Снега моей души

Он его не донёс…

Плот

Было начало сентября.

Мы всегда приезжали с отцом в устье маленькой речушки, со странным названием Сахара, в сентябре. Не очень широкая – не более двадцати метров, лохматая от множества небольших каменистых перекатов, она стремительно несла свою мутноватую от золотистых песчинок бирюзу к зелени вод большой Реки. Разноцветные галечные косы её берегов обрамлялись огненно–оранжевым осенним пожаром засыпающей лиственничной тайги. Место слияния двух рек было открытым, каким-то невозможно–чистым. Почти домашним уютом веяло от старого древесного завала на выносной косе, омываемой водами двух рек. Старые стволы этого завала нагревались на солнце и пахли вымытой, чистой древесиной с привкусом хвои и смолы – как полы в светлой и просторной горнице. Солнечные лучики били сквозь беспорядок этих стволов, и было видно, как колышутся от прикосновений теплого ветра ниточки паутинок, что неслись по воздуху из тайги, да и застряли, зацепившись.

Противоположный от впадения речушки берег Реки был высоким, почти отвесным и блестяще–черным. Абиссиновую черноту ему придавали пласты каменного угля – Река в этом месте уткнулась своими водами в огромный угольный массив. Уткнулась, да и обогнула его – ушла на мягкие, податливые галечники. Так образовалось наше Место.

Целью наших ежегодных визитов в это Место была рыбалка. А точнее сказать – сезонная заготовка хариуса под засолку, как говорили, «в запас под зиму».

Жили мы не зажиточно, впрочем, как и все в те времена. «Те времена» – это середина шестидесятых. Северо–восток Якутии. Рабочий поселок горнодобытчиков. Пять или шесть улиц, старый клуб, школа. Из дорог – только Трасса. Трасса насквозь проткнула своей пыльностью поселок и шла дальше – на прииск и золотодобывающие полигоны.

Золото – это государственные дела, строгости всякие. Колючие взгляды из-под кокард, усталые – из-под ушанок или косынок. Рев промывочных приборов, гул воды гидромониторов, скрип телеги, что развозила воду по поселку, звон колючей проволоки на сгнивших столбах в распадках…

О золоте – в следующий раз, а сейчас о жизни. О ней – настоящей, лишенной ярких красок, громких звуков, угловатой и твердой на ощупь. Эта жизнь не баловала – смотрела и спрашивала строго, безо всякого снисхождения. Вот и ехали, плыли, шли мальчишки с отцами за добычей для семей.

Итак – наше Место. Маленький, белобрысый, шмыгающий носом человечек на берегу, в больших болотных сапогах с противогазной сумкой через плечо – это я. Руки мои, которые крепко держат бамбуковое удилище, все в трещинах – цыпках. Эти цыпки – результат переохлаждения рук в воде. Они от постоянного общения с солью при закладке рыбы в бочонки, от холода лодочного мотора, от углей костра, от ружейной и моторной смазки. Они – последствие трудной, далеко не детской работы.

Все русло речки пестрело большими и малыми камнями – было перекатным. Надо было очень осторожно заходить на середину потока, чтобы «облавливать» оба берега. Течение тут было довольно шустрое, и опасность быть им поваленным реально существовала.

Я быстро приловчился заходить на середину речки – шел от камня к камню, балансируя руками над потоком. Вот только брызги от бурунов сильно студили ладони рук.

Отогрев ладошки дыханием, я насаживал червяка на крючок и забрасывал уду на стрежень течения, плавно выводя поплавок за камни – там, в тишине, стояла рыба.

Раз! Удар хлестко отдавался в локтях – это попадался приличный «дурак». «Дураками» мой отец называл хариуса. Это слово не было ругательным – оно произносилось с уважением. Большая и сильная рыба, но… не совсем умная, раз попалась, – так это надо было понимать.

Поймав рыбу, я ловко снимал её с крючка и забрасывал в противогазную сумку. И так – до заполнения. Когда рыба уже не вмещалась в сумку, я выходил на берег, вытряхивал содержимое в деревянную кадушку, которая стояла в воде, обложенная камнями – чтобы не утащило водой, и садился пить чай. С сахаром!

