Сердце добровольца

На площади темно, лишь прожектора и оставшиеся в живых фонари освещают происходящее. Костры горят по периметру, в ход идет все – доски, сваленные в кучи покрышки, изрыгающие в небо черный и густой дым, пластик и бумага. Все это напоминает поле боя. Снова стычка митингующих с представителями власти. Подразделение «Беркут», растянувшись в цепь, удерживает позиции. Алексей краем глаза замечает как коктейль Молотова врезается в гущу силовиков. Цепь прервана. Языки пламени агрессивно и молниеносно расползаются по людским телам. Он слышит истошный вопль и нечеловеческий крик. Сотрудники пытаются потушить одного из силовиков. Гул одобрения, крики и возгласы, довольные вопли митингующих наполняют и без того раскаленную до бела атмосферу площади Незалежности. Радости нет границ. Еще чуть-чуть и протестующие пустятся в пляс. От одной лишь мысли, что человеческая жертва, единица, скорчившись, в неестественной позе, обугленная до черноты, прекратила свое существование, у людей с четкими жизненными принципами, моралью, сердечной составляющей, вызывает горечь, грусть и непонимание. В противовес стаду, лишенному этических и моральных принципов, Алексей внутренне содрогнулся, поежился, но не от холода, а от увиденного. По долгу своей службы он часто встречался с проявлением агрессии, людским насилием, но здесь было что-то другое, больше смахивающее на средневековые игрища, побоища с гильотиной и деревянными колодками, но никак не признаками цивилизованного общества. Раздались выстрелы, затем автоматная очередь. Послышались крики и сдавленные стоны. Часть раненых силовиков поспешно выводили за задние ряды оцепления, чтобы постараться помочь им. Чуть поодаль, вблизи насаждений, ровными рядами аккуратно лежали тела убитых бойцов «Беркута». Алексей молчаливо оценивал ситуацию и внутренне сокрушался от одной мысли, что они, бойцы элитного подразделения, фактически лишены права на ответные действия. Он сжал кулаки и еще сильнее притянул к себе гладкую поверхность щита.

Соседнее здание по улице Крещатик было серым и ничем не примечательным. Окна, выходившие на площадь Незалежности, были завешаны шторами, где-то был выключен свет. Складывалось впечатление, что здание пустовало и было заброшено. Алекс Корвел ловко пробирался в толпе. Крепко сжимая лямки футляра, что висел у него за спиной, он перебежал дорогу и, не оборачиваясь, прошмыгнул в одну из открытых дверей подъезда. Внутри было темно. Где-то на верхних этажах шумела кабина лифта. Он, не останавливаясь и не сбавляя шага, побежал по ступеням. В его висках шумела барабанная дробь, сердце выпрыгивало из груди. Это был адреналин. И так было постоянно. Ирак, Ливия. Все одно и то же. На площадке восьмого этажа он остановился. Электронные часы на запястье показали четверть десятого. Еще есть время. До лестницы на чердак он дошел ровным шагом. Замок был открыт. Подъем дался легко. В нос ударил запах голубиного помета и кошачьих испражнений. Было темно, лишь слабый свет пробивался из полуовального окна, выходившего на площадь Незалежности. Алекс не спеша, почти демонстративно, приблизился к окну. Окинув беглым взглядом картину происходящего, он остался доволен увиденным.

– Приступим.

Максимально комфортно расположившись перед окном, Алекс расстегнул футляр. В нем покоилась винтовка «Ремингтон-700». Нежно, почти с нескрываемым восхищением, он провел ладонью по холодной стали. Электронные часы показали ровно десять. Приготовление заняло не больше минуты. Дыхание Алекса до этого момента было прерывистым. Он сосредоточился. Пульс стал меньше. Выходной зрачок прицела показал всю картину стихийного столкновения, происходившего на площади Незалежности. Зрачок медленно и плавно переходил с одной цели на другую. В некоторых местах глаз Алекса закрывался. Отблески с кострищ и разрывы светошумовых гранат мешали ему. Объектив прицела остановился на выстроенной в массивную цепи подразделения «Беркута». Алекс улыбнулся. Про себя он отметил всю нелепость положения цепи и скученности правоохранителей. Где-то глубоко внутри просыпался дух отважного охотника и ковбоя диких прерий. Щелкнул затвор, и патрон молниеносно оказался в стволе. Целей было предостаточно, выбирай любую. Зрачок замер на одном из бойцов «Беркута». Алекс плавно, выдыхая порцию горячего воздуха, спустил спусковой крючок.

