скачать книгу бесплатно
Тетрадный листок. Мятый. Еще влажный, со слегка расплывшимся текстом. Текст – перечисленные в столбик имена, клички, фамилии двадцати семи человек. Перед фамилиями даты, а после фамилий, через черточку надписи: «– шп.1-10 р.» или «—сп.0,5-20 р.».
– Эта шпаргалка, – Гармонин поясняет, – в бумажнике убитого лежала рядом с комсомольским билетом, деньгами и правами водительскими, которые пока подсыхают у экспертов.
Авиацию, когда в Киевском округе работал, доводилось обслуживать разнообразную, а потому сокращения «шп.» и «сп.» мне понятны. Объясняю Заму и остальным:
– Это список должников, Владислав Андреевич! Кому, когда и сколько спирта или «шпаги»[28 - «Шпага» (из авиационного сленга) – спиртоводяная смесь, содержащая до 50 % технического этилового спирта, используемая в авиационной технике, как правило, для охлаждения электронного оборудования. У моряков подобная жидкость именуется «шило», в авиации противовоздушной обороны, где долго основными самолетами были МИГи – «МАССАНДРА» (Микоян Артём Славный Сын Армянского Народа Дарит Радость Авиаторам). И то и другое – предмет систематического разворовывания летным и инженерно-техническим составом.]Парнеев толкнул и сколько за них ему должны. Не зря Шеф Денисова взял! Первую ревизию назначим по линии службы горючего!
– Ну да, Стёпа… Денисов тебе хоть завтра принесет акт или справку об отсутствии в этой дивизии недостачи спирта и прочих ядовитых жидкостей. И хрен ты это проверишь!
– Когда Денисову людей покажем, которым Парнеев это горючее в количестве десяти-пятнадцати литров в неделю поставлял, а до того с чьим-то участием хранил да еще разливал по поллитровкам, то есть приводил в товарный вид, чтобы продавать, то никакие акты от уважаемого Юрия Карловича нам нужны не будут. И смотрите, Владислав Андреевич, даты всего лишь сентябрь-октябрь охватывают. В эти месяцы праздников никаких нет. Никита, глянь в календарике, эти даты на выходные выпадают, когда бойцов в увольнение отпускают?
– Это дни рождения. Что еще солдат может среди недели праздновать? – подключился к обсуждению списка Чалдонов. – И если перемножить, то получается, что за два месяца ему эти двадцать семь бойцов задолжали что-то около четырехсот рублей. За год при таких оборотах около двух с половиной тысяч набегает! Это половина стоимости самых дешевых «Жигулей» или хороший мотоцикл с коляской. В этих краях и за меньшие деньги убивают.
– Много денег рядом с запиской нашлось? – спрашивает Гармонина Зам.
– Примерно половина моей зарплаты.
– Точнее!
– Сто сорок рублей купюрами от рублевых до четвертных.
– Ты, Федотыч, конечно, убедительно выручку за алкогольную продукцию рассчитал, но явно не из корысти нашего клиента убили, – размышляет вслух Владислав Андреевич.
Тут из-за спин уважаемых коллег, нависших над списком, раздается жалостливый голос Садикова:
– Товарищи, а вы ужинать-то думаете? Или в прокуратуре это не принято? В дальней авиации своевременный прием пищи обязателен, ибо, как заявляют представители летного состава, лучше иметь, пардон, большую ж
пу, чем маленькую язву. Техническая столовая работает круглосуточно. Давайте провожу вас? Прокурор-то ваш с Командующим отужинал, а потом их на одной из гостевых квартир разместили.
Что он мелет, этот Садиков? Кто тут на ночь глядя еще по столовым шакалить будет, когда есть у нас в портфеле пяток бутербродов арканских да четыре пузыря водки, не выпитых в честь отложенного отпуска?.. Достаю их из портфеля. Выставляю на ближайшую тумбочку, только водку не всю, а для начала две бутылки.
– Ну и ладненько, Виталий, – говорит Уточкин. – Раз Шефа нашего увезли, ты принеси-ка нам из столового чего-то в дополнение к Стёпиной водке и бутербродам. На том сегодня и закончим.
