Позывной «Айтишник»

– Ты что, совсем спятил?! – первым взорвался Дима, его лицо исказилось от возмущения. – Ты понимаешь, что это чистое самоубийство?! Там же настоящая мясорубка! Зачем тебе это?!

– Тише, Дим, не ори. – спокойно, но с заметным напряжением в голосе осадил его Игорь. – Лёш, это правда? Серьезно? Объясни.

Алексей, с трудом подбирая слова, повторил им примерно то же, что говорил родителям. О том, что он «не может просто сидеть сложа руки», пока другие… О каком-то невысказанном «долге», о «наших»…

– Долг?! – голос Светы дрогнул, и на глаза снова навернулись слезы. – Какой еще долг?! Перед кем?! Ты нужен нам здесь! Живой! А не там, где ты погибнешь непонятно за что!

– Успокойся, Света. – Игорь мягко положил ей руку на плечо. – Лёш, мы… Мы стараемся тебя понять. Наверное. Но послушай… Ты же всю жизнь сторонился подобного! Ты совсем другой человек! Зачем ты пытаешься сломать себя?

– Я не ломаюсь! – в голосе Алексея послышались нотки раздражения и горечи. Его задевало, что они не понимали сути. – Я просто… Просто не могу иначе! Понимаете?! Не могу больше жить так, будто меня это не касается!

Разговор продолжался, превращаясь в мучительное перетягивание каната. Дима не сдавался, горячо убеждая его одуматься, рисовал страшные картины последствий, пугал будущим. Света, всё ещё всхлипывая, умоляла его остаться, цепляясь за прежнюю, безопасную жизнь. Игорь, отбросив попытки найти эмоциональные аргументы, пытался подойти рационально: задавал вопросы о процедуре, медкомиссии, условиях контракта, словно надеясь обнаружить лазейку или абсурдность, которая заставит Алексея передумать. Но где-то в глубине души он уже понимал, что логики здесь мало, а решение принято.

– Подумай о себе! – настаивал Дима, почти крича. – О родителях! О нас, чёрт возьми! Мы нуждаемся в тебе здесь, живым и здоровым! А если калекой придешь?

– Я подумал обо всех. – Голос Алексея был тихим, почти шёпотом, но в нём звенела сталь. – И принял решение. Я иду.

Разговор действительно закончился тяжело. Друзья, несмотря на все усилия, так и не смогли по-настоящему принять его выбор. Они расстались с грузом тревоги и невысказанного осуждения, смешанного со страхом за него. Конечно, обещали поддерживать его. Но в их глазах, когда они смотрели на Алексея, читалось лишь огромное, невообразимое ими самими непонимание.

Вернувшись домой после тяжёлого разговора, Алексей снова почувствовал, как его окутывает тяжёлая, давящая атмосфера. Родители сидели на кухне, погружённые в скорбное молчание. Мама лишь изредка тихо всхлипывала, нарушая эту гнетущую тишину. Он чувствовал их боль как свою собственную, она сдавливала ему грудь, но отступать было уже поздно. Решение, принятое сегодня, перевернуло его жизнь, и пути назад не было.

Вечером, когда дом погрузился в полумрак, Алексей занялся последними приготовлениями. Он собрал немногочисленные, но теперь такие важные документы: паспорт, военный билет, какие-то справки. Они казались неестественно тяжёлыми в его руке. Он аккуратно сложил их на кухонном столе, там, где он точно увидит их утром.

Завтра. Всего одно слово. Завтра начнется его новый путь, первый шаг в пугающую и совершенно незнакомую реальность. Привычная, обыденная жизнь со всеми ее радостями и печалями, шумом и тишиной осталась где-то там, в уходящем дне. Теперь его ждала только дорога. Дорога ТУДА. Дорога, с которой, как он понимал, возможно, уже не будет возврата. И все же, несмотря на страх и боль, он знал, что не мог поступить иначе. Это было не просто решение, это была внутренняя необходимость. И оно было принято. Окончательно.

