Голос в бутылке

Но ветер был почти никакой. Только шум, как от работающего холодильника – ровный, будто фоновый.

Мы шли медленно. Люси держалась за руку. Мама – молчала.

Я посмотрела за борт. Вода была тёмной, как чернила. И ни одной волны.

Ни пены. Ни бликов.

Мы плывём? – спросила я.

Папа сказал – да.

Но я не чувствовала движения. Только дрожь в животе.

Иногда дрожь – это и есть путь.»

Марк поднял глаза от страницы.

«Мы плывём?» – спросила Лея. Ему когда-то сказали похожее.

– Мы ещё едем?

– А ты чувствуешь? – спросил он.

– Нет.

– Значит, хорошо.

– А если плохо – но не чувствуется?

Он не знал, что ответить тогда. Теперь – тем более.

Он снова опустил взгляд.

«Мы прошли мимо мужчины в форме. Он говорил в рацию, быстро, сжато.

Я услышала только: “…ещё сутки. Лишь бы не паника”.

Мама обернулась. Папа взял её за плечи.

– Всё хорошо, – сказал он. – Они просто проверяют.

Но мама не кивнула.

Позже, в каюте, я услышала, как один мужчина говорил в коридоре:

– Они стоят. Уже несколько дней. Просто не говорят прямо.

Я притворилась, что не слышала.

Но внутри стало шумно.»

Марк закрыл дневник.

Шум. Не снаружи. Внутри.

Как тогда, когда он сидел в лодке – и не знал, на каком берегу София.

«29 марта. Сегодня свет моргал. Не весь. Только в коридоре. Я сначала подумала – экономят электричество. Но потом лампы замигали в нашей каюте.

Люси испугалась.

Папа сказал: “Это нормально. Бортовая сеть подстраивается”.

Но он сказал это, не глядя на нас.

Мама молчала. Я смотрела на её лицо.

И поняла: она ждёт, когда скажут что-то по-настоящему.»

Марк задержал дыхание.

«Свет моргал» – фраза такая простая. Но именно она – включила всё.

Был вечер. Он уже собирался – билеты, сумка, порт. Судно стояло.

Капитан сказал:

– Погодное окно. Не пустят. До рассвета точно нет.

Он вышел на пристань.

Видел огни города.

Где София лежала. Где жена ждала. Где он должен был быть.

А он – стоял. Просто стоял.

И ничего не мог сделать.

Сел. Резко. Как будто в колени что-то ударило.

На груди – пустота.

Рядом – дневник.

«Позже мы вышли из каюты. Мама сказала, что хочет проверить зарядку на телефоне у стойки.

Там стояли ещё люди. Один мужчина спорил с кем-то из экипажа:

– Мы плывём, да? Или уже нет? У меня ребёнок спрашивает – а я сам не понимаю.

Ответа не было. Только:

– Всё под контролем. Просим сохранять спокойствие.

Когда мы возвращались, двери каюты не открылись сразу. Карта не сработала.

Папа нажал три раза. Только потом – щёлк.

Он сказал, что бывает.

Мама ничего не сказала.»

Марк открыл дневник наугад.

Глаз упал на слово «ждать».

Он закрыл.

Глава 8

Ждать – самое страшное.

Потому что ты не знаешь, ждёшь ли ты конец. Или прощение.

«30 марта. Я проснулась от голоса. Он был тихий, глухой, как если бы кто-то говорил сквозь стену.

Я не сразу поняла – это мама. Она шептала:

– Если что-то случится – я беру Люси. Ты бери Лею. Сразу. Без вещей.

Папа ничего не ответил. Только дышал тяжело.

Я снова сделала вид, что сплю.»

Марк почувствовал, как всё внутри сжалось.

Это не просто фраза.

Это – распределение детей.

План.

Тот, который делают, когда надежда уже не стратегия, а щепка.

«Потом я услышала другое. За стенкой – кто-то плакал. Взрослый.

Потом – звук удара. Как будто стукнули по чемодану. Или по стене.

