Деревня

– Ну что ты распустила своих бестолковых уток? – возмущалась Лексевна, – на кой они вообще тебе нужны? Какой от них толк? Нет от них никакого толка. Одного комбикорма на них не напасешься. Никакого проку от этих уток нет. А раз завела, так следи, следи, чтобы они к людям в огороды не лазили. Вот я на них в следующий раз собаку-то и спущу, и пусть она их всех пожрет. Вот тогда ты будешь знать, как позволять им лазить в чужие огороды.

– А ты на меня не кричи, – грозно оппонировала Тонькя, – это от тебя нет никакого проку, а не от уток. От уток много проку, это ты не имеешь никаких понятий. И муж от тебя поэтому и сбежал, потому что у тебя никаких понятий нету. Вот и забор тебе починить некому. Лучше бы взяла и дырку в заборе заткнула, чем на уток пенять. А если сама не можешь так людей хороших попроси. Люди помогут.

– А тебя мой забор вообще не касается, потому что он мой, а не твой, и не для твоих уток сделан, и пусть они вообще к моему забору и близко не подходят, – кричала Лексевна. – А по поводу Ваньки-то моего, так это вообще не твое собачье дело, кто и от кого ушел. Ты вон лучше за своим алкашом следи, вон глянь: опять пьяный нажрался и шатается во все стороны. Вон, вон, посмотри, – негодовала Лексевна, показывая пальцем на магазинное окно.

И обе деревенские бабули одновременно выглянули в окно магазина и устремили свои взгляды в пыль деревенской дороги. А вдалеке вдоль кустарника действительно шел какой-то человек и, шатаясь во все стороны, горланил на всю округу «Подмосковные вечера».

– Ну и что, что из этого, – взорвалась Тонькя. – Ну, выпил немного. Праздник у нас.

– Да у вас каждый день праздник, – ехидно вставила Лексевна.

– Уж лучше пусть праздник будет, чем так, как у тебя. Ни мужика, ни мозгов, только одна дырка в заборе и осталась, да и ту заштопать не можешь. Вот в нее утки и лазят. Хоть курицу бы себе завела, а то живет в деревне и ни одной живой души не держит. Один укроп да кабачки. А тут утки ей, видите ли, мои мешают.

– Да, мешают, еще как мешают. Вот я тебе, Тонькя, при всех говорю, еще раз залезут в мой огород, я на них собаку свою спущу.

– Смотрите-ка, какая деловая тут нашлась. Собаку она спустит. Да я на тебя в суд подам, и ты мне все убытки выплачивать будешь, утки-то они, поди, денег стоят. Али не знаешь?

– А ты докажи, что твоих уток моя собака съела, да и вообще, я с тобой разговаривать больше не хочу. Спущу собаку и дело с концом.

– Да ты сама, как собака. И спускать никого не нужно. Все знают, какая ты есть. Да над тобой Лексевна и так вся деревня смеется. Утки-то они что, птицы неразумные, они идут на пруд гулять и видят дырку в заборе, что ты не можешь заделать уже четыре года, с того самого раза, когда твой Ванька в забор на тракторе въехал. Видят дырку и лезут. Утки-то не виноваты, что у тебя мозгов нет, все от злости выжила.

Купив хлеба и сосисок и еще успев крикнуть несколько неприятных эпитетов в адрес Лексевны, Тонькя быстро вышла из магазина и устремилась навстречу поющему человеку, который, завидев ее, почему-то прекратил петь и стал меньше шататься. А Лексевна, выйдя на крыльцо магазина и все еще продолжая возмущаться нахальством Тоньки, неторопливо направилась в противоположную сторону деревни, вверх, по асфальтированной дороге. На этом их словесная перепалка и закончилась.

– Что вы хотели, молодой человек? – добродушно обратилась к Паше продавщица, приятная женщина лет пятидесяти.

– Дайте мне, пожалуйста, одну бутылку «Русского» пива, – ответил Паша и положил на прилавок пятидесятирублевую купюру. Паша всегда любил покупать местные товары, имеющие свойство передавать колорит той местности, где они производятся. Например, в Чехии он всегда покупал разные сорта пива, во Франции – коньяк и вино. И вот, находясь в деревне и увидев на прилавке пиво местного производства, естественно, решил попробовать и его. Продавщица ушла на несколько секунд в подсобное помещение, достала из холодильника холодную бутылку «Русского» пива и, протянув ее Паше, проворно отсчитала сдачу. Взяв купленную бутылку и засунув сдачу к себе в карман, Паша вышел на крыльцо магазина, все еще залитого ярко-красными лучами уходящего на другую сторону Земли солнца. Продуктовый магазин находился не только в самом центре деревни, но еще и на самой верхней ее точке, на холме, откуда открывался потрясающий вид на бескрайние заливные луга. Прямо через дорогу располагались дома, возле которых копошились в песке довольные куры, за домами виднелись большие, соток по двадцать, огороды, с живописно разбросанными по участкам рыжими тыквами, а сразу за ними простирались огромные некошеные луга, упиравшиеся в берега местной реки Тырницы, являющейся притоком реки Оки.

Спустившись вниз на две ступеньки, Паша сел прямо на нагретую солнцем бетонную лестницу, вытянул ноги и, достав из кармана ключи, с чувством сладкого предвкушения первого глотка прохладного пива в этот знойный солнечный день легким движением руки вскрыл крышку пивной бутылки, которая тут же зашипела и вытолкнула наверх густую белую пену.

– Хорошо. Как же все-таки хорошо, – подумал про себя Паша и сделал первый глоток холодного рязанского пива.

– Да, это, конечно, не чешские пивоварни, – еле слышно проговорил он сам себе, – но все равно, выпить бутылочку можно.

Посидев на ступеньках магазина еще минут десять, Паша решил пройтись, чтобы осмотреть окрестности и оценить те изменения, которые произошли за время его многолетнего отсутствия.

Спустившись со ступеней вниз, на песок, он повернул налево и прошел между магазином и сельским клубом, запущенным белым одноэтажным зданием, не знающим ремонта уже многие годы, но несмотря ни на что продолжавшим работать в летние периоды в качестве дискотеки для молодежи.

Пройдя с десяток метров и оставив позади себя магазин и здание клуба, Паша оказался на широкой и пустой поляне, где не наблюдалось ни домов, ни огородов. Поляна была совершенно пуста, если, конечно, не считать коровы, пасущейся в некотором отдалении и не обращавшей на Пашу никакого внимания. Свернув с дороги и выйдя на середину поляны, Паша присел на корточки и вновь сделал небольшой глоток пива. Вокруг было тихо, и лишь только собака облаивала где-то вдалеке одиноких прохожих.

Обычно в такие моменты, когда человек находится наедине с самим собой, ему в голову приходят самые разные философские рассуждения: о себе, о смысле своей жизни, о красоте окружающей человека природы или о трудностях современного бытия. Вот как раз последний тезис и обдумывал сейчас Паша. Он сидел и размышлял о том, как же все-таки несправедливо получается: кому-то суждено жить в высокоразвитых, культурно-образцовых цивилизациях, к которым принято относить почти все европейские страны, в ухоженных и высокотехнологичных коттеджных поселках, с аккуратно покрашенными заборами и ровно положенным асфальтом, где вообще не бывает грязи, а другим приходится влачить жалкое существование, пусть и в красивом, но, тем не менее, угрюмом и забытым богом захолустье, к которому без всяких сомнений относится и деревня Ирицы. И вновь Паша на несколько минут превратился в эстетствующего интеллигента, смыслом существования которого является критика всего что ни на есть русского. Частенько проскальзывала в нем эта свойственная исключительно русскому человеку черта, которая всегда очень удивляет иностранцев, не могущих понять эту загадочную русскую душу. В такие минуты Паша видел только покосившиеся от времени заборы, облупленные стены заброшенных деревенских домов, неухоженные дороги, канавы, буераки, сорняки и грязь, грязь, грязь. Все это представлялось ему сейчас единым целым, и со всем этим он ассоциировал всю Россию – серую, немытую, тяжелую Россию.

III

Вылив последнее ведро колодезной воды на капустные грядки, смахнув брызги с рукава и поставив пустое ведро в сарай, Женька Михеев привычным жестом захлопнул дверь и почти бесшумно вошел в дом. Скинув намокшую от пота спецовку и пыльные рабочие штаны, он небрежно зачерпнул кружкой из стоящего в сенях чана прохладной чистой воды и вдоволь напился.

– Фу-у-у, два часа терпел и мучился от жажды на огороде, но полил все, – громко проговорил Женька. – Слышишь, мам? А батя куда подевался?

– Да в магазин, по-моему, пошел, – отвечала из другой комнаты мать, – а потом собирался к Филимоновым зайти, договориться по поводу косилки. Нам для кроликов травы накосить надо, а они косилку обещали дать, тем более что он им вчера помогал навоз разгружать. Думаю, что дадут, и тогда вы с отцом завтра пойдете на луга косить траву для наших кроликов.

– Ну ладно, ладно, накосим, – отозвался Женька и пошел в душ, располагавшийся на улице под навесом.

– А ты куда собираешься, Женя? – приоткрыв входную дверь, спросила мать.

– Пока не знаю, но зайду для начала к Димке, а там посмотрим.

– Ну что ты к этому Димке ходить повадился? У него семья, жена, дети малые. Ты им там только мешаешься. Да и опять напьетесь наверняка. Слышишь, Женя, сегодня не пей, понял? Мне и так его Людка по поводу ваших гулянок уже высказывала.

– Мам, ну хватит уже повторять одно и то же. Не будем мы сегодня, – проговорил Женька и с этими словами зашел в душ и прикрыл за собой дверь.

– И когда он только поумнеет, – ворчала про себя Зинаида Петровна, – уже почти тридцать пять годков, а все холостой ходит. Все уже семьями обзавелись, а он все ни в какую. Так и буду, наверное, до самой старости его воспитывать, как дитя малое. Хорошо хоть дочка есть, хотя бы она с внуками из города приезжает. Одна радость. Как будто невест мало, вон хоть Тонькину дочку возьми, Ленку, хорошая девка, работящая, хозяйственная, или вон – Полинка Кобзева, так та вообще в администрации в Шилове работает. И чего ему только надобно?. Вообще не понимаю я этих современных мужиков, только пить да слоняться по деревне, больше ни к чему не приспособлены. Слишком хорошо им живется теперь, вот они с жиру и бесятся. А в наше время все по-другому было. И учились, и работали, и детей воспитывали – все успевали. Не то, что теперь.

Жизненные рассуждения Зинаиды Петровны прервал негромкий стук в дверь.

– Добрый вечер, Петровна, – послышалось из сеней, – ты дома?

– Дома, дома, кто там?

– Петровна, это я, ты хлебушком не богата, а то я давеча в магазин ходила, но Валька сказала, что хлеб у нее только что кончился. Говорит, Тонькя забрала последний.

– А это ты? Насть, ну заходи. А сколько тебе нужно?

– Да мне хоть полбуханочки, своих накормить нечем, а завтра я куплю и тебе отдам.

– Ну, хорошо, сейчас дам, – ответила Зинаида Петровна и, достав из хлебницы свежий батон хлеба, ловко отрезала ровно половину и протянула Анастасии.

– Ой, спасибо тебе, Петровна. Очень выручила. Я тебе теперича должна буду, – с благодарностью говорила Настасья Ивановна и одновременно поправляла красный старенький платочек у себя на голове.

– А ты слышала, какой сегодня Тонькя с Лексевной в магазине скандал устроили? Говорят, полдеревни слышало. И опять все из-за Тонькиных уток. Ну, постоянно грызутся, как кошка с собакой.

– Да ничего удивительного, они ведь как поругались два года назад, так до сих пор и враждуют. Я сколько раз говорила Лексевне: «Ну что ты все ругаешься, ну подставь к забору, вон, хоть баллон какой-нибудь от машины, которых у тебя штук десять в сарае валяется, так никакие утки к тебе и не попадут».

– Ну, а что Лексевна?

– Да ничего. Твердит одно и то же, что Тонька нахалка, что она за своими утками не следит, и все тут.

Разговор был прерван внезапно вошедшим в кухню Женькой, уже довольным и чистым. Он предстал завернутым в одно полотенце и поэтому несколько смутился, увидев в доме соседку.

– Добрый вечер, тетя Настя, – проговорил Женька, быстро шмыгнул в свою комнату и плотно закрыл за собой дверь.

– Ну ладно, Петровна, еще раз спасибо тебе за хлеб, – сказала тетя Настя, – завтра куплю, отдам. Пойду своих кормить, а то они у меня уже волками смотрят, а без хлеба не едят.

– Хорошо, Насть, договорились, счастливо тебе, – ответила Зинаида Петровна.

И после этих слов тетя Настя вышла на крыльцо и через несколько секунд уже скрылась за калиткой, направившись к себе домой.

Вскоре и Женька вышел из своей комнаты. Он был одет в свои новые синие джинсы и светлую майку с надписью I Love Shilovo, когда-то купленную на празднике города в районном центре рабочего поселка Шилово. Натянув на ноги ботинки и покрепче завязав шнурки, Женька крикнул матери пару дежурных фраз о том, что все будет хорошо и он скоро вернется, ловко перепрыгнул через три ступеньки крыльца и быстро исчез из вида.

На улице окончательно повечерело. Дневная жара спала и незаметно сменилась приятной прохладой первого вечера августа, и лишь последние лучи жгуче-красного солнца все еще прорывались из-за линии горизонта, цепко хватаясь за ветви яблонь и слив.

На ступеньках клуба уже толпилась собравшаяся на дискотеку молодежь, а разлетающаяся по всей деревне громкая музыка манила к себе всех тех, кто еще находился дома. Поскольку в деревне дискотека была, по сути, единственным вечерним развлечением для молодежи, то она, естественно, имела успех. Очень часто на дискотеку собирались жители не только деревни Ирицы, но и некоторых близлежащих деревень, по большему счету представленные шпаной самых разных возрастных категорий, начиная с четырнадцатилетних подростков и заканчивая сорокалетними мужиками, которые, поднабравшись алкоголя, тоже были не прочь поплясать и по ходу дела поучить молодых жизни, вспомнив при этом уроки своей далекой молодости.

Выйдя на плотину и глянув вверх, в сторону клуба, Женька не смог разглядеть на ступеньках никого из знакомых и поэтому сразу решил пойти в другую сторону, к Димке, живущему на противоположной стороне деревни в хорошо ухоженном кирпичном доме, с большим огородом, цветущим садом и недавно отстроенной из сосновых бревен баней. Димка являлся ярким представителем той редкой категории людей, которые, живя в деревне, не собираются из нее никуда уезжать. Его почему-то не манили огни больших городов с их бесконечной «перспективой», неограниченными возможностями по зарабатыванию денег, сверхъестественным рынком труда, повышенным материальным достатком и всеми вытекающими отсюда последствиями и престижем. На все вопросы городских жителей, приезжающих в Ирицы на летний отдых и лично с ним знакомых, о том, почему же он все-таки не переедет куда-нибудь из этой глуши вместе со своей семьей, он непременно отвечал одно и то же: «Не вижу смысла». Подобный ответ казался настолько убедительным и всеобъемлющим, что напрочь отбивал у собеседника всякое желание продолжать дальнейшую дискуссию на эту тему.

– Бери, Рекс, ешь, хороший пес, – говорил Димка, теребя за ухо огромную немецкую овчарку, сидевшую рядом с ним.

Рекс понюхал предлагаемою Димкой свиную кость, открыл пасть и очень аккуратно взял из рук аппетитное лакомство, затем, благодарно помахав хвостом, неторопливо отошел в сторону, лег на землю возле своей будки и принялся ее глодать. Димка очень любил своего пса, и Рекс, чувствуя это, отвечал ему искренней собачьей любовью и преданностью.

Перепрыгнув глубокую лужу и преодолев тем самым последнее препятствие на своем пути, Женька вплотную подошел к забору Димкиного дома и осторожно толкнул калитку. Услышав посторонний шорок возле забора, Рекс поднял вверх свои большие уши и повернул голову в сторону входа. Глухой звук захлопнувшейся калитки мгновенно сорвал Рекса со своего места, и он бросился к выходу, но, увидев Женьку, остановился и завилял хвостом.

– Привет, Рекс, привет, дай лапу, – нагнувшись, сказал Женька и по-настоящему протянул руку, чтобы поприветствовать собаку. Рекс сел на землю и, продолжая вилять хвостом, поднял вверх правую лапу. – Молодец, Рекс, отличный ты парень, – говорил Женька, сжимая в своей ладони мощную лапу Рекса. – А где же твой хозяин, Рекс, где он у тебя прячется?

– Ах, вот ты где, окаянный, – радостно воскликнул Женька, увидев сидящего на лавочке Димку.

– Привет, Жендос, давай проходи, присаживайся вон в беседку, я как раз ужинать собираюсь.

– А где твои?

– Людка с детьми к соседке пошла, они там мультики смотрят по телевизору в это время. Ну ты же знаешь, к соседке каждое лето дочка со своим сыном приезжает, а он с моими одинакового возраста, вот они там и играют до самой ночи. Короче говоря, давай присаживайся, а я сейчас все принесу.

Произнеся эти слова, Димка быстро удалился в дом, а Женька с Рексом переместились в беседку. Буквально через три минуты на столе уже стояла сковородка с жареной картошкой, рыбный салатик, баночка соленых огурчиков с помидорчиками, тарелка нарезанной колбасы и целое блюдечко тонких ломтиков хорошо просоленного аппетитного сальца с мясными прожилочками. Уже в беседке Димка нарезал мягкого черного хлеба и поставил на стол пузатую бутылочку с желтовато-мутной жидкостью, в которой Женька сразу же узнал лимонную самогоночку Димкиного производства.

– Вот это, я понимаю, натюрморт, – произнес Женька и пододвинулся поближе к столу.

К этому времени на улице уже совершенно потемнело, кое-где начали появляться неяркие звездочки, и лишь одинокие облака сиротливо бродили в разных концах чистейшего бездонного неба. Абсолютное безветрие и тишина, которую хочется слушать, создавали ощущение полной безмятежности. Женьке нравилось это чувство свободы и предвкушения приятной неизвестности. Надо сказать, что он вообще любил это время года, когда лето очень мягко начинает перерождаться в осень, когда колесо времени ощутимо переворачивается прямо на твоих глазах, плавно переходя на следующий жизненный цикл.

– Ну что, Жендос, – перебив безмолвные раздумья, начал Димка, – чего расселся, как на именинах, давай уже, наконец, разливай по стаканам.

Женька взял бутылку, вытащил пробку и набулькал мутненькой жидкости в оба стаканчика.

– Нет, ну ты глянь, – удивленно начал Женька, – бутылка на воздухе так запотела, что даже следы от пальцев на стекле остаются.