Новелла III эротическая. Ольга и её тётушка Катрин. Легенда о времени Оно

– Это Вы, святой отец, сказали. Я вам этого не говорил. – сказал шериф громко, желая побыстрее окончить разговор.

– Но данный прецедент не может не остаться, вот так, без хотя бы минимального интереса со стороны нашей церкви. Враг рода человеческого не дремлет! – произнёс отец Дункан.

– Что Вы хотите, чтобы я сделал, святой отец? – серьёзно произнёс шериф.

– Дайте мне бумагу полномочий действовать от лондонского управления по расследованию данного вопроса! – вдруг попросил клирик.

– И что я должен там написать? – спросил шериф.

– Я продиктую…

Выходили бэлиф Скотт и святой отец Дункан из кабинета шерифа молчаливо с заговорщицкими масками на лице. Шериф провожая с порога, произнёс вслед:

– Дай вам Господь сил, отец Дункан. Дай сил и удачи!

– С нами Бог! – весело произнёс в ответ отец Дункан. В его кармане лежал документ следующего содержания:

«1707 год от Р.Х. 8 сентября. Великобритания. Лондон.

Сей полномочный документ выдан священнику английской церкви отцу Лемуэлю Дункану прихода Всех Святых возле Вестминстерского дворца.

Расследование дела о «Мадридском дьяволе» целиком и полностью возлагается в интересах короны и церкви на о. Лемуэля Дункана. Просим оказывать ему содействие по всем вопросам не только в интересах Английской короны, но и в интересах христиан всего света. Да поможет нам Бог!

Шериф Лондонской управы сэр Эмбройз Кроули»

– Проходите, господа. – обратился к заждавшимся шотландцам шериф. – Так что вы там говорите о покупке земли возле Уайтхолла. Возле «Скоттлэнд ярда», говорите? Там разве есть земля? Давайте посмотрим ваши планы. Кстати, 200 золотых при вас? Отсчитайте их Скотту. Он скоро вернётся. Так, что там насчёт «Скоттлэнд ярда»? Интересная затея! Я помогу. План разверните у меня на столе… Шерсть поставлять будете из Скоттландии, как я понимаю?

За ними закрылась дверь. Голос шерифа перестал быть слышен в приёмной.

1707 ГОД. КОРОЛЕВСТВО ВЕЛИКОБРИТАНИЯ. ЛОНДОН.

10 СЕНТЯБРЯ. ОКОЛО ПОЛУДНЯ.

АНГЛИКАНСКАЯ ЦЕРКОВЬ ВСЕХ СВЯТЫХ

Отец Дункан после службы попросил остаться прихожан для важного сообщения.

Собрали всех прихожан церкви, как старших членов общины, начиная от старосты, так и его помощников и остальных страждущих.

Набрался полный церковный зал. Посадочных мест не хватало.

Прошёл тревожный слух, что Святой Отец уезжает.

Некоторые из числа вдовушек особо приближенных к настоятелю, из церковного актива, сидели с заранее заплаканными лицами. Алтарник Гулливер, который два дня назад сопровождал Дункана у Ольги в апартаментах, суетился в организации встречи, рассаживая тех, кто не присутствовал на службе. Гулливер был выше всех почти на голову, очень худой.

Он уверенным, с басовитыми нотками голосом, указывал места. От его тембра исходило чувство серьёзности ситуации. Юноша громко командовал:

– Так… сестра Сарра помогите усесться сестре Луизе. Да, да, правильно! Вон там свободно. Ребята, подвиньтесь…

Перед залом вышел отец Дункан. Прихожане затихли.

Отец Дункан начал говорить с тихих ноток. Откашлялся.

– Вчера произошло важное событие, непосредственно коснувшееся каждого из христиан суетного мира. – снова откашлялся. – Наша церковь и вы, скромные английские прихожане, оказались волей Бога в числе избранных на подвиг. Я, как Отец прихода, духовное лицо получил важное задание от представителей английской короны, а вам, как духовным чадам и чадам божьим, дано ответственное задание молится для моего успеха в моём бремени…

Отец Дункан вновь прокашлялся.