Виталик убегает исполнять указание, а Гармонин эдак с упреком произносит:
– При Садикове о водочке не надо! Он не заложит, просто пить ему вредно. Он не обижается даже, когда ему не наливают, но если выпьет и подведет, то переживает очень. Раньше спортом занимался и чемпионом Арканской области по боксу среди юношей в легком весе был. И сейчас в своем весе за полк, дивизию и армию бьется, когда надо. Кружок боксерский для гарнизонных детей в доме офицеров ведет. Только пить не может. Из-за этого с женой недавно развелся. Как запьет, так не видать от него работы никакой недели полторы-две. А так человек бесценный. Протоколы пишет содержательные. И главное, он тут всю службу – после военного училища. Лет семь уже, и всю дивизию знает. Кто где служит, с кем живет и пьет, что охраняет и что имеет.
Минут через двадцать возвращается Виталик с коробочкой.
Вилки, ложки, стаканы, истекающая соком миска винегрета, накрытая другой миской, тарелка с отбивными, тоже накрытая другой тарелкой, хлеба буханка, по пачке сахара и чая. Захлопотал, расставил, нарезал хлеб. Спросил, у кого видели кипятильник, и побежал заваривать чай.
– Что и следовало ожидать – Шеф представительствует, а мы тут разгребать и огребать готовимся, – говорит Уточкин. – Степан! Откупоривай свои пузыри. Гармонин! Руки-то помыл после трупа?
– Ага!
– Тогда разливай первую сразу на пять стаканов поровну! Оба тоста сегодня мои. Никому не встревать! Первый: «Да не постигнет нас печальная участь младшего сержанта Парнеева. За наше здоровье!»
Едва успели закусить, звучит второй тост:
– За наш счастливый случай, коллеги! Он нам нынче ох как необходим!
В добытой Виталиком трехлитровой банке закипает вода для чая. Стенки банки покрываются первым, еще прозрачным рыжим налетом.
– Садиков, что это за химические опыты? – спрашивает Зам.
– Вода в гарнизоне из артезианской скважины, но кругом болота, и железа в воде раз в тридцать больше нормы. Железоуловители на водокачке не справляются. Для приготовления пищи воду машинами возят, а моются этой.
Гармонин многозначительно вздыхает: мол, теперь видите, куда меня Шеф загнал?
Присутствующие безмолвствуют. Вид воды расстраивает явно больше, чем нераскрытое убийство.
Водка в кровь всасывается, но разговор не клеится. Глаза кое у кого слипаются. Присутствие Зама – начальника и явного авторитета – тоже сковывает.
Байки о делах давно минувших дней что-то не звучат. Зам никаких распоряжений не получал и тоже не в своей тарелке.
Вновь заговорил. Сомнениями делится.
– Агафонов с распределением обязанностей и задачами, что я вам на завтра нарезал, согласится. О себе у меня мысль одна: хорошо, что успел до прибытия в нашу контору получить подполковника. Еще радует, что явных негодяев и бездельников среди нас нет. У каждого есть стимул поработать на собственную профессиональную репутацию. Все вы знаете, что нормальный прокурор уже на КПП[29 - КПП – контрольно-пропускной пункт, в просторечии – проходная. Обычно в армии встроенная в ограждение будка с помещением дежурного, бюро пропусков, комнатой отдыха для лиц наряда по КПП и шлагбаум или ворота.]любой части три уголовных дела возбудит. Вот Федотыч, как самый опытный среди вас, пусть возбуждает. Степан, со своей склонностью к детализации, всяческой систематизации и структурированию, будет обеспечивать полноту и всесторонность расследования убийства. Задача Гармонина – гонять дознавателей, организовывать явку на допросы, доставку, мотаться по гарнизону и окрестностям. А Никита должен под присмотром старших товарищей уже не разовые задачки решать, как зимой с этими машинами перепроданными, а освоить организацию большого расследования да руку набить на особо мелких делах, которых Яков Федотыч, может быть, навозбуждает. Мое дело – всех вас из виду не упускать и Шефу об успехах докладывать вовремя. А уж Шеф для общей пользы и так сделает все, что ему по должности положено…
Агафонов и в самом деле, едва оказавшись на борту в салоне Командующего, приступил к работе по обеспечению раскрытия убийства, а вернее – по устранению препятствий к его раскрытию.
