Берлин-45

Слова и фразы приказа приподнимали всё сделанное ими, солдатами, командирами и политработниками названных дивизий, на некую высоту, с которой можно было оглянуться назад и по большому счёту не стыдиться перед лицом вышестоящего командования и своих товарищей, которым не суждено было дожить до этого торжественного построения. Смысл приказа словно смывал с них копоть неимоверно жестоких схваток, кровь – свою и врага, – укреплял веру в победу. В каждом слове, произнесённом комиссаром полка, слышался глуховатый и уверенный голос Сталина. Полк слушал этот голос и понимал, что не всё в его словах та правда, которая была, что некоторые эпизоды проведённых боёв были трагичными и сопровождались неоправданными потерями, что из-за нерасторопности и необдуманности принимаемых решений, из-за вынужденной торопливости и прочих просчётов лилась солдатская кровь там, где этого можно было избежать. Сталин будто прощал им эти просчёты, но одновременно напутствовал их больше не повторять ошибок, чреватых неоправданными потерями.

– «…Потому, в-пятых, что при нажиме со стороны противника эти дивизии не впадали в панику, не бросали оружие, не разбегались в лесные чащи, не кричали “мы окружены”, а организованно отвечали ударом на удар противника, жестоко обуздывали паникёров, беспощадно расправлялись с трусами и дезертирами, обеспечивая тем самым дисциплину и организованность своих частей.

Потому, наконец, что командиры и комиссары в этих дивизиях вели себя как мужественные и требовательные начальники, умеющие заставить своих подчинённых выполнять приказы и не боящиеся наказывать нарушителей приказов и дисциплины…»

Это случилось там, позади, откуда они теперь уходили в новый район сосредоточения, покидая старые, обжитые окопы, исклёванные минами и исполосованные вдоль и поперёк гусеницами танков, чужих и своих. Однажды левофланговая рота 3-го батальона, не выдержав налёта немецких «Штук» – пикирующих бомбардировщиков Ju-87, – разбежалась по лесу. Бойцы оставили в окопах пулемёты, некоторые побросали даже винтовки и подсумки с патронами и обезумевшей толпой хлынули в ельник. Произошло это за час до назначенной комполка атаки, начинать которую должен был 3-й батальон. Бабаджанян с комиссаром полка были в это время на батальонном НП, чтобы наблюдать ход атаки и управлять подразделениями по ходу боя. Ждали поддержки своих соколов. Командир дивизии обещал, что за полчаса до атаки немецкие окопы и ближние тылы, где, возможно, сосредоточены танки и артиллерийские позиции противника, обработает наша авиация. Но первыми в воздухе появились немцы. С НП они видели, как «Штуки» накрыли окопы левого фланга 3-го батальона, как из хода сообщения выскочил сперва один боец, потом другой, третий…

– А, твоё-моё! – в сердцах выругался комбат, выхватил из деревянной кобуры тяжёлый «Маузер» и, расталкивая связистов, толпившихся у входа в землянку, бросился по ходу сообщения на левый фланг.

– За ним!

Комполка и комиссар побежали следом.

Отыскали комбата и его ординарца в овраге шагах в ста от брошенных окопов. Они уже настигли беглецов, вывели из оврага и строили в шеренгу на краю перед обрывом.

Командир батальона, капитан, бывший десантник, тряс перед строем «Маузером» со взведённым курком и, срывая голос на хрипоту, кричал: «Ну?! Кто первый драпанул? Кто, дезертира-мать-перемать! У кого родилась такая подлая мысль? Родину предать!.. Бросить товарищей!..» Он явно отыскивал в неровной, колышущейся от страха шеренге того, первого, чтобы исполнить приказ № 270: трусов и паникёров расстреливать на месте… Выхватил из шеренги молоденького растрёпанного бойца в неподпоясанной шинели. Тот рухнул на колени, зарыдал.

– Отставить! – крикнул комиссар и перехватил руку комбата с «Маузером».

На какое-то мгновение и люди, и лес вокруг оврага оцепенели. Все ждали выстрела, который, согласно приказу Ставки ВГК, в тех непростых обстоятельствах можно было считать законным и даже справедливым. Но выстрела не последовало.

– Товарищ красноармеец, стань в строй, – сказал комиссар бойцу, всё ещё стоявшему на коленях и дрожавшему как осиновый листок.

