Культурный сюрприз на счастье

На звонок в прихожую выскочила Ленка и сразу же ручками заплескала, как это умеют делать толстые тетки, чтоб похвастаться аппетитными ямочками на этих самых пухлых ручках. То ли из-за ямочек, то ли еще почему, но она мне показалась куда как симпатичней, нежели в прошлый раз. И лохматость ее куда-то пропала. Ленка причесана, наверно, по моде, да и одета тоже ничего себе. Кто бы мог подумать, что эта шикарная дамочка средних лет когда-то таскала на своем розовом личике здоровенный фонарь под левым глазом? Теперь она носит другие украшения и выглядит не хуже той моей коробочной крали. Я же сразу узрел в Ленкиных лопоухих ушах золотые сережки! А деньги, спрашивается, откудова? Вот в чем вопрос! И как это Витька позволяет ей форсить!? Да еще прямо на дому, в собственной квартире! Или она к моему приходу принарядилась?

Ленка, как всегда, сразу же закудахтала. В этом-то она не изменилась.

– Раздевайся, раздевайся скорей, – говорит Ленка и гостеприимно помогает Витьке стягивать с меня пальто.

А потом тапочки синенькие мне протягивает. Я сую их подмышку, а сам думаю, зачем они мне, спрашивается, нужны? С каких это пор хозяева стали гостям подарки дарить? Может, в культурных домах теперь так принято? А Ленка мне знаками показывает, – на ноги, мол, надо тапочки надеть. Делать нечего, скидываю я свои допотопные грязедавы, влезаю в Ленкины шлепанцы. Потоптался на одном месте – чувство неописуемое. Как-то непривычно, словно босиком по асфальту шлепаешь, а ноги сами собой заплетаются. Говорят, такие в музеях носят. Ну, думаю, и дела здесь творятся. Сначала пижама с сережками, а теперь, будьте любезны, – тапочки! Вообще ребята обалдели! На что тратятся…

А Ленка от меня не отстает, в спину толкает:

– Проходи, – говорит, – в гостиную. Сейчас чай пить будем…

Тут уж обалдел я сам. Глаза на лоб полезли от удивления. А Ленка, заметив мой недоуменный взгляд, а правильнее сказать, вконец ошарашенный вид, добавляет:

– А обед уж, извини, попозже… Мне еще салат нужно приготовить, цыплят разделать, поставить их в духовку, торт украсить и еще куча разных дел…

Вот балаболка! Зачем, скажите, нам с Витькой все эти гастрономические излишества? Банки килек и пары головок лука за глаза хватит! Или вареной колбаски, той, которую бездомные кошки не жрут, на двоих грамм пятьсот… Лучше закуси не найти!

А Ленка продолжает балаболить:

– Ты совсем не изменился, – льстит она мне, наверно, женским чутьем своим угадывая, что в глубине души я нещадно кляну и осуждаю ее кулинарные способности.

Конечно, очень культурно с ее стороны говорить мне прямо в глаза такие приятные вещи. Чувствуется воспитание. Но сам-то я давно и определенно знаю, что старость моя неминуемо приближается. Еще лет восемь пройдет и сороковник стукнет… И с каждым новым днем краше я не становлюсь. Как никак, а и мне изредка приходится в зеркало смотреться. У нас ведь в котельной над рукомойником здоровенный осколок пришпандорен и тот, кто после работы решит помыться, волей-неволей взглянет на свою рожу. Только нет радости на себя смотреть… Чего там хорошего можно увидеть?.. Эх, нет в жизни счастья!

