Разноцветный мир

На севере Хабаровского края живут мои родственники, и я время от времени наведываюсь к ним. В том, что представители соседнего государства все больше становятся на Дальнем Востоке своими, убедился, когда увидел несколько лет назад, как их бьют наши милиционеры. Прилетев в Хабаровск утром, я ждал своего вечернего поезда до Нового Ургала. Накупил газет и пристроился на одной из жестких лавок в привокзальном скверике. И тут прямо передо мной зашевелились кусты и из них выскочили возбужденные и запыхавшиеся… китайцы! Или корейцы? Ну, в общем, кто-то из них, мелкие такие, плохо одетые человека три. Их тут же нагнали так же шумно сопящие и отчаянно матерящиеся двое рослых молодых милиционеров.

– Ах, вы!… Трах-тара-рах! – закричали блюстители нашего порядка. И так быстро и профессионально отбуцкали резиновыми дубинками этих жалких не наших, молча закрывающих черноволосые головы руками, что я даже не успел додумать, за что же это их так: может, сперли чего? И не поделились? Потом милиционеры, по-прежнему не обращая на меня никакого внимания, подняли избитых, вывалянных в пыли желтолицых людей и повели их куда-то, подгоняя пинками. А навстречу и обгоняя их, шли люди, практически не обращая внимания на эту живописную картину, из чего я и сделал вывод, что если милиционеры бьют здесь китайцев так же, как своих граждан, то они уже практически наши. То есть эти китайцы. Или корейцы?

– Корейцы, – сказала мне сестренка в Новом Ургале, когда я рассказал ей эту историю. – Они и у нас одно время работали на заготовке леса. Потом многие остались, большинство – нелегально. Их гоняют, вывозят. И все равно корейцев полно даже у нас здесь, на севере края. Сам увидишь.

И я действительно увидел их на площади перед торговым центром поселка. С десяток-другой очень просто одетых низкорослых и худых корейцев кучками, по четыре-пять человек, часами терпеливо сидели на корточках у цветочных клумб, у самых стен универсама под лучами жаркого летнего солнца или под дождем, пока их кто-нибудь не нанимал на работу за сущие гроши – чего-нибудь погрузить-разгрузить, вскопать, отремонтировать. Они брались за любую работу, даже за такую, о какой уважающий себя ургалец и говорить не станет. За это их ургальские мужики очень не любили. Потому как жены, чуть что, так и тыкали их этими корейцами в глаза: «Вон, смотри, как люди вкалывают, никакой работы не боятся. А тебе все бы водку жрать да на жизнь жаловаться!»

На 80-летие своей мамы я опять ездил в Новый Ургал. Хабаровский вокзал тогда капитально ремонтировался. Он был весь в строительных лесах, все вокруг перекопано. И полным-полно китайцев. Или корейцев? И уже никто их не гонял. В одинаковой строительной униформе, все на первый взгляд как будто на одно лицо (хотя, конечно, все такие разные. Ну как мы с вами), они молчаливо и сосредоточенно копошились с лопатами в раскопанных траншеях, ловко лазали на лесах по стенам, надув жилы на тощих шеях и руках, таскали носилки со строительным мусором. По мяукающим отрывистым репликам, которыми они изредка обменивались, и по разрезу глаз понял, что это все же китайцы (у китайцев глаза скошены по-своему, у корейцев – по-своему, это должен знать любой россиянин. А кто не знает, пора научиться различать). Ни одного «перекуривающего» или просто так остановившегося передохнуть за те несколько часов, которые провел на вокзале в ожидании своего поезда, я так и не увидел.

– Во вкалывают, да? – неприязненно сплюнул себе под ноги стоящий рядом со мной у входа в вокзал плотный, с заметным пивным брюшком мужичок. – Так, глядишь, они у нас скоро всех мужиков заменят. И не только на стройках…

Наконец, объявили посадку на мой поезд. Поднялся в вагон, нашел свое купе. Только устроился, вошли два китайца, один коренастый и круглолицый, другой худой как щепка, с вытянутым лицом. Они затолкали объемистые сумки на багажную полку и чинно уселись друг против друга.

«Так, а кто будет четвертым? – заинтересованно подумал я. – Если тоже китаец или кореец, это что же, мне и словом не с кем будет перекинуться?».

Но мои опасения не подтвердились. В купе вошла сухонькая седоволосая женщина в очках с толстыми стеклами, сквозь которые на нас смотрели живые, совсем не старушечьи глаза. Ее сопровождал здоровенный бугай лет сорока, почти лысый, с выпуклой волосатой грудью, нагло выпячивающейся в проем майки.