– Теперь к сути… Многие из нас читали лондонскую газету «Дели колокол» от начала сентября, а именно статью о «Мадридском дъяволе». Так вот, все мы, читая данный материал, считали, что это происшествие произошло где-то там, в греховной Испании, пропитанной алчностью и гордыней. Но, увы, теперь оно пришло и к нам, к праведным англичанам. Существует ряд фактов, свидетелем которых мы стали с нашим помощником сыном божьем Гулем. Он подтвердит. Подробности происшествия я упущу, поскольку они для многих могут оказаться искусительными семенами подтачивающими всесилие Веры во Господа. Вкратце сообщу. Мы с Гулем стали свидетелями выхода неимоверной силы у дъяволицы, девушки проходящей по секретному делу, которое ведёт наша лондонская управа под управлением доблестного сэра Кроули. Прошу ознакомится с документом, который мне выдали в управлении правопорядка.

Отец Дункан вытащил письмо шерифа и показал людям.

– Зачитываю…

Дойдя до конечных строк: «… Просим оказывать ему содействие по всем вопросам не только в интересах Английской короны, но и в интересах христиан всего света. Да поможет нам Бог! Шериф Лондонской управы сэр Эмбройз Кроули».

Отец Дункан развернул письмо лицом к первым рядам, сидящих в зале, и начал ходить между рядов сидящих, показывая подлинность текста, роспись шерифа и крупную печать городского главы, сургучовый штемпель под ней.

Он ходил пока каждый не убедился в «назначении свыше» отца Дункана на борьбу, возможно с самим Дьяволом.

Отец Дункан вернулся на своё место и, подняв руку для успокоения зала, произнёс:

– Обстоятельства по расследованию о деле «Мадридского дъявола» вынуждают меня отправиться в Испанию. В ту местность, где жители по сообщению газет, непосредственно столкнулись с его присутствием. В помощники со мной отъёзжает и Гуль, известный всем нам мальчик сирота, прибившийся к нашей общине 10 лет назад. Я думаю, его выступление здесь и сейчас не помешает. Возможно, вы дорогие наши прихожане видите нас последний раз, ибо в борьбе с нечистым возможны любые повороты противостояния. Сын мой Гулливер, скажи людям, что желаешь в этот серьёзный час расставаний.

Гуль вышел перед людьми со сложенными руками, как перед молитвой и покрытой своей кардинальской шапочкой на голове и вдруг заплакал. Но промокнув лицо рукавом, громко втянув влагу носом, произнёс:

– Очень не хочется уезжать от вас дорогие мои! Вы мне стали, как большая семья. А мы и есть большая семья, но связанные не кровью человеческой, а кровью Господа нашего Иисуса Христа и духовными узами служения, любви и сопереживания друг к другу…

По залу прокатилось; «Хорошо сказал! Молодец Гуль…».

Юноша продолжил, повышая накал голоса:

– Но, увы, всему приходит конец, и оно же становится началом чего-то нового… Возможно мы ещё вернёмся. И поездка в Испанию станет единственной в расследовании этого страшного явления. Прошу вас… – и он, прервав речь, которую произносил из последних сил, но всё же, не выдержав, зарыдал. Отец Дункан подошёл и обнял его, приговаривая:

– Ну-ну! Родной наш…

Гуль через слёзы говорил дальше, выкрикивая:

– Прошу вас, умоляю вас братья! Молитесь за нас с силой страсти, которой ещё не видывали силы зла! Молитесь так, чтобы Господь был с нами неотрывно! Молитесь неистово! Молитесь, лишь вспомнив обо мне и отце Дункане! Молитесь вместе и по отдельности… и мы вернемся, и враг, и его пособники будут повержены туда откуда пришли, в свою гиену огненную… Аллилуя! Аллилуя! Аллилуя!

Последнее Гуль сказал на фальцете и сорвал голос. В зале церкви воцарилась тишина прерываемая рыданиями юноши.

Загромыхали лавки от движений. Молча, не сговариваясь, люди вставали с мест. Весь зал поднялся, а передние ряды запели: «Благоволил, Господи, землю Твою…». Громче всех со слезами на глазах и обратив взгляд к распятию, пел отец Дункан и его помощник Гулливер. У Гулливера, как у пропитого алкоголика тряслась голова, то ли от рыданий, то ли от возбуждения текущим моментом…

«СТАТЬЯ В ЛОНДОНСКОЙ ГАЗЕТЕ «ДЕЛИ КОЛОКОЛ». 12 СЕНТЯБРЯ.

Новости о «Мадридском дъяволе».

Из Великобритании с секретной миссией выехали представители нашей, родной англиканской церкви для более подробного исследования явления существа прозванного «Мадридским дъяволом».

Финансовое бремя миссии целиком и полностью взяла на себя община Всех Святых при Тауэре, что возле Вестминстерского паласа. Секретность обусловлена необходимостью обстоятельств дела, поскольку появились неопровержимые факты, связующие некоторые происшествия в Лондоне с загадочной историей в Испании.

