Когда человек не дышит

Теперь Серёгин смотрел широко раскрытыми глазами:

– А сумка, сумка такая, на ремне, синяя, – упавшим голосом почти простонал Серёга.

– Синяя? Да вот она, кикимора, та, которая Ирина, говорила, что ценное там, что переживаешь за неё шибко, вот она.

– Ты и про кикимору знаешь?

– Что знаю?

– Ну… – Серёгин замешкался, – то, что они есть.

Лиза расхохоталась так неподражаемо и непринуждённо, что Сергей забыл, о чём её спросил.

– Да я всё про них знаю, экая невидаль…

Серёгин тихонько поворочал головой:

– Они здесь?

Лиза тоже огляделась по сторонам:

– Не-а, бабушка попросила их лихих людей да лютого зверя от этого места поотводить, вахту несут, наверное, где-нибудь там, у дороги.

– А бабушка где?

– А она сказала, что не по годам ей тут в полевых условиях жить, домой ушла, ты сил наберёшься, тоже пойдём.

– Далеко? Сколько километров?

Лиза задумалась:

– Не знаю… Мы, когда сюда шли, с обеда до заката времени ушло, а с тобой… дня три идти будем, хотя, может быть, кикиморы помогут, – и, помолчав, добавила, – а может, и не помогут, не слушаются они меня, вредничают, в задир лезут.

– А бабушка – она что, ведьма? – неосознанно переходя на шепот, задал Серёга давно мучавший его вопрос.

– Ну, если ведает – то ведьма, а если знает – то знахарка. Трав да кореньев она знает много всяческих и умеет ими пользоваться, вот и всё. – Снова озорно улыбаясь, сказала Лизонька.

Встать он не смог, но при некоторых усилиях и помощи Лизы смог сесть. Выпил две порции тёплого овсяного киселя с необычным травным привкусом и, пообещав не пытаться вставать без помощи, получил одежду. Штаны были как штаны, если можно так сказать с чужого…. ну, плеча. А вот рубаха была не просто новая, она была праздничная. По воротнику, рукавам и подолу, обгоняя друг друга, мчались красные кони. Сергей любовался тонкой работой, тихонько водя пальцем по красной гриве, по витейке пыли из-под копыт, когда почувствовал взгляд. Украдкой глянув в сторону, встретился он с глазами, внимательно, с любопытством наблюдающими за ним. Лиза тут же в смущении опустила глаза.

– А расскажи про кикимор.

– А что про них рассказывать?

– Ты же говорила, что всё про них знаешь.

– Ну… Бояться их не надо, как некоторые боятся, на самом деле вреда человеку они причинить не могут, пугают только. Им запрещено прикасаться к людям, вот они и пугают. А от испуга уже человек бежит сломя голову и расшибается о дерево иль камень какой. Говорить всякие речи можно им, кто прельстится речами этими, пойдёт за ними – заблудится, иль в болоте утонет – это они веселятся так.

– А почему запрещено?

– Что запрещено?

– Прикасаться им к людям.

– Не знаю. – Лиза задумалась. – История есть одна старая, вот, слушай. Давно князь на земле жил: красавец, сильный, смелый, ловкий. И настало время князю жениться – отправился он невесту себе искать. Встретил он девушку – глаз не отвести. И полюбили они друг друга с первого взгляда, а любовь у них была такая, как только в сказках бывает. Ну, а девушка, ты понял, кикиморой была, в те времена они и днём и ночью могли настоящими быть, это сейчас они от солнца прячутся. Сделал князь ей предложение, и пошла она к ихнему главному кикиморному богу разрешения спрашивать. Долго противился главный этот, не было ещё такого, чтобы кикиморы за людей замуж выходили, а потом и говорит: «Возможно счастье между вами при условии, что верны друг другу будете до конца дней своих». Поклялись они перед богом этим кикиморьим в любви и верности, и увёз он жену-красавицу домой. Жили-поживали, да отправился князь тот в поход воинский, и, как водится, развлечения с барышнями в походе том случились. Изменил князь жене своей, и в ту же секунду превратилась его молодая жена, прямо среди бела дня, от взглядов людских, иль от лучей солнечных в трухлявый пень. Так до ночи и стояла, слезами горючими обливаясь, а потом собрала вещи свои и ушла… Нашёл её князь, рассчитывая прощение вымолить. Бросились они в слезах навстречу друг другу, обнялись. Но в то же мгновение девушка стала каменной, и руки её стали каменными. Долго мучился князь в каменных объятьях, на помощь звал. Так и умер, а как повисло безжизненное тело в каменных руках, то и девушка рассыпалась на мелкие камушки… Вот за развлечения мужины и развлекаются сейчас кикиморы над всем человечеством. Так что ты смотри, Ирка – она девка влюбчивая и неравнодушна она к тебе, а это до добра не доведёт, – явно желая его зацепить, закончила Лиза.