– Бабка едет здесь, на нижней полке! – командным тоном сказал он (можно подумать, без него бабку тут же загнали бы на верхнюю полку). – Садись, теть Лиза.

Тетя Лиза поставила на столик аппетитно пахнущий жареной курицей полиэтиленовый пакет, сунула под лавку клеенчатую сумку и аккуратно примостилась на место у окна. Китайцы все это время вежливо молчали.

– Ни хао! – вдруг сказал бугай китайцам. Выругался, что ли?

– Ни хао! – хором ответили ему китайцы. «А, здороваются!» – вспомнил я. У каждого из нас в памяти сидит приветствие на двух-трех языках. Я откуда-то помнил вот это, по-китайски, а еще «Конници-ва» – по-японски, могу также поздороваться по-немецки, по-английски, по-казахски и по-татарски. Хотя, без ложной скромности скажу, полиглотом себя не считаю.

Тетьлизин племянник между тем продолжал о чем-то расспрашивать китайцев на их родном языке, те ему с достоинством отвечали.

– Вы что, китайский знаете? – задал я бугаю умный вопрос, когда он, поцеловав тетю Лизу на прощание, собрался уходить.

– А я где живу? – почти обиделся племянник. – Это же Дальний Восток. Постоянно с китайцами имею дело. Поэтому сам посуди, как без языка? Ты вот где живешь?.. В Красноярском крае… Ну, у вас их, я слышал, тоже все больше становится. Так что, учи китайский. На всякий случай.

Когда мы разговорились с тетей Лизой (оказалось, что ей уже семьдесят пять, но на бабку она никак не «тянула», скорее – на хорошо сохранившуюся женщину неопределенного возраста, бывают такие), она пояснила, что племяш ее часто шастает в Китай, там у него дела какие-то. А она приезжала навещать своих внучат, сейчас возвращается в Биробиджан.

Я попытался поговорить с китайцами. По-русски они говорили через пень-колоду. Единственное, что я понял, китайцы зачем-то едут в Тынду.

– Смотри, смотри, китаец чешет на своем тракторе по полю! – воскликнул кто-то, стоящий в проходе у окна напротив нашего купе и захохотал. – Только пыль столбом: то ли пашет, то ли боронит чего-то.

– Правильно, а кому же еще у нас пахать? – язвительно заметила тетя Лиза. – Наши в это время или пьют, или дороги перекрывают, бастуют.

Я не согласился с такой постановкой вопроса, а потому встал и подошел к окну. Но того китайца, который на тракторе, мы уже проехали. Поезд втягивался на какую-то станцию. На фронтоне приземистого вокзала прочитал: «Волочаевка». А стоящие на привокзальной площади двое выбеленных известкой каменных партизан, один из которых замахивался гранатой, а другой сжимал в руках винтовку, тут же вызвали в моей памяти известную песню о «волочаевских днях». Людей на станции практически не было. За исключением двух или трех, сидящих под одним из памятников на корточках. Правильно, это были китайцы. Не исключено, что их предки в гражданскую воевали в составе наших партизанских отрядов. Если так, то эти китайцы, наверное, имеют право сидеть на корточках под памятниками волочаевским партизанам и думать свою непростую китайскую думу. А также пахать наши поля.

«Блин, прямо спасения от вас нет», – шовинистически подумал я. И вернулся в купе. К своим китайцам.

Дело было в санатории…

Как ни поеду отдыхать в санаторий (правда, съездил за всю свою жизнь пока всего три раза), обязательно нарвусь на чудаковатого соседа по номеру. Хотя, может, и сам такой. Но речь-то сейчас не обо мне.

Ходок

В санатории «Енисей» соседом по палате у меня был некто Николай Петрович, крепкий еще на вид мужик, за шестьдесят с небольшим лет.

В столовой нас рассадили по разным местам – у Петровича диета. Он устроился неподалеку от меня, напротив улыбчивой молодящейся блондинки. После ужина Петрович исчез. Вернулся в палату уже ближе к десяти.

– Погуляли, поговорили, – довольно сообщил он мне. – Чувствую, что она не против… Еще немного поднажму – и Валька моя!

Стали укладываться ночевать. Петрович снял брюки. Колени у него были перемотаны эластичными бинтами.

– Мениски, – дал пояснение Петрович. – Оперировали, да толку-то. Теперь вот без этих перетяжек ходить не могу.