Сначала он подколол Командующего: извинился, что не успел помочиться перед винтами самолета. Пока тот сглатывал слюну и втягивал ноздрями воздух, не зная – смеяться или возмутиться, Шеф извинился еще раз, но уже за свою глупую шутку по поводу авиационных суеверий. Тут же он переключился на Полоскалова, который прислушивался, но так и не понял причины извинений Агафонова.
– Павел Викторович! Вы, наверное, не знаете, а ведь все мои подчиненные регулярно смотрят телевизионную программу «Время», читают газету «Правда», а некоторые даже журналы «Коммунист Вооруженных Сил» и «Военная мысль».
– Что вы хотите этим сказать? – вопросом на вопрос ответил будущий ЧВС. – Это же обязанность каждого члена партии.
– Хочу сказать, что мои подчиненные свои обязанности знают! Руководящую и направляющую линию партии поддерживают! За помощь они партийному активу и прочей армейской общественности всегда признательны! Что же до партийного руководства в тех формах и теми методами, которые вам ЛИЧНО наиболее близки и понятны, то с этим, пожалуйста, обращайтесь только ко мне! И разъясните это по прибытии в дивизию своим подчиненным. Договорились?
Полоскалов тоже стал раздувать ноздри, но ответить на такое неприкрытое и по меркам политработников недопустимое хамство ему было нечем.
Снимая повисшую неловкость, начальник армейской контрразведки переглянулся с уже отдышавшимся Командующим, кивнувшим в сторону «коробочки», и со словами «а что нам на дорожку тыл послал?» стал выкладывать на стол ее содержимое.
Контрразведчик-то лучше других знал, что надувать щеки перед прокурорскими бесполезно. Слишком разные полномочия и методы работы.
Поэтому своих подчиненных главный армейский чекист по прибытии сориентировал на всяческое содействие прокуратуре армии в раскрытии убийства.
А пуще того нацелил на съем всякого компромата, что как придонный ил в отстоявшейся луже будет взрываться мутными облаками от каждого шага прокурорских офицеров по хлябям гарнизона.
Не скоро осядет эта муть в море безобразий, что творятся при попустительстве командования и политорганов. Вот и фильтруй, что затрагивает-таки государственную безопасность, а что не очень.
Приземлившись, Шеф следовал за Командующим по штабам, казармам, паркам, стоянкам самолетов дивизии. И даже в бане, где завершилась их экспедиция, ненавязчиво обращал его внимание на отсутствие тех элементов армейского уклада, который на суконном административном языке называется воинским правопорядком.
В наших «нумерах» тем временем коробочка с остатками ужина убрана. Разбредаемся по койкам.
Опять подо мной панцирная сетка. Самую беззаботную часть жизни на такой проспал – строй, распорядок, сапоги, казарма, лекции и семинары до обеда, библиотека и спорт после. На супружеском ложе не свернуться калачиком, не угреться собственными выдохами так, как под тощим армейским одеялом, не погрузиться без помех в собственные мысли.
А они опять с невнятных обстоятельств убийства Парнеева сбиваются на куда как более тревожные обстоятельства: я оставил жену и ребенка в чужом для них городе. Обе Юли в это время тоже засыпают. Обнять бы жену, но гораздо больше хочется потискать перед сном своего замечательного ребенка, послушать дочкин лепет, посмотреть, как под сказку «про звезду Алмазку» на нежные пальчики накручиваются русые прядки, указывая, что вопросы маленького Лепаля (он же Кумпасик, он же Пимпусик, он же – несть числа ласковым прозвищам ребенка двух с половиной лет) скоро иссякнут и чадо вырубится, утомленное дневными детскими хлопотами по воспитанию плюшевого зайчика Кузи или тряпичного рыжего клоуна Серёжи. А жену, вполне отзывчивую на объятия и прикосновения, хочется не просто обнять, а стиснуть до хруста, вдавить в себя всю, вдохнуть ее головокружительно. Только куда там! Шеф что давеча сказал? – «В отпуск ты пойдешь, когда убийство раскроешь да дело в суд направишь!»
Но перед сном об этом думать нельзя.
Прибегаю к испытанному снотворному – переключаю мозг на легкую эротику – мальчишеские грезы и воспоминания о юношеских похождениях.
Сначала пересчитываю, перечисляю про себя поименно барышень, в которых безмолвно и безответно влюблялся в детском саду, в школе – Лена, Марина, Лера, Саша, Лариса. Негусто.