Я крепче прижалась к подушке.

Мама заметила. Она обняла меня.

– Спи, – сказала она. – Просто спи.»

Марк закрыл глаза.

– Спи, просто спи, – сказала жена.

В ту последнюю ночь. По телефону.

Он хотел ответить: «Я выезжаю». Но не мог.

Судно не пустили. Шторм. Порт закрылся.

Было только море. И расстояние.

И воздух, в котором повисло:

– Тогда просто спи, Марк. Просто спи.

Он не мог спать.

Попытался подняться – и задержался в движении.

Будто тело сомневалось.

Согнулся, привалился к борту.

Не от усталости. От того, что всё стало слишком.

Даже сидеть.

«Позже в коридоре включился свет. Не весь. Только полосками, как зебра.

Мы лежали. Не спали.

Папа встал. Прислушивался к чему-то.

Потом – подошёл, сел рядом. Он ничего не сказал.

Но я знала – он думает. Слишком много. И слишком поздно.»

Вернулся он не сразу.

Вода отпускала медленно, будто не хотела отдавать. Только к вечеру позволила ступить на сушу.

Пальцы дрожали – от усталости, но дрожь была даже приятнее, чем та немая пустота внутри.

Дома тишина стояла плотная, как закрытая дверь.

Всё вокруг будто затаилось, ожидая, когда он снова станет тем, кто живёт, а не просто плывёт.

Он стянул мокрую одежду, оставил её на полу.

На кухне налил стакан воды, сделал глоток – и задержал его во рту, словно проверяя, помнит ли тело вкус.

Дневник лежал там же, где карта.

Он провёл пальцем по сгибу – не ища маршрут, а просто убеждаясь, что ещё способен что-то почувствовать.

«Сначала накренился стакан.

Я не сразу заметила. Просто услышала, как он стукнулся о край столика. Мама подхватила его, даже не глядя. Но лицо у неё стало другое.

– Это качка? – спросила я.

Папа ответил не сразу.

– Возможно. Или просто ветер.

Но занавески были почти неподвижны. Шторы не шевелились.»

Марк задержал дыхание.

Он знал, как это бывает.

Когда всё кажется «возможно» – а потом наступает единственный момент, после которого всё уже поздно.

«Мы пошли на палубу. Люди ходили медленно, как будто и не знали – зачем. Никто не улыбался. Некоторые – переглядывались. Один мужчина сказал:

– Похоже, стоим опять.

Папа сжал мою руку.

Потом – наклон. Не сильный. Но я почувствовала, как тело съехало вперёд.

Люси упала. Мама подхватила её.

Кто-то вдалеке вскрикнул.

Папа сказал:

– Назад. Быстро.

Мы побежали к каюте. Потом – грохот. Как будто гигантская железная дверь упала на металлический пол.

Свет мигнул. Один раз. Потом – погас.»

Марк закрыл дневник. Не сразу. Держал его на весу. Как будто текст всё ещё шёл – где-то внутри.

Как будто ещё одно слово могло что-то изменить.

Он вспомнил, как в лодке думал: может, всё наладится. Казалось, ещё немного – и что-то сместится в правильную сторону. Теперь это чувство исчезало.

Не резко.

Просто стало дальше.

Как берег, который с каждой минутой меньше похож на спасение, и больше – на мираж.

«Когда свет загорелся снова, он уже не был прежним.

Жёлтый, тусклый. Как будто корабль стал старым.

Папа сказал:

– Собирайтесь. Возьмите самое главное.

Мама спросила:

– Ты с нами?

Он ответил:

– Я подойду. Нужно помочь наверху. Я знаю, что делать.

Надел куртку. Повернулся к нам.

Улыбнулся – устало, будто держал себя ради нас.

– Всё будет нормально. Слушайте команду. Я скоро.

И ушёл.»

Марк провёл рукой по лбу.

Всё тело Леи – в этих коротких строчках.

Она не пишет: «я боюсь», но каждое слово – как дрожь.

«Сначала я подумала, что корабль просто качнуло. Как будто кто-то толкнул его сбоку – не сильно, но не как обычно.

