Город, названный моим именем

– Прости, прости, Эфа, все это из-за проклятого желания все узнать, я не хотел тебя обидеть.

– Ничего. Мне другое интересно, как ты теперь будешь писать портреты на заказ, ведь до этого тебе приносили заявки на дом?

– Действительно! Я даже не подумал об этом, но на первое время хватит.

– Кажется, я знаю, как тебе помочь, можно разместить объявление, у меня есть очень хороший знакомый Стив… Постой… Стив!

– Что Стив? – спрашиваю я.

– Стив – бывший следователь и очень хороший программист, может, он сможет найти информацию о Сомерсете?

– Что же ты раньше-то молчала, Эфа!

– Это ты ведь мне ничего не рассказывал, откуда я могла знать! Завтра же пойдем к нему, – сказала она.

– Эфа, сейчас!

– Сейчас? Но уже поздно.

– Может, это мой последний шанс.

Глава десятая

Эфа стучит в металлическую дверь своим маленьким кулачком.

– Кто этот Стив? – спрашиваю я.

– Он добывает компромат на известных людей для тех, кому они мешают, этим и зарабатывает, – говорит она и снова стучит в дверь.

– Смотри, тут есть звонок, – говорю я и нажимаю на маленькую зеленую кнопочку.

– Кто там? – раздался тонкий мужской голос из динамика, висевшего над дверью.

– Это Эфа Элпис! – кричит она в дверь.

– Сейчас открою! – недовольно ответили в динамике.

Стальная дверь щелкнула и сама распахнулась.

– Прям бункер какой-то, – говорю я Эфе, ухмыльнувшись.

– А то! Идем.

Дверь, снова щелкнув, закрылась.

Вокруг меня хлам. Старые кинескопные телевизоры, наполовину разобранные системные блоки, соединенные между собой, запах раскаленных транзисторов, сгоревших плат, гул кулеров, мерцание зеленых и красных диодов. Кругом толстый слой пыли. Если пройти мимо него, пыль начинала кружиться вокруг тебя, как маленькие видеокамеры, блистая объективами в тусклом свете, сканируя чужака. Для меня это свалка, для Стива – смысл существования.

– Стив, нам нужна помощь, – сказала Эфа, когда мы все-таки обнаружили его в потемках, уткнувшегося в компьютерный монитор.

– Если вам нужны деньги, то можете проваливать, – ответил он своим тоненьким гнусавым голоском, по-прежнему не отрываясь от монитора.

Низенький, худенький, с длинными рыжими волосами, свисающими до пояса, и в круглых очках для зрения – таким явился передо мною программист.

– Нет! – говорю я ему, бросая на стол пачку денег. – Мы не за этим.

– Ну вот, с этого и нужно было начинать! Мне даже имя твое теперь безразлично, – обрадовался он, схватив деньги и немного подсчитав сумму, продолжил: – Послушайте, если вам нужно кого-то убить, то это не ко мне, я лишь могу подсказать имя, кто этим занимается, – и протянул обратно деньги.

– Никого нам не нужно убивать, – говорит Эфа и толкает ему деньги обратно, – нам нужна информация.

– Это я люблю, – отвечает он, положив деньги в тумбочку, стоящую около стола. – Но сначала вы дайте мне информацию: имя, род деятельности, что-нибудь из прошлого.

– Его зовут Сомерсет, – говорю я, – он скрипке играет.

Стив засмеялся.

– Этого недостаточно! Подробности! Подробности! Все, что знаешь!

Я посмотрел на Эфу, в ответ она лишь пожала плечами. Я не знаю Стива, но раз Эфа привела меня к нему, значит, ему можно доверять, тем более другого выбора у меня не было.

– Ну, хорошо! Будут подробности! – говорю я уверено.

– Это мне нравится, записываю, – говорит он, взяв карандаш.

– В общем, в прошлом он был известным человеком, снимался в фильмах, в телепередачах, был лицом многих рекламных компаний. Он был очень богат и знаменит, пока не изрезал свое лицо ножом.

– Ножом? – в раз удивленно переспросили Эфа и Стив.

– Да, – продолжаю я, – за это его забрали в психиатрическую клинику «Подсознание», с которой он сбежал, и через год после побега он снова туда попал и опять-таки сбежал.

– Второй раз? – спрашивает Стив, грызя карандаш.

– Ну да, – спокойно говорю я, – первый раз он попал туда примерно три года назад.

– Это будет достаточно просто, – говорит он. – Имея доступ к журналистским статьям, архивам полиции и клиник, мы узнаем о нем все.