Глава 4.

Ночь после изматывающего разговора с родителями была долгой и мучительной. Алексей почти не спал, ворочаясь в постели. Слова мамы, ее беззвучные слезы, тяжелое, глухое молчание отца – все это стояло перед глазами, давило на грудь невидимым грузом. Он понимал, какой невыносимой болью отозвалось его решение в их сердцах, возможно, самой сильной болью, которую они когда-либо испытывали. Но та странная, почти холодная решимость, которая охватила его накануне, никуда не делась. Она сидела где-то глубоко внутри, как натянутая до предела стальная струна.

Утро выдалось серым и неприветливым, полностью соответствуя позднему ноябрю за окном. В доме стояла непривычная, звенящая тишина. Не было ни привычного аромата маминого кофе, ни обычного утреннего шума на кухне. Родители, очевидно, уже встали, но, казалось, намеренно прятались где-то в других комнатах, избегая встречи. Алексей оделся, чувствуя себя чужим в собственной комнате. Каждый предмет – письменный стол, старая кровать, книжные полки – казался безмолвным укором, напоминанием о прошлой, такой понятной и безопасной жизни, от которой он теперь сознательно отказывался.

Он вышел на кухню. Мама сидела за столом спиной к нему и отрешённо смотрела в запотевшее окно. Отец стоял у плиты и медленно наливал себе кофе – крайне редкое зрелище, обычно этим занималась мама.

– Доброе утро, – тихо сказал Алексей, нарушая гнетущую тишину.

Мама вздрогнула, как от резкого звука, но не обернулась сразу. Отец лишь тяжело кивнул, не поднимая глаз. Атмосфера была напряжённой, наэлектризованной невысказанными словами и затаённой болью.

– Мам… Пап… – начал Алексей, чувствуя, как неловкость сдавливает ему горло. – Я… Я пойду.

Мама медленно, с видимым усилием повернулась к нему. Ее лицо опухло от слез, глаза были красными и полными бесконечного горя.

– Ты… Ты всё равно идёшь? – Её голос был слабым, едва слышным, как шёпот ветра.

– Да, мам. – Алексей подошёл к ней и осторожно взял её за холодную руку. – Мне нужно.

– Куда же ты, сынок… – простонала она, и новые слёзы хлынули по её щекам. – Останься! Ну, пожалуйста! Умоляю!

– Ольга, – строго, но с глубокой усталостью в голосе сказал отец, подходя к столу с двумя кружками дымящегося кофе. Одну он поставил перед матерью, другую – перед Алексеем. – Он решил. Это его… выбор.

– Это не его дело! – резко перебила мама, вырывая руку из его. – Его дело – ЖИТЬ! Здесь! С нами! Делать свою работу! Строить свою жизнь, а не…

– Мам, пожалуйста… – Алексей почувствовал, как от ее слов и боли, которую он видел в ее глазах, внутри всё болезненно сжалось.

– Леша… – Отец сел напротив, его взгляд был тяжелым и прямым. – Ты все обдумал? Взвесил? Это не просто порыв?

Алексей сделал глоток кофе. Горький, как и этот разговор.

– Я не спал всю ночь, пап. Это не эмоции. Я точно знаю – так надо.

Отец долго смотрел на него, потом опустил глаза и тяжело вздохнул.

– Ладно… Иди. Но… – Голос дрогнул. – Будь осторожен. Очень. И звони. Как только сможешь.

– Хорошо, пап.

Облегчение, смешанное с виной, сдавило грудь.

Мать молча стояла у окна, будто не решаясь обернуться. Он подошел, обнял ее. Она замерла на секунду, а потом вцепилась в него, тихо всхлипывая.

– Береги себя, сынок… – прошептала она в его плечо. – Пожалуйста…

– Обещаю, мам.

Сборы заняли минуты. Паспорт, военный билет, ручка – все уже лежало в рюкзаке. На пороге он обернулся. Родители сидели за столом, тесно прижавшись друг к другу, пальцы переплетены. Он не видел их такими… потерянными – никогда.

