Сэм Паттерсон. (черновик)

Сотрудники замерли, боясь шелохнуться. Пиг обернулся к ним, его туша качнулась: «Недоумки, чего вылупились? За работу, или я вас всех вышвырну!» Все уткнулись в мониторы, а Сэм стоял, как под прицелом, чувствуя, как земля уходит из-под ног.

– Знаешь что, Сэм? – вдруг сказал Пиг, понизив голос до слащаво-угрожающего шепота. Он похлопал Сэма по плечу, но его пальцы сжали ткань пиджака, как клещи. – Хватит орать на тебя, бедняжку. Тебе ведь правда нездоровилось, да? Бедный, больной мальчик…

– Да, – робко ответил Сэм, сбитый с толку этим тоном.

– Я больше не буду тебя доставать, – продолжал Пиг, его губы растянулись в змеиной улыбке.

– Спасибо, сэр, – выдохнул Сэм, цепляясь за призрак надежды.

– Не за что, – Пиг наклонился к его уху, и его горячее дыхание обожгло кожу. – Ты уволен, – прошептал он медленно, смакуя каждое слово, и его глаза загорелись злобной радостью. – Выметайся, пока я не вызвал охрану.

Босс развернулся и ушел в кабинет, его шаги сотрясали пол. Слова «Ты уволен» эхом звучали в голове Сэма, как похоронный звон. Он не мог поверить. Работа, последняя ниточка, связывающая его с нормальной жизнью, оборвалась. Пустота и тоска затопили душу, будто ледяная вода.

Офис гудел: стучали клавиатуры, звонили телефоны, но для Сэма звуки слились в глухой шум. Коллеги избегали его взгляда, кто-то шептался, кто-то притворялся занятым. Их равнодушие резало, как нож. Сэм медленно встал, взял портфель и, словно в тумане, побрел к выходу. Каждый шаг отдавался болью, будто он покидал не офис, а последнюю надежду. Дверь лифта закрылась за ним, и он остался один, глядя в пустоту, где отражалась его разбитая жизнь. Все произошло так быстро. Ему даже не было смысла перечить своему боссу. Он сам виноват, достточно часто он испытывал терпения мистера Пига, а тот не сильно-то церимонился с подчиненными. Ведь незменимых людей не бывает.

«Что ж, пойду домой, может оно все и к лучшему. Отдохну хотябы какое-то вермя. Приведу свои мысли и жизнь в порядок.» – размышлял Сэм выходя на улицу.

«Хотя бы какие-то небольшие сбережения у меня есть. Думаю на какое-то вермя их хватит. Наверное нужно было так сделать раньше. хотя что я теперь буду делать совсем один. Одиночество меня сведет с ума.»

Сэм брел по среди улицы, и жизнь, казалось опять проходила мимо него, а он словно тень брел и брел все вперед.

Сэм шел по дороге, не замечая ничего вокруг. Эта работа была для него всем и вот, в одно мгновение, он лишился ее. Конечно еще вчера он мог распрощаться с жизнью и не пришлось бы думать о работе совсем, но сейчас она помогла бы Сэму отвлечься от негативных мыслей. Теперь его уже точно ничего не держало на этом свете.

Что бы хоть как-то утешить себя Сэм направился в бар неподалеку от своего дома. Он зашел в накуренное помещение, где уже сидели люди и о чем-то спорили и пили пиво. Сэм подошел к бармену и сказал:

– Водки мне.

– Неудачный день? – спросил бармен.

– Да уж, мягко сказано.

Изрядно напившись и просидев в баре до вечера ни с кем не разговаривая, Сэм пошел домой. Он допил очередную рюмку и покачиваясь вышел из бара.

Сэм открыл дверь и вошел в квартиру. Он включил свет и перед ним предстали шикарные апартаменты. Квартира была просторная, но пустая – дома никого не было. Сэму вдруг стало тоскливо и грустно. Он чувствовал себя одиноким, никто его не ждал и не встречал дома. Кругом пустота. Сэм снял с себя одежду и сел на диван. Ему казалось, он вновь потерял смысл жизни. Зачем он живет? Для кого? Он не мог ответить на эти вопросы. Он потерял практически все, осталась только квартира и некоторые сбережения, накопленные в банке.