– Ты же к нам, – кудахчет Ленка, – со дня нашей свадьбы не заходил. Обиделся на что-нибудь?.. Пропал, ни слуху, ни духу… Все только Вите надоедал какими-то непонятными звонками о нашей плохой жизни… А мы живем хорошо! Видишь, импортную стенку недавно купили! Полгода в мебельном магазине отмечались…

И с этими словами Ленка заводит меня в комнату, которую она давеча почему-то назвала гостиной. И тут я чуть не упал от удивления! Нет, что стол будет пуст, я знал заранее, – сердобольная Ленка меня об этом еще в прихожей предупредила, так сказать, подготовила, а то бы меня вообще инфаркт в один миг расшиб… Да и стол здесь не причем. Стол как стол, – круглый, на четырех ножках, скатерка пестрая на нём и ваза с какими-то розочками… Но то, что я увидел вокруг него, меня поразило и потрясло до мозга костей. Это ужас какой-то!! Как будто я действительно в музей попал! Недаром, видно, Ленка мне эти чертовы тапки сунула…

И чего там только не было! Во-первых, та стенка, о которой Ленка только что трепалась. Во-вторых, диванчик модерновый, – не чета моей старенькой кушетке, – и два мягких кресла по сторонам. Это у Витьки-то! У которого раньше кроме колченогой табуретки и пары ходуном ходящих стульев ни фига не было! Воистину, есть от чего с ума сойти…

Потом смотрю и глазам не верю, – убиться можно! – ковер на полу валяется! Метра два на три. Сам весь бежевый, а в центре и по краям красно-белые узорчики какие-то, наподобие мухоморов… Этот ковер меня окончательно доконал… Вообще, думаю, оборзели идиоты!? С жиру бесятся!? Нет, чтобы красоту такую на стенку повесить, чтоб все приходящие для расширения собственного кругозора мухоморные узоры рассматривали, а они топчут ее ногами. Вот она – наша доморощенная культура! Далеко нам еще до Запада… Перестраиваться нам еще и перестраиваться, не зря газеты только об этом и пишут… Представляете, какое безобразное отношение к ценным предметам домашнего обихода! Было бы у меня такое богатство, я б дышать на него боялся…

А сам думаю, – во, буржуи, как жить стали! И это бывшие мои друзья-соратники!? Я сразу к Витьке пристал:

– Где, – говорю, – наворовал столько?

А Витька эдак хвастливо, как бы выказывая свое достоинство, мне отвечает:

– Заработали!

– Ну да! – безапелляционно заявляю я, – Столько добра в жизни не заработать! – и недоверчиво смотрю на Витьку. Какова будет его реакция? Расколется или нет?

Но Витька до предела спокоен, как будто окружающее богатство его нисколько не волнует. Бесчувственный он, что ли!? Да на такие деньжищи, наверно, сорок ящиков водки купить можно! За год одному не выпить!

А Витька, как ни в чем не бывало, полез в свою музейную стенку, из застекленной секции начал выставлять на стол чайные чашки и блюдца.

Тут опять Ленка встряла:

– Правда, веселенький сервиз? Тебе нравится? – спрашивает она меня.

Я что-то буркнул ей в ответ, а одновременно с тем в уме заново пересчитываю, сколько же они, растратчики, вложили в свою обстановку ящиков водки.

А Ленка опять пристает, с важной мысли сбивает:

– Ты чего нахохлился? – говорит, – Удивлен? Просто ты у нас давно не был… Вспомни, сколько раз тебя Витя приглашал в гости, а ты все отнекивался. На какие-то неотложные дела ссылался… И на телевизор… Хорошо хоть на деревянную годовщину пожаловал. И как только Вите удалось тебя уговорить?..

– Годовщину чего? – до сих пор занятый своими мыслями и пальцами я не до конца врубился в Ленкины причитания.

– Да нашей с Витей свадьбы! Пять же лет уже прошло!.. Эх, ты, забыл… – продолжает Ленка, – Вот утром сегодня Витя раньше меня встал, приготовил нам завтрак и за цветами сбегал. Нравятся тебе розы?

Я машинально киваю головой. Как быстро, думаю, время бежит. Я даже и не заметил, как эта пятилетка промелькнула. Раньше хоть на каждом углу лозунги трепыхались, напоминали простым людям, какой пошел год, определяющий, решающий или завершающий… Заботились о народе, не то, что сейчас… Эх, вот так и катится наша жизнь по протоптанной колее: котельная, баня, телевизор, снова котельная, опять баня… И нет в жизни счастья!