Ноябрь встретил его колючим ветром. Дорога до военкомата была знакомой, но сегодня все казалось чужим. Те же улицы, те же магазины, та же толпа, спешащая по своим делам. Но теперь он шел мимо них, будто уже отделенный незримой чертой. Их обыденность – работа, покупки, смех – резала, как упрек.

Военкомат оказался обычной серой коробкой: облупившаяся штукатурка, деревянные рамы, потрескавшиеся ступени. На крыльце курили несколько мужчин – кто-то молодой, кто-то постарше. Над входом красовался свежий баннер с буквой Zи лозунгом: «Служи Отечеству!» Слишком пафосно. Не так, как в его ночных мыслях.

Внутри пахло сыростью, пылью и хлоркой. Холл был забит людьми: мужчины в камуфляже, женщины с покрасневшими глазами, чиновники в гражданском. Где-то спорили, где-то плакали, где-то равнодушно заполняли бумаги. Очереди тянулись к окошкам и кабинетам, двигаясь с привычной бюрократической медлительностью.

Алексей замер в дверях, ослепленный резким светом люминесцентных ламп. Куда идти? Вокруг – какофония голосов, скрип стульев, шарканье ног. Он сделал шаг, потом другой, словно продираясь сквозь невидимую паутину бюрократии.

"Приёмная" табличка висела криво, будто вот-вот отвалится. За стеклом, в облаке сигаретного дыма и пыли, сидела женщина лет шестидесяти. Лицо – как топографическая карта жизненных невзгод.

– Здравствуйте… – голос Алексея прозвучал неестественно громко. – Я… насчёт контракта.

Женщина подняла глаза. Взгляд – тусклый, как экран старого телевизора.

– Контрактник? – протянула она, будто это было диагнозом. – Билет военный есть?

Пальцы слегка дрожали, когда он доставал документы. Папка оказалась влажной от ладонного пота.

– Лейтенант запаса… – она бубнила себе под нос, листая страницы. – Связист. Кафедра военная?

– Да.

– 105 кабинет. Второй этаж. – Женщина ткнула пальцем куда-то вверх, даже не взглянув на него. – Там разберутся.

Лестница скрипела под ногами, словно предостерегая. Второй этаж встретил его коридором-ловушкой: низкие потолки, стены цвета больничной каши, двери с облезлыми номерами. Воздух – спёртый, с привкусом плесени и чужого страха.

У кабинета 105 – живая очередь. Четыре человека, четыре судьбы: паренёк, почти мальчик, грызёт ноготь до крови; мужик под сорок – лицо как будто вырезано из дуба топором; двое постарше – сидят, словно на похоронах, только без гроба.

Алексей пристроился на краешке скамьи. Тишина висела плотная. Только часы где-то тикали, отсчитывая секунды до неизвестности.

Дверь распахнулась с таким скрипом, будто её не открывали со времён Чечни.

– Алексеев! – рявкнул мужчина в штатском, но с выправкой кадрового офицера. Голос – как удар прикладом по льду.

– Я! – Алексей резко поднялся, стул скрипнул по линолеуму.

Кабинет встретил его удушающей теснотой. Горы папок на подоконнике. Пыльный системный блок под столом. Женщина с уставшим лицом стучала по клавиатуре, будто отбивала морзянку.

– Присаживайтесь, лейтенант. – Майор Петров жестом указал на стул. Бритвенная полоска на виске, мундир с идеальными стрелками. – По контракту?

– Да.

– Документы.

Алексей протянул папку. Ладони влажные.

– Алексеев Алексей Игоревич… 1999 года. – Майор щёлкнул языком. – Кафедра. Специальность?

– Связист.

– Так. – Карандаш постукивал по столу. – Возраст не призывной, категория «запас». Почему?