Люси вскрикнула и вцепилась в одеяло.

Мама сказала: «Всё хорошо», но у неё были круглые глаза.

Через пару секунд – снова толчок. Уже сильнее.

Свет мигнул. Потух. Потом включился.

Жёлтый. Странный. Как будто стал слабым.

Я встала, но ноги дрожали. Пол казался мягким, неустойчивым.

Мама начала собирать вещи.

Сначала надела куртку на Люси, потом сказала мне:

– Документы. И потеплее.

Она не кричала. Но говорила быстро. Слишком быстро.

Я не сразу нашла куртку. Один рукав был вывернут.

Пока одевалась, подумала про папу. Где он?

Хотела спросить, но не стала.

Запах стал другой. Не дым – но как будто плавился пластик. Пахло техникой, которая больше не работает.

Когда вышли в коридор – свет продолжал мигать.

Люди стояли. Молча. Никто не кричал. Никто не двигался.

Смотрели на двери, которые открывались не сразу.

Я услышала голос – из динамика. Сначала тихо, потом чётко:

– Внимание экипажа. Срочный сбор у шлюпок. Сектор Б – немедленно к местам. Действовать по инструкции.

Я не поняла, к кому это. Но мама – да.

Сказала:

– Берём Люси. Быстро.

И всё.

Мы пошли.

Не бежали – но шаги были тяжёлые. Как будто за нами уже что-то шло.

У шлюпок стояли члены команды.

Один кричал:

– Вперёд по списку! Только по списку! Не толкаться!

Мама подошла. Сказала имя.

Тот посмотрел. Покачал головой:

– Вас нет. Пожалуйста, отойдите.

Мама сказала:

– Мой муж в команде. Он велел нам идти к шлюпке.

– Все говорят, что кто-то велел, – ответил тот. – Но мест нет.

Только по списку. Всё занято.

Люси заплакала. Я обняла её.

Мама смотрела в лицо этому человеку – и молчала.

Потом раздался ещё один голос:

– Дайте пройти! У меня ребёнок! Я беременна!

Кто-то закричал:

– Шлюпка переполнена!»

Он больше не мог сидеть.

Оттолкнулся от стула, прошёл вдоль кухни – не замечая, зачем.

Руки казались чужими. Сердце – как что-то, что стучит отдельно, не зная, к чему теперь привязано.

Всё рушилось не громко.

И он ничего не мог с этим сделать.

Только жить рядом.

Слишком близко, чтобы отвести взгляд.

«Потом мама повернулась. Сказала:

– Мы подождём. Он придёт. Он говорил.

Мы отошли от шлюпки. Сели у стены. Рядом стояли люди.

Шли мимо. Кричали. Плакали.

Один мужчина ругался. Кто-то читал имена.

Но мы – просто ждали.

Люси уснула у меня на коленях.

Мама гладила её по волосам, но смотрела не на неё. Смотрела в пустоту.

Я держала дневник. Иногда, когда пишешь – становится тише.

Как будто всё ещё нормально.

Потом – голос.

Резкий, но знакомый.

– Лея!

Я подняла голову. Он был там.

Папа. В куртке. Лицо – мокрое от пота. В руке – рация.

– Пошли. Быстро.

Он взял Люси на руки. Мама встала, прижала меня к себе. Мы пошли.

Около шлюпки кто-то крикнул:

– Они не в списке!

– Он из команды! – ответил кто-то. – Им дали место!

Нам открыли борт шлюпки.

Она была большая, почти закрытая. Похожая на капсулу.

Внутри уже сидели люди. Узкий проход. Пластиковые лавки вдоль стен.

Свет был тусклым, и всё гудело – будто внутри чужого организма.

Папа посадил нас внутрь. Люси проснулась. Тихо сказала:

– Папа, ты с нами?

Он замер. Улыбнулся.

Но ответил не сразу.

– Я помогу загрузить остальных. Потом догоню. Лодка за мной.

Он исчез за дверцей шлюпки.

