа?

– Я опасаюсь только одного, сын мой, чтобы роскошь и власть не развратили тебя, не сбили с пути справедливости. Ведь я надеюсь, ты, возмужав, станешь цезарем, предводителем молодежи, будешь всем примером.

Рядом появился раб Сириск и сообщил, что преторианский трибун Марк Квинтиллиан пришел с докладом. Пертинакс закрыл дверь в комнату сына и, приняв суровый вид, велел Сириску привести трибуна.

Рослый, широкоплечий Марк Квинтиллиан вошел в коридор спокойной, твердой поступью уверенного в себе человека, держа шлем в левой подмышке, а правую руку держа прямо, по шву. Узкое лицо, высокий открытый лоб, нос с легкой горбинкой, черные волосы – настоящий италик.

– Приветствую тебя, император! – произнес трибун и приложил к сердцу кулак.

– Слушаю тебя, трибун.

– Как ты и приказал, август, среди преторианцев наведен порядок. Вот список с именами всех, кто сегодня был в караульне.

Пертинакс взял протянутую ему навощенную табличку и бегло пробежал ее глазами.

– Завтра же все эти люди будут вычеркнуты из списков моей гвардии! – процедил он.

Огонь полыхнул в глазах Марка Квинтиллиана.

– Прошу тебя, август, во имя всех богов, не делай этого! Исключение из гвардии станет черным пятном на роду каждого преторианца. Мои подчиненные раскаялись. Если хочешь наказать, то лучше меня, так как именно на мне как на их командире лежит вина в их неподобающем поведении. Я допустил это, мне и отвечать!

Пертинакс с уважением посмотрел на честного трибуна и ответил:

– Эти слова мне по сердцу, трибун. Так поступали римляне в нашем далеком и славном прошлом, жертвуя собой ради других. Хорошо. Ты один ответишь за всех своих воинов. Но именно потому, что ты закрываешь собой друзей, я не стану наказывать тебя строго. Завтра ты навсегда оставишь дворец и будешь нести службу, не покидая каструм, но не трибуном, а простым преторианцем. Я уведомлю префекта претория о своем решении.

Ни один мускул не дрогнул на лице трибуна. Оно осталось бесстрастным. Марк Квинтиллиан молча приложил кулак к сердцу и ушел.

Трибун не спешил в караульню. С загадочной улыбкой на губах он медленно брел по коридорам и залам огромного дворцового комплекса, созерцая его красоту и шикарное убранство. Трибун понимал, что времена действительно изменились. На смену полной безнаказанности и свободе преторианцев при Коммоде пришло время строгости и дисциплины. Марк Квинтиллиан признавал только силу, и потому требовательность старика Пертинакса ему даже нравилась, он уважал его за это. Однако Коммод отличался исключительной жестокостью, поэтому его боялись, а Пертинакс хочет взять справедливостью и рассудительностью, но после многих лет страха такой подход к политике и жизни воспринимается как слабость. Это понимал Марк Квинтиллиан и знал, что именно так думают и все преторианцы, а возможно, и большинство римлян. Эмилий Лет уже успел рассказать о нежелании Пертинакса немедленно выплачивать обещанную преторианцам сумму. Значит, ближайшее будущее должно показать – либо Пертинакс поддастся на угрозы Эмилия Лета и станет возможно дальше требовать от императора все новых и новых денежных выплат и подарков, или он заартачится, и тогда его необходимо сменить. Убийство Коммода показало, что, как и сотню лет назад, императоров можно и нужно менять именно так. Вряд ли кто-то вступится за старика. Марк Квинтиллиан по-настоящему ждал наказания от императора, но именно для того, чтобы его преторианцы и преторианцы других когорт возмутились этим наказанием и выказали свое недовольство императору. Весьма вероятно, эти события повлияли бы на выплату обещанных Пертинаксом денег или же поскорее решили участь августа. Трибун не беспокоился о себе. Приказ императора был для него пустым звуком. Возможно, на время придется стать простым преторианцем, но префект претория не забудет о нем, Эмилий Лет обязательно выхлопочет ему помилование, да и его товарищи по оружию обязательно поспособствуют восстановлению его в должности трибуна. Марк Квинтиллиан знал: преторианцы – это братство, где каждый стоит друг за друга. Что же касается отлучения от дворца, то как раз на Палатин он собрался возвратиться в самое ближайшее время. Ведь Марция, эта прекрасная амазонка, бывшая любовница Коммода, собралась замуж за смотрителя дворца Эклекта и уже заранее пригласила к себе в кубикул Марка Квинтиллиана.

Глава четвертая

За городской стеной северо-восточной части Рима, между холмами Виминал и Эсквилин стоял преторианский лагерь. Эмилий Лет примчался сюда в мрачном настроении после разговора с императором. Он предполагал, что старшие офицеры всех десяти когорт преторианцев будут его ждать с добрыми вестями об оставшейся выплате, обещанной Пертинаксом. При въезде в ворота лагеря Лету показалось, что даже стражники смотрят на него с вопросом.