Пара-тройка кружек и снова в поток. И так до вечера. А вечером начиналась очень неприятная процедура – чистка и засолка пойманной за день рыбы. Я не любил эту процедуру и всегда торопился, а отец чистил рыбу основательно – даже жабры вырезал, чтобы не пропал улов. Все дело в посоле рыбы, его мы делали слабым – сберегали аромат рыбы. А это накладывало особые условия на хранение и транспортировку рыбы до ледника. Ледник – это землянка со льдом, где летом содержались запасы мяса и рыбы. Холодильников в нашем поселке не было ни у одной семьи.

В тот день все шло, как обычно. Ранний подъем, умывание водой из реки, завтрак и – айда на течение!

Звук, который я услышал, был мне незнаком. Тугой шлепок, а затем шорох. И снова тугой шлепок. И снова шорох.

Шлёп–ш–ш…

Шлёп–ш–ш…

Я завертел головой, пытаясь определить источник звука. Звук шел от реки из-за поворота. Что-то там шлёпало, а звук, отразившись от угольного зеркала противоположного берега, летел ко мне.

Увидеть что–либо на Реке мешало солнце – оно било лучами прямо по глазам. Даже чернота угольных стен еле просматривалась в этом сиянии.

Шлепки приближались – на изгибе поворота уже угадывалось движение.

Какая–то темная масса надвигалась прямо на наше Место. Все ближе и ближе… Но слепящий, бьющий прямо в глаза, свет солнца по-прежнему не давал ничего увидеть.

Прекратились и шлепки…

Солнце и слёзы мешали мне, но я продолжал напряженно всматриваться в этот свет.

Я увидел Плот! Огромный и сложный, с торчащими блестящими пальцами гребей, он был фантастически красив!

Вдруг греби упали в воду – взлетели фонтаны брызг!

Над рекой вспыхнули маленькие радуги – я онемел, я задохнулся от восторга!

Блестящие ножи гребей дробили зелёный поток Реки и выдергивали на суд солнца мириады капелек воды. Капельки, рождаясь при взлете гребей к небу, умирали при их погружении в зелень пучины. А свет солнца превращал песню их появления и смерти в огромную радость радуг.

И все это я видел впервые! Завороженный я наблюдал, как плот с хрустом ткнулся в галечную отмель, как с него сошел в воду огромный, весь в черном, человек.

И этот человек неторопливо, как в замедленном кино, направился к отцу.

Мне даже показалось, что он идет, не касаясь воды…

Переведя взгляд обратно на плот, я внимательно рассмотрел его конструкцию и экипаж. На палубе сидели четверо – трое бородачей и девушка в синей косынке. Девушка помахала мне рукой и что–то крикнула. Но я не расслышал и продолжал молча, как завороженный, смотреть на них. Бородачи обернулись в мою сторону, заулыбались и подняли ладони в приветствии. Один из них взял в руки гитару – зазвучали музыкальные переборы.

В это время разговор между отцом и человеком в черном закончился. Они пожали друг другу руки, человек повернулся ко мне спиной и пошел обратно к плоту. На спине его черной безрукавки была ярко – желтая надпись: «Пропади всё пропадом». Да, именно такой была та надпись.

С плота ему подали руку, он взобрался и взмахнул рукой. «До–сви–да–ни–я!!!» – ударил звонкий хор голосов.

Плот натужно развернулся, струя нехотя подхватила его, и он стал уходить… Снова ударил звон хора и эхо от берегов вторило: «…и–я, …и–я, …и–я». Греби опустились в воду, на плоту кто–то тихо запел песню…

Плот уходил медленно и как-то странно для меня, того мальчишки. Уходил в неведомую для меня жизнь, которую я не знал, но чувствовал, что она есть… В моей душе шевельнулось неведомое доселе чувство. Смесь досады, чувства одиночества и осознания какого–то предательства.

Эти затихающие звуки песни, шлепков гребей по воде… Что-то уходило от меня. Что-то очень большое и неосознанно дорогое.

Я повернулся к реке, вспомнив, что оставил там сумку с рыбой и уду.

Перейдя русло, я подошел к костру. Отец, сидя у огня, курил папиросу и смотрел вслед ушедшим.

В тот день мы закончили рыбалку и уехали в поселок.

Это была наша последняя рыбалка. На следующий год отца перевели в другой район, и мы переехали.

С того дня прошло более сорока лет.

Я уже седой путешественник, много повидавший, руководивший множеством туристских экспедиций, прошедший тысячи километров и десятки рек. Где только не был…

Но каждый раз, глядя на очередную реку, по водам которой вот–вот начну свое движение, я ловлю себя на мысли о том, что всю свою жизнь пытаюсь догнать тот плот.

