Американский наворот

Ниже, под ровными рядами были наклеенные вразноброс листы с рекламой и объявлениями. Тут были и скупка металлолома и мебели и автосервис. Последний снабдил свой листок изображением суперкара, каких в городе, возможно, и в мирное время не бывало. Про свой город Драгович мог точно сказать, что таких тачек там не бывало и до войны.

Еще была распечатка с изображением российского политика Лебедева – спикера Парламента, которого здесь очень не любили – все потому что он сам не любил SSSF, причем в целом, независимо от берега. Кто-то отредактировал картинку, небрежно от руки нарисовав на голове Лебедева огромный презерватив. В руку, которую произносящий речь Лебедев вытянул вперед, был вложен резиновый член.

Дальше пошли плакаты, нарисованные уже более профессионально.

Таким, например, был вытянутый по горизонтали плакат с видом, как можно было догадаться, на правый берег. На случай, если кто-то не понял бы, была полупрозрачная наложенная надпись, которая непосредственно и указывала – "Правый берег".

Поверх пейзажа с его поясняющей надписью было наложено три рядом расположенных круга, являвшихся видами в оптический прицел, каждый из которых, из этих прицелов, смотрел на какого-либо "врага народа", то есть представителя правобережных.

Первым из таких врагов был бледный, с крысоподобным лицом ,упырь в галстучке и в очках. Судя по надписи это был "Нациствующий Интеллектуал" – это было написано крупным шрифтом. Мелким же разъяснялось, что он был предателем российского народа, перебежчиком, очевидно, на правый берег, и, самое интересное, животным без принципов.

Во втором прицеле был свиномордый, вместо носа был свиной пятак, тип в каком-то мундире, не то военном, не то полицейским. Оказалось второе. Согласно надписям это был "Мусор-полицай", снова "Перебежчик", "Предатель народа России", "Бандитский прислужник", "Агрессивное и тупое животное".

– Опять животное, – подумал Драгович, сам когда-то служивший в своей полиции, – Резко же они про своих… оппонентов с другого берега.

В третьем прицеле был мордатый жлоб в явно дорогом костюме, перемазанном кровью.

Надпись гласила :"Шайка правобережных главарей состоит из воров, убийц, баринов-кровопийц. Если окажешься рядом – убей! Увидишь в прицел – убей! Попадешь в плен – убей!"

– Попадешь в плен – убей? Это как? – мысленно задался вопросом Драгович.

– Звездатые наши плакаты? Нравится? – вопросительно произнес за спиной Белобрысый.

– Особенно "попадешь в плен – Убей". Это как?

– Да вот так. Как в кино про войну с нацистами 1945 года. На самом деле конечно такое вряд ли кто-то здесь сделает. Но это чисто наше, российское. Я имею ввиду как киноштамп. В старых советских фильмах бойца сопротивления нацисты захватывают, шлеппан-фюрер его какой-нибудь допрашивает, а наш из последних сил ему в глотку вцепляется или башку ему сворачивает. Его конечно тоже убивают. Это такое… Из нашего кино.

– Ну такое не только в ваших фильмах было, только по идее партизан потом убежать должен и всю базу разгромить. Чтобы хэппи-энд был.

Дальше пошла вовсе невоенная тема – на прилепленной неподалеку распечатке был здоровенный детина, судя по военной экипировке и старательной ручной графике, положительный персонаж. Детина бил морду какому-то оборванцу, которого свободной от битья рукой держал за ворот. Рядом валялись битые бутылки и торчали ноги лежащего на земле, очевидно, приятеля оборванца.

Внизу был текст: "Алкоголик – бесполезное животное, балласт общества и вредитель. Порождает криминал, искалечил жизнь детям, жрет и гадит…"

– Увидишь – …".

– Увидишь – убей! – мысленно опередил прочитанное Драгович, но не угадал. Оказалось: "Увидишь – поставь тварь на место!". Пояснение как ставить на место, очевидно прилагалось, так сказать, в графическом виде.