От этих мыслей и алкоголя становилось только хуже. Сэм вновь ощутил свою ненужность и одиночество.

На глазах выступили слезы, Сэм вдруг оперся локтями на колени, закрыл лицо руками и зарыдал. Он был расстроен. Но его даже не смущало, что он рыдал как ребенок, ведь даже в эту минуту его некому было успокоить или утешить. Он всегда оставался со своими проблемами, мыслями и переживаниями один на один с самим собой.

Сэм скатился с дивана на пол и, стоя на коленях, уткнувшись лицом в пол, продолжал рыдать взахлёб.

Через какое-то время он успокоился. Он лег на пол лицом вверх и сказал сам себе:

«Нужно пожить всему этому конец».

Но в этих словах не было никакого оптимизма, напротив эти слова прозвучали как приговор, как отчаянное решение.

Сэм еще долго лежал в таком положении на полу, так он и уснул – алкоголь его поборол.

4

Ему снилось прошлое. Как он жил и что с ним было. Он видел себя со стороны, как будто бы смотрит приятную киноленту. Все было как будто бы наяву, будто бы он сейчас только что проживал все это, все что видел. Странно быть одновременно и исполнителем и наблюдателем.

Сэму виделось как он проснулся от собственного крика, горло саднило, будто он глотал песок. Комната тонула в темноте, только полоска света от уличного фонаря резала шторы, как нож. Он лежал, уставившись в потолок, где пятно от протечки напоминало раздавленное насекомое. Пульс стучал в висках, и в этом ритме он услышал голос – неясный, далекий, но знакомый. Мать. Ее шепот, который когда-то убаюкивал его в доме на окраине Квинса. Сэм потянулся к полке, пальцы нащупали старую фотографию в потертой рамке. Она улыбалась, бледная, с глазами, полными тихой надежды. Он закрыл глаза, и воспоминания хлынули, как вода из лопнувшей трубы.

Дом в Квинсе пах маслом и картошкой, которую мать жарила по воскресеньям. Стены были тонкими, и каждую ночь Сэм слышал, как отец возвращается с завода – тяжелые шаги, скрип двери, а потом его ворчание, пропитанное виски. «Опять трейдеры, Сэм? – говорил он, тыча пальцем в книгу, которую сын прятал под подушкой. – Это казино для дураков. Работай руками, как я, или сгинешь». Отец был высоким, с плечами, будто вытесанными из камня, но глаза его были пустыми, как ржавые трубы в подвале. Сэм ненавидел эти слова, но молчал, сжимая кулаки под столом. Он мечтал о небоскребах Манхэттена, о залах, где люди в костюмах перекраивают мир одним звонком. Он хотел доказать отцу, что тот ошибается.

Мать была другой. Она двигалась по дому, как тень, всегда в старом сером платье, которое пахло лавандой. Когда отец засыпал в кресле, она садилась к Сэму на кровать и шептала: «Ты сделаешь это, мой мальчик. Ты станешь больше, чем этот дом». Она дарила ему книги – потрепанные, с библиотечными штампами, – которые он читал под одеялом с фонариком. «Экономика для начинающих», «Как работает Уолл-стрит» – страницы пахли пылью и были уже пожелтевшими от времени. Мать гладила его по голове, и в эти моменты Сэм верил, что сможет сбежать из Квинса, где все дома были одинаковыми, а мечты умирали под звуки заводского гудка.

Но потом она заболела. Сначала кашель, который не проходил неделями и лишь становился все сильнее. Потом больница. Сэму было пятнадцать, когда он в последний раз держал ее руку. Она была холодной, как мрамор, но мать улыбнулась и сказала: «Не сдавайся, Сэм. Ты – моя победа». После ее смерти дом стал чужим. Отец пил больше, а Сэм перестал прятать книги. Он читал их открыто, будто бросая вызов, но отец только смеялся: «Ты слабак. Ничего у тебя не выйдет». Эти слова жгли, как угли, и Сэм поклялся, что докажет обратное. Он будет трейдером, лучшим, и отец пожалеет о своих насмешках.