Алексей посмотрел на часы – было две минуты одиннадцатого. По правую руку боец Михаил разворачивал свернутые в фольгу бутерброды. Он толкнул под бок Алексея, максимально незаметно протягивая ему один из них. Алексей улыбнулся. Раздался выстрел. Алексей почувствовал, что все происходящее скрылось под темной и непроглядной пеленой. Ему вдруг стало очень трудно дышать. Во рту мгновенно появился тошнотворный привкус крови. Перед глазами возникла размытая фигура Михаила. Алексей почувствовал, что его тянут куда-то в сторону. Он слышал речь, словно в вакууме. Обрывки фраз и неоконченные предложения.

– Леша, брат, держись! – Михаил прижимал рукой входное пулевое отверстие на груди Алексея. Его руки окрасились кровью, которая нескончаемым потоком сочилась между пальцами.

Алексей подумал о Любе, дочке Яне и сыне Кирилле. В уголках глаз появились слабые ручейки слез.

– Леша!

Алексей не слышал его. Восковой взор застыл в одной точке. Черты лица вмиг заострились. Отблески костров отбрасывали печальные тени во мраке ночи…

На протяжении пяти месяцев история Украины переписывалась росчерком воинственного пера. Писали всем: начиная с агрессивной риторики и заканчивая цевьем огнестрельного орудия. Группы кооперировались в целые армии. Каждый из них верил в свою псевдоправоту искренне и всем сердцем. Доселе спавшие и выжидавшие своего часа террористические организации поднимали головы. Они чувствовали безнаказанность. Образ Христа им сменил образ героев Холокоста. Идейными лидерами стали Степан Бандера, Шухевич. Плечи украшали шевроны с изображением У ПА в цвете красно-черной огранки, нацистской символики. Централизация и скопление данного контингента по всей стране обесценивали наличие власти как таковой. Средства массовой информации, перебивая друг друга, словно борясь за право быть первыми, выставляли все в положительном свете для евромайданщиков. Газеты, радио, телевидение при поддержке широких и бездонных карманов Нового Света и дяди Сэма не скупились на бравады и похвалы для тех, кто якобы боролся за процветание и независимость новой Украины. Рукоплесканием встречали жесты ликвидации всего советского на территории Незалежной. Триколор России попал под запрет. Каждый человек, симпатизировавший братьям славянам, мог запросто оказаться лежащим с проломленным черепом, кормящим червей у обочины дороги.

Юго-восточные регионы Украины ответили полномасштабным отказом, непринятием нового правительства в Киеве. Массы людей, единые в своем порыве сохранить связь с великой Россией, вышли на протесты. В первую очередь ими двигало непринятие обозримых в будущем европейских ценностей. Их русский дух, наполненный до краев христианскими ценностями семьи, общей историей, правды, не давал склонить головы перед разношерстной публикой киевских псевдополитиков и агрессивно настроенных радикалов. В Донецке и Луганске были проведены легитимные референдумы, которые показали практически стопроцентную солидарность народа в избранном векторе движения своих регионов. Ответом нового правительства Украины стало проведение так называемой антитеррористической операции на территории Луганской и Донецких областей. Киевские власти анонсировали данную операцию как искоренение русской заразы. Националистические батальоны, получив полный карт-бланш на ведение боевых действий на территориях самопровозглашенных Донецких и Луганских народных республик, с остервенением, агрессией, присущим нелюдям и националистам, выполняли боевой приказ верхушки киевских властей. Колонны бронетехники, автомобили, груженные солдатами, самоходные артиллерийские установки, кооперировались на границах самопровозглашенных республик. Начались полномасштабные боевые действия. Залп за залпом, выход за выходом, и днем и ночью, бойцы АТО сокрушали и уничтожали так называемых сепаратистов. Во главе с проевропейскими и американскими политиками людям, чьим ремеслом в рамках мирного времени было врачевание, учение, вождение автомобиля, добыча полезных ископаемых, воспитание детей и прочие мирные специальности, киевские власти навесили ярлык. Были спутаны все грани. Грани мирного и военного времени…