Мама села рядом. Держала меня за плечи.

Я прижала Люси к себе.»

Марк закрыл дневник.

И всё вернулось. Не с самого начала, не с витрины. Позже – когда они уже шли вместе. Дочь говорила о фильме, больше сбивалась, чем рассказывала, и смеялась.

Он слушал не сюжет, а интонацию.

С ней было просто – идти, дышать, существовать.

Позади кто-то сорвался на крик.

Не в ярости – в страхе, смешанном с обидой.

– Это по рецепту! Мне положено!

Ему ответили почти шёпотом, с усилием:

– Уже сказано. Без направления – нельзя.

Он замедлил шаг. На уровне спины чувствовалась та неровная тишина, которая остаётся после слов.

Через пару секунд – резкий звук.

Стук. Не стекло – металл, как будто что-то тяжёлое врезалось в угол дома.

Он обернулся.

У стены – охранник. На земле.

Второй человек стоял над ним. Лицо напряжённое, затянутое. Потом резко отступил, бросил взгляд – не на помощь, а на улицу.

И исчез за углом.

Марк ничего не объяснял. Просто сказал:

– Подожди тут.

Она кивнула. Без лишнего. Просто верила.

Когда он опустился рядом с мужчиной, тот был в сознании, но едва.

Он ничего не объяснял. Просто делал, что умел: расстегнул воротник, проверил дыхание, нащупал пульс. Подложил под голову свёрнутую куртку, сказал кому-то – «воды». Кто-то уже звонил, пытался объяснить, что происходит. Люди собрались.

Кто-то спорил, кто-то оправдывался, кто-то просто смотрел.

Когда всё стало тише – в голове, не вокруг – он обернулся.

Софии не было.

Глава 9

«Нас оттолкнули.

Мама держала Люси, я – край сиденья.

Вода тёмная, с редкими бликами от прожекторов, пахнет металлом и солью.

Лайнер – всё ещё огромный, но уже не живой.

Папа остался на палубе. Мы в шлюпке. Люди кричат. Кто-то тянет руки. Поднимает детей, показывает куда бежать. Не могу всё записать. Мокро. Холодно. Пальцы онемели.

Корабль гудит… низко, как будто болеет. Крен – чуть, потом больше. Палубы становятся кривыми. Свет гаснет кусками, как если бы кто-то выключал этажи.

Вода всё выше ползла по лайнеру.

Потом – вдруг папа перил. Смотрит на нас.

Прыгнул. Всплеск!

Кричат: «Человек в воде!»

Это он. Живой. Втянули. Сказал только: “Всё. Всё”.

Не могу писать, руки дрожат. Допишу потом.»

Марк перевернул страницу.

Они были вместе. Пока ещё были. Он выдохнул.

Но в этом выдохе была тень, что ждёт следующую бурю.

«31 марта. Сегодня не было ничего. Только небо и море.

Когда проснулись, вокруг уже не было ни одной лодки.

Кто-то, у кого был бензин, ушёл своим курсом.

Кто-то отдрейфовал за ночь так далеко, что и точек на горизонте не осталось.

Никто никого не звал.

Никто никому не помогал.

С утра кто-то пытался завести мотор. Он взревел один раз – и заглох. Папа сказал, что топлива почти нет. Может, хватило бы на час.

Один из мужчин махнул рукой в сторону горизонта, говорил, что берег там. Но потом все замолчали, и папа только покачал головой.

Нас несёт. Никто не знает – куда.

Мама обняла Люси и сказала, что главное – держаться вместе.

Папа смотрит вдаль, как будто всё ещё ищет другие лодки. Или берег..»

Марк читал, не отрываясь.

Ветер бился в окно – настойчиво, почти в такт строкам. Совпадение? Или предупреждение.

В знаки он не верил, но теперь всё звучало как знак.

«Днём ветер усилился.

Сначала – будто шутит. Потом – толкает нас.

А потом – как будто хочет перевернуть.

Мы вцепились в поручни и спинки сидений.