– Мы с Витей решили всех, кто у нас был тогда на свадьбе, пригласить в гости, – тараторит Ленка, – но оказалось, что ты сегодня будешь единственным гостем.

– А Кешка где? – спрашиваю, – Этот мозгляк сопливый?

– У Иннокентия сейчас сессия в институте, – наконец-то подает голос глава семьи, – Он в Москве на заочном учится и вчера уехал сдавать экзамены.

– Да, он – молодец! За ум взялся по-настоящему… – мелькая из комнаты на кухню и обратно, Ленка успевает вставить словечко, – А Вера замуж вышла за офицера и уже третий год живет на Урале. Телеграмму нам прислала поздравительную…

– Какая такая Верка!? – удивляюсь я. – Почему не знаю?

– Ты, что же, все начисто забыл? – в свою очередь удивляется Ленка, – Она же у нас на свадьбе была. Стройная такая блондинка… Ты же с нею всю ночь отплясывал… Замучил девушку, у нее даже джинсы порвались от твоего кордебалета.

Я согласно киваю головой. Как же, как же, вспоминаю… Кажется, симпатичненькая… И чтобы вновь меня не упрекнули в забывчивости, беру инициативу в свои руки.

– А Харитоныч чего не пришел? – спрашиваю, – Или на этот раз ему вдруг нюх изменил?

– Умер Харитоныч… – очень натурально вздыхает Витька, – Двух лет до пенсии не дотянул…

– Как так!? – говорю, – Ты что-то путаешь! Ему же еще в то время лет восемьдесят было.

Витька отрицательно качает головой:

– Это нам тогда так казалось… Из-за его внешнего вида… На самом деле он только в этом году должен был бы шестидесятилетний юбилей справить…

Для приличия помолчали. А здесь Ленка с кухни прискакала и в руках чайники принесла. Один большой – с кипятком, другой, маленький, – для заварки. Как будто нельзя чай прямо в чашках заваривать… Транжиры! Никакой экономии!

– Вот булка, масло, сыр… Тебе чай покрепче? Вот овсяное печенье… А это джем клубничный… Бери, угощайся, – щебечет Ленка, разливая по чашкам чай.

– Джем вкусный, попробуй, – вторит ей Витька.

Я кисло улыбаюсь, – того ли я ждал! – и говорю, стараясь по мере возможности показать свою культуру:

– Конечно, конечно, – говорю, – Не беспокойтесь. Я же по натуре не стеснительный.

– Это мы знаем! – в один голос смеются Витька с Ленкой. И так здорово у них это на пару получается.

Сидим мы, культурно общаемся, не спеша чай хлебаем и вдруг совершенно для меня неожиданно открывается дверь смежной комнаты. О ее существовании я раньше, сотни раз бывая у Витьки, и не догадывался. Позднее уж Витька мне объяснил, что эту дверь всегда заслонял шкаф, и я при всем желании увидеть ее не мог. Комната в те времена пустовала, так на кой в ней зазря топтаться? Еще лишний раз убирать… Спасибо Витьке, успокоил он меня, а я уж, грешным делом, подумал, что у меня опять галлюцинации какие-то начинаются. Как с Веркой и ее джинсами…

Так вот, секретная дверь открывается и оттуда выходит доныне неизвестное мне существо крошечного роста, цветом глаз и сытостью напоминающее Витьку. Я аж подпрыгнул, позабыв о прежних своих наваждениях. Столько новостей за один визит!

– Никак сынок твой!? – кричу, – Ну ты, Витька, и молоток! Это ж надо, сына себе сумел сотворить! Что ж ты мне сразу не похвастался!?

Витька на мои пустые вопросы не отвечает, а подхватывает своего шпаненка, сажает его к себе на пижамную коленку и говорит уже нам обоим:

– А ну-ка, тезки, знакомитесь друг с другом!