– Бойцы Красной армии! – обратился Пивоваров к шеренге. – Не позорьте полк. Не подставляйте под удар своих товарищей. Они не побежали. А теперь слушай мою команду: бегом марш в свои окопы! Сержантам – на месте проверить наличие винтовок и снаряжения! – И уже вдогонку: – Докажите в бою, что бежали не вы, а ваш страх!

– Об остальном поговорим на комсомольском собрании, – сказал комиссар уже себе самому и тем, кто стоял рядом.

Это был урок всем. И бойцам, дрогнувшим в трудную минуту. И комбату, которому легче было вернуть своих людей в окопы выстрелом в первый попавшийся стриженый лоб. И ему, тридцатипятилетнему командиру стрелкового полка, который в те мгновения ещё не знал, что правильно и как надо действовать в подобных обстоятельствах.

Конечно, комиссар рисковал, за всех принимая такое решение, исключавшее какие бы то ни было репрессивные меры, и даже следствие, в отношении беглецов. В атаку рота поднялась дружно, в полном составе. Батальон ворвался в немецкие окопы и в рукопашном бою очистил их от противника, а затем огнём поддержал наступление всего полка. Задача была выполнена. И никто ни в особом отделе, ни в штабе дивизии ни словом не обмолвился о ЧП за час до атаки. Бойцы бранили сталинских соколов, так и не поддержавших их в том наступлении. Командиры названивали в вышестоящие штабы, выясняя причины бездействия авиации. Но о стрелковой роте, в панике сменившей свои окопы на более надёжный овраг, молчали и те и другие.

– «…На основании изложенного и в соответствии с постановлением Президиума Верховного совета СССР Ставка Верховного главнокомандования приказывает:

Первое: За боевые подвиги, за организованность, дисциплину и примерный порядок указанные дивизии переименовать в гвардейские дивизии, а именно:

100-ю стрелковую дивизию – в 1-ю гвардейскую дивизию. Командир дивизии генерал-майор Руссиянов.

127-ю стрелковую дивизию – во 2-ю гвардейскую дивизию. Командир дивизии полковник Акименко.

153-ю стрелковую…»

Для них, стоявших в том каре у просёлка посреди леса, дорога на Берлин уже началась. И началась она в первых атаках в окрестностях маленького районного смоленского городка. Не всем суждено будет пройти её до конца. Но и те, кто пройдёт от той безвестной поляны до Бранденбургских ворот и ступеней Рейхстага, ещё не знали ни того, какой длины она окажется и сколько лет и зим придётся шагать, ползти и бежать по ней, ни того, в какие ворота и в какой порог она воткнётся.

– «…Второе. В соответствии с постановлением Верховного совета Союза ССР указанным дивизиям вручить особые гвардейские знамёна.

Третье. Всему начальствующему (высшему, старшему, среднему и младшему) составу с сентября сего года во всех четырёх гвардейских дивизиях установить полуторный, а бойцам двойной оклад содержания.

Четвёртое. Начальнику тыла Красной армии разработать и к 30 сентября представить проект особой формы одежды для гвардейских дивизий.

Пятое. Настоящий приказ объявить в действующей армии и в округах во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях и командах.

Народный комиссар обороны СССР

И. СТАЛИН.

Начальник Генерального штаба Красной армии

Маршал Советского Союза

Б. ШАПОШНИКОВ».

Комиссар Пивоваров дочитал приказ. Солдатские шеренги не шелохнулись. Комиссар обвёл взглядом застывшие батальоны. На всякий случай спросил:

– Содержание приказа наркома понятно?

Снова тишина.

Наконец с правого фланга послышался одинокий голос, говорил сержант Стуканев. Рассудительный, как деревенский философ, бывший плотник откуда-то из северных областей России, хороший младший командир. Бабаджанян однажды во время летних боёв с передового НП наблюдал за действиями его отделения. Немцы атаковали при поддержке танков. Отделение Стуканева организованно отсекало пехоту. Вели огонь все, сосредоточенно, прицельно, быстро перезаряжая винтовки и вновь посылая в противника пулю за пулей. Артиллеристы подбили два танка. Третий прорвался к окопам. И там его, оставшегося без прикрытия своей пехоты, бойцы сержанта Стуканева словно и ждали – тут же забросали бутылками с КС[14]. Немецкий PzKw III пылал высоким факелом и светился раскалённой стальной болванкой до полуночи. И это воодушевляло весь батальон.

– Товарищ комиссар! – сказал Стуканев, округляя своё северорусское «о». – Можно попросить: прочитайте ещё раз.

Всем, конечно, всё было понятно. Их дивизия стала гвардейской. Вот и соответствующий приказ, подписанный самим Сталиным. А все они – гвардейцы. А значит, признаны Верховным главнокомандованием лучшими из лучших на фронте борьбы с немецкими оккупантами. По всей вероятности, улучшится их довольствие, увеличится денежное содержание. Даже форму одежды вводят особую. И эту радостную весть, в которую сразу трудно было поверить, хотелось прослушать от начала до конца ещё раз.

Пивоваров сразу это понял и повторил текст приказа ещё раз. На этот раз более торжественно.

Когда чтение было закончено, после короткой паузы тишины, как вспоминал потом маршал Бабаджанян, «раздался общий, словно по команде, хотя никто её не подавал, крик “Ур-ра!”».

Так начинался путь новой русской, советской гвардии на Берлин.

Позволю себе небольшое отступление. Нас, русских, часто упрекают в том, что мы-де плохо усваиваем уроки истории. Но те же уроки ещё труднее усваивает Запад. При том, что каждый его, Запада, натиск на Восток (Drang nach Osten), о чём свидетельствуют уроки истории, заканчивается либо в Вильно или Варшаве, либо в Париже или Берлине.

4

Октябрь 1941 года. Брянский фронт. Оперативная группа генерал-майора Ермакова[15] пытается отбить удар 2-й танковой группы генерал-полковника Г. Гудерина на Льговско-Глуховском направлении. Немецкая группа армий «Центр» проводит операцию «Тайфун», развивая мощное наступление на Москву. Одновременно 2-я танковая группа Гудериана, завершив окружение войск Юго-Западного фронта, вновь развернула танки на Москву. В Киевском «котле» погибли сотни тысяч бойцов и командиров нескольких армий вместе со своими полевыми управлениями. Сотни тысяч попали в плен. Односельчанин майора Бабаджаняна И. Х. Баграмян, которому в августе было присвоено звание генерал-майора, вырвался из окружения. Он сформировал ударную группу и, вливая в неё попадавшиеся по пути отставшие отряды, смог обойти немецкие заслоны и вывел через двойное кольцо до двадцати тысяч бойцов и командиров. За этот подвиг был награждён орденом Красного Знамени.

Ничего этого командир 395-го стрелкового полка в те дни, конечно же, не знал.

Оперативная группа генерала Ерамкова, пытаясь погасить наступательный порыв танков «быстрого Гейнца», отбила у противника Глухов. Затем подошла к Путивлю. Движение противника приостановилось. В какой-то миг возникла ситуация, напомнившая той и другой стороне произошедшее под Ельней месяц назад. Но рамки контрудара всегда ограничены ресурсом действующей группы войск, её количеством, которое тает с каждым боестолкновением, а также вооружением, запасом боеприпасов, продовольствия и иным тыловым обеспечением. Контрудар – не контрнаступление, и осуществляется он, согласно уставам, как оборонительное мероприятие. И вот, проведя перегруппировку, Гудериан снова бросил свои ударные части вперёд. Генералу Ермакову с его ограниченным боевым ресурсом оставалось только одно – маневрировать теми подразделениями, которые ещё сохраняли свою боеспособность. Отходить, жечь немецкие танки, закрепляться на новых рубежах и снова жечь немецкую бронетехнику и уничтожать живую силу.

В один из дней после огневого налёта и массированной бомбардировки штурмовой авиации противник бросил в бой большое количество танков, концентрированным ударом одновременно в двух направлениях рассёк боевые порядки 2-й гвардейской дивизии, прижал полки к реке. Часть дивизии успела отойти на восточный берег реки Клевень. На западном остался 395-й гвардейский полк и два батальона соседнего – 875-го – полка. Они отошли из района Путивля и вместе с батальонами майора Бабаджаняна удерживали село Чернево, небольшой плацдарм вокруг села и переправу с чудом уцелевшим мостом. Её-то и приказано было захватить авангардам 2-й танковой группы Гудериана, чтобы развивать успех в глубину нашей обороны и уже беспрепятственно продвигаться к Москве.

«Противник простреливал наш крохотный плацдарм насквозь, – вспоминал А. Х. Бабаджанян. – В батальонах оставалось по 100–120 активных штыков. Дрались все, даже солдаты хозяйственных подразделений».