Потом вспоминаю девушек, с которыми дружил, встречался, танцевал и тискался в полумраке школьных и курсантских «огоньков», танцплощадок и дискотек, с кем целовался на автобусных остановках или в подъездах, провожая домой из кино или театра, из бассейна во время учебы в институте – Таня, Света…
Пропускаю, не смея называть (как у некоторых народов не называют имя Бога) большую, светлую, незабвенную первую любовь – пропускаю саднящие воспоминания о ней быстро-быстро, чтобы не казалось неправильным существование без нее, и продолжаю перечень скучноватых успехов: Люда, Марина, Лена, еще одна Таня, Ира, Нина… Череда имен и лиц смазывается, как под поцелуями помада на губах давней подруги, имени которой не вспомнить. Но не потому не вспомнить, что память подводит, а просто долгожданный сон освобождает наконец от изысканных подсчетов.
Глава 4
Доброе утро
А поутру под дверью санузла собираются пять служителей юстиции.
– Доброе утро, Владислав Андреевич! Всем-всем доброе утро! – так когда-то в Артеке научили здороваться.
– Доброе утро, Степан Саввич! – отвечает Уточкин, приветствует остальных и продолжает: – Спорить насчет очереди в гальюн, надеюсь, не будем. Первыми удобствами пользуются те, кто моложе.
У них это быстрее получается. А пока Никита управляется, быстренько рассказываем, кому что снилось! Мне пока ничего.
– Да ладно, Владислав Андреич, не заливайте. Мы все слышали, как вы во сне кряхтели и губами причмокивали, – опровергает его Чалдонов. – Курили, наверное, да?
– Ты, Федотыч, тоже во сне не молчал, – огрызается Зам.
– Храпел, что ли?
– Не-е-т! Какого-то товарища полковника раз за разом на три буквы посылал.
– Будто вы не знаете, что я только с одним полковником могу так разговаривать, да и тот – прокурор округа…
– А я Наташку из столовой второго полка во сне убалтывал под утро, а жена в сон встряла и всё обломала. Не дала продолжить. Но это только во сне! – хвастается, не дожидаясь расспросов, Гармонин.
– А в натуре, тебе Садиков уже свои холостяцкие ключи пообещал, если Наташку уболтаешь, правда? – подает голос Никита, выходя из умывальника. – Вот мне поскорее проснуться хотелось, а то такой облом приснился.
– Не наш «глухарь», надеюсь?
– Приснилось, что прибыл из отпуска в родной военный институт и, как обычно, прохожу медосмотр.
– И у тебя свежий триппер находят! Угадал? – подкалывает Никиту Гармонин, сменяя его в туалете.
– Кто о чем, а вшивый о бане, – огрызается Глушаков.
– Степан! Твоя очередь сон рассказывать, – переключает внимание подчиненных с триппера на сновидения Уточкин.
– Я в эту ночь свой сон не запомнил. Тетки пока не снятся. Рано еще им во сне являться. Могу служебными снами поделиться. Их у меня уже аж три в личной коллекции.
– О работе, что ли?
– Нет, первый об учебе. Вот два следующих – о работе.
– Давай по порядку! Только уложись, пока Гармонин на толчке.
– Излагаю. Сдал зимой на втором курсе зачеты по строевой подготовке и уголовному праву. Строевую курсовой офицер Вася Котов зачел всем автоматом и отведенную на принятие зачета пару[30 - Пара – традиционная единица исчисления учебного времени: два академических (по 45 минут) часа.]развлекал нас армейскими байками и нестроевыми приемами с парадным клинком. В ножны его бросал как положено, а также за спиной и через голову. И все это – не глядя на срез ножен, что очень познавательно для будущих военных юристов! А педагог по уголовке быстро согласился, что курсант М, который бросил через бедро гражданина N, не виноват в его смерти, так как нет прямой причинно-следственной связи между падением N на ж
пу и убившим его через два дня разрывом аневризмы мозгового сосуда. После зачетов убираю снег с территории возле института и вижу, как через дорогу от КПП хулиганы на трамвайной остановке парня со старшего курса, который уже на тротуаре сидит, метелят ногами, а я к ним ближе всех при этом. Бросаю лом, перебегаю улицу и ближнему злодею с подхода заряжаю прямой правой в голову. Он вверх пятками улетает в сугроб, закатывает очи и с выдохом кровью булькает. Я в ужасе! Наверное, убил! Руки мелко так трясутся. И все это, следуя со службы к очередному трамваю, видит курсовой.