Квинс остался позади, но тени того дома цеплялись за Сэма, как паутина. Он видел их в трещинах потолка своей нынешней квартиры, в запахе кофе, который напоминал мамины завтраки. Он стал тем, кем хотел, – трейдером, человеком в дорогом костюме, – но каждый успех был горьким. Где-то в глубине души он все еще был мальчишкой, который ждал, что отец скажет: «Я ошибался, прости меня». Но отец умер через год после матери, оставив только ржавый ящик с инструментами и стопку неоплаченных счетов. Сэм продал дом, но прошлое как будто бы не отпускало его и шло за ним по пятам, где бы он не оказался.

Сэму снилось, как во сне он открыл глаза. А фотография матери лежала на груди, рамка впилась в кожу. За окном город гудел, равнодушный, как всегда. Сэм подумал, что она была права – он стал больше, чем Квинс. Но почему тогда он чувствовал себя таким маленьким? Он положил фотографию обратно на полку, отвернулся к стене и закрыл глаза, надеясь, что сон утянет его туда, где тени прошлого не так тяжелы.

Картинки и сцены сменяли друг друга, все было как в колейдоскопе, как какой-то бред, это был сложный и большой микс из воспоминаний нахлынувших на Сэма в момент его сноведений.

Сэм по прежнему крепко спал. Ему видилось как он моргнул, и темнота комнаты отступила, сменившись другим образом – тесный офис в Нижнем Манхэттене, где воздух был густым от запаха кофе и дешевого одеколона. Он перевернулся на бок, сжимая подушку, но воспоминания не отпускали. Фотография матери все еще горела в его памяти, ее шепот – «Ты станешь больше» – эхом звучал в голове. Он был на пути к этому, или так ему казалось, когда в двадцать два года впервые переступил порог фирмы «Голдман и сыновья». Тогда он верил, что Уолл-стрит – это место, где мечты становятся реальностью. Как же он ошибался.

Офис был клеткой из гипсокартона, заваленной папками и старыми мониторами, которые гудели, как рой ос. Сэм, в своем первом костюме – слишком большом, купленном на распродаже, – чувствовал себя актером, играющим чужую роль. Его наняли стажером, и он вкалывал до полуночи, разбирая отчеты и строя графики, которые никто не смотрел. Он хотел выделиться, доказать, что не зря сбежал из Квинса. Каждое утро он пил кофе из бумажного стакана, стоя у окна, и смотрел на небоскребы, шепча себе: «Я буду там, наверху». Но реальность была другой.

Коллеги видели в нем мальчишку, которого легко обойти. Старший трейдер, Ларри, с лоснящимся лицом и вечной ухмылкой, любил указывать ему свое место. Сэм однажды потратил неделю, анализируя акции сталелитейной компании, но Ларри забрал его отчет и представил боссу как свой. «Таков бизнес, парень, – сказал он, хлопнув Сэма по плечу. – Учись или сгинь». Сэм проглотил ярость, но в тот вечер, сидя в метро, он впервые почувствовал, как что-то в нем треснуло. Он мечтал о честной игре, о мире, где труд вознаграждается, но Уолл-стрит был джунглями, где выживают только хищники.

Он стал жестче. Начал приходить раньше всех, проверять чужие отчеты, искать ошибки. Однажды он поймал Ларри на просчете, который мог стоить фирме миллионы. Сэм доложил боссу, и Ларри получил выговор. В тот день, выходя из офиса, Сэм заметил, как коллеги смотрят на него – не с уважением, а с настороженностью. Он понял, что стал чужим. Вечерами он пил пиво в одиночестве, в баре через дорогу, где телевизор орал новости о биржевых скачках.

Тогда он еще не знал, что эта работа – не начало чего-то нового и светлого, а ловушка. Он гнался за успехом, но каждый шаг уводил его дальше от того мальчишки, который читал книги под одеялом. Уолл-стрит не делал его больше, как говорила мать. Она ломала его, медленно, как вода точит камень.