– Заняться им нечем. Сидят тут, всякую чушь собирают…

Оба вздрогнули и повернулись на голос, там стоял и трясся от возмущения, непонятно откуда и когда выросший, огромный мухомор.

– А вот сейчас возьму да обниму твоего Серёженьку.

– Попробуй только, – сжав губы, проговорила Лиза.

– О-о-о… да у них тут шуры-муры, любовь типа. Да знала бы ты, девица, как он по моим коленкам слюни пускал, там, на болоте. А ты сейчас, пока он больной, в лихорадке, соблазняешь его, глазками перед ним хлопаешь.

– А вот и нет!

– А вот и да, я-то всё знаю.

– Нет-нет-нет!

– Да-а-а.

– Никого я не соблазняю! – уже в слезах крикнула Лиза, на что мухомор спокойно, скрипучим бабкиным голосом ответил:

– Ну и дурра, – и исчез.

Глава 4

Со стороны речки доносилось истеричное кряканье, там у Лизы стояли верши, – это такие запруды, ловушки для рыбы, и она каждое утро приносила оттуда двух-трех щук, небольших, но жирненьких, зубастых и злых, как собаки. А сейчас там, то ли от счастья, что её детки встали на крыло, то ли от негодования, что собрать их вместе и заставить слушаться стало практически нереально, надрывая свою утиную глотку, не останавливаясь ни на минутку, кричала кряковая утка. Весь лес, кроме ельника, стал как будто прозрачнее, зато земля покрывалась небывалой красоты сотканным из миллионов тоненьких разноцветных пластинок ковром. При дуновении ветерка эти листики-пластинки переворачивались, издавая каждая свой неповторимый звук, и картина красок тут же, в одну секунду, как по взмаху волшебной палочки, менялась. А иногда лист, смачно чмокнув, прилипал к гладкой берёзовой коре или камню, оставшись там до снега или до тех пор, пока не иссушит его ветер, и он, медленно почернев, используя свой последний шанс, сломя голову бросится к своим братьям, заняв место в феерическом хороводе.

– Предупреждала бабушка, что нельзя с ними ссориться…

Сергей вопросительно глянул на Лизу; слезинки у Лизиных глаз высохли и, хотя она продолжала сидеть в той же позе, к щёкам её вернулся былой румянец, а сама она вновь обрела возможность говорить:

– Как мы без них отсюда выбираться будем?

– Ну, потихонечку, – протянул Серёгин, соображая, как скоро сможет он передвигаться самостоятельно.

– Понятно, что потихоньку, просто у нас скарба вон…. Четыре мешка. А скоро, может, даже завтра, дожди начнутся…

Сергей сидел, разгребая босой пяткой золу костра, и шевелил пальцами. Услышав про дожди, он замер, осмотрел небо, насколько это было возможно, и как бы с недоверием спросил:

– Дожди? Какие дожди? Не надо нам никаких дождей. А значит, их и не будет.

– Ну, может, не завтра, а дня через два, но точно будут, я знаю, меня бабушка учила. – Попавшись на Серёгину удочку, затараторила Лиза, но тут же замолчала.