Английские священнослужители взяли на себя бремя разобраться в этом кошмаре, терроризировавшем полгода провинцию Испании с продолжением на земле нашей Великой Империи.

Почему на эту тему молчит Папский Престол? Неизвестно. Как молчат и остальные христианские церкви Европы.

Англиканские патриоты, понимая серьёзность происходящего, решили возглавить расследование. К нему привлечены лучшие представители христианского мира Англии.

Оставив наместо себя временного служителя из Собора Святого Павла, к предместьям Мадрида выехали отец Лемуэль Дункан с помощником Гулливером Саргеонсоном. Перед отъездом Гулливер пламенно призвал всех правоверных христиан «неистово молиться за победу сил добра перед вырвавшимися из гиены огненной силами зла…».

Кто из христиан желает помочь в расследовании сего дела, а также продолжения публикаций о ходе расследования, просим, приносит пожертвования в общину святого отца Лемуэля Дункана. С нами Бог и всё его Воинство! Аллилуйя».

17 СЕНТЯБРЯ, 1707 года.

ГДЕ-ТО НА ГРАНИЦЕ ФРАНЦИИ И ГЕРМАНСКИХ ЗЕМЕЛЬ.

Последнюю часть пути к монастырю Катрин проезжала лесами.

До этого шли бесконечные открытые пространства французского королевства с их замками, ухоженными полями. Вокруг золотая осень окончательно победила. Зелени оставалось всё меньше и меньше. Листва пестрела красным и жёлтым. На сине-голубом небе не являлось ни одного даже мельчайшего клочка или пёрышка облаков.

В путешествии к монастырю девушка откровенно наслаждалась, особенно одиночеством.

Когда путь более углубился в густые дебри германских лесов, наступила новая прелесть природного своеобразия – туман. Прибавилось сырости, запахов осени, листвы, мокрой хвои, а к полудню, солнце будто бы вырвалось на последнюю минутку одарить жаром и светом перед зимним смирением.

Во Франции эту пору называли летом «святого Мартина», но Катрин более нравилось название с её родины Богемии, ей оно казалось более романтичным – «паутинным летом».

Монастырь, где она решила уединиться, располагался почти в лесу.

К тому дню, когда лошадь девушки остановилась перед коваными воротами обители, осень успела застелить здесь дорогу многослойным ковром рыжей листвы. Лошадь встала, выдыхая пар. Было прохладно в тени, но ещё тепло, где солнечно.

Катрин спешилась у ворот, встроенных в каменные своды стены. Большим чугунным кольцом, приклёпанным по центру приворотной калитки, постучала несколько раз.

Прислушалась. Постучала снова. Наконец, услышала шуршание с той стороны стены. В приворотной калитке открылось смотровое оконце. Из него взглянули полуиспуганные, но любопытные, даже несколько игривые молодые девичьи глаза.

– Добрый день. – сказала Катрин, не без удовольствия глядя на эти окружённые длинными ресницами моргалки. Они ей напомнили Ольгины наивные «глазючи».

– Вы уверены, что он добрый? – ответил молодой девичий голос.

В тоне встречного вопроса чувствовалось, что принадлежит он любительнице весело поболтать.

– Я не о «дне» говорю. – ответила Катрин, встраиваясь в игровую полемику.

– А о чём?

– Это я вам лично желаю получить доброты в этот день, чтобы у вас он сложился «добре». – ответила Катрин, так же будучи любительницей поиграть словцом.

– Мы с вами знакомы?

– Да.

– Что-то не припомню. Вы кто? От барона или из города?

– Вспомнить факт нашего знакомства, Вы сможете, но попозже… к сегодняшнему вечеру. К тому Времени мы будем абсолютно знакомы…

– Ого. Я такого глупого поворота мыслей ещё не слышала… Открываю. – сказали «игривые глаза» и послышался лязг запоров калитки. – Вы с лошадью?

– Да.

– Обычно лошади через наше «игольное ушко» проходят, это мы так нашу калитку воротную называем «игольное ушко». Проходят, но не все. Перегруженные скарбом, конечно, нет… Всё как в Писании. – продолжал болтать голос.

У Катрин лошадь не была перегружена скарбом, и она спокойно завела её внутрь сумрачного пространства свода приворотной арки. Пройдя тень арки, они вышли на широкий ослеплённый солнцем монастырский двор.