Волны бились в корпус так, что казалось – он треснет.

Люси кричала. Мама закрыла её собой.

Папа крикнул:

– Вычерпывайте воду! Я удержу курс!

Что значит “удержать курс”, если мотор молчит и нас несёт, как щепку?

Встал у руля, схватил весло, упёрся – будто можно оттолкнуть саму волну.

Кричал на море – и, кажется, оно слушалось. Хоть чуть-чуть.»

Марк закрыл глаза.

В словах Леи про шторм – его шторм.

– Спи, просто спи, – донеслось эхом из прошлого.

После того разговора он поднялся, вышел в ночь.

Сначала ходил по порту.

Подходил к рыбакам, к владельцам катеров – просил выйти в море.

Кто-то отмахивался:

– Ты с ума сошёл, там волна в три метра.

Кто-то просто молча крутил головой.

В конторе проката сказали:

– В шторм аренда запрещена. За любые деньги.

Он вышел обратно на пирс.

Ветер рвал тенты, вдалеке гудели тросы на мачтах.

И тогда он увидел её – маленькую моторную лодку, покачивающуюся в тени.

Ни охраны, ни хозяина. Только цепь, которую легко снять.

Он стоял несколько секунд, слушая, как в голове спорят «нельзя» и «надо».

Потом шагнул вперёд.

Снял крепления, проверил бак – топлива чуть больше половины.

Должно хватить.

Отвязал швартовы, сел за руль.

Повернул ключ – мотор заурчал, вздрогнул и пошёл.

Нос лодки прорезал первую волну…

Ветер рос. Вода летела в лицо острыми брызгами.

С каждой минутой казалось, что море злится на него за то, что он сюда пришёл.

Первая волна ударила вбок так, что его отбросило к борту.

Вторая смыла всё, что лежало в лодке.

Третья подмяла её снизу и развернула носом к чёрной бездне.

Он вцепился в руль, но треск пластика и визг мотора сказали – лодка долго не продержится.

Вода ворвалась в кокпит. В следующую секунду его выбросило за борт.

Марк открыл глаза, прежде чем память увела его туда целиком.

Туда, где начиналось то, что он не готов пережить ещё раз.

«Когда всё стихло, мы были мокрые.

Папа сидел, тяжело дыша. Весло в руках – треснуло.

Но лодка была цела.

И мы – тоже.»

«1 апреля. Жара стала другой.

Не как солнце в городе. А как будто само небо хочет испарить тебя.

Только тогда поняли – провизии мало. Воды не так уж много, опреснителей всего два или три.

Часть запасов унесло вчерашними волнами: канистры и еду никто не убрал внутрь, и волна смыла их с лавок и палубы.

Что успели схватить – то и осталось. У кого в руках, тот и забрал.

Папа сказал, что надо рассчитывать на долгий путь.

Люси всё время просит воды.

Мы даём. По чуть-чуть.

Но папа говорит – надо беречь.

Кто-то из взрослых сказал:

– Если так пойдёт дальше – надолго не хватит.

У одного мужчины фляга была почти полной. Но он не делился. Сидел, отвернувшись, и пил сам.

Я видела.»

Марк замер.

Он помнил, как однажды – в рейсе – один рыбак прятал еду. Это кончилось плохо.

Но не потому, что еды не стало, а потому, что начали друг в друге видеть врагов.

«Мама сказала:

– Надо говорить. Надо решать вместе.

Но никто не слушал. Все были слишком уставшие.

Или – уже чужие.

Папа долго говорил с одним из членов команды. Тихо, чтобы никто не слышал. Потом вернулся.

Глаза стали жёсткими.

– Будьте рядом. Не отходите. Ни на шаг.

Я спросила:

– Почему?

Ответа не было.

Он просто сел рядом, обнял нас и смотрел на горизонт. Но взгляд шёл дальше – туда, что было за ним.»

«2 апреля. Сегодня началось.

Не громко, но так, что внутри похолодело.

Будто соль просочилась в лодку не снаружи, а между нами. Щепотка – в каждую душу. И стало щипать.