Потом он туго стянул голову специальной повязкой. Пожаловался:

– Мозги болят. Я же недавно попал в аварию, получил сильнейшее сотрясение.

А еще он перед сном съел целую пригоршню разноцветных таблеток.

– И ты при всех своих болячках да возрасте еще и по бабам бегаешь? – потрясенно спросил я его.

– Ну кто-то же должен за ними бегать, – обреченно вздохнул Петрович.

Утром меня ждало очередное потрясение: проснувшийся Петрович слез с кровати на пол и в туалетную комнату пополз… на четвереньках!

– Тебе плохо, Петрович? – вскрикнул я. – Давай дежурного врача позову.

– Мне не плохо, – задыхаясь, ответил он. – У меня так всегда по утрам. Просто мениски страшно болят. Но ничего, разомнусь, и все будет нормально.

И ведь точно, размялся, туго перебинтовал колени и на завтрак уже шел едва ли не вприпрыжку.

Я отпросился у главного врача на выходные в город. Петрович безмерно обрадовался тому, что останется один в палате.

– Сейчас вот провожу тебя до остановки, а заодно куплю винца, конфет, фруктов – Вальку надо будет на ужин пригласить. А кто девушку ужинает, тот ее и танцует, сам знаешь.

В санаторий я вернулся в понедельник. Палата моя была заперта. На всякий случай постучался – тишина. Отпер дверь своим ключом. В нос ударил резкий запах каких-то лекарств. Вышел из палаты, спросил у дежурной по корпусу, где мой сосед.

Та ухмыльнулась и сказала, что Петрович на втором этаже в процедурной, под капельницей лежит.

Поднялся наверх. Дверь в процедурную была открыта. На кушетке под капельницей возлежал мой Петрович. Он открыл глаза, слабо улыбнулся.

– Ты это чего здесь разлегся, старина? – спросил я его.

– Ох, чуть богу душу не отдал, – пожаловался Петрович. – Я же, старый дурак, как тебя проводил, еще и в аптеку зашел, виагру купил. Всего-то полтаблетки в тот же вечер и принял. Не знаю, чего я там успел с Валькой, но очнулся, когда меня начали ширять уколами. Это Валька, когда я отрубился, перепугалась и сбегала за дежурным врачом. Сердечный приступ случился. Вот отлеживаюсь… Пошли они на фиг, все эти бабы, вот что я тебе скажу!

И правда, Петрович больше в сторону Вальки и смотреть не хотел, а прилежно принимал все прописанные ему процедуры. Но когда я в пятницу снова засобирался в город, попросил, блудливо пряча глаза:

– Слушай, будь другом, займи пару стольников. В понедельник отдам, племяш обещал деньжат подвезти.

– Шо, опять?!

– Да у меня же еще полтаблетки виагры валяется в кармане. Что добру пропадать?

– Тебя же эта Валька угробит!

– Не боись, на этот раз будет не Валька, а ее подружка. Она страшненькая, не так сильно возбуждает.

Дал я ему, конечно, денег – жалко, что ли. Но вот завтра мне возвращаться в санаторий, и не знаю, застану ли в живых этого сексуального гиганта?

Крик в ночи

– Лев Михайлович! – представился мне мой другой сосед (на этот раз дело было в санатории «Красноярское Загорье»). И зачем-то добавил: «Майор в отставке».

– В каких войсках изволили служить, товарищ майор? – спросил я. Товарищ майор сообщил, что он артиллерист, был начальником вооружения.

Представился и я, порадовав соседа, что тоже офицер в отставке. Правда, всего лишь лейтенант. Но старшой.

– Вот и чудненько! – ласково сказал Лев Михайлович, отечески глядя на меня с высоты своего майорского положения. – Надеюсь, будем жить дружно?

– А отчего же не пожить? – не менее дружелюбно ответил я соседу.

Пока туда, сюда – наступил вечер. Сходили на ужин, посмотрели телевизор, дружно поругали надоедливую рекламу, особенно того придурка, который, плавая на резиновой камере, обзвонил полстраны, жизнерадостно сообщая всем: «Прикинь, а я на море!».

Стали отходить ко сну. Михалыч (условились, что я буду называть его так) как бы между прочим сказал:

– Слышь, старшой, я ночами… того, иногда разговариваю. Раньше спал молча, а вот года два как стал разговаривать во сне.

– Да ради Бога! – успокоил я его. – Может, чего интересного расскажешь.