На стене было еще много интересного, но послышался отдаленный стук колес. Драгович повернул голову и увидал приближавшийся к площадке трамвай, чей перед, как и у предыдущего, был окрашен в военный зеленый цвет с двумя серыми полосами.

Подъехавший трамвай был длиной во всю площадку, считай что целым поездом из трех вагонов, причем с переходами покрытыми резиновой гармошкой – рухлядью такой трамвай было не назвать. Окрашен он был, словно танк, причем российский – в вышеупомянутый зеленый цвет с светло серым логотипом городского транспорта левого берега, нанесенным довольно аккуратно, не в пример облепленному бумажками и обгаженному голубями павильону.

Вагон был полупустой – сидячих мест было полно. Драгович на всякий случай одернул куртку и застегнул ее повыше. Уж что-что, а светить в городском транспорте оружием было бы явно неприлично, пренебрежительно к гражданским, тем более что он, Драгович, пока еще никто.

Осенний солнечный свет приглушенно освещал салон сквозь тонированные окна и не создавал неудобств для просмотра того, что шло по одному из больших телевизоров, установленных вверху салона.

На экране мелькали кадры очередного из бессчетных выпусков "дня солдата", или, как его переводили с английского на русский "одного дня солдата". На этот раз было что-то про авиацию. Вскоре стало ясно, что речь шла о больших бомбардировщиках, тех, что летали в океанские рейды от континента к континенту.

Других дел сейчас не было, так что Драгович откинул голову и сосредоточил свое внимание на экране.

– В таких рейдах мы не летаем над магистралями – пояснял с экрана пилот-американец, – мы летаем группами, причем одна навстречу другой, от континента к континенту. В том рейде, про который мы расскажем, мы вылетали из Анкориджа и через два часа тридцать минут мы уже приземлялись в Австралии. Когда я говорю, что мы летаем группами, то это довольно условно – интервал составляет полторы-две тысячи миль.

На экране появилась карта с маршрутом, пролегавшим через океан от севера США до Австралии. Белобрысый затих и, как и Драгович, сосредоточил внимание на экране.

– Мощные машины! – все-таки произнес он.

– Километр в секунду, – согласился Драгович.

– Больше. Километр в секунду- это три шестьсот, а здесь четыре пятьсот с лишним. У большой авиации километры в час, а не узлы, – на экране в это время демонстрировали картинку с одного из дисплеев бомбардировщика.

– Самое неприятное – это когда противник запускает нам что-нибудь вдогонку, – продолжал свой рассказ американец, – я имею ввиду не столько ракеты, сколько гиперзвуковые дроны. Радиусы противовоздушной обороны мы обходим стороной, причем с достаточным запасом по дальности, но вот дроны, которые они запускают, способны лететь чуть ли не в течение часа. По сути это гиперзвуковой истребитель, который они могут отправить в один конец. Такая штука может прийти из удаленного сектора, повиснуть у тебя на хвосте и гнаться за тобой в течение получаса, при этом она будет медленно но верно тебя нагонять, а приблизившись может не поразить, как ракета, а выпустить с расстояния в несколько миль пару своих собственных ракет, а уж только потом добить своим собственным попаданием. В том рейде за одним из нас, за "вампиром 2-5" были отправлены два таких.

На экране показалась картинка с темно-сиреневым небом и белой, словно в тумане, землей. Посреди поля дисплея, на фоне сиреневого неба, отчетливо маячили две отметки, зависшие над горизонтом.

– Так они выглядели в поле обзора хвостового радара "вампира 2-5", бомбардировщика, который они намеревались поразить – прозвучал голос ведущего.

Что ни говори, а даже на седьмой год Войны такие фильмы-репортажи смотреть было небезынтересно.

– Шаттлы бы не просрали, так оно бы сейчас по-другому все пошло бы, – проговорил Белобрысый.