Слова укоротились. Взгляды – наоборот, стали длиннее. И уже смотрели не на волны, а на чужую флягу.

Воды оставалось всё меньше, еда тоже заканчивалась.

Чем меньше становилось припасов, тем жаднее люди старались съесть побольше – ели до боли в животе, будто завтра еды не будет вовсе.

Опреснителей на всех не хватало – приходилось ждать, пока один освободится, а потом делить по глотку.

Мужчина в углу – тот, что не делился водой – сказал, что наша фляга почти пуста.

Папа ответил:

– Должно хватить. До вечера.

А он усмехнулся:

– До вечера… вам четверым. А тут ещё десять человек. Кто решил, кому хватит?

Никто не ответил.

Но слова – как заноза.

Позже мама услышала, как кто-то шепчет:

– У них дети. Им всё отдают. А мы что – не люди?»

Марк отложил дневник.

Это было слишком знакомо. Он знал: не нужно крика, чтобы корабль начал тонуть.

Достаточно – тишины с чужими глазами.

«Вечером один из пассажиров дотронулся до нашей фляги.

Папа сразу поднялся. В руках оказалось весло – будто оно там лежало специально для этого.

Он сказал спокойно, но так, что все замолчали:

– Убери руки.

Пассажир помедлил. Смотрел в упор, проверяя, дрогнет ли голос.

Не дрогнул.

Тогда он отошёл. Но взгляд его задержался дольше, чем шаги.

И ушёл он не один.

Ночью я проснулась от слов. Шёпотом.

Голос тот же:

– Пока они спят – возьмём, что нужно. А потом… пусть делают, что хотят.

Я посмотрела на папу.

Он не спал. Он всё слышал.

И я знала – он уже решил.

Сегодня стало ясно: лодка не выдержит всех. Не потому что треснет.

А потому что начали трескаться люди.

«3 апреля. Днём сломался один из опреснителей. Папа пытался починить – не получилось.

Осталось два. А жаждущих – много. Очередь вдоль борта стала длиннее.

А солнце – ближе. Кто-то больше не ждал – просто наливал себе сам. Кто-то – только смотрел.

Слов было меньше. Но взгляды – острее.

Вечером началось: крики, ссоры, один мужчина вырвал флягу у женщины.

Папа встал. Сказал твёрдо:

– Верни.

– А если нет? – ответил тот.

Папа крепче сжал весло и ударил концом в борт.

Звук разнёсся так, что все замолчали.

Они стояли лицом к лицу. Долго.

Потом тот бросил флягу на пол и ушёл. Но с ним – ещё двое.

Позже я услышала:

– Пусть плывут сами. И воду пусть свою с собой унесут.

Это не были угрозы.

Это была черта.

Которую скоро кто-то перейдёт.»

«4 апреля. Всю ночь и день папа кажется не спал.

Сел. Снял куртку. Вздохнул – тихо, но будто на дно.

– Я больше не могу рисковать вами.

Он достал карту.

Показал направление.

– Если течение нас не подведёт, через шесть-семь дней будут острова. Может, раньше. Если ветер встанет.

Мама кивнула. И спросила:

– А они?

Он посмотрел на лодку. На тех, кто ещё верил, что спасение – в тесноте и расчёте.

– Они выберут сами.

«Поздно ночью он разбудил нас.

Тихо. Осторожно. Показал жестом – молчать. Потом – накинул капюшон на Люси. Мне передал маленькую сумку: в ней был термос, свернутый плед, немного еды. А опреснитель он взял сам – держал крепко, как оружие.

Будто понимал: именно это решает, доживём мы до берега или нет.

Мы крались по лодке.

Никто не спал по-настоящему. Но и встать – сил ни у кого не было. Все устали так, что даже злиться разучились.

У самого борта лежала надувная лодка.

Папа развязал верёвки, проверил спасательный пакет. Тёмная, тяжёлая – но держала. Осторожно спустил её в воду.

Мы сели втроём. Люси дрожала, я обняла её.