Горловка

Город, расположенный в 70 км от Донецка. Пригороды Горловки, с его торговыми рядами, узкими улочками и зелеными парками, аккуратными насаждениями, испытали на себе всю мощь артиллерийских орудий ВСУ. Нескончаемым потоком, рассекая воздушное пространство, ракетные системы залпового огня отрабатывали приказы по мирным целям. Ужас вперемежку с непониманием, горечь, муки и телесные страдания – стали постоянными спутниками жителей города. Счастливые солнечные дни постепенно сменялись затхлыми и серыми видами подвалов и бомбоубежищ. Сгрудившись вместе, женщины и дети, старики пережидали ракетные обстрелы родного города…

Ане было чуть больше десяти лет. Прежде это была веселая и жизнерадостная девочка, мысли которой были полны детского счастья, улыбок, воздушной ваты и мягких игрушек. Ее открытое и нежное лицо, лишенное двойственности и негатива, искренне, словно лучезарная звезда, дарило свет. Своей ручкой она прижимала к себе младшую сестру Елену, которой на тот момент было пять годиков. Малышка, уткнувшись носом в бок Анны, сопела от страха.

– Мне страшно, – шептала Лена, все сильнее зарываясь в кофточку своей сестры.

Снаружи продолжали рваться снаряды, со свойственным им свистом и тяжелым гулом сотрясая стены и пороги подвала. Аня сильнее прижимала сестренку к себе, нежно гладя ее по волосам.

– Ничего, скоро все закончится и выйдет солнышко.

– Ты обещаешь?

– Конечно, – она ущипнула Лену за бок и, хихикнув, чмокнула в щеку.

Нежности и игривое расположение сестры подействовали на малышку. Она стала потихоньку забываться. На ее ангельском личике появилась улыбка.

– Хочешь Потапыча? – в руках Лены появился старый плюшевый медведь. Правой лапки у него не было, кое-где торчал поролон и порванные нитки.

– А что это с Потапычем? – спросила Анна.

– У него нет лапки, – грустно ответила Лена, – ты сможешь ему помочь?

Анна улыбнулась.

– Конечно, скоро мы его подлечим, – она оглядела глазами присутствующих.

В углу, оперевшись на трость и опустив голову, сидел дед Миша. Его сын, Паша, был в рядах ополчения. Напротив – тетя Галя, воспитательница из детского садика «Улыбка». Ее нежное, почти материнское лицо, выражало тревогу и озабоченность. Она то и дело смотрела на входную подвальную дверь, мысленно прося Господа прекратить обстрелы. Анна думала о маме и папе. Когда начался обстрел, ее мать, тридцатидвухлетняя продавщица из местной пекарни, с сотрудниками укрылась в подвале помещения. Анна чувствовала тревогу за маму, но, боясь испугать младшую сестру, не показывала вида. Отец девочек, как и большая часть мужского населения, сражался в рядах ополчения. Анна частенько представляла, как вернется папа, пыльный и уставший с дороги, а она, надев свое выходное платье, встретит его в дверях. Он поднимет ее на руки. Она проведет ладонью по его густой щетине и, улыбнувшись, поцелует. А он, как всегда, щекоча и смеясь, назовет ее своим маленьким солнышком. Слезы навернулись на глазах. Но Анна, смахнув их рукой, взяла Потапыча у Лены.

– Давай что-нибудь придумаем ему вместо лапки.

– Давай, – с надеждой ответила Лена.

Ее глаза искрились. В них не было страха, несмотря на продолжающийся обстрел.

Где-то в три часа дня все смолкло. Тишина немного давила, даря мнимое ощущение покоя. Из приоткрытой подвальной двери пробивалось полуденное солнце. Анна с опаской и не спеша поднялась по ступеням. За ней, словно маленький хвостик, семенила Лена. Она прижимала к груди однолапого Потапыча.

– Ань, не бросай меня!

– Ты чего, а? – взяв за руку сестру, ответила Анна. – Как считаешь, успеем к маме?

Сестренка молча кивнула головой.

– Девочки, а вы куда? – спросила тетя Галя в свойственной ей воспитательной манере, приблизившись вплотную к сестрам.

– Теть Галь, мы к маме, – ответила Анна, открывая все шире подвальную дверь.

– Мама на работе, на пекарне?

Девочки кивнули.

– У меня есть идея. – Тетя Галя обняла их по-матерински. – Давайте-ка я вас провожу. Хлеба у меня дома нет, куплю заодно.