Тон был ровным, как ЭКГ у мертвеца. Алексей выдавил заученную речь: про долг, про то, что не может стоять в стороне. Майор кивал, но в глазах – та же пустота, что в мониторе у секретарши.

– Гражданская специальность?

– IT. Поддержка сайтов.

– Здесь вам не серверы перезагружать. – Уголок рта дёрнулся. – Но связисты нужны.

Бланк лёг перед ним как обвинительный акт.

Пункт 17: Члены семьи военнослужащего.

Ручка дрожала на букве «О» в слове «отец». Где-то за стеной хлопнула дверь. Кто-то закричал: «Следующий!»

Медкомиссия оказалась странным спектаклем, где каждый играл свою роль. Алексей переходил из кабинета в кабинет, как товар на конвейере.

– Жалобы есть? – хирург задавал вопрос, уткнувшись в бумаги. Его руки пахли спиртом и усталостью.

– Нет.

– Годен. Следующий!

Штамп опустился на бланк с глухим стуком. Терапевт, женщина с синяками под глазами, даже не попросила снять свитер.

– Дышите. Не дышите. – Ее стетоскоп был ледяным. – Годен.

За пятнадцать минут его жизнь перевернулась. Пятнадцать минут между «было» и «будет». В коридоре сидели такие же, как он, – одни курили, другие молча смотрели в стену. Кто-то нервно теребил края бланка.

Кабинет № 105 встретил его тем же запахом пыли и кофе. Майор Петров принял бумаги, не глядя.

– Ждите звонка. – Он протянул визитку. Бумажка была теплой и мятой. – Если передумаете…

– Я не передумаю. – Алексей сжал кулаки. Ладони вспотели.

Майор усмехнулся. В его глазах мелькнуло что-то похожее на жалость.

– Восемнадцать лет говорили «думай своей головой», а теперь удивляются, когда голова думает. – Он закрыл папку. – Свободен.

Дверь захлопнулась с окончательным щелчком. В коридоре было тихо. Слишком тихо. Алексей вдруг понял, что теперь он просто номер в списке. Человек, который сделал выбор. Человек, который ждет.

Алексей поднялся со стула. Документы в рюкзаке внезапно стали тяжелее – будто в папку с бумагами положили кирпич. Он вышел в коридор, где часы над дверью показывали 14:37. Всего полтора часа. Полтора часа между прошлым и будущим.

На улице ноябрьский воздух ударил в лицо лезвием. Гудки машин, смех прохожих, визг тормозов – всё звучало неестественно громко, как будто кто-то выкрутил громкость мира на максимум. Баннер с трескучим лозунгом теперь висел не на стене – он висел прямо у него в голове, мигая неоновыми буквами: Твой выбор. Твой путь. Будь со СВОими.

Он достал телефон. Три новых сообщения: мама спрашивала: «Сынок, как ты?», Дима с работы уточнял: «Чё, на митинг завтра идёшь?», а безликий спам предлагал кредит под 8%.

Не отвечая, Алексей сунул телефон в карман. Горло сжало. Он был больше не тем парнем из IT-компании, который вчера пил капучино и спорил про СВО. Теперь он – строка в военной базе данных. Человек, который добровольно подписался под своей судьбой.

Страх? Да. Но странным образом к нему примешивалось облегчение – как будто он годами нёс на спине невидимый груз и наконец, поставил его на землю. Теперь оставалось только ждать звонка, который превратит «потенциально» в «официально».

Он закурил. Первая затяжка обожгла лёгкие. Где-то там, в военкомате, его дело уже легло в папку с грифом «Контрактники». Дверь захлопнулась. Путь назад исчез – осталась только дорога вперёд, в туман.

Глава 5.

Дорога из военкомата напоминала выход из душного театра – только спектакль, в котором он только что участвовал, был страшноватой импровизацией с непредсказуемым финалом. Рюкзак с документами давил на плечо, хотя внутри лежали всего несколько листов бумаги. Эти листы теперь определяли его жизнь. Алексей шагал по знакомым улицам, но всё вокруг казалось чужим – асфальт под ногами, дома, лица прохожих. Будто он уже начал отдаляться от этого мира, ещё даже не уехав.

В квартире висело то же тяжёлое молчание, что и утром. Мать сидела в гостиной, уставившись в одну точку. Отец – на кухне, но не за компьютером, а просто так, глядя в стену. Алексей прошёл в свою комнату, аккуратно положил рюкзак. Документы. Его пропуск в другую реальность.

За ужином говорили мало. Мать машинально подкладывала ему еду, но сама лишь ковыряла вилкой в тарелке. Отец изредка бросал короткие фразы, больше похожие на допрос.

– Ну что? – спросил он, наконец, когда Алексей отодвинул тарелку.

– Что «что»?

– Что сказали? Когда? Куда?

– Ждать звонка. – Алексей почувствовал себя виноватым, будто совершил что-то непоправимое. – Может, вызовут на допкомиссию, но вроде годен.

– «Вроде»?!! – мать резко подняла голову, голос сорвался. – Они что, даже толком не проверили?!

– Мать, успокойся, – отец сжал её запястье. – Ты же знаешь, как там бывает.

Алексей промолчал о том, что медкомиссия заняла пятнадцать минут, а хирург даже не посмотрел на него, ставя штамп.

– Сказали, позвонят, – повторил он. – Через несколько дней. Или неделю. Точно не знаю.

После ужина напряжение стало невыносимым. Мать вдруг вскочила, обняла его так крепко, что стало больно.

– Сыночек… – её шёпот дрожал. – Ну, пожалуйста… Ещё не поздно! Откажись! Скажи, что передумал! Придумай что-нибудь!

Он молчал. Потому что не мог придумать ничего.

– Мам… – Алексей стоял, сжимая кулаки. Голос матери резал, как осколки стекла.

– Что ты уже?! – она отшатнулась, будто он ударил её. – Ты что, кровью там расписался?! Что ты не можешь?! Можешь! Ты просто не хочешь нас слушать! Не хочешь думать о себе!

Её пальцы впились в его плечи. Глаза – мокрые, безумные.

– Я не смогу потом жить, – прошептал он. – Я думаю, что… что я не смогу потом смотреть вам в глаза, если останусь здесь, когда…

– Когда другие будут умирать? – её смех прозвучал истерично. – Ты один всё изменишь? Нет! Просто я буду… – голос сломался, – …просто ещё одна мать будет плакать!

Отец резко встал, стул грохнулся на пол.

– Ольга! Довольно! – его рука сжала её плечо. – Хватит! Он взрослый! Он принял решение! Не мучай ни его, ни себя!

Мама повернулась к отцу, и между ними тоже повисло невидимое напряжение. Они смотрели друг на друга с болью и непониманием. Алексей чувствовал себя виноватым в их ссоре, хотя и понимал, что дело не в нём, а в ситуации.

Остаток вечера прошел в тягостном молчании. Алексей ушел в свою комнату, закрыл дверь. Открыл ноутбук, но работать не мог. Открыл соцсети – лента по-прежнему пестрела тревожными новостями и спорами. Открыл игры – они казались бессмысленными и нелепыми. Все, что составляло его прежнюю жизнь, потеряло яркость, стало каким-то бледным, неважным.

Работа больше не спасала. В офисе пахло кофе и напряжением. Коллеги обсуждали квартальные отчёты, но в паузах их взгляды ползали по экранам с новостями. Алексей ни с кем не делился своим решением. Он чувствовал, что это что-то очень личное, что не хочется выставлять напоказ, тем более зная разные мнения в коллективе.

– Как дела? – Олег пятый раз за неделю задавал один и тот же вопрос.

– Нормально, – Алексей щёлкал мышкой, глядя в монитор, где строки кода расплывались перед глазами.

Друзья звонили реже. Их разговоры теперь напоминали прогулку по минному полю – каждое слово требовало осторожности.