И никак не могу…

Два окна со двора…

Был обычный, как многие из незаметно проходящих, день. Двадцать девятый день первого месяца зимы.

Декабрь рисовал надоевшую картину: ночные морозы с ветром, опостылевшая утренняя темнота, хруст снега под шагами к автобусной остановке, тёмные силуэты людей, ожидающих транспорт, столб серого, выдыхаемого паром, воздуха над толпой, холодный рабочий автобус, проходная… Всё, как всегда – изо дня в день.

Сегодня Виктор вернулся в свою квартиру поздно. Дела крепко держали за горло – хоть криком кричи. Решая кучу всевозможных вопросов, он устал до тошноты. Ко всему прочему, мотаясь между местами приложения своих сил, он сильно продрог. И продрог так, что решил принять ванну, не дожидаясь, положенного для этого, времени. Полежать с книгой в горячей воде с пеной и всяческими отдушками…Отмокнуть, согреться, почитать что-нибудь лёгкое, а потом, выпив чаю с имбирём, рухнуть в спасительный колодец сна.

Готовясь к этому священнодействию, он поймал себя на мысли о том, что совершенно забыл о наступающем празднике.

– Бог с ней, с едой этой – успею купить что-нибудь. А вот поздравить надо всех, а то нехорошо получится… – он закрыл краны в ванной и направился в комнату, где стоял компьютер.

Загрузившись, компьютер оживил экран, свет от которого заполнил комнату мягкой синевой, создавая уют и погружая в умиротворение.

Войдя в почту, Виктор быстро пробежался взглядом по списку пришедшей корреспонденции. А писем пришло, как всегда, много – переписку Виктор вёл обширную.

– Москва-сестра, Прага-Леонид, Дубна-Саша… Опа! А это кто?.. – Виктор нахмурился и откинулся на спинку кресла.

С иконки в электронном сообщении на него смотрел совершенно незнакомый человек. Часть текста, видневшаяся в поле письма, говорила, что это не реклама – частное сообщение.

«Здравствуйте Виктор Викторович (?) – судя по знаку вопроса, автор строк сомневался в правильности отчества. Извините за эти строки. Пишет человек, совершенно Вам незнакомый, но для которого Вы сделали очень многое…» – Виктор недоумённо хмыкнул.

– Ничего не понимаю…– медленно, буквально по слогам произнёс он. Но его взгляд уже летел по строкам сообщения: «Дело в том, что моя мама и отец жили в том же Посёлке, что и Вы. И так сложилось, что они вошли в сложный этап своей совместной жизни – развод был неминуем… Об этом долго рассказывать, да и дело было очень давно – 1973 год шел. Мама говорила, что в Посёлке был школьный ансамбль гитаристов, которые выступали по всему району. И Вы там пели…»

Виктор онемел!

– Господи, как давно это было! Я был в девятом классе! – воспоминания не нахлынули – захлестнули Виктора…

* * *

…и мальчишки опять переругались. Две гитары, разбитые, как говориться, «в хлам», и стянутые черной, маркой и дурно пахнущей изолентой, никак не хотели выдавать те звуки, которые хотели услышать юные музыканты, притащившие эту рухлядь в спортивный зал школы.

Заниматься здесь музицированием им разрешил учитель физкультуры Юрий Степанович, затащивший почти всех поселковых мальчишек в туризм, и благосклонно относящийся к самодеятельному пению, особенно у костра.

Вот уже битый час шла настройка этого, мягко говоря, плохого инструмента, но ни одного, более или менее точного аккорда, взять не удавалось, как мальчишки не старались.

В гулком помещении спортзала фальшивые ноты особенно хорошо были слышны, и не просто раздавались – гвоздями впивались в слух! Мальчишки чертыхались, вертя колки этих деревянно-изоленточных чудовищ, раз за разом пытаясь изобразить хоть что-нибудь музыкальное, или отдалённо похожее на музыку, но, увы!..

Градус отчаяния постепенно поднимался.

Спокоен был только барабанщик Женя. Свои звуки он исправно извлекал из пионерского барабана, который прикрепил на самодельную деревянную треногу. Звуки эти, если сказать честно, были похожи на те, что издают капли воды, падая на дно ржавого ведра, но это были ЗВУКИ! Не в пример дряблому разномастному «дзиньканью» гитар, более похожему на старческое «кхе-кхе-кхе…»

В спортзале умирала идея…

Нет, здесь, среди слежавшихся спортивных матов, облезлых штанг и застарелого запаха пота, умирала мечта!