– Постой! Так ты про любого можешь узнать? – спрашиваю я, опомнившись.

– Можно и так сказать, – ответил он, качнув головой.

– Нужно еще про одного узнать, – говорю я, снова посмотрев на Эфу, будто спрашивая у нее разрешения, на что она уверенно кивнула головой. – Только подробностей будет меньше.

– Выкладывай уже, – говорит он, махнув на себя рукой.

– Имя его неизвестно, полтора года назад он попал в клинику «Подсознание» с диагнозом биографическая амнезия, скорее всего, его сбила машина. Возможно, у него есть семья, и они ищут его. Это все.

– Все? – удивился Стив. – Это будет сложно, обещать ничего не буду, только не нужно здесь стоять около меня хорошо?!

– Да, конечно! – проснулась Эфа. – Идем, – махнула она мне рукой.

Заиграла музыка Стива, клацанье кнопок клавиатуры и скрежет грифеля по бумаге.

Прошло всего полчаса, а я уже истерзал себя догадками. Заблудившись в своих мыслях, я не заметил, как Стив начал что-то говорить, так отдаленно, неестественно. Придя в себя, я прервал его словами:

– Подожди! Подожди! Повтори еще раз!

– Повторяю еще раз, – недовольно сказал Стив, – этот ваш Сомерсет вовсе не Сомерсет, а Болек Матье и, мало того, он давно мертв.

– Как это мертв? – спросила Эфа, посмотрев на меня.

– Очень просто, убит около трех лет назад неизвестным, которого, кстати, так и не нашли. Идите сюда, – мы подошли к его столу ближе, – очень успешный и предприимчивый, ему подрожали многие, – читает Стив, – после его кончины поклонники были в ярости и, попросту говоря, в растерянности: еще бы, ведь умер Бог.

– Что-то тут здесь не так! – говорю я Стиву, я в здравом уме и осознаю, что разговаривал с Сомерсетом буквально вчера.

– Это не все… Сейчас… – Стив начал открывать вкладки в компьютере. – А, вот! Цитирую: «После смерти Матье в одном из гостиничных номеров был обнаружен мужчина с окровавленным лицом. Он утверждал, что он Болек Матье и собственноручно изрезал свое лицо. Власти, решившие, что это очередной съехавший с катушек фанат, отправили мужчину на принудительное лечение в психиатрическую лечебницу. Кто из них вам нужен, я не знаю, но то, что это два разных человека, – это факт.

– Все еще больше запуталось! – отчаявшись, сказал я.

– Подожди! – говорит Эфа. – Стив, ты нашел что-нибудь про этого? С изрезанным лицом.

– Я ждал этого вопроса, – довольно произнес Стив, щелкнув пальцами, – внимание… Это музыкант, которому сулил большой успех…

– Да, да, он на скрипке играет, – влезаю я.

– Замечу, от которого он так упорно отказывался, – продолжает он, не обратив на меня внимания. – Работал, так сказать, за идею. Предлагал политикам самые нелепые варианты реформ. Очень часто вступал в споры с влиятельными людьми и с теми же политиками, за что много кому не нравился, и – внимание! – остановился он, подняв указательный палец вверх, – был ярым противником моды на подражание Болеку Матье!

– Но, почему? – неуверенно спрашиваю я. – Чем он мог ему мешать?

– Это же элементарно, – говорит Эфа. – Сомерсет добивался всего своим трудом, а Болек… С помощью чего он там обрел славу, Стив?

– С помощью своего красивого лица, – ответил он, проведя ладошкой около своего лица.

– Вот, только и всего, – продолжает Эфа. – Красивым лицом заполучил поклонение большей части города.

– Значит, Сомерсет давно гоняется за властью над городом? – спрашиваю я.

– Его задумки, о которых ты мне рассказывал, больше всего смахивают на мечту об идеальном городе, – уверенно говорит она.

– Против воли людей, – подтверждаю я. – Но… Зачем себя лица лишать?

– О! Это очень интересный случай! – вступает в разговор Стив. – Матье ни за что бы не лишил себя лица, зато Сомерсет – с удовольствием.

– В смысле? – не понял я.

– Повсюду висят плакаты с изображением Болека, включаешь телевизор – там он, выходишь на улицу, а кругом люди с носами и подбородками, как у него. Сомерсет изрезал себя от лица Болека Матье.

– Когда он мне рассказывал про этот случай, он сказал, что не себя лишает лица, а людей лишает этого лица, – перебил я.