Слышу, Михалыч почти тут же захрапел. Не заметил, как заснул и сам – день был утомительным, одна пятичасовая дорога на автобусе от Красноярска чего стоит. И снится мне… И снится такое, что даже неловко об этом говорить. И тут я буквально подлетаю на своей кровати от оглушительного рева:

– К-куда? А ну назад! Смирррр-нааааа!

Сделав руки по швам еще в воздухе, я опять рухнул на кровать. Она, и без того расшатанная, жалобно взвыла всеми своими сочленениями. Дрожащей рукой нашарил пимпочку ночника и включил его. Михалыч сидел на кровати и строго смотрел на меня невидящими глазами. Я понял, что он продолжает спать.

– Я кому сказал? А ну подойди ко мне! – также громогласно потребовал майор.

– Да пошел ты! – рявкнул я в ответ и потянул из-под головы подушку, чтобы привести ею Михалыча в чувство. Но Михалыч вдруг часто заморгал и с удивлением спросил:

– А ты почему не спишь?

От возмущения я захватал ртом воздух, не найдя что сказать. Да и что тут скажешь, если человек, похоже, абсолютно не знает, что с ним происходит во сне. Или знает, но ничего с этим поделать не может.

– Спи давай! – ворчливо сказал майор, откинулся на подушку и тут же захрапел.

У меня, естественно, ни в одном глазу. Взял книжку, тупо стал перебегать глазами со строчки на строчку. Прошло пять минут, десять… Михалыч продолжал мирно похрапывать. «Может, все на сегодня?» – с надеждой подумал я. Но заснуть не мог – разболелась голова. Полез в прикроватную тумбочку за таблетками.

– А ну поставь ящик обратно! – скомандовал мне кто-то в спину, и я от неожиданности чуть не сел на пол. Оглянулся – Михалыч полулежал на постели, облокотившись на подушку, и, как и в первый раз, открытыми, но невидящими глазами строго смотрел на меня. – Ишь, повадились таскать тушенку! Где накладная?

«Ага, понятно, какой ты начальник вооружения! – смекнул я. – Продскладами ты командовал, а не снарядами». Сам же смиренно сказал Михалычу:

– Есть поставить ящик на место, товарищ майор!

– То-то же! – удовлетворенно сказал Михалыч, упал на подушку и захрапел.

В эту ночь мне пришлось вставать еще раз – под утро я оттащил Михалыча от выхода на балкон: оказывается, он собрался в туалет, да перепутал двери. Представляю, какую бы он сделал кучу, шлепнувшись с восьмого этажа!

А утром, когда я рассказал майору, чего он вытворял ночью, тот мне не поверил. Но задумался. Я же, даже не позавтракав, устремился к администраторше с просьбой отселить меня от горластого лунатика куда подальше. По возможности – в отдельный номер, за очень дополнительную плату. Но накануне случился массовый заезд отдыхающих, и все номера оказались забиты под завязку.

– Хотя нет, в двухместном номере на четвертом этаже только что освободилась коечка, – сказала симпатичная «ресэпшен», сердобольно выслушав мой сбивчивый рассказ о бессонной ночи. – Но, боюсь, вам это не поможет: там живет такой храпучий дед, что от него уже съехало двое соседей. Думаю, и третий скоро придет проситься переселить его. Так что потерпите немного, пока мы что-нибудь для вас придумаем.

Ну, думаю, ладно, потерплю. А пока пошел в аптеку и попросил что-нибудь успокоительного. Без рецепта, разумеется, мне ничего не дали. Но посоветовали купить беруши – ушные затычки из мягкой резины. В следующую ночь улегся спать с заткнутыми ушами. Да что толку – опять проснулся от вопля Михалыча, хотя и несколько приглушенного благодаря берушам. В этот раз бравый старик с кем-то дрался во сне – сидя на кровати, махал кулаками и громогласно издавал боевые кличи. И тут меня осенило. Михалыч, даже если он и интендант, но все же военный, и субординация, воинская дисциплина для него не должны быть пустым звуком. Надо попробовать пробиться до его сознания с этой позиции. И я зычно скомандовал:

– А ну тихо, майор! Перед вами генерал! Руки по швам, и чтобы ни звука мне до утра! А то сделаю из тебя капитана!

– Есть, товарищ генерал! – сдавленным голосом ответил Михалыч. Он вытянулся на кровати, сделал руки по швам и негромко, деликатно засопел. И в эту ночь уже не будил меня своими дикими криками.