– Ну ты брехать горазд, Стёпа! В полет хулигана отправил? Так только в голливудских фильмах бьют, – подает голос с толчка Гармонин.
– Как в голове запечатлелось, так и рассказываю. Вспоминай, Палыч, что в судебной психологии говорится об особенностях запоминания и запамятования событий в условиях угрозы жизни и здоровью. И вообще, какай там скорее!
– Не тяни, Стёпа, где сон? – подгоняет Уточкин.
– Рассказываю. Во сне той ночью, после сдачи зачетов и драки, где-то под утро Вася Котов подъехал ко мне на сером в яблоках скакуне, отсалютовал парадным клинком и объявил мне трое суток ареста «за избиение гражданского лица, повлекшее его смерть». А я с перепугу полказармы разбудил воплем: «Не надо под арест, в отпуск хочу!»
– Сон полезный, – заключает Уточкин, – проверку версий убийства Парнеева по неосторожности и при превышении пределов необходимой обороны в план включить не забудь!
– Ну да! Он, наверное, на часового напал, а тот в пределах необходимой обороны продырявил его очередью из автомата. А потом превысил пределы и раскроил смертельно раненному череп в трех местах, чтобы тот не мешал его в сугробе прятать. Верно я понял, Владислав Андреевич? – выходя из сортира, комментирует Гармонин.
– Не умничай, Толстый! Мало ли какие еще абсурдные или чудные обстоятельства выяснятся, – пресекает пререкания Уточкин.
Умытые и побритые, минуем перекресток гарнизонных дорог и всей конторой останавливаемся, не доходя шагов двадцать до поворота к столовой, так как со стороны штаба дивизии тоже появляется группа военных.
Они, в отличие от местных жителей, одеты не в лётное и техническое, а в повседневное обмундирование.
По двойным широким голубым кантам на брюках угадывается командарм, а по фуражке с красным околышем – прокурор армии.
Шеф что-то говорит командарму, отделяется от его свиты, которая останавливается у входа в столовую, и направляется к нам.
– Утро доброе, мужики! Выспались? Владислав Андреевич! Условия у вас нормальные? С программой на сегодня определились? – не дожидаясь ответных приветствий, спрашивает Шеф.
– Определились! Тут у Гармонина есть что сказать по поводу трупа.
– Так-так! Толс… тьфу, Гармонин! Доложи, пока эти, – кивает на стоявших с Командующим авиаторов, – не подслушивают. Так от чего он помер-то?
– От несовместимых с жизнью двух сквозных огнестрельных ранений грудной клетки и открытых ступенчатых, оскольчатых переломов костей теменно-затылочной области черепа справа.
– Тс-с! – Шеф подносит палец ко рту и вновь кивает в сторону свиты командарма. – Не дай бог раньше времени эти услышат. Никому ни слова о характере ранений. Даже Командующему! И как можно дольше!
– Так ведь им для захоронения трупа справку о смерти со дня на день выдадут. Вот все и узнают!
– Вот и позаботься, Гармонин, чтобы эксперты эту справку как можно дольше не выдавали. Ну, хотя бы дня три, а то и пять. А остальным, если вас спрашивать будут, объясняйте, что не закончили исследование, оттаивает труп, что это не кусок говядины, а промерзший за зиму мужчина в пять пудов.
– С экспертами врач здешней базы дружит. Он в заочной ординатуре военно-медицинской академии на судмедэксперта учится. Ему эксперты всё скажут, – продолжает перечить Гармонин.
– Вот! Этому ученому ты все в первую очередь и объясни! Расписку о неразглашении данных предварительного следствия у него отбери. Если хочет дальше учиться, то должен молчать, как покойный Парнеев. А пока… Слышали? Всех касается! На вопросы командиров, знакомых баб, местных жителей и прочей общественности о причинах смерти Парнеева отвечать, что они и сами всё видели, когда труп нашли. Что зарезали голубчика да голову аж до крови разбили. А подробности эксперты позже точнее скажут. Всё! Завтракать идем.
За столом командира дивизии, куда мы во главе с Шефом приглашены, завтрак проходит неторопливо.