Невозможно описать то отчаяние, которое охватило юные умы и сердца!

После яростных дебатов по поводу качества гитар, умения играть на них каждого персонально и идеи о создании вокально-инструментального ансамбля, наступило молчание – мальчишки выдохлись…

– Вон, какой ансамбль «бацает» в Районе! Ва-а-аще играют!… – говоря это, Вовка почему-то раздвинул руки, показывая некую ширину. – А у нас только дудки всякие в клубной кладовке валяются! И в «музыкалке» одни пианино и балалайки… Одна балалайка… – он огорченно опустил голову.

– Хорошо бы волшебную палочку найти… Раз – две гитары, два – ударные, три – ионика… – мечтательно протянул Женя.

– Ага, скажешь! А кто на ионике будет «бацать»? Это ведь, как пианино, только электро! И не две гитары надо – три! Бас-гитару я бы потянул… – Витя начал перебирать пальцами в воздухе, изображая игру на гитаре.

– Нет у нас, пацаны, волшебников! Кто нам это даст? Районные вон, всё же богаче – аэропорт им в школу инструменты купил! А лётчики всё привезли и включили. А у нас в Посёлке одни бульдозеры и драги… – Вовка огорченно махнул рукой.

Нехотя, еле волоча ноги, все пошли по домам.

Витькин путь домой пролегал мимо клуба. Был поздний вечер, но странно! – в одном окне «культурной точки», так называли клуб в прессе Района, горел свет. И когда мальчишка поравнялся с крыльцом этой «точки», свет в окне погас и на крыльцо вышел незнакомый мужчина. Постояв немного на крыльце, как бы оглядываясь, он поднял воротник тонкого, явно городского, пальто, и направился в сторону музыкальной школы.

– Новенький какой-то… – Витя ещё раз посмотрел вслед незнакомцу и поспешил домой.

Дома его уже ждали к ужину.

За столом он поделился своими огорчениями с сестрой. Но понимания не нашёл и тему скомкал, переведя на разговор об её, сестры, успехах в изучении английского языка. Сам-то он в этом совсем «не петрил» – так называлось среди пацанов Посёлка полное отсутствие каких-либо успехов в чем-либо. Но зато в физике он «петрил», и даже очень «петрил»: школьные олимпиады у него шли на «ура», самостоятельный доклад о лазерах написал и прочитал…

Вечер заканчивался. Родители ушли в спальню, сестра ещё сидела в зале над учебником, а Витя пошёл в свою комнату.

И уже укладываясь спать, позёвывая, сказал сестре о незнакомце, которого видел на крыльце клуба. И про пальто вспомнил. Мол, замёрзнет мужик в таком пальтишке здесь, однако.

– Это новый учитель музыки к нам из Свердловска приехал. В «музыкалке» будет вести почти всё, чуть ли не гитары и барабаны всякие… – сестра всем видом показала, что знает больше, чем он.

Сон исчез.

Промаявшись всю ночь в обрывках сна, Витя подскочил ни свет, ни заря, чем немало удивил маму, которая уже рукодельничала на кухне, наскоро собрался и, выскочил на крыльцо, застёгивая куртку на бегу.

Посёлок ещё спал. Предрассветная темнота плотно заполнила распадок, в котором он расположился. Но её темно-синее полотно в некоторых местах уже продырявили редкие оранжевые огоньки освещённых окон. Стоял трескучий мороз и оглушительная тишина – молчали даже собаки, так было холодно.

Холодная млечность звёздного неба почти не давала света – мешал легкий морозный туман. Всё пространство распадка было заполнено столбиками-спицами дыма от печных труб, которые поднимались строго вверх – казалось, что купол звёздного неба нанизан на эти дымы.

Плотно застегнув куртку и подняв воротник, Витя заспешил в сторону дома Вовки. Снег под его ногами скрипел очень сильно – почти визжал. Мороз давил где-то под минус шестьдесят. Точной приметой такого холода был звук дыхания – воздух, выходя изо рта, издавал звук, похожий на шепот. Якуты называют его «шепот звёзд» – красиво, но очень холодно, однако.

Так, ссутулившись, стараясь реже вдыхать ледяной воздух и закрывая лицо воротником куртки, Витя добежал до Вовки.

И надо было видеть, какие пируэты выписывал Вовка, когда Витя рассказал ему о новом учителе, о предположении сестры «о гитарах и барабанах всяких…» и о своей идее – идти в музыкалку к этому учителю и проситься записать их «на гитару»!