Девочки улыбнулись. Встав по обе стороны от воспитательницы и взяв ее за руки, они вышли вместе на улицу. Летний ветер качал могучие кроны вязов, посаженных возле дороги. Визуально, на асфальте кучно зияли следы от прилетов ракет. Где-то дымились одноэтажные постройки. На нижних этажах пятиэтажек были выбиты стекла вместе с рамами. На улице стали появляться люди. С опаской, озираясь по верхам, они спешно покидали точки укрытий. Пекарня была всего в паре сотен метров от подвала. Тетя Галя, крепко сжав руки девочек, заспешила вперед. Ее подгоняло чувство тревоги. Мысленно она отсчитывала пройденные шаги.

– Пятьдесят шесть, пятьдесят семь, пятьдесят восемь.

Вдалеке замаячила местная булочная. Девочки не отставали. Впереди два перекрестка. Пустые, безжизненные. Светофоры автономно переключали цвета, томно выполняя свою работу.

– Сто восемьдесят пять, сто восемьдесят шесть, сто восемьдесят семь.

Очертания пекарни становились все яснее и ближе.

– Теть Галь, вон и булочная, – по-детски улыбаясь, сказала Аня. Она вытянула тоненькую ручку вперед. – Еще чуть-чуть.

Лена улыбнулась. Она крепко держала Потапыча, прижимая его к груди. Она вспоминала данное ей обещание сестры, что Потапыч поправится, и у него снова будет две лапы.

– Двести сорок один, двести сорок два, двести сорок три.

Справа на пригорке возвышалась местная церковь. Отблески от позолоченного купола весело искрились на солнце. Над входом в святое учреждение, словно освящая всех внутрь входящих, висела икона Богородицы.

– Двести шестьдесят семь, двести шестьдесят восемь, – тетя Галя все больше чувствовала прилив уверенности. Ее неспокойное дыхание становилось тише и ритмичнее. – Девочки, скоро уже будем.

Внезапно, разрывая воздух, со свистом и глухим гулом, раздались выстрелы артиллерии. Где-то там, со стороны ВСУ, пошли выходы. Раз, два, три. Свист приближался, он был практически рядом. Тетя Галя, рванув вперед, сжала еще сильнее ручки сестер. Сто двадцатые мины целенаправленно и с предельной точностью разорвались в нескольких метрах от бегущих вперед воспитательницы тети Гали и двух сестер, которым на тот момент было пять и десять лет. Огромная взрывная волна, доверху начиненная смертоносными осколками, словно цунами, отбросила в сторону девочек.

Удар был настолько сильным, что тетя Галя погибла мгновенно. Осколок, ударив ее в грудь, разорвал ей сердце. Аня, словно в тумане, попыталась встать, но боль, словно острое шило, била ее снова и снова. Краем глаза она увидела маленькую фигурку своей пятилетней сестры. Лена лежала на спине и не двигалась. Ее ситцевое платье было красным от крови. Слипшиеся каштановые кудри сбились колтунами на лице. Аня попыталась произнести имя сестры, но слабость и нарастающая боль не позволяли ей это сделать. В руке Лена сжимала однолапого Потапыча. Анна попыталась закричать, но крик потонул где-то внутри. Голова становилась все тяжелее. Она не чувствовала своих рук и ног. Глаза бороздили просторы необъятного голубого неба. Она не хотела умирать. Ей хотелось жить. Она хотела обнять маму, обнять отца. Она хотела сделать Потапычу вторую лапку, чтобы ее сестренка больше не плакала. Дыхание Анны стало прерывистым. Она задыхалась. Ее узкая детская грудь в попытках зачерпнуть как можно больше воздуха поднималась все реже и реже. Взор затмила густая молочная пелена. Ее редкие вздохи терялись в оратории канонады выходов артиллерии ВСУ. Через несколько минут Анны не стало.

Дом профсоюзов

2 мая 2014 года войдет в историю как день, когда народ Одессы, смирно и покорно, опустив свои головы и внезапно лишившись языка и силы в кулаках, лицезрел казнь больше 100 человек. Людей, кто искренне верил и допускал братско-соседские отношения с матушкой Россией. Мирная акция по сбору подписей о сохранении и придании государственности русского языка переросла в кровавую бойню.

…Ирине на тот момент исполнилось 26 лет. Это была яркая белокурая девушка, с веснушками на лице и щеках. Ее задорный взгляд широких зеленых глаз притягивал и манил. В них читалась воля и желание жить. Она была хрупкой, миниатюрной. Внутри этого человека было скопление положительных эмоций, доброты, любви. Ее чистая речь, лишенная бессмысленных лозунгов, была спокойна и рассудительна.