Полковой КП находился на сельском кладбище. Бой с каждым часом становился всё ожесточённей. Немцы продолжали напирать, постепенно наращивая удар новыми и новыми резервами. Батальоны Бабаджаняна стояли насмерть. Командир дивизии отход на восточный берег запретил. Спустя несколько минут перезвонил и сказал ровным каменным голосом:

– Ну пойми же, дружок, видимо, так нужно. Я ничего изменить не могу.

Это был приказ умереть, но немецкие танки через свои позиции не пропустить.

И тут из правофлангового батальона сообщили: танки и пехота ворвались в наши окопы. Комиссар Пивоваров, верный друг и боевой товарищ, побежал с группой автоматчиков туда.

О том, как погиб комиссар, Бабаджаняну после боя рассказал командир пулемётной роты лейтенант Василян. В роте к тому времени уцелел всего один пулемёт. Убили командира расчёта, ранили второго номера. Василян молча лёг к пулемёту. Комиссар Пивоваров оттащил в угол окопа раненого второго номера и так же молча принялся выполнять его работу – подавать в приёмник ленту, чтобы не захлестнула. «Максим» молотил длинными прицельными очередями, сметая пехоту противника.

С Николаем Арташесовичем Василяном маршал не раз встречался после войны, навещая родные места. Василян, вернувшись с фронта, окончил институт, возглавил один из крупнейших заводов Еревана. Каждый раз они вспоминали своих боевых товарищей и тот бой. Там, на крошечном плацдарме на Клевени, они все были смертниками.

– В какой-то миг я почувствовал, что мой второй номер перестал подавать ленту, – рассказывал бывший лейтенант. – Когда атаку отбили, я посмотрел, а комиссар наш лежит на патронных ящиках…

«Командир, – любил вспоминать слова своего друга Бабаджанян, – ты думай о том, как полку достигнуть победу в бою, как врага поразить. Остальное доверь мне – дисциплину, сознательность, снабжение… Не подведу».

И не подводил. Никогда. До последнего боя.

Когда доложили о гибели Пивоварова, метнулся по ходу сообщения во 2-й батальон, стал к пулемёту и, пока не закончилась лента, поливал огнём залёгших за подбитыми танками немецких танкистов и автоматчиков.

Ночь прошла спокойно. Противник, потеряв больше десятка танков, отошёл и, похоже, перегруппировывался. До утра там урчали моторы. Значит, подводили танки.

Утро началось с налёта штурмовиков. Связист, пожилой сержант, сидевший у телефонного аппарата, насчитал 27 и бросился на дно окопа, потому что ведущий «лаптёжник»[16] уже включил сирену и свалился в отвесное пике прямо на их КП. Завыло, загрохотало, земля затряслась, заходила ходуном, так что бревенчатый накат над головой, казалось, вот-вот обрушится и придавит всех их, сгрудившихся в этом ненадёжном укрытии. Ещё не осела пыль, густо смешенная с толовой копотью, из хода сообщения донеслось:

– Танки!

Резко захлопали сорокапятки[17], расчерчивая фосфорисцирующими трассами нейтральную полосу. Вот одна из трасс встретилась с башней немецкого танка, наползавшего на траншею боевого охранения, и стальную коробку обдало яркой вспышкой, похожей на сварку. Танк качнулся, остановился. Из бокового люка вывалился танкист в чёрном комбинезоне и кубарем скатился под гусеницы. Открылся верхний люк, показалась фигура в офицерской фуражке. И тут в окопах второго батальона заработал «максим». Командир полка сразу узнал характерный почерк лейтенанта Василяна: одна короткая очередь, пристрелочная, и следом – длинная, прицельная. Фигура в офицерской фуражке замерла и через мгновение провалилась вниз, в люк, откуда уже вытягивало чёрный маслянистый дым, завертелся волчком другой танкист, успевший выскочить и пытавшийся укрыться за гусеницами своей машины.

Танки и пехота накатывали на батальоны волна за волной. От села Чернева уже ничего не осталось. Догорали последние постройки, которые бойцы не успели разобрать на блиндажи и землянки. На некоторых участках танки уже утюжили окопы, и бойцы отбивались связками гранат и бутылками с КС. Белое пламя горючей смеси вспыхивало на броне, разгоралось, но и горящие танки продолжали двигаться вдоль линии окопов, заползали в тыл, продолжая вести огонь из короткоствольных пушек и пулемётов.