Тут уж у меня прямо-таки слезы на глазах навернулись и в душе закипело. Надо же, в кои веки родить сына и взять и назвать его моим именем! Вот что значит настоящий друг! И, не выдержав переполнивших меня чувств, я говорю:

– Наливай, Витька! Давай скорей выпьем за подрастающее поколение!..

А Витька – все же он определенно со странностями! – самым неподобающим образом нагло мне заявляет:

– Я, – говорит, – при детях не пью. Такой у меня принцип! Мы не должны показывать детям плохие примеры. Чего хорошего, если они с утра до вечера будут наблюдать своих родителей в подпитом состоянии? И глядя на них самим пристращаться к этому проклятому зелью? И, в конце концов, свою молодость, а то и жизнь, променять на водку, как это в свое время сделали мы… Так что, милый, знай – при детях я не пью!.. А Елена Васильевна, кстати, с тех пор, как забеременела, вообще в рот ни капли спиртного не берет…

Тут уж я взбеленился по-настоящему, и такую в ответ речугу закатил, какую и не мечтал выговорить в своем расклеенном состоянии.

– Да что с вами произошло, – говорю, – черти окаянные!? Раньше же вы были нормальными ребятами! Люди как люди, свои в доску! А теперь?.. "Проклятое зелье… Ни капли в рот…" Ишь, друг ситный, как заговорил!.. Сплошное извращение! Вы, что же, совсем с ума посходили!? Не выпить за родного сына! За первую пятилетку своего обоюдного сожительства! Не помянуть беднягу Харитоныча! Нет, так жить нельзя!

Я не зря привел слова какого-то перестройщика, – очень уж я тогда возмутился. И кричал благим матом. Ленка даже с кухни прибежала и долго стояла, раскрыв рот, с ужасом глядя на меня. Мне и слов-то нормальных, чтоб высказать все накопившиеся проклятия, не хватило. Так и хотелось прямой русской речью выразиться, без всяких там французских реверансов… Хорошо хоть я быстро взял себя в руки и не наговорил лишнего. Все нецензурные слова вовнутрь проглотил, каких мучений мне это не стоило… Если, думаю, эти гады пить при детях не могут, так почему я, культурный человек, должен при своем тезке нехорошими словами ругаться? Что я хуже их?.. Не такой уж я законченный алкаш, чтобы не уважать чужое мнение… В плюрализмах мы разбираемся…

Кончил я кричать и Ленка свой удивленный рот в один миг прикрыла. А Витька, как будто ничего меж нами не произошло, мне и отвечает:

– Нет, почему же, – говорит, – мы изредка, в день рождения или в Новый год, поднимаем фужер шампанского. Не такие уж мы трезвенники, как ты думаешь… Вот и сегодня праздничный обед устроили, понимаем, без спиртного не обойтись…

Тут Ленка в наш мужской разговор вмешалась, снова ее неугомонный рот заработал.

– Витя, – говорит, – работает водителем автобуса. На тридцать восьмом маршруте… Там вообще пить запрещено, даже в Новый год…

Ну, думаю, и загнула! Что же это за маршрут такой, где пить не разрешают? Президента, что ли, на работу возит Витька в своем автобусе? А сам говорю, – за мной же не заржавеет:

– А как же этот? – и тыкаю пальцем в их общего сыночка, – Вы будете себе сегодня зенки заливать, а он, несчастный, глазеть на вас и облизываться? Где же ваши принципы, которыми вы не можете поступаться?

– Нет, – опять же до предела спокойно и рассудительно отвечает мне Витька, – днем он будет спать. Ему тихий час положен, а мы тем временем потихоньку посидим, отметим нашу годовщину…

– Вот какие трезвенники нашлись! – начинаю я их обличать, – Тихой сапой жить хотите!? Все тихонько, все мягонько, все спокойненько!.. На пухлых коврах с овсяным печеньем!.. Обмещанились вы без меня, как я погляжу! Пульс жизни не чувствуете в своем теплом болоте! А она, эта самая жизнь, мимо проходит!.. Эх, смотрю я на вас и жалко становится, – постарели вы раньше срока в своих полосатых пижамах… Прежде какими орлами были, – Витька и Ленка! – два сапога пара! А теперь что? Два шлепанца!.. Елена Васильевна, видите ли, и, извини-подвинься, Виктор… Как там тебя по батюшке?.. Небось, в первых рядах общества трезвости ходите? За наградами и всеобщим уважением тянетесь?..