– Ну что, вояка? – Игорь пытался шутить, но в трубке слышалось частое дыхание. Тишина. – Позвонили?

– Нет.

– Послушай… Ты уверен, что… ну, что это то, что тебе нужно? Ты же можешь отказаться? – спросил Игорь, и в его голосе слышалась неуверенность.

– Уверен, – ответил Алексей, хотя сам не до конца понимал, насколько это правда. Он просто повторял это как мантру.

– Ну… Если что… мы рядом, да? – сказал Игорь после паузы.

Света писала короткие, но эмоциональные сообщения: «Думаю о тебе», «Страшно», «Пожалуйста, будь осторожен». Дима пропал на пару дней после их встречи, а потом прислал длинное сообщение со ссылками на статьи и видео – что-то про «правду о ситуации», «заговоры» и почему «всё это неправильно». Он пытался логически, с помощью фактов и «альтернативных точек зрения», убедить Алексея в абсурдности его решения. Алексей прочитал, но не ответил. Это был их мир, их попытка осмыслить происходящее, но это уже не было его реальностью.

Дома обстановка не улучшалась. Мама то ходила с заплаканными глазами, то пыталась вести себя как обычно, но получалось только хуже. Отец стал более замкнутым. Они словно ждали приговора. И он, Алексей, был этим приговором. Он чувствовал их боль каждую минуту. Это было тяжелее, чем страх перед неизвестностью.

Он продолжал ходить на работу. Дописывал тот самый отчёт по клиентам. Сидел за своим столом у окна. Пил кофе из корпоративной кофемашины. Обедал в столовой, слушая обрывки разговоров о курсе доллара, новых сериалах и пробках. И каждый раз ловил себя на мысли: «Вот это их жизнь. Обычная. А моя… моя где-то там. За горизонтом».

Теперь он начал замечать вещи, на которые раньше не обращал внимания. Детали городской жизни: улыбку продавщицы в магазине, стайку воробьёв на ветке, смех ребёнка на улице. Всё это казалось невероятно ценным и хрупким. В метро он смотрел на людей – у каждого своя история, свои планы. «Сколько из них знают, что их мир может рухнуть в один момент? Сколько живут так, будто завтра не наступит война?»

Страх накатывал волнами. Особенно по ночам. В темноте воображение рисовало взрывы, крики, холод и грязь. Он читал сводки, и слова «артиллерийский обстрел», «штурм», «потери» перестали быть абстрактными. За ними теперь чудилась реальная боль, реальная смерть.

Прошла неделя, потом ещё несколько дней. Тишина из военкомата начинала действовать на нервы. Может, его не взяли? Может, документы затерялись? Будет ли это спасением или разочарованием? Он и сам не знал. Подсознательно ждал звонка, чтобы прекратилось это мучительное состояние между двух жизней.

Звонок раздался во вторник, самый обычный рабочий день. Алексей механически дописывал отчёт, когда телефон на столе завибрировал. Незнакомый номер, московский. Рука сама потянулась к трубке, сердце бешено заколотилось.

– Алексей Игоревич Алексеев? – сухой голос не оставлял сомнений.

– Да.

– Военный комиссариат Центрального округа. Вам назначено прибытие на сборный пункт. Запишите.

Он схватил ручку, зажав телефон между плечом и ухом.

– Москва, улица Большая Серпуховская, дом 17. Послезавтра, 18 ноября. Восемь ноль-ноль. При себе иметь: паспорт, военный билет, личные вещи, сухпаёк на сутки. Всё понятно?

– Понятно.

– Подтвердите.

– Подтверждаю.

– До свидания.

Короткие гудки. Телефон выскользнул из дрожащих пальцев. Всё. Решение принято. На экране мигал курсор в незаконченном документе, а перед глазами стояли цифры: 18 ноября. Всего двое суток – и его жизнь разделится на «до» и «после».

Он закрыл глаза, глубоко вдохнул. Теперь только сборный пункт. Только дорога вперёд. Только та жизнь, которую он сам для себя выбрал.