– Вооот! Этим путем он уничтожил Матье в своем сознании! Возможно, даже в этот момент в зеркале он видел Матье, полнейший псих! – засмеялся Стив. – Он мне нравится!

– А как же компании? Разве они не знали о смерти Матье? – спросил я у Эфы.

– Какие компании? – ответно спросила она.

– Сомерсет сказал, что после того, как его нашли окровавленного, к нему пришли люди, на которых он работал, и попросили подписать какие-то бумаги. Как оказалось, своей подписью он добровольно переписал все свое имущество на них.

– Так вот в чем дело! – озарился Стив. – А я-то думаю, почему такое очевидное дело так никто и не расследовал!

– О чем это ты? – спросил я.

– Ну, как вы не понимаете? Сомерсет у нас – благодетель, играет красивую музыку и жаждет изменить этот мир к лучшему, но его никто не слушает. Болек Матье появился из ниоткуда и резко вскочил на верх, гребет деньги и досаждает своей славой Сомерсету. Что происходит дальше: допустим, Сомерсет убивает Матье, при неизвестных нам обстоятельствах и в шоковом состоянии утверждает, что это он Матье. Затем приходят люди и, возможно, при видеокамерах берут подписи с человека, который на время этой процедуры официально был Матье. Дальше его помещают в психушку, так сказать, в надежное место, чтоб не путался под ногами. Следующий шаг еще проще – получая подписи, они выгодно для обеих сторон беседуют с полицией, и делу не дают ход. Сомерсет сидит в клинике как страховка: если понадобится проверить подлинность переписи имущества Матье, то вот он, пожалуйста, живой, только немного изуродованный, и не осознает, кто он на самом деле. Так как его признали невменяемым после подписи, то документы действительны. Если б не журналисты, думаю, Матье просто числился бы в списке пропавших без вести. Вот и все! Преступление раскрыто!

– Гениально! – сказала Эфа, хлопая в ладоши. – Рано ты ушел в отставку.

– Не ушел, а помогли уйти, за любопытство, – как по шаблону ответил Стив.

– Постойте, – говорю я. – Так это Сомерсет его убил?

– Так, все! Уже поздно, и нам пора идти, – она берет меня за руку и тянет за собой на выход.

– Эй! – останавливает нас Стив. – А про второго ничего не хотите узнать? Того, что без памяти.

– Подожди, Эфа, – говорю я, освобождаясь от ее хватки. – Ты что-то узнал?

– Очень мало, на этом моя гениальность заканчивается, – говорит он, пожав плечами. – Его нашли возле клиники с пробитой головой, – Стив постучал кулаком себе по затылку, – и после окончания курса лечения он был выписан. От предоставляемой положенной комнаты в общежитии отказался и отправился восвояси. Родственники так и не нашлись.

– Как выписан? Ты ничего не путаешь? – засомневался я.

– Это официальная запись из архива клиники « Подсознания». Похоже, ваш друг свалился с неба, – снова засмеялся Стив.

– Пожалуйста, пойдем, – говорит мне Эфа. – Спасибо, Стив.

– Всегда пожалуйста, Эфа Элпис, почаще бы с такими просьбами, а то я тут от безделья скоро сам стану пациентом «Подсознания», – Стив повертел пальцем около виска и скосил глаза.

– Устройся на нормальную работу и почаще выходи на свежий воздух, – говорит Эфа.

– Ничего не могу поделать, такая уж у меня судьба, – вздыхая ответил он. – Или, как говорится, предназначение.

– Я знаю, – улыбаясь, говорит Эфа, – до встречи!

– Спасибо, Стив – говорю я, кивнув головой в знак благодарности.

– Да ладно! Проваливайте уже! – попрощался он.

Стальная дверь бункера Стива, щелкнув, закрылась.

– Только подумать, все это время я находился рядом с сумасшедшим убийцей, помогая ему воплощать в жизнь больные фантазии. И зачем я только согласился той ночью бежать с клиники вместе с ним? Бесполезное создание, ведомое идеями первого встречного психопата!

– Не нужно было нам сюда приходить, – говорит Эфа, успокаивая меня.

– Нет, нет! Все хорошо, правда! Теперь я знаю, что он ни перед чем не остановится, – я улыбнулся, пытаясь под улыбкой скрыть свою озадаченность.

– Послушай, – аккуратно говорит она. – Ты должен мне пообещать, что больше не станешь встречаться с Сомерсетом.