Он не решился идти сразу в преторий, а, оставив коня сопровождавшим его преторианцам, взял из рук подбежавшего раба чашу с вином и пошел к алтарю Фортуны. Выпив вина, он пролил немного на алтарь и попросил богиню удачи, всегда помогавшую ему, содействовать и впредь.

Затем Эмилий Лет посетил храм Марса. Перед бронзовой статуей бога войны в доспехах, державшего круглый щит и протянувшего вперед правую руку с копьем, Лет провел часть ночи, когда убили Коммода. Префект претория горячо молился за успех дела, и Марс помог Марции и атлету Нарциссу избавиться от безумного императора. Сейчас Лет просил бога войны, чтобы он научил его, как действовать против Пертинакса и как сдержать горячий нрав преторианцев, которые вскоре очень разозлятся. Пока его авторитет среди подчиненных был высок. Ему удалось продержаться на должности префекта претория целых два года, что для времени правления Коммода являлось большим успехом, ведь лишь немногие префекты достигали этого. Обычно Коммод их быстро убивал, подозревая в злоумышлении против себя. Кроме того, Эмилий Лет не настроил против себя римский народ, как это было при Клеандре, который так втерся в доверие к Коммоду, что имел наглость назначать самолично консулов, вводил за огромные взятки в члены сената вольноотпущенников и продавал государственные должности. Лет умело лавировал и для всех являлся удобным и проверенным человеком. Его уважали в сенате. Но среди преторианцев находились завистники. Они, потомки родовитых римских семей, не хотели терпеть над собой командира-ливийца.

Эмилий Лет вошел в преторий, готовый к тяжелому разговору с подчиненными, однако в помещении никого не оказалось. Подбежавший раб спросил, чего он хочет, но префект отослал его. Эмилий Лет хотел снять доспех, но, подумав, не стал этого делать – неизвестно, чего можно ждать сегодня. Он сел в высокое кресло за стол, просмотрел пергаменты, на которых были написаны приказы, и задумался.

Пертинакс не будет его слушать и, скорее всего, не выплатит обещанные деньги. Если сейчас Эмилий Лет не станет действовать решительно, император может легко сменить префекта претория, и тогда его блестящей карьере конец. Два с половиной века назад триумвир Марк Эмилий Лепид даровал гражданство его далекому предку, за что тот взял себе римское имя Эмилий. С тех давних пор в его роду не происходили сколько-нибудь значимые события, пока он, Лет, не стал префектом претория. Если Пертинакса, сына вольноотпущенника, сенат чествовал как нового августа с радостью, то почему отцы-сенаторы не окажут такие почести ему, если он все провернет так, чтобы казаться спасителем Рима? И все же мысли о троне приводили Эмилия Лета в глубочайший священный трепет. Он не мог представить себя на троне римских цезарей. Пертинакс был умным, опытным в управлении, грамотным политиком, полководцем, а он, Лет, ни тем, ни другим. И хотя пример Коммода показывал, что можно править самой могущественной империей в мире, будучи бездарностью и ничтожеством, но именно эти качества в итоге и сыграли с Коммодом злую шутку. Коммод правил как преемник своего знаменитого и всеми любимого отца – Марка Аврелия, память о котором долгое время спасала империю от кровавого переворота. Кто спасет Эмилия Лета, если он вдруг захватит власть и его правление пойдет неудачно? Нет, лучше быть за спиной новоявленного августа и управлять всем его руками, чтобы в случае чего остаться чистым. Печальный пример Клеандра, которого казнил сам Коммод, показывал, что не надо зарываться.

Эмилий Лет принял решение в скором времени убрать с дороги Пертинакса. Но сначала его надо опорочить. Заявить прямо, что Коммода убили в интересах Пертинакса, он не мог, не подставив себя, ведь именно Лет обещал преторианцам по 12 тысяч сестерциев каждому, если они поддержат префекта Рима и провозгласят его императором. Тогда следует пустить слух об убийстве Коммода его ближайшим окружением – Марцией и управляющим Вектилианской виллой Эклектом. Этих людей Пертинакс привечает, пусть именно они бросят тень на него самого. Конечно, большинство римлян рады смерти Коммода, однако если им внушить мысль, что бывшего императора убили люди из окружения нового правителя, то это может подорвать непогрешимую репутацию Пертинакса. Людская молва легко перенесет вину за смерть Коммода с Эклекта и Марции на Пертинакса и обязательно припомнит ему, если он не будет делать для народа все, что этот народ пожелает. А так и произойдет. Зная бережливость августа, Эмилий Лет предугадывал резкое сокращение трат на зрелища – как на гладиаторские бои, так и на гонки колесниц. Налоги, значительно поднятые Коммодом, тоже вряд ли снизятся в ближайшее время, ведь перед августом стоит задача пополнения казны. Эти непопулярные действия наверняка приведут к возмущению народных масс. Эмилий Лет будет наготове.

Инцидент с сенатором Ласцивием показал, что преторианцы не станут церемониться и, только подай им сигнал, они пойдут против Пертинакса, во всяком случае, большинство из них. Реакция самого августа на попытку провозглашения Ласцивия императором показала Эмилию Лету, что старик собирается править мягко, а значит, он слаб. Легионы не спасут Пертинакса, ведь они слишком далеко.