Утром спросил майора:

– Ну, как тебе спалось, Михалыч?

– Ты знаешь, кошмар снился, – пожаловался Михалыч. – Будто вызвал меня к себе на ковер наш командир дивизии генерал-майор Семисынов и такого фитиля мне вставил, что до сих пор жутко. А за что, так и не сказал!

Я не ушел из номера – подобранный мной к отставному майору ключик действовал безотказно. Как только Михалыч засыпал – а он засыпал всегда первым, я командовал ему от имени неизвестного мне генерала Семисынова вести себя ниже травы, тише воды – и отставной майор обиженно и тихо, а главное, бессловесно сам спал всю ночь, и мне давал высыпаться.

Расстались мы почти друзьями. Правда, меня до сих пор гложет одна беспокойная мысль: Михалыч после санатория собирался поехать из Абакана, где он вдовствует один, в Новосибирск – навестить свою дочь и малолетних внучат, которых не видел пару лет. И я сомневаюсь, что они знают, как им вести себя с горлопанистым дедом…

Рыбацкие байки

КСТАТИ, О МАМОНТАХ

Было это, когда я жил и работал в одном из райцентров на Иртыше, в Железинке. Как-то пошел на рыбалку на древнее русло реки – Старицу. Но в тот день клевало неважно. На влажном илисто-песчаном берегу присесть было негде. Я заметил неподалеку какую-то корягу. Подтащил ее, почему-то страх как тяжелую, поближе к снастям, и уселся. Но что-то в коряге выдавало, что это было не дерево. Поскреб складником поверхность «коряги» – оказалось, что это огромная кость, судя по строению – голень мамонта. Откуда она здесь взялась – понять было несложно. Высокий песчаный берег Старицы постоянно обрушивался огромными кусками – так «работали» весеннее половодье и бьющие из основания крутой стены берега неисчислимые родники и ключи. А вместе с вывалами на берег ссыпались и кости древних животных, до этого безмятежно покоящиеся десятки тысяч лет под толщей песка.

Поскольку к старине я никогда равнодушным не был, рыбалку тут же оставил и, взвалив эту гигантскую кость на плечо, поволок ее домой. Весу в костяре было, наверное, пуда полтора (хорошо еще, что она была без мозгов). Определил ее для хранения в ванную комнату – все равно в те годы водопровод в нашем доме не работал, и здесь мы держали картошку и пр. Потом к этой голени добавились несколько огромных зубов мамонта, ребер, обломков бивней и еще каких-то других костей.

Скоро моя ванная превратилась в мамонтовое кладбище. Домочадцы пугались этих костей и жутко на меня ругались. Да и мамонтовые мощи начали обсыхать, трескаться и обсыпаться. Скрепя сердце, я нашел телефон Павлодарского областного краеведческого музея и сообщил, что готов продать не менее центнера ценных экспонатов, пусть приезжают. Когда там узнали, что я имею в виду мамонта, то предложили мне самому привезти эти кости – это за 200 километров. И бесплатно.

Уже началась зима, домочадцы мои начали потихоньку утаскивать на помойку наиболее подъемные кости. И тогда я договорился с директором Железинской средней школы о меценатском акте – передаче костей мамонта в школьный музей. В школе машины не было, и остаток костей – где-то килограммов 70, я утащил туда на санках сам. При передаче ценных экспонатов представителей прессы не было, не считая меня самого. Я же тогда был очень скромным молодым журналистом и предпочел замолчать этот общественно значимый факт. Но лишь до сегодняшнего дня.

«ЭЙ, НА СУДНЕ!»

Однажды приехал я в свою деревушку из райцентра на выходные и в воскресенье отправился на рыбалку. Клевало на Иртыше в тот день просто замечательно, и в садке становилось все теснее от ельцов, окуней, сорог, подъязков. Время летело незаметно. А мне к двум часам дня надо было успеть на автобус – завтра с утра на работу. И как назло, часы я забыл дома, а на берегу в этом месте, недалеко от подъема в деревню, я был один.

И тут послышался рокот – мимо проплывал пассажирский теплоход на воздушной подушке «Заря». У моей деревеньки пристани не было. Да «Заре» она и не нужна была: обычно, завидев людей, стоящих у таблички с названием деревни, капитан наезжал носом судна прямо на берег.