– Не нужно, Эфа! – ее просьба казалась мне неуместной.

– Нет, обещай мне, для меня это очень важно, понимаешь? – она смотрела на меня глазами ребенка, такой взгляд невозможно сделать принужденно. – Хотя бы первое время, пока не поймешь, что нужно делать дальше, пока не окрепнешь.

– Ну, хорошо, пока не окрепну, обещаю, – мне стало немного легче после того, как я понял, что кто-то беспокоится обо мне. – Пойдем, – добавил я.

На дворе стояла ночь. Мы шли по безлюдной аллее, освещенной старенькими желтыми фонарями, и молчали. Каждый из нас думал о своем, а, может быть, Эфа дала время подумать мне, выдерживая тишину безмолвием. Осиротевшие листья под ногами, прожившие отведенное им время в улыбке, наводили меня на мысли о ценности настоящего. Не важно, что будет, я узнал правду о Сомерсете, и на удивление спокойен.

– Смотри, – тихонько шепнула Эфа, взглянув на небо.

Ватные тучи, трескаясь от холода, медленно сыпались на землю маленькими клочками. Это был первый снег.

Глава одиннадцатая

Гостиница «Салитюд».

Номер 91.

Среди смятых разбросанных по паркету холстов лежал человек. За окном было темно, и лишь полоска тусклого мраморного света, жадно пробирающаяся между штор, освещала его лицо. Человек, потерявший имя в том мире, который не помнит, смотрел в маленькое зеркальце над люстрой. Он, молча, всматривался прямо в глубь моих глаз, я смотрел так же по ту сторону. «Как он оказался здесь? – подумал я про него. – С лицом, испачканным краской, испепеленный собственными надеждами на холодном арендованном полу?»

Я стал радушнее принимать одиночество. Весь этот бетонный пирог с начинкой человеческих лиц, слов и массового помешательства не принимался за желаемое. Там, за пределами моего прибежища, ходят нафаршированные мыслями Сомерсета люди, а я в темной комнатке ладонями прикрываю маленький огонек от их дыхания, веря в то, что, пока он не погас, есть шанс поджечь кого-то еще.

«Все самые гениальные решения приходят в тот момент, когда ты их не ждешь», – это слова Эфы.

Чуть больше месяца назад, когда мы возвращались от Стива, она попросила меня остаться у нее, чуть больше месяца назад я отказался, сказав, что мне лучше снять номер и хорошенько все обдумать. «Обдумывай, не обдумывай, все самые гениальные решения приходят в тот момент, когда ты их не ждешь. Поэтому, если ты хочешь понять, что тебе делать дальше, постарайся максимально отречься от своей проблемы – рисуй». Я только что узнал, что Сомерсет – обезумевший, непризнанный, самоназванный гений, мечтающий превратить жителей города в марионеток, и эта ситуация, мягко говоря, волновала меня, а Эфа дает мне совет рисовать. Как уж тут забыть о проблеме, когда все вокруг напоминает о ней.

Поселившись в гостинице и хорошо выспавшись, я проснулся в дурном настроении, больше всего мне хотелось купить холсты, краски и написать что-нибудь красивое. Мои желания потерпели крах. Все, что из меня выходило, – это нелепые абстракции, в которых я то и дело видел треснувшую маску Сомерсета. Я рвал и мял эти рисунки со всей ранее невиданной во мне злобой. Сомерсет стал частью моего мышления, которую мне не хотелось принимать.

Когда я выходил на улицу, вокруг слышалось:

– Слышали, что сказал Сомерсет?

– Сомерсет – наш спаситель.

– Скоро все изменится благодаря Сомерсету!

– Сомерсет! Сомерсет! Сомерсет!

Затем начали появляться плакаты с его изображением и лозунги, написанные на стенах. Однажды, проходя мимо витрины, в которой был телевизор, я увидел интервью с Сомерсетом. Теперь он герой, граната разорвала ему лицо, когда он спас ребенка. Он рядом с влиятельными людьми, целует в лоб сына мэра, шепчется с ней и смеется. Биографию несложно придумать, историю нетрудно переписать. Я понимал, что он идет к власти. Знал, кто он и чем это может обернуться, но помещать этому уже ничем не мог. Я сдался, не приняв боя, в одиночестве лежу на полу гостиничного номера средь разбросанных смятых холстов, говорю сам с собой, говорю с отражением в маленьком зеркале над люстрой.