Цвета спелой малины стали её щёки. «Да…, – подумал Серёгин, любуясь её медно-рыжей косой, которая непокорно выкатилась из-под платка и теперь струилась по плечу, – интересно, прямо соблазняла… да…». Серёгин встал и почти уверенно, самой твёрдой походкой, какую только мог исполнить, подошёл к Лизе:

– Смотри, делай так, – Серёгин вытянул впереди себя руки ладонями вниз, Лиза повиновалась, – а ладошки-то у тебя чистые?

Лиза отдёрнула руки, глянула на них и машинально обтёрла их о подол.

– Ну, давай сюда, – Серёгин, глядя прямо в глаза, аккуратненько приподнял Лизины руки, – смотри внимательно, – он поводил своими ладонями над Лизиными руками, делая важный вид, и приказал крепко сжать кулаки, потом он взял пепел из костра и чуть-чуть посыпал на каждый кулачок девушки, снова сделал несколько магических пассов, даже чуть потёр кулачки пальцем, как бы втирая пепел ей в кожу, сдул остатки пепла, а потом снова, глядя изумлённой Лизе в глаза, медленно перевернул её кулачки.

– Ну, разжимай, – кивнул Серёгин, чуть касаясь ладонями её тёплых рук.

Сергей наслаждался этими прикосновениями, а удивление в глазах девушки сменилось страхом… Пепел оказался в её ладонях. Она отдёрнула руки, потрогала пепел на вспотевших ладонях, потёрла его между пальцев, понюхала, и быстро обтряхнула ладошки. Затем внимательно, словно видела их впервые, принялась изучать их, переводя испуганный вопрошающий, недоверчивый взгляд то на Сергея, то на золу кострища, то вновь на свои ладошки. А ликование Сергея постепенно менялось сомнениями, не перегнул ли он палку, да не хватало ещё, чтобы Лиза его за колдуна какого-нибудь приняла, или бабка, не дай бог, какое-нибудь тестирование по этому поводу не устроила…

– Лиза, это всего лишь фокус, вот смотри, – но она тут же отдёрнула и спрятала руки под фартук.

– Фокус? А откуда ты знаешь, что дождя не будет?

– Да ничего я не знаю, просто не хочу, чтобы он был, вот и всё.

Было ясно, что Лиза не поверила ему, во всяком случае, не до конца, но говорить что-либо ещё, доказывая свою правоту, Сергей не решался. Девушка первая нарушила затянувшуюся паузу:

– Фокус… Вон в Тихоновке какой фокус приключился – полсотни домов, или больше даже, хозяйство крепкое во всех дворах было. Речка, как водится, за огородами была, небольшая, но чистая и глубокая. Водица там вкусная такая была, что колодцев никто и не рыл, незачем было. Вот и подошёл к той деревеньке человек, никто его до того момента не видел, и в одеждах был странных, говорят, ну прям как ты, только возрасту был почтенного более. – Лизин взгляд снова стал каким-то испуганно изучающим. – Вот зашёл этот старец в деревню и попросил воды напиться. А тётка Марья, вообще-то она тётка не плохая, стояла тогда у калитки, ему и говорит: «Вот до речки дойдёшь, по этой вон дороге, там и напьешься воды». Соседки, кто слышал это, как онемели враз, не ожидали они от неё такого ответа, а путник тот чуть помедлил, значит, подождал и говорит: «Я-то дойду до речки, а вот ты, посмотрим, как дойдёшь завтра…», – повернулся и зашагал по дороге. А как отошёл, принялись товарки её совестить, ну Марью-то эту, дескать, нельзя так, что-то знает человек этот, заболеешь, обезножишь… А та, ни в бога, ни в чёрта не веря, плюнула на их советы и пошла по своим делам. Утром проснулась жива-здорова, тьфу, болтают люди всякую чушь, вышла в огород, а речки нет. Ушла речка, за пять вёрст от деревни ушла.