Он все еще видел тот офис – гудящие мониторы, Ларри с его ухмылкой, – но теперь воспоминания потянули его дальше, к вечеру, который изменил все. К ней. Скарлет. Ее имя вспыхнуло в голове, как неоновая вывеска в ночном городе. Во сне он стиснул край одеяла, пытаясь прогнать образ ее лица, но прошлое не отпускало. Оно тянуло его в тот душный бар на углу Бродвея, где люстры отбрасывали пятна света на стены, а воздух был пропитан сигаретным дымом и чужой смех то звонки и громкий, то тихий и глухой витал по всюду.

Это была вечеринка в честь повышения какого-то коллеги – Сэм уже не мог вспомнить кто это был. Он пошел туда, потому что отказываться было нельзя: в том мире акул такие сборища были частью карьерной игры. Ему снились его воспоминания, как он стоял у стойки, сжимая стакан с виски, который обжигал горло, но не заглушал какую-то внутреннюю пустоту. Люди вокруг гудели, как рой назойливых мух: кто-то хвастался сделкой, кто-то спорил о политике. Сэм чувствовал себя лишним, тенью в своем мятом костюме, который все еще пах химчисткой. Он смотрел на свое отражение в зеркале за барной стойкой – бледное лицо, мешки под глазами, – и думал, что Уолл-стрит забрала больше, чем дала.

А потом появилась она. Скарлет вошла в бар, как будто кто-то наконец-то вдруг включил свет. Красное платье обнимало ее фигуру, волосы струились по плечам, как расплавленное золото. Она смеялась, разговаривая с кем-то, и ее голос пробивался сквозь шум, чистый, как звон бокала. Сэм замер, забыв про виски. Он никогда не видел таких глаз – голубых, с искрами, будто в них отражался весь мир разом. Она заметила его взгляд и, вместо того чтобы отвернуться, улыбнулась. Прямо ему. Сердце Сэма дернулось, и забилось, как мотор автомобиля, который долго стоял на приколе.

«Ты всегда такой серьезный?» – спросила она, подойдя ближе. Ее духи пахли чем-то сладким, как цветы после дождя. Сэм открыл рот, но слова застряли в горле. Он пробормотал что-то невнятное, и она рассмеялась – не насмешливо, а тепло, как будто его неловкость была чем-то очаровательным. «Пойдем танцевать», – вдруг предложила она, и, не дав ему возразить, взяла его за руку. Ее пальцы были теплыми, и Сэм, неуклюжий, как школьник, шагнул за ней на маленький танцпол, где крутилась пара пьяных пар.

Музыка была медленной, какой-то джаз, от которого воздух казался гуще. Скарлет танцевала легко, ее движения были как волны, а Сэм старался не наступить ей на ноги. «Ты не похож на этих трейдеров, – шепнула она, наклонившись ближе. – В тебе есть что-то… настоящее». Сэм почувствовал, как щеки горят. Впервые за годы кто-то увидел в нем не стажера, не мальчишку из Квинса, а человека, мужчину. Он хотел сказать что-то умное, но вместо этого выдавил: «Ты красивая». Она улыбнулась, и в тот момент он готов был отдать все – свою карьеру, свою гордость, – лишь бы эта ночь не кончалась.

– «Как зовут тебя?» – спросил Сэм.

– Скарлет – ответила девушка

– А я – Сэм.

Они говорили до полуночи. Она рассказала, что работает в галерее, что любит книги и ненавидит шум города. Сэм слушал, забыв про бар, про коллег, про Ларри. Впервые он чувствовал себя нужным. Когда она ушла, оставив свой номер на салфетке, он сжал бумажку в кулаке, как талисман. Он не знал, что эта встреча станет его спасением – и его проклятием.

Вдруг картинка сменилась и Сэм увидел воспоминания, которые потянули его дальше, к тем дням, когда он думал, что поймал удачу за хвост. Тогда он был на вершине, или так ему казалось. Манхэттен сиял для него, но даже в том свете были трещины, которые он не хотел видеть.