Октябрьское утро. Я проснулся на полу, укрывающийся смятыми липкими холстами. Настроение было подавленное, как и на протяжении всего месяца. Единственное, чего мне хотелось, – это покоя… Больше не думать ни о чем. Темнота, тишина, спокойствие. Если, проснувшись, ты не планируешь свой день, не испытываешь чувство голода и тяжесть сладкой лени, если больше нет вдохновенной мечты, заставляющей биться твое сердце, – ты временно мертв. Разгромленный в прах на войне, которую никто не видел, сломленный в сражении, о котором никто не слышал, я похоронил себя под завесой дня.

Мне нужно было выбраться из клетки, в которую я себя посадил. Заперев столь надоевший номер, я отдал ключи портье. В ответ на этот жест он тут же завалил меня вопросами: сдать ли ему номер другому или подождать, говорил что-то про постоянных клиентов и недостаток свободных мест. Я сказал ему, чтоб делал, как знает, и без эмоций поблагодарил за оказанные услуги. Покинув пределы гостиницы, я двинулся в сторону моря. По началу улицы были пусты, но по мере моего приближения к парку людей становилось все больше. Они нетерпеливо обгоняли меня, будто все массово опаздывали. Послышался призыв Сомерсета, и все встало на свои места.

Голос Сомерсета, разносившийся из колонок и отражавшийся от бетонных зданий, звучал повсюду. На него и сбегался народ. В день его выступлений было дозволено покидать свои рабочие места по собственному желанию, в отдельных же случаях это было обязательно. По мере моего продвижения мне все чаще приходилось лавировать, уворачиваясь от столкновения с людьми. Толпа давила сама себя, пробираясь поближе к сцене, где стоял Сомерсет, некоторые прыгали, чтоб хоть одним глазком взглянуть на него, иные, поняв, что им не подобраться ближе, залазили на деревья. Я как щепка, затянутая в мощный водоворот, болтаюсь из стороны в сторону. Нужно было выбираться, пока не поздно. И я изо всех сил двинулся назад, на что некоторые удивленно смотрели, ведь все стремились только вперед. Выпрыгнув, как пробка из бутылки, я сделал глубокий вдох и увидел пустую дорогу вдоль парка, в конце которой уже виднелось море. Так странно, увиденное море подняло мне настроение, а в голове промелькнула мысль, что для меня не было ничего спасительнее, чем забыть все, ударившись головой о донные камни. Но блеск радости в моих глазах затмил внезапный вопрос незнакомца.

– Вы чем-то обеспокоены? – спросил он хрипло, казалось, что вот-вот закашляет.

– Нет, нет, все в порядке, – неуверенно ответил я, растерявшись от столь неожиданного вопроса.

Я мог подумать, что спрашивают и не меня вовсе, но точное осознание, что в двадцати метрах вокруг никого нет, тотчас прогнало эту мысль. Остановившись, не ожидая от самого себя, я медленно обернулся и увидел перед собой одинокого пожилого человека. Он сидел на лавочке, покуривая трубку. В темной, потертой временем шляпе из-под которой, будто задыхаясь, выползали пепельные бакенбарды и, встречаясь на подбородке, плавно переходили в длинную бороду. Казалось, ничего необычного в его облике, если б не глаза. Серые глаза, в которых нет ни любви, ни ненависти, ни безразличия, смотрели прямо в глубь моей души. Я ощутил весьма редкое для себя чувство спокойствия и доверия. Легкость долгожданного отдыха под вечер после утомительного дня. Либо он волшебник, либо бессознательно для себя я ищу спасения от мыслей о самоубийстве.

– В мире очень мало людей, которые ничем не обеспокоены. Эти люди либо в сумасшедших домах, либо уже мертвы, остальные же просто лгуны, как и вы, ведь верно? – заметил он, грустно выдохнув.

– Да, – утвердил я, – и большая часть этих лгунов просто не хочет говорить о своих личных проблемах с незнакомцами, как и я, – противореча самому себе, я подсел к своему собеседнику на лавочку.