Серёгин знал эту легенду, так, или почти также, рассказывали её ему в деревне Чалбышево. Работали они тогда по исчезнувшим деревням Енисейского района, говорили, что исчезла деревня Тихоновка после того, как речка русло сменила. Меняют речки русла потихонечку, по метру в год, не более, подмывают берег и двигаются вперёд. А вот чтобы так сразу, на пять километров, да за одну ночь, это, конечно, оказалось для всех неожиданностью, или скорее необъяснимым явлением, чудом.

– А с деревней что? – спросил Серёгин.

– А что там может быть? Домов пять осталось, поразъехались все – огород поливать нечем, скотину поить тоже нечем… Пробовали, конечно, колодцы рыть, но всё бесполезным оказалось. К бабушке приходили, но она говорит, что против мужчины, как и против человеческого невежества, сделать ничего она не может, что тётке Марье этого человека искать надо, а она, Марья эта, самая первая из деревни уехала… Так что не надо на мне фокусы эти делать. – Лиза снова глянула на свои руки и, убедившись, что они в полном порядке, снова сунула их под фартук.

– Лизонька, это просто зола…

– Да, зола, бабушка говорила, тот человек тоже золу на воду насыпал, когда до речки дошёл, – затараторила Лиза, – золу из подорожника, что путникам помогает, и ещё каких-то трав. Напился водицы, шепнул слово тайное да золы щепотку на воду бросил, вот и весь фокус.

Серёгин отступил и присел у кострища, убедившись, что Лиза смотрит на него, послюнявил и поочерёдно прикоснулся к пеплу костра двумя пальцами на каждой руке средним и безымянным.

– Это была подготовка к фокусу. Раньше, в первый раз, ты этого не видела, потому что была озабочена будущими дождями, а увидела только это, – Сергей вытянул вперёд руки со сжатыми пальцами, – я тогда сказал тебе: «Делай так». Помнишь?

Лиза утвердительно кивнула.

– А помнишь, уже после того, как ты убедилась, что твои ладошки чистые, я чуть приподнял их, – Серёгин перевернул свои руки и сделал вид, что касается воображаемых ладошек, чуть сжимая их, при этом он нарочно чуть приподнял из ладони по два пальца, запачканные золой. А в Лизиных глазах уже метались огоньки догадок и притворного гнева, – и когда ты сжала кулачки, пепел уже был на твоих ладонях, – закончил Серёгин.

– Значит, ты меня одурачил! – И в Сергея полетели еловые шишки. – Я сразу догадалась!

– Ничего себе догадалась… – и шишки полетели в другую сторону.

Началась беготня вокруг кострища, но в руках у Серёгина остался только Лизин платок. Сама же она, ловко увёртываясь и звонко смеясь, всегда успевала поднять с земли шишку и запустить ее в Сергея.

***

Еда с каждым днём становилась всё вкуснее, аппетит у Серёгина только улучшался. По утрам они с Лизой ходили к речке проверять ловушки для рыбы – эту работу взял на себя Сергей, Лиза не возражала, да и относился он к этому как к развлечению. Сначала надо было «прошлёпать» длинной палкой два омута, там иногда оставалась рыба, которая не хотела заходить в их ловушки по собственному желанию. А спасаясь от невиданного шума, который учинили люди, рыба устремлялась вверх по течению и, пройдя вдоль умело построенной из тоненького тальника загородки, оказывалась в специальной заводи; вход туда был очень узок и специально завёрнут вовнутрь, выйти обратно через него рыба, конечно же, не могла – вода там была проточная, но было там довольно мелко, так, что выловить её не составляло особого труда. Но зато сколько удовольствия, собственными руками, не в сети и не на блесну, изловить пару щук, или толстенных язей, или сорог. Но сорожек редко брали, очень уж они костлявые, да и мелкие. Воду, конечно, тоже Сергей с речки носил, в хитро сложенном из бересты ведёрке. А Лиза каждый день утром и вечером ходила травы собирать; какие-то хранила в пучках, какие измельчала, перетирая в ступке, а какие и разбирала: листья отдельно, корневища отдельно… Что-то упаковывала в горшки, запечатывая крышки воском, а что-то просто в тряпицу завязывала.