Утром, проснувшись в своей двухкомнатной квартире в районе Куликова поля, Ира быстро соскочила с постели и, просунув ноги в тапочки, побежала умываться. Было без четверти восемь. В соседней комнате играло радио. Дедуля уже встал. Ира улыбнулась. Она приоткрыла дверь в комнату.

– Дедуль, доброе утро.

– Доброе, Ириш.

Ира рано лишилась родителей, и воспитанием ее занимался дедушка. Виктор Степанович был фронтовиком. В углу на дверце комода на вешалке висел его пиджак, увешанный медалями и орденами. Виктор Степанович начал войну под Москвой, а закончил, в связи со своим ранением, в 1944-м под Варшавой. Идейно подкованный глубокомыслящий, с большим и добрым сердцем человек чисто советской закалки, никак не мог понять того, что происходило в его родной стране. Он сокрушался, частенько отстукивая палкой по полу. Его кустистые брови хмурились, отчего морщин на старческом лице становилось еще больше.

– Глупцы, – часто говорил он и, смахнув слезу, глядя на шевроны и плакаты с военным преступником Бандерой, замыкался.

Ему было невдомек, отчего процветающая страна, которая меньше семидесяти лет назад испытала такое потрясение во времена Второй мировой войны, вновь добровольно становится на эти рельсы. Отчего вдруг военные преступники, повинные в смертях сотен тысяч человек, стали чуть ли не святыми. Идейными идолами.

– Ир, ты сегодня идешь на встречу? – голос дедушки задрожал. Он знал, чем живет Ира и теперь, в связи с последними событиями, очень переживал за нее.

– Да, дедуль, – Ира ответила из ванны.

– Ира, – дедушка не спеша, шаркая тапочками по деревянному паркету, вышел из комнаты. Его печальные глаза были полны тревоги. Старческие кисти слабо сжимали рукоять трости. – Ир, не ходи сегодня!

Ира вышла из ванны и молча подошла к дедушке.

– Дедуль, ты чего, – она по-родственному обняла старика и, поцеловав в щеку, усмехнулась, – чего ты переживаешь?

– Переживаю, посмотри, что творится в стране.

– Дедуль, у нас же мирная встреча, мы не собираемся кому-либо что-то доказывать. Просто сбор подписей. Ты же знаешь.

Дедушка кивнул головой. Он знал. Но понимание того, что львиная доля свободного населения страны вдруг стали ярыми националистами, повергала его в шок. Он обнял внучку. От нее пахло душистым мылом и цветочными духами, которые он подарил ей на прошлый день рождения. К сожалению, он слишком хорошо знал Иру. Ее пламенное сердце не могло оставаться в стороне. Слишком идейная, слишком непоседливая. Сердце старика сжалось. Скупая слеза показалась в уголках глаз.

– Береги себя, солнышко, и будь осторожна, – тревога дедушки передалась и Ире. Она постаралась отогнать плохие мысли и, чмокнув деда, ушла собираться.

Утро на редкость выдалось солнечным. Лето принимало свои права от уходящей весны, даря всем прекрасное и легкое настроение. Ветер теплыми порывами нежно ласкал лица улыбающихся прохожих. Палаточный лагерь по сбору подписей находился на поляне Куликова поля, недалеко от Дома профсоюзов. Это был наспех сконструированный лагерь, с палатками и столами. Ира приветствовала всех улыбкой. Присутствующие отвечали ей взаимностью. Достав из кармана повязку с триколором, она повязала ее себе на шею.

– Ира, ну ты чего опаздываешь? – молодой человек с косматой и нечесаной шевелюрой подошел к Ире. Его глаза, скрытые круглыми оправами очков, сузились, а полноватые губы расплылись в улыбке. – У нас уже все готово.

– Андрей, прости, проспала, – Ира улыбнулась. – Как все идет?

– Отлично, все по плану, – приобняв ее, Андрей проводил Иру к столу. – Слышала, что учинили нацики в Кривом Роге?

– Нет, а что?

– Очернили памятник Пушкину, – Андрей опустил глаза.

– Вот же какие!.. – Ира по-детски сжала свои кулачки. – Ничего святого.

– И я об этом, – Андрей замолчал. Он указал на папку с документами. – Люди приходят, расписываются.

– Много народу было?

– Много, и мы ожидаем еще больше. – Все идет так, как надо.