– Верю! Вот, например, одна моя знакомая для окружающих вообще была человеком, не имеющим чувств. Она не хотела, чтоб кто-то знал, что у нее были какие-то переживания или даже проблемы, и никого к себе не подпускала. Помню, как она говорила: «У меня как всегда все хорошо!» Эта скрытность придавала ей некую загадочность, порою даже шарм! Мало того, она редко задавала вопросы! Вот сидит ее знакомый напротив, пьет чай, а она молчит. Они не виделись год, два, а она даже не спросит, что с ним было за это время. Молчание, еще немного, и собеседнику ничего не остается, как все рассказывать самому. Так вот и выходило, что своим безразличием к человеку она узнавала о нем все что только можно. Но мы давно не говорили с ней, долгие годы я не решался ей все объяснить, хотя шанс всегда был. Вон на той скамейке, – он пальцем показал на лавочку, стоявшую метрах в 20-ти от нас, – с четверть двенадцатого и до пяти вечера она проводит свой каждый божий день. Скоро прибудет. Как же ее имя? Ле… Ол… Нет… – начал он перебирать имена, – Мисс 23, я так называю ее.

– Так вы поэтому здесь?

– Что? – слегка нахмурился он. – Нет, конечно, нет, не за этим. Вот, послушать пришел нового, так сказать, лидера, – с фальшем выразился он, показывая на крохотную размытую точку на сцене, которой с нашего расстояния являлся Сомерсет. – Как вам, кстати, он? – кивнув головой в его сторону, спросил он. – Нравится?

– Сложно ответить, – молвил я, призадумавшись. – Вы знаете, то, чего он хочет добиться, – для меня абсурд, но, говоря откровенно, я завидую его целеустремленности.

– Целеустремленность… – погрузился в мысли старец. – М-да, целеустремленность, а что мешает вам получить такой же титул?

Он будто удерживал меня, задавая правильные вопросы, отвлекая от пасмурных мыслей о мосте, море и донных камнях.

– Титул? Пожалуй, я до конца не уверен, чего хочу от этой жизни, – доверился я своему новому приятелю.

– Хм… – впал в задумчивость старик. – А мне кажется, вы очень хорошо знаете, чему готовы посвятить остаток дней, – бездействию, – он посмотрел на меня так, как будто всем сердцем скорбел об этом, а затем продолжил, опустив глаза. – Всю свою жизнь я ношу это ощущение с собой, ощущение незавершенности какого-то главного дела. Будто вот-вот, еще немного, и мне откроются все тайны и ответы, сбудутся все мои желания сами по себе, я прозрею! Но проходят месяцы, года, десятилетия, и я, будучи уже стар, жду. А осталось мне, по большому счету, смерти только и дождаться.

– Мне казалось, вы как раз и знаете ответы, поэтому и обратились ко мне, чтоб помочь? – удивился я.

– Может, я и знаю, как помочь, молодой человек, но не всегда знающий секрет спасения способен спасти самого себя. Всю свою жизнь я обходил препятствия стороной, боясь споткнуться или, чего более, уткнуться лбом в стену. Я шел со многими людьми по широкой и ровной дороге, в конце которой были видны яркие отблески счастья. Мы шли прямо, и лишь немногие сворачивали с дороги, уходя в заросли леса протаптывать новые тропинки. Они погибали в этих лесах, но кто-то, вдохновившись их поступком, шел вслед за ними и продолжал дело, начатое его предшественниками. Там, за страшной гущей неизвестности, они находили чудесные, ранее никому невиданные места. Так вот, страх перед неизвестностью побуждал нас идти по широкой дороге. И каких просветов я мог ожидать в своей жизни, так и не осмелившись свернуть? Лишь тех миражных образов, навязанных мне общей массой. Так и выходит, что кто-то обретает, – указал он в сторону Сомерсета, – а кто-то не понимает, куда идет. Если вы считаете, что этот человек повел людей не той тропой, покажите им другую, и если же они все равно пойдут за ним, то вы уже не вправе будете осуждать их за неверное направление, так как перед ними появился выбор, сменивший безысходность. Если выберут его, значит, он действительно им нужен.

– Как? – возмутился я. – Вот сейчас? Сегодня? Пока я еще не готов им что-то сказать.

– Можете завтра, можете через десятилетия их детям, – засмеялся старик, – лично я решил для себя все сделать сегодня, все, на что не решался долгие годы, – и, остановив свой взгляд на чуть различимом образе женщины в дали, испуганно добавил, – уже четверть двенадцатого, вот этот миг! Пришло мое время, молодой человек, – встав, он снял шляпу передо мной и воодушевленно молвил: – Спасибо вам за столь редко случавшуюся беседу, но я вынужден вас покинуть, пора!

– Постойте! – поспешно остановил я его, вскочив с лавочки. – И все-таки, кто вы?

– Я? – изумился седовласый мужчина. – Я всего лишь прохожий в вашей жизни, а прохожие имеют свойства появляться и исчезать, прощайте!

Я никогда раньше не делился своими мыслями публично.