Ему было двадцать семь, когда фирма «Голдман и сыновья» дала ему повышение. Не стажер, не мальчишка на побегушках – трейдер, с собственным столом и видом на небоскребы. Он помнил, как подписал договор на квартиру в центре – не тесную конуру, а просторную, с окнами от пола до потолка. Стоя в пустой гостиной, он вдыхал запах свежей краски и думал: «Я сделал это». Он купил кожаный диван, стол из темного дерева, даже картину – абстрактную, потому что Скарлет сказала, что это стильно. Он хотел, чтобы она гордилась им, чтобы видела в нем не тень Квинса, а человека, который переписывает жизнь под себя.

Успех был пьянящим, как крепкий напиток в баре, где он впервые встретил Скарлет. Сделки удавались одна за другой – он предсказал скачок акций одного стартапа, заработав фирме миллионы. Босс, старик с лицом, будто вырезанным из гранита, впервые пожал ему руку: «Ты молодец, Партон». Все звали его так. Это был краткий вариант от «Паторсон». Сэм сиял, но в груди что-то ныло. Он устраивал вечеринку в своей новой квартире, пригласив коллег и старых друзей, вроде Марка. Бокалы звенели, музыка гремела, но Сэм заметил, как Марк отводит взгляд, когда он хвастался сделкой. «Ты теперь большой человек, Сэм, – сказал Марк, но в его голосе была горечь. – Не забывай нас, мелких». Сэм рассмеялся, но слова засели в голове, как заноза.

Друзья отдалялись. Марк перестал звонить, другие знакомые из Квинса отвечали коротко: «Занят, Сэм, ты же понимаешь». Он говорил себе, что это нормально – успех требует жертв. Но вечерами, сидя на своем дорогом диване, он смотрел на огни города и чувствовал пустоту. Скарлет была рядом, ее смех заполнял квартиру, но даже она не могла заглушить тоску внутри. Сэм покупал ей подарки – серьги, шелковые шарфы, – но иногда ловил ее взгляд, задумчивый, будто она искала что-то за его спиной.

Он думал, что доказал отцу, что тот ошибался, но тени Квинса следовали за ним. Каждый контракт, каждый чек был криком: «Я не слабак!» Но чем выше он забирался, тем тяжелее становилось дышать. Уолл-стрит дала ему все, но забрала больше – мальчишку, который верил в честную игру.

Внезапно все исчезло. Как будто кто-то разбил экран, на котором мелькали все эти воспоминания. Комната была заполнена темнотой. За окном гудел ночной город, равнодушный, как всегда. Сэм лежал на спине, остатки воспоминаний растворялись, оставляя только привкус горечи.

Темнота.

5

Сэм лежал на полу, уткнувшись лицом в колючий ковер, пропахший пылью и давно не видевшим стирки. Голова гудела, а во рту был вкус ржавчины, будто он лизнул старую трубу. Кто-то тряс его за плечо, голос – резкий, тревожный – пробивался сквозь туман. Он с трудом разлепил глаза. Клэр, домработница, склонилась над ним, ее пухлое лицо маячило в полумраке, глаза, большие, как у совы, блестели от паники. Кудрявые черные волосы выбились из-под платка, цепляясь за потный лоб.

– Мистер Паттерсон, мистер Паттерсон, вы в порядке? – тараторила она, голос ее дрожал, и выражал судорожное беспокойство.

Сэм приподнялся, опираясь на локоть. Он забыл про Клэр. Забыл, что у нее сегодня рабочий день после выходных. Да и какая разница, с другой стороны? Это казалось уже совсем не существенным. Его мир вдруг сузился до боли в висках.

– С вами все в порядке, мистер Паттерсон? – продолжала Клэр, теребя свой фартук маленькими ручонками. – Я чуть не умерла от страха, когда вас увидела на полу, без движения, будто… будто вы мертвый. Я уже хотела звонить врачам!

– Все хорошо, Клэр, – прохрипел Сэм, садясь и хватаясь за голову. Ложь далась легко. – Вчера перебрал в баре… С друзьями.

Сэм знал что она поверит. Хотя с какими друзьями, это была абсолютная ложь и эта часть фразы «с друзьями» далась ему сложнее чем все остальное, потому что эти слова были абсолютной ложью и напоминанием, что друзей-то у него как раз-таки совсем не осталось.