Я в тот день рыбачил как раз неподалеку от этой самой таблички. На «Заре» меня увидели и сбавили ход, раздумывая, пассажир я или просто так. «Вот кто мне скажет время!» – обрадовался я и призывно замахал рукой. «Пассажир», – поняли на «Заре». И судно направилось к берегу. На носу стоял матрос, готовясь скинуть мне трап. В рулевой рубке с папиросой в зубах торчал капитан, с кормы выглядывал шкипер.

– Не надо приставать! Не надо! Я не поеду с вами! – закричал я, силясь переорать рокот двигателя. – Скажите только, сколько времени?

Шкипер приложил ладонь к уху:

– Чего?

– Этот чудак время спрашивает, – обиженно прокричал матрос.

– Полвторого, – рыкнул высунувшийся из рубки капитан.

– Спасибо, – вежливо сказал я. – Езжайте дальше.

…Бросив судно на произвол судьбы, они все втроем гнались за мной почти до самой деревни. Но потом опомнились и повернули обратно. Во-первых, родная деревня меня в обиду бы не дала. Во-вторых, непришвартованную «Зарю» могло унести течением без экипажа.

– Лучше больше нам не попадайся! – пригрозили мне на прощание речные волки.

Нашли дурака. С тех пор, если мне надо было сплавать, скажем, в Иртышск, я в Железинке садился только на «Ракету»…

СОРВАННАЯ РЫБАЛКА

Дело было летом, в Железинке.. Я собрался с вечера на рыбалку: накопал червей, приготовил удочку и закидушку. А душной ночью на улице… пошел снег. За окнами, в свете уличных фонарей, беспорядочно метались мириады крупных снежных хлопьев. На самом же деле это был не снегопад. Каждый год в июне в одно и то же время из глубин Иртыша вылетает бесчисленное множество белесых бабочек-однодневок, в которых переродились живущие на дне реки в глинистых норках страховидные личинки мотыля (или, как его называют иртышане, «бормыша»).

Эти бабочки живут считанные часы – их задача отложить яйца на берегу, а то и водной глади, и навсегда сложить свои хрупкие крылышки. Но если где-то рядом есть населенный пункт, бестолковые бабочки миллионами устремляются на свет горящих фонарей, бьются о стекла квартир с не выключенным еще освещением и откладывают свои яйца уже где попало.

Увидев эту круговерть за окном, я понял, что рыбалка пропала: к утру весь береговая поверхность реки будет завалена трупиками однодневок, которыми будет обжираться рыба. На червя уже не посмотрят ни степенный чебак, ни суетливый елец, ни даже ненасытный ерш. Но еще была надежда, что вот на бабочку-то они и могут клюнуть. И я придумал, как заготовить однодневок, не выходя из дома. Я просто оставил включенным в зале свет, открыл настежь балкон и спокойно улегся спать, предполагая встать утром пораньше и собрать налетевших за ночь мотылей. Уж на консервную-то банку их наберется, а больше мне и не надо.

Будильник сработал вовремя. За окном спальни было уже светло. Позевывая, я открыл дверь в зал и буквально очумел. Комната была завалена сугробами! И эти сугробы еще копошились. Бабочки были везде. Под их толстым слоем не было видно ни пола, ни стола, ни дивана! Вообще ничего, кроме стен и потолка. Да и они были частично облеплены вездесущими крылатыми насекомыми.

В общем, на рыбалку в тот день я не пошел. И на работу тоже – по крайней мере, до обеда. Битых несколько часов, проклиная все на свете, я сначала при помощи совковой лопаты, а потом уже просто веника и совка выгребал на балкон, а оттуда сваливал на улицу килограммы и килограммы бабочек. А потом еще и отчищал квартиру от липкой яичной массы – ведь эти крылатые монстры успели отложить свое потомство!

Два пенса

Знакомый пенсионер рассказывал. Возвращался он в Туру, это центр Эвенкии, из отпуска через Красноярск. Время и какие-то деньги у него еще оставались, и решил он заглянуть на центральный рынок. А там – чего только и кого только нет! Глаза разбегаются. Ходил, ходил наш дедок по рядам, да и выбрал себе куртешку. Спрашивает у торговца, молодого здорового парня:

– Сколько стоит, сынок?

А тот и говорит ему:

– Два пенса, папаша.

А дедок немного в валюте разбирался. Знает, что пенс – это английские деньги. Только забыл, основные или разменные. Но все равно думает – дешево очень, повезло. Рублей так сто, самое большее, если даже и два пенса. Где еще возьмешь куртку за такие деньги? И полез в карман за кошелем. Шебаршит там остатком денег, и спрашивает продавца: