Жили-были мы с братом

что не выдержал ласки твоей и заплакал…

В слезах,

Которые проливают сосульки,

Прощаясь с жизнью,

В улыбках,

Которые появляются у малышей во сне…

Они уплывают на парусном судне.

К морю.

Брат теперь в Морфлоте, на подводных лодках. Выше деда стал, плечи широченные. Просто великан, только добрый, потому что улыбается по-прежнему. Иначе его не узнать. Как только в подводную лодку вмещается? Хорошо, что их сейчас большими делают, даже со спортивным залом. Лешка там тренируется. Поэтому, говорит, и растет. Это он меня воспитывает, потому что зарядку ленюсь делать. А брат так натренировался, что однажды пять километров пробежал – и хоть бы что. У них что-то случилось, пришлось всплывать. Врач особый понадобился, а город далеко. Вот Лешка и побежал. Ему за это отпуск дали…

Брат приехал ночью, когда я спал. Улегся рядом, а я ничего не понял. Глаза приоткрыл и испуганно залепетал: «Что такое? Чего тебе надо? Уходи!» Лешка повернул меня на другой бок, укрыл одеялом.

– Спи. Это тебе снится, что брат приехал.

Я улыбнулся и спокойно уснул.

Это Лешка потом рассказал. Может, придумал все, он любит придумывать.

Правда, когда я утром проснулся, в самом деле испугался. Лежит рядом этакий детина и похрапывает. Я хотел маму звать, но смотрю – лицо вроде знакомое. Как заорал:

– Леха!.. – и от радости трахнул его подушкой.

Брат соскочил с кровати:

– А?.. Что случилось? Тревога?

Я повис на нем, попробовал повалить, но куда там… Пыхтел, пыхтел, потом говорю:

– У, вымахал!

Лешка расхохотался, поднял меня высоко-высоко. Я беспомощно болтал ногами, кричал, что уже не маленький.

Хорошо с Лешкой. Мы на пруд ходили, Брат решил «детство вспомнить» – на плоту прокатиться. Забрался, а плот ко дну пошел, не выдержал такую тушу. Потом мы шли по лесу, усыпанному желтыми листьями. Осень была в самом разгаре. Лешка про поход вспомнил и про скалы, на которые я карабкался.

– Я тогда думал, все, пропал Вовка. Стою внизу и жду: если падать будешь, постараюсь поймать. Знаю, что бесполезно, но хоть погибать вместе…

– Если бы не ты, я бы не залез. Повисел бы и… У меня без тебя ничего не получается, – признался я.

Лешка засмеялся:

– Совсем ничего?

– Конечно! И ты не смейся…

Я рассказал, как вожатым к октябрятам меня назначили. Спрашиваю: «Ребята, за что?» – «Так ты же все время с малышами возишься», – говорят. Я объяснил, что это на улице, а не в школе.

Ребята ни в какую. «Что хоть с ними делать?» – спросил я. Посоветовали книжки читать. Взял я «Робинзона Крузо» и пришел в класс. Читаю. Вдруг мне в лоб комок из промокашки попал, потом в щеку. Ну, я виду не подал, продолжал читать, а сам потихоньку наблюдал. Три пацана шарики катали и готовились меня обстреливать. А весь класс хихикал. Что делать? Я достал свою трубочку, снаряды у меня всегда наготове – и начал отстреливаться. Тут учительница зашла… Крику было! Из вожатых меня поперли.

Лешка стал хохотать. У человека несчастье, а он смеется.

Без брата мне в самом деле трудно, а отпуск у него кончился слишком быстро. Когда прощались, мама в одно плечо Лешке уткнулась, дед в другое. Брат гладил их и приговаривал:

– Ну, перестаньте! Тоску какую нагнали… Да вы что, хороните меня? Хотите, каждому на память кусочек от себя оставлю?

– Давай ремень! – обрадовался я.

Мне он сразу приглянулся. Широкий, пряжка с якорем. Я хотел еще тельняшку выпросить, но мама заругалась:

– У, бессовестный! Ты только посмотри, Алексей, какого мы человека вырастили.

Лешка засмеялся, снял ремень.

– Бери. У меня запасной есть!

На вокзал брат взял только меня, потому что я – мужчина и слез лить не буду. Мы шли пешком через весь город. Лешка рассказывал, как бежал свои пять километров. Сначала израсходовал первое дыхание, думал, упадет, потом бежать стало легче. Но это ведь не спортивный забег, нужно было спешить. Вот когда кончилось второе дыхание… Худо было.

Как худо, он рассказывать не стал. Я сам понял, когда попробовал пробежать пять километров. В классе втором или третьем мы отмеряли их с учительницей – от школы до избушки лесника. Я побежал. Думал: брат может, а я хуже? Пробежал километра два, до леса. Не знаю, сколько у человека дыханий, а у меня легкие гореть стали, будто в них тысячи иголок впились. Ноги стали тяжелыми, сердце чуть наружу не выскочило. Я упал – и долго не мог подняться, хватал ртом воздух… Обидно стало: значит, не могу. Написал Лешке – он меня дураком обозвал. Говорит, что сначала на маленькой дистанции тренироваться надо, постепенно ее увеличивать. Я решил, что к его возвращению успею. Вернется Лешка, я скажу: «Ну-ка, пошли, кто кого!..» Он бежит, а я не отстаю, смеюсь только…

Это я потом решил, а когда шел с Лешкой к вокзалу, то расспрашивал, в настоящих ли он морях плавает? А то есть большие озера, которые почему-то морями называют… Лешка плавал в настоящем. Большом и синем.

– Правда, оно не чисто синее, а с разными оттенками – зелеными, желтыми. Помнишь, как ты к морю уходил? – засмеялся Лешка. – Мне еще из-за тебя влетело.

Я проворчал:

– Ничего смешного. Я и сейчас с удовольствием бы ушел, – и вдруг попросил, ни с того ни с сего. – Возьми меня с собой, а? Или сам останься.

Я даже за руку его взял покрепче, как когда-то во сне. Разве справедливо оставлять меня без брата? Если уж надо в армию, так вместе…

– Ну, я-то думал, что взял с собой мужчину, – недовольно сказал Лешка.

– Мы еще до вокзала не дошли, пока можно, – нашелся я.

Помолчали. Лешка виновато глянул на меня.

– Привыкай, брат. Не все же тебе в младших ходить.

– Я и говорю, что мне в армию с тобой надо. Опять Лешка стал смеяться. Думал, шучу.

– Это только кажется, что пройдет сколько-нибудь лет, пойдешь работать, ну, женишься, дети появятся – и станешь взрослым. Встречал я таких… Служит у нас один женатый, а хуже маленького. Все время ноет, ничего сам сделать не может. Жена к нему, мама чуть ли не каждый месяц приезжают. Понимаешь?

– Не очень.

Тут Лешка сказал, что он раньше мне завидовал. О младшем все заботятся, а старшего все время ругают. Если что случится – у мамы всегда Лешка виноват. Вот и мечтал мой брат поменяться со мной местами, чтобы старший брат придумывал игры, волновался за младшего, помогал бы во всем.

– Помнишь, как мы с Гришкой Афониным дрались?

Еще бы не помнить!

Гришка преградил нам путь, когда возвращались из булочной. Широкоплечий, похожий на боксера, с угрожающей ухмылкой. Его все боялись. Я спрятался за брата, он все равно даст этому страшиле. И Лешка сорвался с места, стал яростно дубасить Гришку. Тот растерялся от неожиданности, попятился, упал, а потом побежал, хотя за ним гнался я один, размахивая сеткой с буханкой хлеба.

– Я у тебя всегда – герой, – сказал Лешка. – А если хочешь знать, я этого Афонина боялся. Он часто ко мне привязывался: «Давай подеремся один на один». А как с ним драться, если мускулы у него как стальные. Навалится на тебя – и уже не вырвешься. Только Петька со Славкой и спасали. А тут он меня одного подкараулил. Если бы не ты… Стыдно перед тобой было, понимаешь? Это благодаря тебе я становился старше.

Вот это да! А мне казалось, что это я расту благодаря брату. Разве так за ним угонишься? Без младшего брата.

Мы шагали по городу – я и брат, похожий на доброго великана. Его рука лежала на моем плече, и от этого очень хорошо было жить на свете.

Воспоминания прервал резкий звонок. Рядом, не спеша, едет куда-то трамвай и весело трезвонит. Я бегу за ним и прыгаю на ступеньку. Теперь мы бежим вместе…

Народу в вагоне немного. Старушка в очках читает газету, две девчонки болтают у окна. Я сажусь напротив. Девочки замолкают. Бойкая, с распущенными волосами, склоняется к подруге, которая все время глаза прищуривает, и говорит, чтобы я слышал:

– Чего этот парень на нас уставился?

– Влюбился, наверное, – кокетничает подруга.

Они смеются. Я опускаю глаза и, кажется, краснею. Хочу размотать шарф на шее, но поздно.

– Простуженный, а туда же… Сейчас еще приставать начнет. Может, пересядем?

Я беспомощно смотрю на них. Что я им сделал? Вредины. Старушка поглядывает в мою сторону, улыбается.

– Оставь его в покое, Марина, – говорит девчонка с прищуром. – Мальчик сейчас заплачет.

Я выскакиваю на ходу, с трудом удерживаюсь на ногах. Дуры ненормальные. Чего привязались? Правда, особой злобы у меня нет – все-таки симпатичные.

Трамвай уносит их, и я смотрю вслед даже с некоторым сожалением.

Я оказался в новом районе, где стоят многоэтажные дома. Не то что наши. Деду предлагали в такой переехать, даже упрашивали, а он:

– Подождите немного. Умру скоро, тогда пусть мои переезжают.

Конечно, наш дом очень хороший. Но в новых, по-моему, интересней.

На тротуаре мальчишки играют в войну, бегают с палками-винтовками и «стреляют».

– Дяденька, не выдавай, – просит шустрый карапет и прячется за меня.

Продвигаемся к мальчишке, который растерянно оглядывается. А противник вдруг выскакивает перед самым носом и тарахтит. «Убитый» с обидой смотрит на меня.

– Ничего не поделаешь, война! – развожу я руками.

Поскорее ухожу от ребят, потому что очень хочется поиграть с ними, а надо взрослым становиться. Хорошо хоть эти пацанята за «дяденьку» признали. Я-то знаю, что нисколечко не изменился, такой же, как в шесть лет, а приходится вести себя солидно. Иногда. Взрослые, наверное, несчастные люди. Мой брат, например, недавно смешное письмо прислал. Я его с собой ношу.

«Вовка, я часто о тебе думаю. Устанешь страшно, нервы на пределе, а вспомнишь, как мы кораблики по лужам пускали, как ты к морю уходил, – хорошо так! Я не смеюсь – мне такая мысль в голову не приходила.. Представляешь, добрался бы ты до моря, а там парусное судно тебя дожидается. Я даже песню про это придумал. Ты уж не суди строго брата. Сам понимаю, что поэта из меня не выйдет, но иногда слова помимо воли складываются.

Шагнул на палубу впервые капитан —

И улыбалась вся матросская братня.

Воскликнул боцман: «Братцы, пьян я иль не пьян?

Мальчишки сроду не водили корабля!»

«Ах, боцман, боцман, ночами я не спал,

Мечтал о море, о бурях, о тебе.

И вот теперь я капитаном стал

На вашем старом, славном корабле».

Дрожали снасти, гудели паруса,

Корабль как птица несся по волнам.

Перекрывая пространства голоса,

Мальчишка вызов бросал морским ветрам.

Но ветер шуток очень не любил —

Темнее ночи настиг их ураган.

И кораблю грозил уж явно оверкиль.

Мальчишка крикнул: «Братцы, по местам!»

Когда же буря измучила вконец,

Со стоном боцман на палубу упал,

Все не сдавался отчаянный юнец —

Ревел, но крепко в руках держал штурвал.

И улыбалась седые моряки,

Шептал им боцман: «Братцы, пьян я иль не пьян?»

С тех пор мальчишки водят корабли.

Зовет с собой их самый смелый капитан.

Вот какое письмо Лешка прислал. Говорит, что бы я взрослел, а сам песенки пишет. Я-то ничего, я понимаю. Мне эта песенка очень даже понравилась. Но… Просто смешно. Я прошу у брата совета, как взрослеть, у меня самого плохо получается. Он предлагает совершать поступки какие-то особые. Я один раз попробовал…

Вижу – мальчишка, третьеклассник, плачет. Горько так.

– Ты чего? – спрашиваю.

Он молчит, отворачивается обиженно. А слезы все текут.

С трудом выяснил, что у него парни солдатский ремень отобрали, подарок брата. Вот сволочи!

Я сразу про свой вспомнил, даже проверил, на месте ли. Стараюсь не расставаться с ним, даже на ночь под подушку кладу. Если бы у меня ремень отобрать попробовали, я бы!..

– Идем, – говорю решительно, будто в холодную воду бросаюсь.

Малыш ведет меня во двор, а там трое парней, чуть младше меня. Один толстый, с красными отвислыми щеками. Если до драки дойдет, еще неизвестно, чем это кончится.

– Кто? – строго спрашиваю малыша.

Тот молчит.

– А ну, верните ему ремень! – как можно смелее требую я.

Кудрявый, с хитрыми глазками, ехидно так заявляет:

– Какой ремень? Мы ничего не брали. Разве это мы?

Мой подзащитный ни слова, побелел весь. Толстяк похлопал его по плечу и многообещающе улыбнулся:

– Разберемся. Ты только покажи, кто тебя обидел.

Мальчуган развернулся и побежал. Что делать? Растерянно посмотрел на ухмыляющихся парней и бросился следом.

– Постой! Куда ты, подожди минуточку!

Еле догнал. Малыш стоит, смотрит исподлобья, дескать, что привязался, только хуже из-за тебя.

Я молча снял Лешкин ремень, повесил ему на плечо и ушел, не оглядываясь. Обидно до слез. Чувствовал себя побитым и беспомощным, как тогда, когда пробовал пробежать пять километров. Опять дыхания не хватило.

Кто-то окликает меня. Верчу головой – никого.

– Вовка, я тут, наверху.

Это Витька Котенко, из нашего класса. Мы его Котиком зовем. Его окошко высоко, на пятом этаже. Здорово! Котик лег животом на подоконник. Под глазом у него здоровенный синяк. Он кричит:

– Ты что в школу не ходишь? Болеешь?

– Да. А тебе хорошо там, наверху?

– Чего хорошего? – морщится Витька. – Мать на улицу не пускает. И не удерешь, высоко.

– Опять подрался?

Витька в ответ вздыхает. Солидно молчим. Вид у побитого одноклассника жалкий. Надо его развеселить.

– Котик-обормотик.

Витька удивленно смотрит на меня, а я невозмутимо продолжаю:

– Котик-бегемотик.

– Т-ты что… обзываешься?

– Котька-Мотька.

– А ты… ты… – Витька смотрит по сторонам. – Столб, вот кто!

Он хохочет, но у меня-то в рифму:

– Котик-самолетик.

– Вовка… морковка!

Витька радуется, что у него получилось. Только куда ему со мной тягаться. Мы с братом раньше часто так «ругались».