При строительстве, возможно, эта часть обители планировалась, как «двор» с аккуратным газончиком, но монахине сделали из него огород, оставив лишь центр с дорогой шириной не более, чем для проезда телеги или кибитки.

Засеяли каждый кусочек земли. Каждый холмик представлял из себя аккуратную грядочку. Сейчас, по осени, все боковины огорода были завалены крупными огненно рыжими тыквами. Тыквы разложились повсюду.

В отдалении от центральной тропы работали на огороде другие монахини. Что они делали, Катрин могла только предположить, возможно, продолжали деятельность по переработке обильного огородного урожая. Куры гуляли повсюду. «Я попала в монастырь для кур?» – со смехом подумалось Катрин и увидела петуха. У петуха был крайне подлый и наглый взгляд. Он резко вертел головой, а завидев Катрин и её огромное белоснежное перо на шляпе пошагал прочь, ворчливо кудахча себе под клюв.

– Меня зовут Катрин. – едва поспевая за провожатой представилась фехтовальщица. Они проходили по широкой тропе вдоль стены из тыкв, доходившей человеку по пояс.

– Я Оливия. – представилась молодая монашка, быстро и коротко присев при поклоне, и посеменила дальше. – Вы на житьё или оказией?

– Хотелось бы на житьё попробовать, а там, как получиться. Может, приживусь.

– На всё воля Божья. – отвечала Оливия скороговоркой.

– Будем знакомы. – и Катрин протянула руку Оливии.

Монахиня несколько диковато взглянула на протянутую ладонь и пожала её не без опаски, отразившемся на лице волнением, и тут же залилась краской.

– От чего такое смущение? – заулыбалась Катрин <…> Оливия отпрянула, но поздно и, выставив руку перед собой, другой прикрыла лицо, угрожающе проговорив:

– Не подходи!

– Да, ладно…

– Я говорю не подходи!.. Во-первых, давай уйдём с глаз долой. Я тебя препровожу до матушки и всё. Пошли быстрее. Хорошо из-за лошади никто не видел этот глупый выпад. Дай, Бог, чтобы пронесло… Кстати, лошадь пока просто привяжи к столбу, наши отведут её в конюшню после благословения Капы. Капа это мы так между собой зовём нашу старшую сестру.

– Я поняла, поняла… – отвечала Катрин. – Отчего такая суета? Ты чего встревожилась? Из-за поцелуйчика ко знакомству?

– Поживёте здесь полгодика и ваш невинный поцелуйчик, станет грехом и поводом к исповеди…

– Ладно, хорошо, хорошо…

Они вошли в основное здание, но прежде, чем запустить Катрин внутрь, Оливия вооружилась прутом, с шумом выгнала оттуда забредших куриц, поддав одной хорошего пендаля, приговаривая:

– Дрянь такая, ещё и дерётся! Ух, я тебе…

Куры выскочили стремглав.

Пошли по каменной лестнице на второй этаж. <…>, прошли по сводчатому коридору и остановились у дверей кабинета настоятельницы. Никто не встретился им не пути, монастырь был пуст. Видимо в этот жаркий день все были на работах.

Оливия оглянулась, быстро окинув оценочным взглядом Катрин с ног до головы и постучала в дверь. Услыхав оттуда разрешение войти, зашла вначале сама, недолго побывав за дверью, вышла:

– Матушка ждёт вас. Проходите.

Звеня шпорами и цокая походной амуницией Катрин вошла в кабинет, сняла шляпу и преклонила голову и колено по-дворянски перед настоятельницей, сидевшей за столом.

Перед столом стоял табурет. Настоятельница что-то читала в Библии раскрытой перед ней. Окна за её спиной через приоткрытые фрамуги пропускали звуки сада, сюда проникали обрывки разговоров монахинь, работавших на огороде. Прямо за окном краснели две рябины, густо заросшие листвой и обсыпанные гроздями ягод.

Игуменья не спешила прерывать чтение. Дойдя до нужного места, она аккуратно вложила полоску фиолетовой ткани между страниц и закрыла книгу.

– Так.. так… – произнесла настоятельница, как будто вспоминая что-то, но потом подняла глаза и поглядела на Катрин. – Что у нас тут? Назовитесь мадмуазель.

– Катрин, виконтша из рода Мерлин Богемии. – произнесла девушка.

– Виконтша?

– Да.

– Садитесь. Что привело вас в нашу скромную обитель?

– Развод и изнасилование. Хочу уединиться и в молитве ко Господу обдумать дальнейшее своё бытие.