Раз как-то увидел Серёгин, что она травку щиплет, листочки резные такие, кругленькие, по земле стелются. Вечнозелёными живут листочки эти, зелёными под снег уходят, зелёными и весной на свет являются, потому и силу природную, за радость к жизни, наверное, такую имеют. Собрал Серёгин букетик, грамотно собрал – центром композиционным три осенних лазоревки взял, а окружил всё травкой этой вечнозелёной, аж самому понравилось. Разулыбалась Лиза, поблагодарила, засмущалась, но когда воодушевленный Серёгин принялся рвать эти же самые листочки, засовывая их в Лизину сумку, та запротестовала и выбросила из вороха точно таких же листочков горсть Серёгиных, а затем и вовсе прогнала:

– Иди к костру, я скоро…, – и действительно, не успел он угли раздуть, появилась Лиза.

– Ты ведь не знаешь, для чего я манжетку собираю.

Серёгин соображал, вопрос это или утверждение. Девушка вытряхнула на чистый платок два-три десятка листьев и принялась перебирать их.

– А зачем тогда травку рвал? – не дожидаясь ответа, спросила она.

– Помочь хотел, – выпалил Серёгин.

Лиза глянула на него, покачала головой и снова склонилась над своей работой.

– Травку рвать нужно не всякую, сначала рассказать нужно ей проблему, про беду человеческую, объяснить, а может, и убедить её потребуется, что только она сможет помочь человеку.

Лиза снова глянула на Сергея, тот давно уже перестал удивляться подобным вещам, хотя нет, он научился делать вид, что всё это ему понятно и иначе и быть не может. Глянув на его серьёзное сосредоточенное лицо, Лиза продолжила:

– Вот тогда и разрешения спрашивать можно. Не каждое растение, да и не сразу позволит пользоваться собой – листьями, цветами, а ведь иногда и корни нужны, – Лиза снова глянула на Сергея и продолжила интонацией первой учительницы, – а ведь корни у растения – самое главное, нет ему жизни без корней, вот и думает оно думу, в чём его предназначение: человеку помочь или семена взращивать да по земле их рассеивать.

– А что, без разрешения этого травы лекарственные не помогают?

– Ну, почему же, помогают, некоторые, только вот… этот лист, – она покрутила в пальцах, – один листочек пяти сотен тех стоить будет, – и она кивнула головой в сторону речки.

– Здорово, молодёжь, – возник вдруг на тропинке, натоптанной ими уже довольно отчётливо, мужик с седой лохматой бородой, в зимней шапке неопределённого цвета и возраста, да и определить, из какого зверя пошита была эта самая шапка, не взялся бы ни один таксидермист.

Ступая совершенно бесшумно, он подошёл и без всякого приглашения уселся у костра.

– Ваша запруда на реке?

– Да, – кивнул Серёгин, – здравствуйте.

А Лиза молча встала, скомкав свой платок и вновь перемешав рассортированные по одному только ей известному принципу листья манжетки. Но манёвр этот не остался незамеченным, гость проводил Лизу глазами:

– Гляжу, запруда стоит, щурёнок там уже попался, а я хотел сетку там, ниже бросить, да, думаю, людям наврежу, вижу, что сегоднячко только были. Пойду, думаю, познакомлюсь, меня Арсением зовут, – он протянул руку.

– Сергей, – отвечая на рукопожатие, сказал Серёгин. Надо ли представлять Лизу, а если надо, то как? – и Серёгин, и новый его знакомец изредка на неё поглядывали.

– А у меня избушка там, – он махнул рукой, – к охоте готовлюсь, харчей принёс, дай, думаю, рыбки поймаю, а тута вон вы, нет, я без претензий, просто не похожи вы на рыбаков-охотников… – И он снова, уже не скрывая, оглядел Лизу, – Я смотрю, вы тут этой… ботаникой занимаетесь?