Выдержат ли, думал комполка, окидывая взглядом поле боя. Мельком взглянул в строну переправы и увидел, что мост целёхонек, что ни на настил, ни на предмостные въезды не упала ни одна бомба, ни один снаряд. Конечно же, им нужна переправа. Мост они берегут для себя и огня по нему не ведут.

Вот два танка повернули в сторону КП. Один остановился, угловатая башня его начала медленное вращение, шевельнулся короткий ствол пушки. Видимо, танкисты обнаружили КП. Сейчас накроют. От окопов, которые накануне старательно отрыло отделение сержанта Стуканева, отделились две фигуры и, сгорбившись, побежали к танку. Одна вскоре упала и стала отползать к воронке. Видимо, ранен, понял Бабаджанян. Но вторая сблизилась с танком на расстояние десятка шагов, полетели, кувыркаясь, одна за другой две бутылки. Танк, выбрасывая струю чёрного дыма выхлопных газов, резко сдал назад и сделал крутой разворот в сторону гранатомётчика. Но поздно. Боец уже спрыгнул в воронку, и огненная струя трассирующих пуль курсового пулемёта пронеслась выше, не задев смельчака. А по корме танка уже струилось белое пламя. Оно быстро охватывало ещё живую машину, затекало в моторную решётку и под башню.

После боя, уже на переправе, комполка увидел своего верного боевого товарища, сержанта Стуканева, и из короткого разговора понял, что немецкий танк у полкового КП остановил он.

Вечером позвонил Акименко и отдал приказ на отход.

Отошли благополучно, под прикрытием дыма от горящих построек и немецких танков и бронетранспортёров.

За переправой их встречал генерал Акименко.

– Спасибо, сынок. – И командир дивизии обнял майора.

– Вот всё, что осталось от гвардейского полка, товарищ генерал.

Они стояли возле дороги и смотрели на редкую колонну бойцов.

Сапёры уже минировали сваи и настил моста.

В своих мемуарах Бабаджанян будет постоянно полемизировать с Гейнцем Гудерианом. Порой его страстные схватки будут напоминать те, которые происходили в сорок первом под Ельней, Глуховом и маленьким селом Черневом на реке Клевени. Старый солдат знал свою правду, с которой и победил в той войне, и упорно и храбро отстаивал её всю жизнь.

5

После кровавого противостояния на Клевени 2-я гвардейская стрелковая дивизия сдерживала удары 2-й танковой группы в районе Тима, порой успешно контратаковала. Об этих боях, в том числе об успешных действиях 395-го гвардейского полка подполковника Бабаджаняна в ноябре 1941 года в газете «Правда» появилась статья. Авторами её была писательская бригада, побывавшая в расположении дивизии накануне – Ванда Василевская, Александр Корнейчук, Микола Бажан.

В конце 1941 года дивизия участвовала в первом освобождении Ростова-на-Дону, затем, весной 1942-го, дралась на Таганрогском направлении.

В апреле 1942 года подполковника Бабаджаняна направили на учёбу в Академию Генерального штаба[18]. Войска нуждались не только в опытных, но и грамотных во всех отношениях командирах, которые могли бы побеждать противника не только силой оружия и стойкостью своих солдат, но и военной мыслью в ходе планирования, подготовки и проведения операций различного масштаба. Однако, прибыв в Москву, в Главном управлении кадров РККА он узнал, что на него сделано представление – командиром механизированной бригады.

Академические двери перед ним война на время закрыла. Прихотливая фронтовая судьба влекла его на другую стезю. Танки!

«Я ехал в распоряжение командира 3-го мехкорпуса генерала М. Б. Катукова[19], к которому был назначен командиром 3-й механизированной бригады»[20]. Он кинулся постигать теорию нового рода войск. Пришлось читать не только статьи советских теоретиков, но и Фуллера[21] и – о, ирония обстоятельств! – Гудериана. В Москве время зря не терял, зашёл в спецбиблиотеку и упросил дать ему на фронт («После Победы верну!») их работы. «…Броня, движение и огонь – существеннейшие признаки новых средств атаки…»

«Танки… Я много думал о них, я представлял их в бою, видел, как они помогают стрелковым подразделениям прогрызать оборону противника…

Но сейчас, в полутьме вагона, мне представлялись уже другие танки. Не те, что поддерживают пехоту, а те, что, соединённые в огромные массы, берут в клещи вражеские боевые порядки, вклиниваются, вколачиваются в оборону противника, обходя его города, замыкают их в тиски, несут победу…»[22]

Работая в оперативном отделе штаба армии 1-го эшелона, а затем командуя стрелковым полком, который месяцами не выбирался из окопов, Бабаджанян часто наблюдал на поле боя действия танков, танковых подразделений, своих и чужих, и хорошо понимал их ударную мощь и быстроту маневра.