Витька ложечкой остывший чай помешивает и молчит. Нечего ему, видно, сказать на мои обличения. А Ленка опять не утерпела.

– Это, – говорит, – твой взгляд на жизнь. А мы с Витей давно поняли, что настоящая жизнь как раз во всем этом, – и полненькой ручкой своей эдак элегантно вокруг себя показывает, – В доме, в семье, в детях… А что мы раньше сквозь бутылочное стекло видели?

А потом вдруг, ни с того ни с сего, заторопилась. Видно, стыдно стало. Поняла, что глупость сморозила.

– Ну ладно, – говорит, – У меня нет времени с вами разговаривать. Мне с малышом надо погулять, да еще хочу в универсам заскочить, может там что-нибудь съестное выбросили… А вы, мужчины, без меня спокойно сидите и не ссорьтесь меж собой. Я скоро вернусь.

Как я это услыхал, так сразу и успокоился. А Витька, бесчувственный мещанин в первом поколении, вообще ни капли не волновался. Удивительнейший человек! Или просто нервы крепкие?

Сидим мы так спокойненько, чаек потягиваем, джемом с печеньем закусываем. Под ногами малец, тезка мой, вертится. По мухоморам ползает и сопли пускает. Никто мне спиртного не предлагает и с этим, увы, приходится мириться. Я ж культурный, понимаю, что в чужой монастырь со своим уставом суваться нечего. Тем более в Витькин… С ним вообще лучше не шутить. Опасно и чревато самыми пренеприятнейшими последствиями…

Но не зря говорят: надеждой единой жив человек, и я, несмотря ни на что, стоически терплю подобные над собой измывательства. Терплю и тем временем в свое удовольствие джемом наслаждаюсь. Полбанки с расстройства съел. Джем, кстати, весьма неплохой вещью оказался, только очень уж он сладкий и клубникой воняет.

Сижу я, значит, терплю, что есть сил, жду – не дождусь, когда же Ленка со своим сопливым спиногрызом гулять отправится. Я прямо-таки весь извелся, пока они целых полчаса одевались в прихожей. И шубку, видите ли, надо одеть, и платочек тоже, и шарфик, и шапочку… А на ножки еще и валеночки… И все с приговорками!.. Тьфу!.. Они там в прихожей возятся, а я сижу как на иголках. Весь ихний стул гарнитурный своим задом изъерзал, навел полировку, но как только хлопнула за Ленкой дверь, я сразу же ерзать перестал, выплеснул в вазу остатки чая из своей чашки и быстренько подставил ее Витьке.

– Ну, давай, – говорю, – наливай скорей!

А Витька – видно, действительно в последние годы его старость здорово одолела и он стал плохо соображать, – прикидывается непонимающим.

– Тебе еще чаю? – спрашивает.

Тут уж терпению моему пришел конец. Отшвырнул я отполированный стул и к двери направился. Очень у меня тогда был решительный вид. Иду, а сам думаю, когда же Витька меня остановит, в прихожей или на лестнице. Но он оказался культурнее, чем я ожидал. Я еще не успел из комнаты выйти, а он уже мне в спину кричит:

– Постой, ненормальный! – говорит, – Потерпи еще немножко…

Обернулся я к Витьке, а он продолжает:

– Ну потерпи, пожалуйста! Я все понимаю, но без Лены я не могу. Подожди, скоро они вернутся, на стол накроем, сына спать уложим… Или ты, может быть, в туалет захотел? Не забыл еще, где он расположен? Вторая дверь направо…

Люблю я, когда со мной по-человечески разговаривают. Пусть даже издеваются, но чтобы обязательно культурно, по-человечески… Тогда я все на свете стерплю… И я, оценив Витькин туалетный юмор, ему улыбаюсь.