Арсений оставил смущенную Лизу в покое и повернулся к Сергею:

– Да я чё, я без претензий, просто я раньше тоже наукой этой занимался. Как негоден стал – комиссовали меня, бомбардиром я был, пока, вон, не получил свою долю, – и он демонстративно повернулся к Серёге другим боком: от самого глаза до виска, двойной рваной бороздой, тянулся шрам, а глаз, хоть и остался цел, был как будто неживой, чуть косил в сторону былой раны из-под покалеченного века. – Вообще-то я военный был. А как списали, ходили мы по тайге с профессором этим, из Петербургу… Комаров его фамилия. Он благодаря нашей экспедиции работу написал, в трёх томах, кажется, всё про растения и травы там разные, он и помощник его, тоже из столицы, тоже учёный какой-то, ходили всё гербарии эти собирали, а как найдут чего редкого, так и давай по-тарабарски говорить. Я хоть и грамотен немного, ничего понять не могу, то немецкий, то англицкий, а этот помощник всё с сачками, – как бабочку какую иль жука изловит, то давай на латыни вещать. Нет, я без претензий, просто если русский ты и живёшь на Руси, нече язык человеческий поганить словечками всякими.

Закипела вода, крышка котла заподпрыгивала, задребезжала, даже опоры тагана загудели, поддавшись этой вибрации. Сергей начал было подниматься, но Лиза уже убрала котёл.

– Скоро чай будет, – и, хотя она отошла к столу, к месту, где была сложена посуда, съестные припасы и травы, и стояла к ним почти спиной, Арсений вновь уставился на неё.

– В какой стране наука более развита, на том языке и формируются основные термины и понятия, – не для того, чтобы сумничать, а для того, чтоб прекратить бессовестное разглядывание Лизы, проговорил Серёгин.

Арсений тут же на это поддался, его испытывающий, пронзительный раскосый взгляд сверлил теперь Сергея. Было непонятно, смотрит он ему в глаза или на сумочку с аппаратом, «хитрую торбу» – как назвали её мужики, или на туфли, которые бельмом выделялись из Серёгиного прикида.

– А вы что в той экспедиции делали, какие травы изучали? – нашёлся Серёгин.

– Не-е… я не собирал, я поклажу ихнию возил да как охрана от зверя. Я с детства охотиться люблю. Ну, проводник ещё у них был, но тот парень бздиловатый, как темняет костёр, начинает палить, а если дров мало, то чуть не плачет, так страшно ему значит, и не спит всю ноченьку, и господам не даёт… А тигр, он чё, у них там на востоке, значит, тигр главный, не страшней медведя нашего, а захочет сожрать, сожрёт, ничего ты супротив него не сделаешь, нет, ну если только дома сидеть… Нет, вы не подумайте, я без претензий, но ведь коль назвался проводником… к тому ж деньги платили хорошие. Ну, а у вас что за экспедиция?

«Ну вот, началось», – подумал Серёгин.

– Чего ищите? – последовал ещё один вопрос.

– Заболел я в дороге, – начал Серёгин, в панике глядя на Лизу, – чуть не помер, если бы…

– Если бы вовремя не подкрепился, – перебила его Лиза, – у меня всё готово, – расстилая между сидящими у костра чистую холстину, объявила она. Потом появилась жареная рыба, сухари, чай, а к чаю плошка брусники, мёд.

– А мёд-то откуда? – удивился Арсений. – Дикий?

– Да, дикий, – потрогал Серёгин переносицу, – вот утром ещё опухоль была.

Арсений разулыбался, развязал свой мешок, достал две большие варёные картофелины, достал большой кусок сахару, завёрнутый в тряпицу, осмотрел его, и снова завернув, несколько раз сильно ударил его рукояткой своего ножа. Осколки эти высыпал он прямо на брусничку, а кулёк его, уменьшившись вдвое, вновь спрятался в мешке.

– А кружечка, милая хозяюшка, у меня своя есть, так что и вы садитесь с нами. – Он извлёк из мешка и протянул Лизе большую алюминиевую кружку, которая, видимо, и роль котелка не раз выполняла. – А не родня ли вы будете Акулине Андреевне?