Третьим механизированным корпусом командовал человек, который не хуже Гудериана понимал значение танков в современной войне и, самое главное, успешно жёг танки «быстрого Гейнца» на поле боя – генерал-лейтенант танковых войск М. Е. Катуков. Бабаджаняну повезло, он попал в подчинение талантливому танковому командиру и хорошему учителю.

В октябре 1942 года корпус генерала Катукова перебросили в район Осташкова и включили в состав 22-й общевойсковой армии, которая вела тяжёлые бои на Ржевском выступе. После нескольких операций, в ходе которых 3-я механизированная бригада потеряла большое количество техники и личного состава, корпус отвели в тыловой район. На его базе началось формирование 1-й танковой армии.

Весной 1943 года 1-я танковая армия вошла в подчинение штаба Воронежского фронта и обживалась на новых рубежах на южном фасе Курской дуги под Обоянью. Танки Катукова стояли во второй линии обороны в затылок дивизиям 6-й гвардейской общевойсковой армии. Корпуса имели задачу: быть готовыми к нанесению контрударов и уничтожению подвижной группы противника в направлениях Обоянь – Суджа, Обоянь – Ракитное, Обоянь – Белгород, Обоянь – Короча.

Именно сюда, на позиции 6-й гвардейской, противник направил основной удар своих подвижных сил – 4-ю танковую армию генерал-полковника Германа Гота. Главную ставку немецкое командование сделало на II танковый корпус СС, состоявший из трёх элитных моторизованных дивизий СС – 1-й «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер», 2-й «Дас Рейх», 3-й «Мёртвая голова», – элитной моторизованной дивизии «Великая Германия», отдельных танковых батальонов, вооружённых новыми тяжёлыми танками «Тигр» и «Пантера», штурмовыми орудиями «Фердинанд», усовершенствованными StuG III Ausf. G с 75-мм противотанковой пушкой и 50-мм лобовой бронёй, другими моделями военной техники с мощным ходом и вооружением, способным пробивать броню наших «тридцатьчетвёрок», тяжёлых КВ и ИСов. Когда Гитлеру продемонстрировали технические и огневые качества новых танков и штурмовых орудий, он был в восторге: «До сих пор достигнуть того или иного успеха русским помогали их танки. Мои солдаты! Наконец вы имеете теперь лучшие танки, чем они!..»

В первый день сражения ударная группировка Германа Гота обрушилась на позиции 6-й гвардейской армии генерал-лейтенанта И. М. Чистякова[23]. Дивизии 1-го эшелона были разрезаны по частям. Одни подразделения были полностью уничтожены, другие понесли большие потери и продолжали драться изолированно в полном или частичном окружении. Стальная армада 4-й танковой армии генерала Гота вошла в оборону дивизий 1-го эшелона как нож в масло. Военные историки признают, что командование Воронежского фронта, не имея точных разведданных о направлении главного удара танкового клина, слишком растянуло свои войска по фронту и потому оборону 1-го эшелона немцы прорвали сравнительно легко.

Уже на второй день в дело вступили корпуса и бригады 1-й танковой армии. Позиции 3-й механизированной бригады полковника Бабаджаняна атаковали танки и мотопехота 11-й танковой дивизии[24] при массированной поддержке гаубичной и противотанковой артиллерии и авиации. Состав 11-й танковой дивизии был довольно серьёзным и вполне сопоставим с силами корпуса 1-й гвардейской танковой армии. Только один 15-й танковый полк имел 113 танков различной модификации. Кроме того, в дивизию входили два моторизованных полка (110-й и 111-й) и 119-й полк штурмовой артиллерии, а также разведывательные подразделения, способные действовать самостоятельно и решать тактические задачи. Забегая вперёд, замечу, что к концу Курского сражения 11-я танковая дивизия насчитывала едва 20 боеспособных единиц бронетехники. Часть танков, штурмовых орудий, бронетранспортёров и артиллерийских тягачей вместе со своими пушками остались в полях, оврагах и перелесках перед позициями 3-го механизированного корпуса, в том числе и 3-й мехбригады полковника Бабаджаняна.