Ира осмотрелась. Десятки людей, движимые одной целью, скооперировавшись, выполняли свою миссию. Кого здесь только не было: вот Сергей Витальевич, педиатр из городской больницы. Ему за шестьдесят, но возраст мало сказался на подтянутом и энергичном человеке. Он верит в то, что делает. Его дочь живет в Москве, и он часто ездит к ней. Запрет на знание русского языка и русских традиций для него не приемлем. Вот Клавдия Петровна, местный художественный руководитель театра. Она постоянно цитирует русских классиков и просто обожает свои поездки по Алтаю. Когда был брошен клич, она тут же отложила свои дела и пришла поддержать идею движения. И стар и млад пришли на помощь активистам.

Шум, раздавшийся в дальнем конце лагеря, привлек внимание активистов. В нескольких десятках шагов от центральной палатки, грубо толкаясь, срывая плакаты с лозунгами «Не дадим умереть русскому языку», показалась толпа людей. Столь разношерстная публика вызвала недоумение и опаску. Из толпы вышел молодой человек в баффе. Он был крепко сложен, с широкими плечами и огромными руками. Его короткая стрижка скрывалась под надетым набок серым беретом. Облаченный в военную форму, с шевронами террористической организации «Правый сектор», он на правах хозяина демонстративно публично достал из кармана увесистых размеров кастет.

– Ну что, ублюдки, – в его голосе слышались металлические нотки. Он говорил на украинской мове. Хищный проницательный взгляд остановился на мужчине, на шее которого висел платок с триколором. – Вот оно что. Когда наша страна воюет за свою свободу, вы, уроды недоделанные, крысы, собрались тут на полянке, шепчетесь себе, подписи собираете, чтоб язык ватников государственным стал.

Он подошел к мужчине с платком и, не думая, ударил его наотмашь. Послышался скрежет и хруст ломающихся костей. Мужчина, словно подкошенный, повалился на землю. Из толпы к нему тут же бросились на помощь. Мужчина был без сознания. Его нижняя челюсть была повернута в неестественном положении. Ира опешила. Она потеряла дар речи. Толпа правосеков засмеялась. Им пришелся по вкусу мастерский удар воинственно настроенного вожака.

– Вы что творите? – вперед выступил Андрей. Он поправил рукой съехавшие на нос очки. – У нас мирная акция. Приходят все желающие, никого насильно мы не принуждаем.

Повисла недолгая пауза молчания, после чего последовал взрыв смеха в толпе правосеков.

– А ты кто? Руководитель? Ребятки, разнесите тут все к чертям собачьим.

Толпа восприняла приказ с энтузиазмом.

– Перестаньте! – Андрей попытался помешать вандализму.

Толпа напирала, круша все на своем пути. Часть из присутствующих активистов тут же полегла под ярым напором правосеков. В ход шло все: дубинки, трубы, ножи и кастеты. С дальних рядов полетели бутылки с зажигательной смесью. Матерчатые палатки тут же вспыхнули, словно спички. Огонь быстро распространялся. Ира, как вкопанная, продолжала стоять на месте. Крики с призывами разделаться с активистами вывели ее из ступора.

– Ира, нужно уходить! – над правой бровью Андрея зияла широкая рассеченная рана. Кровь заливала глаза.

– Долбаные ватники! – правосеки методично и последовательно расправлялись с активистами.

Ира краем глаза увидела как девушка лет 25, с повязкой жовто-блакитного флага на лице с яростью и остервенением глумилась над бездыханным телом Сергея Витальевича. Снова и снова она наносила удары металлической трубой, пока голова врача не превратилась в бесформенное месиво.

– Ира! – Андрей, схватив ее за руку, бросился бежать в сторону Дома профсоюзов.

Вслед за ними еще около сорока активистов, с побоями, хромая и держась за голову, побежали вперед.

Дом профсоюзов представлял собой здание советской постройки с массивными колоннами, верх которых украшал гипсовый декор. Большие окна выходили на Куликово поле. Активисты поднялись на верхние этажи. Они спрятались в кабинетах, предварительно забаррикадировав входные двери.

– Ира, отойди от окон, – Андрей понемногу успокаивался. Он приложил кусок футболки к ране над глазом.

– Андрей, посмотри!

За окном, глумясь и крича лозунги, собиралась толпа правосеков. Некоторые из них зиговали, вскидывая руку вверх. Молодые девушки, скромно и неброско одетые, заливали горючую жидкость в стеклотару. На их лицах читалась вера в свои действия и безнаказанность. Для пущего эффекта их плечи покрывали национальные флаги Украины.