– Изнасилование? Кем?

Катрин вкратце рассказала о происшедшем лондонской ночью.

Игуменья внимательно выслушивала.

Катрин со своей стороны рассматривала игуменью.

Матушка Капа, как назвала её Оливия, была дамой, по возрасту приближающейся к пятидесяти годам. Седая, но не полностью. Натуральный цвет скорее у неё был тёмно блондинистый. Несколько полновата, бледная лицом, с серыми небольшими глазами и отчётливо выделяющимися мешками под ними. Губы небольшие, сомкнутые, даже можно сказать сжатые. В целом, о таком типе говорят «следы былой красоты…», но настоятельница не была носительницей «былой красоты». Она была гормонична в своём возрасте и красива, но не девичьей красотой, а полноценной женской, своего возраста.

Узнав об изнасиловании, она спросила, совершался ли акт в естественную женскую плоть или противоестественно, как у садомитов. Узнав, что всё происходило «как у садомитов», заметила:

– Вам повезло, ваша женская суть затронута не была, кроме тщеславной стороны души и физического ущерба, всё остальное малозначительно. Не распространяйтесь среди людей о своей беде, и ваше тщеславие не будет ими тревожиться и душевные раны зарубцуются скорее. Главное поймите, садомский способ для женщины менее опасен, а в некоторых случаях предпочтителен.

Катрин удивлённо подняла брови.

– Да-да, госпожа Катрин. Не удивляйтесь. Если мы с вами договоримся, а залог этому ваше смирение, и вы станете одной из моих духовных подопечных, то вам предстоит узнать многое, что в мiру предпочитают не знать или считают незначительным, но на самом деле являющимся важнейшими основами.

– Я согласна.

– Подождите соглашаться. Пойдемте, обойдём хозяйство. У меня время обхода. Заодно ознакомитесь с местами своего быта и возможно духовного роста.

Настоятельница пошла к выходу, предложив жестом следовать за собой.

Запирая кабинет на ключ, она продолжила:

– В монастыре сорок сестёр, считая и меня. Вы будете сорок первая жительница. Я уверена, что большее количество послушниц приведёт к хаосу. Важно соблюсти баланс…

– Сорок один нарушает баланс? – спросила Катрин.

– Поживем, увидим. – уклонилась настоятельница.

Оказавшись на улице под ярким солнцем, они подошли к коню Катрин. Рядом для матушки уже подвязали мула, хотя она никому ничего не приказывала.

По-видимому, монахини знали о намерениях настоятельницы или регулярности совершаемых поездок. Мул появился в нужное время и в нужном месте.

– Присоединяйтесь ко мне. – сказала Каппадокия и проворно села в седло по женскому типу вооружившись прутиком.

Им открыли створку ворот. Кто открывал, так же не было видно, поскольку открывающие стояли за створками ворот с другой стороны. Аббатиса выехала за стены монастыря в приворотный парк.

Матушка, достаточно ловко управляя мулом, хлестала прутом, продолжала рассказывать:

– Монастырь у нас древний. Поэтому, когда я приняла бразды правления от старой игуменьи, да пусть упокоит Господь душу этой мудрой женщины, уверена она в Раю. – матушка перекрестилась. – я приняла хозяйство уже в более-менее рабочем состоянии. Но и многое внесла своего. Я уверена, что разнообразие в продуктах только на пользу. Я, благословила поначалу трёх сестер на попытки рыбачить. Одна из них, была, кстати, Оливия, с которой вы уже познакомились. О рыбалке я договорилась с нашим покровителем – бароном. Договорились о ловли щук в реке протекающей здесь неподалёку…Теперь все щуки в улове – наши. Кстати, вы там целоваться полезли к Оливии и… <…>

– Я не… – попыталась вставить слово Катрин, удивлённая скорости доносительства. Даже начала вычислять, как это было возможно? Но матушка не дала вставить слово.

– Не дам! Не хочу слышать! Лизать друг друга не дам! Отвыкайте от придворных штучек. Воскресные ежемесячные массажи и всё! Не искушайтесь сами и не искушай другого! Будете упорствовать, будем применять меры. Язык вырву! Предупреждаю.

– Какие ещё массажи?

– Увидите. Но замеченных в неисправимой тяге к лизанию, ждут большие неприятности!.. Ладно, не буду излишне пугать… Надеюсь на силу вашего смирения, нисходящую Свыше на истинного молитвенника. Оливия, если бы не была так сообразительна, давно бы заслужила кровавую порку! Но за рыбалку я ей многое прощаю. Ой, умора, Катрин, как у них это было первый раз! Анекдот! – вдруг вспомнилось настоятельнице и она засмеялась, переменив суровую тему наказаний за лизание, на рыбалку.