– Конечно, – говорю, – помню. Сиди, сейчас приду.

Сходил я благополучно в туалет, там обдумал сложившуюся ситуацию. Уже два часа оттерпел, думаю, неужто еще час не выдержу, сломаюсь? Или у меня силы воли нет? Вышел я из туалета совершенно другим человеком, который решил ждать и терпеть до последнего. Но Витьке, думаю, я обязательно отомщу! Нечего ему, козлу паршивому, меня мучить!

Вхожу я в комнату, сажусь на полюбившийся и ставший родным стул и с нескрываемым сочувствием спрашиваю Витьку:

– Как же ты, бедняга, – говорю, – до жизни такой докатился?

А он сразу же начинает оправдываться:

– Понимаешь, – говорит Витька, – мы с Леной еще перед свадьбой друг другу слово дали, что больше пить не будем. И что эта свадьба станет последней нашей пьянкой в жизни. Чтоб напиться на всю катушку и обрезать навсегда!.. А когда посмотрели на тебя, как ты, нажравшись до умопомрачения, вел себя на нашей свадьбе, то лишний раз убедились в правильности своего решения. И обрезали… Вдвоем же легче держаться…

– И не тянет? – жалостливо спрашиваю я его.

– Вначале, конечно, тянуло, – делится Витька своим тяжким опытом, – но, если б не выдержали, как же мы тогда в глаза друг другу глядели бы? И потом, самое главное, – мы же очень хотели сына… Дети – это счастье!..

Почесал я затылок, за ухо себя подергал. Соображаю, что же ему сказать на эту исповедь, как получше уязвить Витьку.

– Да, – начинаю я его стыдить, – смотрю я на тебя, – кончился наш Витька! Совсем ты обабился! Без Ленки своей уж никуда! Чтоб стопку поднять, и то ее помощь требуется… Может, и в уборную она тебя за ручку водит!?

Говорю я Витьке все эти, для любого нормального мужика очень обидные слова, жду, когда же он, наконец, начнет возмущаться, чтоб потом еще достойнее ему возразить. А Витька, как будто вовсе спорить не хочет, во всем со мной соглашается.

– Да, – говорит, – честно тебе признаюсь: без Лены мне бы хана была.

Ага, думаю, вот уже и человеческие слова стал употреблять. Вспоминается, видно, прекрасное прошлое. Да и куда от него уйдешь, куда денешься? И я, как змей-искуситель, продолжаю терзать Витькину печенку. Пусть гад знает, как меня, больного человека, мучить!

– А что же вы, предатели, – говорю, – со мною не поделились своими грандиозными планами? Я бы вас в два счета на истинный путь наставил. Может быть, чем-нибудь помог… Ты же знаешь, – я для друга на все готов!

– Вот-вот, – отвечает Витька, – Вижу я какой ты прыткий и шустрый! Столько всего сегодня нам наговорил: и о нашем болоте, и о наших мещанских замашках… И сейчас слушать тошно, а как бы мы пять лет тому назад перед ними устояли?..

Смотрю, трезво Витька рассуждает, а самое главное, культурно. Знает ведь, что я поговорить люблю и, если захочу, кого угодно в свою веру переделаю. Мне нужных доводов не занимать, своя голова на плечах имеется.

А Витька тем временем продолжает передо мной исповедоваться.

– А сейчас, – говорит, – мне не страшно. Я твердо знаю, никакие твои тошнотворные слова не заставят меня снова лакать эту гадость! Просто, в отличие от тебя, мне есть что терять в жизни…

– Коврик мухоморный, что ли? – криво усмехаясь, отражаю я Витькину атаку.