– Котик-живоглотик. Котик-полиглотик.

Вовка хочет ответить, но могучая рука втаскивает его за чуб в комнату. Сердитая мамаша закрывает окно.

Я начинаю понимать преимущество своего дома. Из любого окна можно выбраться на волю, поэтому угнетение невозможно. Пропадет Витька.

Ура, кажется, я нашел себя! Марина Владимировна, которая была у Лешки классным руководителем и хотела, чтобы я стал ее помощником, на перемене подошла ко мне.

– Володя, выручай. Не могу справиться со своими мальчишками. Не хотят книги по литературе читать. Представляешь, «Овод» им не интересен. Я уж не говорю про «Печорина» и «Онегина». Ты когда-то обещал помогать.

Я все помнил. Мне Марина Владимировна еще больше нравится. Она у нас преподавала литературу и так читала стихи, будто сама их написала. Еще она ввела новшество – чтение по очереди тех произведений, которые мы проходим. Мне достался «Вишневый сад» Чехова. Я не мог понять, почему Антон Павлович назвал пьесу комедией. Жизнь у хороших людей рушится, а тут – комедия. Когда начал читать и класс заливался от хохота – понял. Особенно ребята смеялись над Шарлоттой Ивановной в моем исполнении, когда она говорит невпопад на ломанном русском языке: «А моя собака орехи кушает». Марина Владимировна сказала странные слова: «У тебя, Володя, есть актерские способности». Значит, не зря я на клоуна в детстве тренировался.

Что такое актерские способности, я плохо представлял. Однажды библиотекарь Светлана Ивановна решила с нами в четвертом классе «Петрушку-иностранца» Маршака поставить. Главной артисткой у нас после успеха на моем дне рождении была Нинка – ей роль Петрушки отдали. Долго не могли найти желающего сыграть Иностранца, потому что он купался в каком-то Обводном канале и у него брюки украли. Одним словом, нужно было на сцену в трусах выходить. Никто из мальчишек не соглашался. В конце концов Котик, ну, Витька Котенко, согласился: «А че такого?» Мне досталась роль отца Петрушки, потому что я точно изображал своего деда. Правда, сыграть ее и, возможно, с успехом, мне не удалось. В день спектакля не пришла Нинка, даже не помню, почему. Светлана Ивановна не знала, что делать. Тут я сказал, что знаю всего «Петрушку» наизусть. Спектакль, казалось, был спасен. Я бойко изображал Петрушку до тех пор, пока не забрался в большую картонную коробку с надписью «Мороженое». В темноте что-то со мной произошло – я забыл текст. После этого я с трудом, при громких подсказках библиотекарши, доиграл роль. Поэтому слова Марины Владимировны про актерские способности меня удивили. Еще необычней оказалось ее предложение. Учительница предложила мне поставить литературный спектакль с ее учениками. Я старше, с чувством юмора, ребятам со мной будет интересней, чем с учительницей.

– Ну, как, помощник?

Я не отказывался, все таки моя первая любовь, но написал о сомнениях брату. Какой из меня воспитатель? Опять что-нибудь произойдет, и придется Марине Владимировне с позором со мной расставаться. Лешка всячески поддержал начинание и посоветовал не изображать из себя взрослого, а как можно больше все с ребятами обсуждать, на равных.

Для пробы, чтобы заинтересовать ребят, я решил с ними поставить басню «Волк и ягненок». Ягненком был я, а Волком самый маленький в классе Паша Саунин. Конечно, все умирали от смеха, когда я, чуть не вдвое выше его, дрожал от страха и заискивал: «От светлости его шагов я на сто пью… И гневаться напрасно он… изволит… Питья мутить ему никак я не могу» – «Поэтому я… лгу?! – наступал на меня, выпятив животик, Паша. – Негодный! Видана ль такая дерзость в свете!..»

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.