Лиза замерла, вглядываясь в лицо Арсения; кто он – с добром, иль лиходей какой, кикимор не было уже третий день, найти их мог кто угодно. Лиза кивнула, лицо Арсения расплылось в улыбке:

– Нет, вы не подумайте, я без претензий, просто знакомы мы с ней и благодарен я ей очень.

Лиза, видимо, решила сменить тактику:

– Пятый год у бабушки живу, а вас не помню.

– Хе, пятый год, вы с кружкой аккуратнее, пожалуйста, она сейчас горячая будет очень. Пятый год. Я тогда моложе его был, – Арсений кивнул на Серёгина и, увидев в его глазах неподдельный интерес, остановился на нём как на главном слушателе.

– Захворал я тогда, нет, не так… купил я ружье.

– Всякое рассказывают про бабушку, но чтобы она оружием торговала – не было такого.

Арсений уставился на Лизу, даже жевать перестал, но Лиза не смогла остаться серьёзной и, прикрыв рот ладошкой, захихикала. Хотя Арсений и улыбнулся, но шутки, скорее всего, не понял, снова повернулся к Сергею и продолжил:

– Мы тогда в Назимово артелью рыбацкой стояли, для купца Гадалова белорыбицу черпали, вот предприимчивый мужик был, – все артели на золото набирают, а он золотарям рыбу возит, да ещё и больше их имеет. Да и приятнее это, верно, с рыбаками дело иметь, нет средь них татей да разбойников, во всяком случае, не столь, как в золотарях. Ну, а охоту я с детства уважаю, это говорил уже, про то и артельщики мои все знали да и в деревне многие, и дед там один был… вот даже имени его не помню, древний дед, за сто лет уже ему было, нашёл меня в бараке, сам пришёл и ружьё принёс. «Купи, – говорит, – ружьё моё». Глянул я ружьишко это, смотреть на него без слёз нельзя, древнее, как и дед этот, ржавое, всё болтается, приклад проволокой перетянут, ну чтоб совсем-то не развалился. «Не надобно, – говорю, – ружья мне, есть у меня ружьё». А дед не отступает: «Это лучше», – пристал, как лист банный, а тут ещё и мужики собрались, да давай ставки делать, ну понятно, хотели они деда этого осмеять, кто, мол, на сто шагов в шляпу попадёт. Да ты представляешь, дед и на это согласен. Ну, тогда я и согласился, из уважения к старику, цену он назвал смешную, я даже хотел больше дать, чтоб он ушёл и не уговаривал меня, не позорил перед мужиками. Берёт он, значит, у меня деньги и говорит: «Я тебе его совсем продаю». Я смеюсь: «А как ещё, дедушка, ещё продавать-то можно, по запчастям што ли, или на полдня? Полдня моё, полдня снова ваше будет?» Мужики хохочут. «Нет, – говорит дед, – скажи, я совсем его покупаю, да громко скажи, чтобы все слышали». Ну и сказал я, что требовалось, все тогда подумали, что это шутка такая. Ушёл дед, а к вечеру помер. Бросил я ружьишко это под нары, да и забыл про него, да как оказалось ненадолго, с ружьём моим, с тем, которым я так гордился, беда приключилась. Вовка – шалопай, пацан у нас в помощниках был, нет, я к нему без претензий, коль твоё ружьё, то в чужие руки его давать не смей, правило такое есть, а я вот… Убери, говорю ему, ружьишко под нары мне, а он, из лучших намерений, конечно, в мешок его завернул, из-под соли… Как увидел я это дело, плохо мне сделалось – всё ржа съела: и ствол воронёный, и механизмы хитрые, что внутри с пружинками, и курочки точёные. Мастер там авторитетный был, ничего сделать нельзя, говорит, видишь, говорит, все пружины ломаются, соль в себя натянули. Вот и вспомнил я тогда про дедову одностволочку. Да и рыбалка у меня в ту осень не заладилась, пошёл в тайгу и, представляешь, каждый выстрел удачный, как бах, так в сумку, как бах, так снова в сумку, даже подранка никогда не было, – Арсений быстро разобрал щучью голову, при этом даже не взглянув на неё, смачно обсосал и, покидав кости в костёр, продолжил.