Она нахмурилась, но кивнула, будто поверила. Ее глаза, выпуклые, как стеклянные шарики, скользнули по комнате – бутылки, окурки, грязь. Она тяжело вздохнула понимая объем предстоящей работы. Сэм видел осуждение, но ему было все равно. Клэр уже редко захаживала, потому-то он и забыл про ее визит. Ее стало несколько накладно содержать, да и особо не за чем, поэтому Сэм с ней договорился о нескольких рабочих днях и потом они должны прекратить сотрудничество. Кажется, сегодня должен быть последний такой день.

– Вы меня напугали, – сказала она тихим и более-менее успокоившимся голосом, поправляя свои волосы.

– Принеси воды. – буркнул он. – Пожалуйста, Клэр

Клэр кивнула и зашаркала к кухне, ее полноватая фигура покачивалась, как лодка в на волнах. Сэм смотрел ей вслед, чувствуя, как боль в голове пульсирует в такт шагам. Квартира был ненавязчивый запах сырости, здесь давно не проветривали, стены будто сжимались, а свет из окна резал глаза, как нож. Сэм немного потер виски, но легче не стало. Вчерашний день бил по нервам. А ночь? Он не помнил, как оказался на полу. Только тьма – последнее что ему помнилось.

Клэр вернулась, протягивая стакан. Вода пахла проточной водой из под крана, стекло было немного мутным, но Сэм выпил, морщась от боли. Клэр стояла, глядя на него, как мать на провинившегося сына.

– Что ж вы так бурно отмечали, что утром вас из пушки не разбудишь? – спросила она, пытаясь улыбнуться.

– Повышение, – соврал Сэм, голос звучал тускло, безжизненно.

– О, боже мой! Поздравляю, мистер Паттерсон! Это здорово! – Клэр чуть не взвизгнула, хлопнув в ладоши. Ее радость разносилась по всей квартире и отдавалась многочисленным эхом в голове.

– Да уж, – буркнул он, отводя взгляд. В груди ныло, будто туда били чем-то тяжелым всю ночь.

– Пойду убирать, – сказала Клэр, направляясь к шкафу с тряпками.

– Постой, – остановил ее Сэм, голос холодный, как бетон. – Сегодня не надо. Возьми выходной. Я… неважно себя чувствую.

Она замерла, растерянная, фартук смялся в ее руках. – Ну… хорошо, мистер Паттерсон. Как скажете. – Ее вид выражал недоумение и легкую настороженность. И все же ей не удалось скрыть проблескнувшую искру радости, что ей дают отгул.

– Вот и славно, – отрезал он, глядя в пол.

– Тогда… я пойду? – робко спросила Клэр, уже у двери.

– Да, ты свободна. Спасибо, – бросил Сэм, и в его тоне сквозило что-то мертвое, будто он уже был где-то далеко. – Я отлежусь, отосплюсь сегодня. Не хочу чтобы меня кто-то или что-то беспокоило.

– Вы уверены? – на всякий случай беспокойно уточнила Клэр.

– Абсолютно, – Сэм сделал приветливое и веселое выражение лица насколько это возможно, чтобы не беспокоить Клэр и она не осталась – Даже не переживай. Это просто похмелье, такое бывает. – «Хорошо, что она ничего не знает. Надеюсь она ничего и не заподозрит».

Клэр уже понемногу начала собираться:

– Что ж, – задумчиво произнесла она – тогда до встречи.

Клэр собрала сумку и ушла, дверь захлопнулась за ней и вновь воцарила тишина. Сэм сидел на полу, спина прижата к продавленному дивану, глаза уставились куда-то в пустоту перед собой. В груди пульсировала боль – не от похмелья, которого не было, а от вчерашнего дня, который Сэм начал прокручивать в своей голове: неугомонные оры Бигмэна Пига, «ты уволен!», равнодушные взгляды коллег, одиночество, густое, как смола. Он сжал кулаки, ногти впились в ладони, но боль не прогнала голос в голове. «Кончай с этим, – шептал он. – Кончай с собой».