– Сейчас уже это особого значения не имеет, – ответил Драгович, – уже ракетодромы ведь давно построены.

– Это же были, старые Plane-шаттлы, – оживился Белобрысый, – Я никак не пойму, чего они возятся с этими рейдами на самолетах в четыре маха и хвалятся этим, когда были самолеты в двадцать махов, или какая там скорость для орбиты… V-шаттлы болтаются где-то по орбитам и гоняются за спутниками, а ведь были действительно крутые самолеты, которые могли запросто лететь вдвое быстрее этих рейдеров, а потом поддать газу и в космос выйти.

– У нас на каждой машине на борту есть арсенал A-A ракет, – послышался голос пилота, – это AIM-240 и тяжелые GBA AAM sys.260. "Двести сороковые" – это те, что вы можете видеть в арсеналах истребителей. В их, истребителей, классификации они также обозначены, как тяжелые ракеты большой дальности. "Двести шестидесятые" уже слишком велики для обычного истребителя.

– "Двести сороковые" могут быть выпущены самолетом по цели, которая его преследует – другими словами, они самостоятельно выполнят разворот, однако в этом случае они потеряют часть своей энергии, – продолжал свой рассказ пилот, – Мы говорим об энергии двигателя, которая в случае прямолинейного полета пошла бы на набор максимально возможной скорости и прыжок в стратосферу, возможно даже намного выше того уровня, на котором летит цель. На дистанциях близких к максимальной это оптимальная траектория – в этом случае ракета атакует цель, приходя сверху. Ехать под горку куда легче чем в гору. Поверьте, в случае с ракетой это работает также.

После того, как ракета выполнит разворот на шесть часов, она все еще останется опасной угрозой для любой авиации, летающей со скоростью ниже трех махов, другими словами, для любого истребителя, самолета дальнего воздушного боя или легкого рейдера.

Дроны же летают со скоростями выше пяти махов и поэтому у описанного предприятия по перехвату даже одного такого дрона в задней полусфере шансы на успех будут невысоки.

К счастью, наша тактика способна решить эту досадную проблему – парням в том самолете, за которым погнались два бандита "чинков" нужно было лишь не убавлять газ и держать свой радар на мерзавцах. Остальное было за нами, так как мы летели навстречу. Мы могли бы атаковать преследователей своими AIM-240 и мы бы так и поступили, не будь у нас наших "двести шестидесятых".

Если для того, чтобы открыть огонь "двухсот сороковыми", нам следовало бы выждать несколько минут, когда расстояние между нами и дронами сократиться, то "двести шестидесятые" мы могли запускать куда раньше. Нашим радаром в обоих случаях был бы хвостовой радар "Вампира 2-5". Он им и был.

– Вот так выглядят пуски ракет AAM-260, – объявил ведущий. На экране замелькали кадры открытия бомболюков, силуэты разных тяжелых самолетов и густые белые дымовые следы в почти черном небе.

Потом появился какой-то другой летчик и начал рассказывать, как все происходило с его точки зрения – это оказался пилот того самолета, который и был атакован.

– Вообще когда запускаешь ракеты на скорости в две с половиной тысячи узлов, то это выглядит и ощущается довольно необычно – продолжил вновь появившийся первый пилот, – Вначале ты слышишь работу механизации самолета, потом чувствуешь легкий толчок и больше ничего, никакого грохота.

Ракета в это время падает прочь от самолета вниз и только там включает свой двигатель. Но даже тогда ты ничего не услышишь – она должна уйти несколько вперед и охватить тебя своим конусом звуковой волны – вот только тогда ты слышишь ее грохот, правда, он быстро стихает.

Когда мы запускали первую ракету, расстояние между нами и целью было тысяча сто миль. Через небольшой интервал времени, когда наши "двести шестидесятые" были на полпути, мы выпустили еще пару "двести сороковых", но для них уже ничего не осталось. Обе ракеты GBA AAM sys.260 поразили свои цели.