– Нет, – отвечает мне Витька, – Коврик здесь ни причем… Да он ничем не лучше твоего телевизора. Хорошо, конечно, что они у нас есть, но не ради них люди живут… И ковер, и телевизор, как и все вещи, нечто второстепенное, сопутствующее в нашей жизни… Главное другое: у меня есть любимая жена, любимый сын… Скоро дочка будет…

Задумался я. Пустую чашку по столу катаю, на джем уже и не смотрю, думу думаю. Жена, конечно, вещь хорошая. И дети тоже… Может и прав Витька, радуясь своей семейной жизни?.. Но и без телевизора жить нельзя. Сколько я по нему интересного увидел! Никакая жена столько не расскажет, хоть с ней все ночи напролет разговаривай… И жалко же его выбрасывать. Конечно, телик у меня старенький, еще предками завещанный, на ладан дышит, но сломается он у меня, что я делать буду? На новый денег вовек не наскрести… Да и где его купишь?..

– Э, – говорю я, – ты, Витька, в корне не прав! Жену сейчас найти легче, чем новый телик приобресть! Слово "дефицит" слыхал, надеюсь? Очень популярное в народе слово! Особенно сегодня, когда мы к рынку плетемся… Не теми ценностями, уважаемый Виктор Батькович, живете! У вас-то где телевизор!? А!?

– Ценности ценностями, – философствует Витька, – без них не обойтись. Но кроме всяких твоих "неплохих и стоящих вещей" должно быть у человека в душе что-то более ценное, то, ради чего он живет… Вот скажи мне: кому ты нужен на этом белом свете?

– Как кому? – говорю я и начинаю перебирать в памяти своих друзей-приятелей, по очереди их в сторону откладывая. Но после небольшой паузы я все же нашелся, что сказать.

– Может быть и нужен, – говорю, – Нашим ребятам в котельной нужен, им без меня даже печку не разжечь… Потом тебе нужен… Иначе на кой ты меня к себе в гости пригласил? Потом еще… Да, вот на днях Галька, соседка моя по коммуналке, очень на меня заглядывалась…

– Так ты, наверно, рубашку свою задом наперед одел… Или шиворот на выворот, а она смотрела и стеснялась тебе об этом сказать! – смеется Витька.

Я снова задумался, погрузился в свои мысли. Действительно, было дело. На прошлой неделе я случайно одел рубашку на левую сторону. Надо мной тогда в котельной ребята долго хохотали и даже побить грозились, чтоб оправдать народную примету. Было дело, не отопрешься… Вот только никак сейчас не вспомнить, в тот ли день на меня Галька загляделась или в другой?.. Все дни, как близнецы, друг на друга похожи, разве различишь?.. А интересно, думаю, откуда это Витька про рубашку знает? Следит, что ли, за мной!?

– Да кому ты нужен! – отвечает мне Витька, телепатически угадав возникший в моей голове вопрос, а может быть, просто продолжая свою прерванную мысль. – Если не рубашка, то, значит, сажу с лица не смыл. Какая разница? Вот лучше скажи: кто о тебе заботится? А главное, о ком ты сам заботишься?.. О телевизоре?

– Да, – говорю, – Скоро вот техника вызову. Кадры по экрану, словно зебры скачут. Весь вечер в "Мире животных".. Как же ему жить дальше без моей заботы?

– Не понимаешь ты меня! – машет рукой Витька, – Или не хочешь понять… Все ерничаешь…

А я ему в ответ:

– А ты ведешь себя не культурно! Разве можно человеку говорить в глаза, что он никому на свете не нужен? Может быть, я сейчас приду домой и с горя повешусь…

– Такой неисправимый оптимист, как ты, и вдруг повесится? – недоверчиво тянет Витька, а потом, гад, ехидничает: – А что у тебя телевизор сломался?

– Да отстань ты от меня со своим телевизором! – кричу я ему.

– Да он не мой, а твой, – смеется Витька.

Немного помолчали. Устал я с Витькой пикироваться, да и голова моя как-то после всех этих нудных разговоров и чайка с клубничным джемом снова назад у меня склеилась. Незачем, значит, больше ни на ком сердце срывать. Надо себя поберечь…