… и робко вошли в барак, в котором разместилась музыкальная школа. Заведующая школой удивлённо вскинула брови, когда увидела на пороге своего кабинета трёх известных в Посёлке пацанов, «отпетых» спортсменов, туристов, и, чего греха таить, – хулиганов. Но её удивление сменилось радостью, когда она узнала цель визита мальчишек.

– Мальчики! Валерий Валерьевич сейчас в Управлении прииска, но вы подождите! Я ему сейчас позвоню. Посидите пока в коридоре…– говоря это, она потянулась к телефону.

И это время ожидания, которое они провели в жарко натопленном коридорчике барака, сидя на облезлой, покрытой клеёнкой, скамеечке, никогда не уйдёт из памяти Виктора. Волнение, надежда, страх, отчаяние – такой коктейль эмоций он пил впервые в своей жизни.

… и как не ожидали, но всё же неожиданно скрипнула и широко распахнулась входная дверь, и в коридор, вместе с клубами холодного воздуха, подсвеченный сзади ярким солнцем, вошёл высокий, как показалось пацанам – почти под потолок, мужчина – как Бог явился!

Порыв холодного воздуха влажно ударил по разгоряченным от волнения и жары коридора, потным лицам мальчишек, и ещё больше раскрасил их пурпуром. Они разом подскочили и застыли в ожидании. Собрав остатки мужества в кулак, Витя шагнул вперёд.

– Здравствуйте! Мы… Нам… Мы на гитарах пришли учиться играть. У нас ансамбль есть, но гитар нет, но мы умеем. По нотам можем тоже, но не всё. Можно у Вас? – на одном дыхании, не сказал – выпалил он.

– Учиться… – добавил уже тише и совсем сомлел от напряжения.

Наступило молчание.

Несмело подняв глаза, Витя наткнулся на весёлый, какой-то яростно-озорной взгляд синих глаз. Волнение сразу отступила, пелена страха и отчаяния рассеялась, и Витя смог подробно рассмотреть незнакомца.

Перед ним стоял худощавый, и совсем даже не высокий, мужчина. Он снял шапку, отряхнул её от снега и, ещё раз взглянув на мальчишек, кивком пригласил их в кабинет.

…оказалось, что экзаменовать он их будет немедленно – здесь же, в кабинете!

И что он, экзамен этот, будет совсем не сложный. Надо отстучать ритм, который набила рука Валерия Валерьевича, пропеть несколько фраз из песни «Ой, да не вечер…» и показать ему, что они знают из нотной грамоты.

Они были приняты! Но ещё было необычно то, что ВаВа, так стали мальчишки называть своего учителя, не требовал, чтобы они посещали уроки всевозможных сольфеджио, а начали разучивать тексты разных песен. И не просто разучивать – петь! ВаВа аккомпанировал на пианино, но сам не пел – голос у него был слабый и немного осиплый.

– Что не дано, то не дано… – говоря это, он всегда хмурился.

А мальчишки пели. И как же они стеснялись поначалу! Но постепенно, шаг за шагом, их голоса стали выдавать очень приличный звук, да порой такой, что даже учителя школы стали, как бы невзначай, заглядывать в класс, где шли мучения…

Но гитар всё не было. Да и откуда… ВаВа вёл себя как-то странно: учил Витю читать ноты для бас-гитары, Жэку – отбивать разные такты и ритмы, а Вовку замучил постановкой пальцев под определённые аккорды.

Все эти учения-мучения продолжались месяца три-четыре. И постепенно, тихо так, мальчишки стали терять интерес…

В тот вечер Витя впервые не пошёл на такую репетицию… Лежал на кровати и тупо смотрел в потолок, думая о том, как сейчас нехорошо его друзьям, которые пошли к ВаВа.

С работы пришёл отец, молча заглянул в комнату, где лежал-горевал Витя.

Отец работал на Прииске и занимал там большой пост – был парторгом всего объединения. Занят был – страшно даже подумать! Но всегда был в курсе всех дел, в которых участвовал его сын Виктор.

Вот и сейчас, с кухни он позвал Витю

– Сына! Как дела в музыке? Что сегодня-то не пошёл?

Витя не знал, что ответить, но говорить надо было. И он решил сказать правду.

– Па, что-то мне не хочется больше ноты учить…– сказал это и напрягся. – Да и физику я что-то запустил… – здесь он соврал.

После недолгого молчания с кухни раздалось такое, что заставило Витю подскочить на кровати, как ошпаренного!