– Бля-я-я, – вполголоса протянул Белобрысый, – Ты представляешь сколько одна такая "двести сорок" стоит.

– Наверно двести сорок и стоит, – усмехнулся Драгович.

– Ага, – согласился Белобрысый, – только чего?

– Самолет, который они спасали от дронов, стоит подороже. Плюс эти с летчиками летают.

– Тоже верно, – ответил Белобрысый чуть задумавшись.

Все это время трамвай ехал по эстакаде, проходившей примерно на уровне третьих этажей городских зданий. Дома были нетронутыми – это несмотря на то, что в восточной части города когда-то велись ожесточенные бои. Примерно через километр эстакада завернула направо, срезав угол над перекрестком и пройдя прямо над двором какого-то административного корпуса.

Пути перемахнули через речушку, а перед этим через ров, по которому проходила железная дорога. Тут, после речки, может даже после рва, начались дебри с заброшенными промышленными корпусами. Горизонт, западная его часть, был затянут полосой черных туч, словно надвигался настоящий шторм, однако, по словам Белобрысого, осенью в этих краях такие темные тучи были обычным делом и предвестниками шторма не являлись.

– Я думаю, – раздался с экрана голос пилота, – вам не терпится увидеть результаты нашей работы в тот день – вот они.

На экране появилась картинка с видом из маленького бокового окошка с толстенным стеклом. За окошком плыла белая туманная линия горизонта с ватными кучевыми облаками где-то в десятках километров. Небо было иссиня-черное. Чем-то это напоминало показанную ранее картинку с радара, но здесь цвета были куда сочнее.

Внезапно в центре картинки появилось маленькое белое пятно, а вся картинка разом потемнела. Пятно быстро разрослось в аккуратный белый шар, зависший над горизонтом. Некоторые из кучевых облаков одно за другим растворились в воздухе.

– Я, да и не только я, всегда стараюсь запечатлеть это, – пояснял тем временем пилот. Он оказался не пилотом, а оператором, отвечавшим за вооружения и запуски ракет.

– Обычные видеокамеры оптических систем, – продолжал он, – конечно же фиксируют и это и еще много чего, но я люблю делать съемку со своего места – это позволяет, как мне кажется, сохранить и передать атмосферу нашей работы, атмосферу моего рабочего места. Я специально убрал фильтр с окна – поверх крепится пластина оптического клапана, но вероятнее всего, она бы потемнела.

Как потом пояснили, этот мегатонный взрыв произошел на расстоянии в триста морских миль и вывел из строя элементы сети SAM/MDS, то есть ПВО/ПРО противника. Еще он "насмерть повредил", как иногда выражались, два эсминца и уничтожил воздушный узел связи, распределявший вражескую UCE, то есть вражеский "интерлинк". Для такой мощности заряда это было ничто, но дело было обычное. А ведь когда-то намеревались бить такими боеголовками по городам.

– Пару недель назад передавали, что в филиппинском море проломили ПРО, – проговорил Белобрысый, – похоже, это про тот случай и рассказывают.

Драгович повернул голову прочь от экрана. Там, за окном, тополя, торчавшие посреди разрушенных не то боями не то запустением бетонных коробок, сыпали желтой листвой.

Потом эстакада свернула направо и стала уходить в очередной городской квартал. На контрасте с происходившим на экране картина была умиротворяющая.

В окне показался вычурный комплекс высоких по здешним меркам зданий.

– Советские дома, сталинские, – прокомментировал Белобрысый.

– Сталинские? Это же сколько им лет? – с недоверием в голосе ответил Драгович.

– Да нет, их просто так называют, они внешним видом оригинальные сталинские напоминают. Да и внутри наверно тоже. В советские годы построены.

– Хорошие наверно.

– Не все, что советское хорошее, и не все что хорошее советское хорошо само по себе, – изрек Белобрысый.