Глава 6.

Утро 18 ноября встретило его серой пеленой дождя, который не столько лился, сколько висел в воздухе, пропитывая всё сыростью до костей. Алексей открыл глаза ещё до звонка будильника. В голове сразу всплыли вчерашние слова: «Москва, улица Большая Серпуховская, дом 17. Восемь ноль-ноль».

Кухня встретила его гробовой тишиной. На столе не было привычной тарелки с завтраком. Мать сидела, сцепив пальцы в замок, глаза опухшие, будто не спала всю ночь. Через распахнутую балконную дверь виднелась отцовская спина – он курил, хотя бросил десять лет назад после инфаркта.

– Я… поехал, – голос Алексея прозвучал хрипло.

Отец резко обернулся, швырнув окурок в мокрую темноту. Запах табака въелся в его свитер.

– Позвони, – только и смог выдавить он. – Как доберёшься.

Мать вдруг вскочила, сжала его в объятиях так, что хрустнули рёбра. Её слёзы текли за воротник, обжигая кожу.

– Сыночек… – шёпот разрывался на каждом слоге. – Как я тебя… Как же мы…

Отец осторожно оторвал её, прижал к себе. Алексей видел, как дрожат его руки на материной спине.

– Всё будет хорошо, – соврал Алексей, целуя мать в мокрую щёку. Её кожа пахла солью и валерьянкой.

Рюкзак у двери казался непозволительно лёгким для такого пути. Последнее, что он увидел, выходя, – отцовскую руку, сжимающую материно плечо, и её пальцы, впившиеся в его рукав. Дверь захлопнулась с глухим стуком, похожим на выстрел.

– Я пошёл. Не волнуйтесь.

Он выскочил из квартиры, едва сдерживая рыдания. Дверь лифта захлопнулась, отрезав последнюю нить к прежней жизни.

Дождь хлестал по лицу, но он бежал, не чувствуя холода. Алексей спустился в метро, протискиваясь сквозь утреннюю толпу. В голове крутился адрес: «Москва, улица Большая Серпуховская, дом 17». Он перепроверил его в телефоне, хотя помнил наизусть – как будто боялся, что цифры могут измениться.

Вагон метро был битком. Он стоял, вцепившись в поручень, чувствуя, как чужие локти впиваются в бока. Напротив сидела девушка с фиолетовыми волосами, уткнувшаяся в телефон. Рядом – бизнесмен в дорогом пальто, нервно постукивающий пальцами по кейсу. Обычная московская утренняя толпа. Только сегодня он ехал не на работу.

На Серпуховской вышло много народу. Алексей поднялся по эскалатору, протиснулся через турникеты. Улица встретила его серым небом и привычным городским шумом. Он достал телефон, сверился с картой – ещё десять минут пешком.

По пути попадались другие мужчины с рюкзаками. Они шли поодиночке или небольшими группами, все в одном направлении. Взгляды встречались, но никто не заговаривал. У всех было одинаковое выражение лица – сосредоточенное, немного отстранённое.

Дом 17 по Большой Серпуховской оказался ничем не примечательным административным зданием. У входа стояли несколько человек в форме, проверяли документы.

Здание сборного пункта оказалось ещё более монументальным и серым, чем военкомат. Высокий забор с колючей проволокой, массивные ворота с контрольно-пропускным пунктом. У ворот выстроилась очередь из мужчин, стоящих под моросящим ноябрьским дождём. Они передавали документы дежурному в будке, их лица были напряжёнными, плечи поднятыми от холода.

Алексей встал в конец очереди. Дождь постепенно усиливался, превращаясь в холодную пелену. Он чувствовал, как капли стекают за воротник, как коченеют пальцы в промокших перчатках. Люди в очереди почти не разговаривали, лишь изредка перебрасываясь короткими фразами. Несколько мужчин курили, прикрывая сигареты ладонями от ветра и дождя, их лица освещались на мгновение оранжевыми бликами.