– Оливка даже не знала, что такое щука и с настоящими щуками выловила сома! Здесь они встречаются до пяти метров в длину. Сом сопротивлялся, как мог. Что было! Умора! В воду попадали все! Визжали. Оливку унесло аж на середину… Она мне как…

Настоятельница осеклась, взгляд её помрачнел и увлажнился.

* * *

Монастырь оказался действительно очень складно обустроенным пищевым хозяйством. На полях, возделывавшихся монахинями, росло много чего, но упор игуменья делала на корнеплоды: морковь и свеклу. Держали пасеку на пятнадцать ульев, что позволяло использовать мёд не только, как сахар, но и, как кончервант добавку к хранению на зиму много чего.

По традиции, пошедшей от старой настоятельницы, больше всего затворяли на зиму морковь с медом в бочках. Бочки набивали морковками до предела, так что залив содержимое мёдом, требовалось его немного, всего лишь, чтобы он покрыл содержимое сверху, но от края до края сосуда.

Во время проезда по монастырскому хозяйству, Катрин дали попробовать такую морковь в меду, залитую ещё три года назад. Съев кусочек, Катрин вдруг подумала: «А не остаться ли мне здесь навсегда?».

Монастырь имел недостачу в соли. Её приходилось закупать, поэтому на засол не всегда хватало. Зато уксуса из диких яблочных садов, произраставших не землях монастыря наравне с обычными клёнами и хвойником, настаивали столько, что разбавленным его пили в жару добавляя в воду почти всегда.

Естественно монастырского яблочного вина – сидора ставили так же много. Сами пили мало, но на обмен с местными крестьянами оно котировалось по высшему разряду. Возделывали винограда мало, а яблоки не считали. Они шли сырьём для сидора бедноты.

На территории монастыря существовало три колодца и один запруженный раскоп ключевой воды с хорошим песком, каменистым дном и почти чистой глиной. В жару, летом, когда вода отстаивалась, монахини купались там, используя глину, как мыло со скрабом, но и мыло варили достаточно. В хозяйстве было пять коров и один бык по кличке Браун.

Матушка Капа мечтала о ветряной мельнице. Пока же рожь мололи на мельнице у барона и совсем немного вручную в обители …

Капа любила повторять: «Корнеплоды, корнеплоды и ещё раз корнеплоды… и мы, сестры, всегда будем сыты!».

Письмо Катрин Ольге.

«Дорогая Хельга!

Пишу тебе с надеждой, что никто не прочтёт более этих строк. Не потому что в них содержится много подробностей, я не ханжа, а потому что из-за этого могут пострадать хорошие люди. Ты же знаешь нравы простолюдинов. Лучше, чтобы они не знали ту свободу, которую имеют в интимных вопросах люди более высоких уровней сознания. Они расценят это как разврат, как грех, на самом деле это некоим образом не является таковым.

Разврат мешает исполнять Божью Волю, а если, то, что якобы «разврат», с точки зрения простолюдина, помогает исполнить Божью Волю? Тогда это правильно, не так ли? Видишь, я уже рассуждаю как монахиня. Ну, да, ладно, философствовать это не моё… Ой, прости! Зовут на исполнение молитвенного долга, допишу позже…

… Пишу позже.

В монастыре очень опытная игуменья – сестра-матушка Каппадокия (Капа). Видимо она из Греции. Здесь, кстати, очень много гречанок, болгарок, сербок, есть даже еврейки из крещёных испанских семей. Моя подруга – Оливия (Оливочка) из таких вот выкрестов. Забавная евреечка. Так, что моя персидская внешность очень органично влилась в общую гармонию.

Я поражена обустройству жизни в монастыре.

Здесь всё иначе, чем мне представлялось снаружи. Особенно отношение к телесному удовлетворению. Много крутится вокруг этого. Игуменья следит очень строго. Мне кажется, она этому посвящает излишне времени. Первое, о чем спросила она меня, когда я завалилась к ней в мужском наряде: часто ли я играю в познании самой себя до получения полного удовольствия. (Твоя любимая тема…).

Я опешила. Не ожидала. Ты знаешь, что я очень люблю это делать<…>… Я, не смущаясь, так и ответила – люблю и делаю… Исповедь, так исповедь!