– Для клуба Прииск инструменты электрические купил и они на склад Главснаба уже пришли. Ваш Валерий Валерьевич ко мне приходил – просил. Три гитары, барабаны, ещё что-то… Целый комплект. Немецкие – из ГДР. «Мусима» называются. Для вас, наверное? – по голосу чувствовалось, что отец улыбается.

Он и в самом деле улыбался, когда Витя пулей вылетел в прихожую.

И уже через десять минут, перепугав вахтёра музыкальной школы стремительностью движений в гардеробе, прошуршав валенками по коридору, он с криком «Гитары-ы-ы!…» ворвался в класс, где сидели мальчишки и ВаВа. Они пили чай…

…набросил ремень, и привычная тяжесть бас-гитары успокоила Витю. А вот ребят трясло от волнения – как-никак дебют.

Он взглянул в зал через неплотности в занавесе. Ему показалось, что в зале собрался весь посёлок – сотни людей. Его взгляд выхватывал знакомые лица: одноклассники были почти все, учителя – тоже; в передних рядах сидела мама с отцом, и было видно, что мама волнуется; соседка тётя Нина с дочерью Наташкой…

– Дорогие друзья! Сегодня, двадцать девятое декабря – предпраздничные дни начались, а мы начинаем наш праздничный концерт! И представляем вам… – это говорил ведущий вечера. А дальше всё было, как в тумане.

И когда отзвучали последние аккорды, зал взорвался аплодисментами!

Зал хлопал долго, люди сначала сидели, а потом все встали и хлопки стали напоминать сильный шум. А у Вити тряслись колени…

ВаВа подошёл к нему и сказал, почти прокричал в ухо: – Давай «Два окна…»! Давай – сможешь!!!

И Виктор, не успев что-либо сообразить, согласно кивнул.

ВаВа о чем-то быстро поговорил с ведущим.

– А сейчас будет исполнена песня Тухманова, слова Шаферана «Два окна со двора». Солист Виктор Прудников, бас гитара. Попросим! – ведущий концерта с интересом оглянулся на Виктора.

Зал затих.

Лица сидящих в зале людей вдруг стали резкими, будто прорисованные гуашью, и вплотную приблизились к Виктору. Он почти физически чувствовал внимание этих людей – их взгляды, как тёплые струи, касались его лица. И сразу ушло волнение, он снова стал ощущать пальцы и струны.

– Надо на ком-то остановить взгляд! Надо петь кому-то одному… – почти прошептал он.

Взгляд остановился на женщине, одиноко стоящей в проходе. Её глаза почему-то были наполнены слезами, она почти плакала и была очень некрасива в этой своей печали…

Пульсирующие звуки бас-гитары заполнили зал…

Два окна со двора

И развесистый клён.

Я как будто вчера

Первый раз был влюблён…

* * *

– Что и говорить, успех был бешеный. А для девятиклассника эта ноша была очень тяжёлой – «медные трубы» он проходил впервые. Пришлось даже отцу со мной поговорить по-мужски – как я тогда «занёсся» ввысь… – Виктор улыбнулся.

Он снова обратился к письму.

«…И Вы там пели, в этом ансамбле. На вечер мама пришла, уже собрав чемодан – автобус в Район уходил рано утром, и чтобы не сойти с ума… Мест уже не было – она простояла весь концерт в проходе, у стены. И плакала, плакала… Но когда вы исполнили песню «Два окна со двора», что-то с ней случилось – она не могла потом объяснить себе, что это было… Короче, она осталась в Посёлке и… Они с папой помирились. Через девять месяцев родился я. Сейчас мне 43 года, я работаю водителем, живу в Районе. Вы знаете, в каждом рейсе я включаю эту песню – я записал её на кассету. Ещё раз – спасибо Вам! Мама умерла в начале ноября. А я вот решил найти Вас, и всё это рассказать…»

Виктор закурил и долго сидел неподвижно, невидяще смотря в пол. Затем открыл файл с музыкой, выделил строку и нажал исполнение.

Пульсирующие звуки бас-гитары заполнили квартиру…

Два окна со двора

И развесистый клён.

Я как будто вчера,

Первый раз был влюблён…

Стратегия риска (

один день из жизни физика)

Было обычное летнее утро.

Предприятие, что расположилось на берегу реки, начинало свою дневную, строго регламентированную многочисленными инструкциями и правилами, размеренную и разлинованную во всех направлениях, жизнь.