Нет на земле твоего короля. Роман о любви

– Красивая.

– Была.

– Почему была? – Лика удивленно вскинула брови, повернувшись к нему. – Ты меня пугаешь! Неужели тоже умерла?

– Да, можно сказать, умерла. Пьет по-черному. У них ведь свадьба должна была через месяц состояться. А тут такое случилось. Лечили, кодировали, ничего не помогает. Жалко ее. Такая у них любовь была. Сейчас в одном из рекламных бюро дизайнером подрабатывает. Но это не надолго. Наверняка выгонят за пьянку.

– Несчастная девушка.

Миша отодвинул стекло серванта и достал из-за него небольшую цветную фотокарточку.

– Вот последняя их фотография.

На снимке были изображены смеющиеся, стоящие в обнимку, длинноволосый кудрявый парень и златовласая девушка, оба в потертых светло-синих джинсах с этюдниками через плечо. За ними виднелся Вестминстерский Мост и часть знаменитого «Биг Бена».

– Симпатичная была пара.

– Да, редкой красоты была у них любовь, – грустно сказал Миша, водворяя фото на прежнее место.

– А гжелью кто увлекается? – Лика кивнула на коллекцию гжели, которой были забиты все полки на стеллаже и в стенке.

– Это матушка ни с того ни с сего начала увлекаться всякими народными промыслами, гжелью, жостовской росписью. Бзик у нее на эти штучки, хорошо чайники не собирает, а то – кранты. У нее подружка, Раиса Ивановна, самоварами, чашками и чайниками весь дом забила до отказа, ступить уже негде. Собирается музей чаепития открыть. Одних самоваров, наверное, штук сто.

– Куда ей столько?

– Ничего не попишешь, хобби!

Мама Миши, Надежда Васильевна, была женщиной с творческими пристрастиями. Несмотря на то, что судьба ее сложилась так, что возможности учиться специально науке искусства не было, и всю жизнь она посвятила семье, детям, ее любовь к красивым вещам, изящным поделкам, тонкой ручной работе вылилась в страсть к коллекционированию. Она коллекционировала предметы народного искусства, удачные репродукции, оригиналы, когда было возможно, но больше всего ее сердце прикипело к росписи на чем угодно – на фарфоре, жести, дереве, камнях. Она настолько заразила всех этим, что любой из членов семьи или знакомых, уезжая куда-нибудь, неизменно привозили пополнение к ее коллекции. Миша планировал однажды устроить настоящую выставку ее коллекции – любой музей позавидовал бы таким редким экземплярам. А в остальном она оставалась обычной любящей матерью, прекрасно справляющейся на кухне с пирогами и безумно любящей своих детей. После потери Артема она стала как-то бережнее относится к Мише, словно инстинктивно боялась потерять продолжателя рода. Мишка отмахивался, стеснялся ее любви и заботы, но в душе обожал ее не меньше, чем она его.

– А у тебя какое хобби, если не секрет? – продолжала Лика. – Я вижу в вашей семье у всех какое-то увлечение.

– Почему у всех? У Катьки, например, ни каких. Ее ни рисовать, ни на фортепиано играть не заставишь.

Катя выросла единственной девочкой среди двух братьев. С Мишей разница у нее была в годах небольшая, и потому они частенько ругались и дрались из-за пустяков, особенно в раннем детстве. Зато с Артемом – другая история. Он являлся ее защитником, он был для нее и отцом и братом в одном лице, олицетворением мужского начала в их семье. Когда его не стало, Катя замкнулась, долгое время переживала, мать тоже переживала и не могла помочь дочери пережить тяжелый период. Потом Миша вызвал ее на долгий и открытый разговор, они поговорили и о детских обидах, и о братской любви, и о том, что теперь только они друг у друга остались, только они могут вместе преодолеть горечь утраты и облегчить матери ношу. Разговор возымел действие. И хотя Катя все еще иногда подтрунивала над братом, посмеивалась над его подругами или злоключениями в походах, все же они стали намного ближе друг другу, чем раньше. Она ничем особенно не увлекалась, в отличии от остальных членов семьи, зато тратила немало душевных сил на поддержание всеобщего настроения.

– Она у нас вроде семейного солнышка, – улыбнулся Миша.

– А ты?

– А я вроде вечного моторчика, все мне не сидится на одном месте. Турпоходы, гитара, песни, стихи – мое все.

– Интересно было бы послушать.

– Обязательно. Только вот, моя глазунья скоро превратится в черную подошву, так что сначала поедим.

Через пять минут на кухонном столе красовалась шкворчащая глазунья, помидоры и два бокала с пивом.

– За наш вечер!

– За вечер, – эхом откликнулась Лика.

Они проговорили еще около часу, пока Миша не заметил, что ее глаза буквально слипаются.

– Пора спать?

– Ты еще хотел на гитаре сыграть.

– Уже довольно поздно Соседи, как пить, разворчатся. Завтра непременно сыграю. Я постелю тебе у матери в комнате, там кровать широкая и мягкая, тебе будет хорошо. Дом у нас тихий, привидений не водится, вот только соседи иногда пошумливают. Сынок у них наркоман, бывает, такие концерты закатывает. Но ты не пугайся, я буду в соседней комнате, если что – зови.

Миша лежал в темноте, закинув руки за голову, уставившись в потолок. Спать не хотелось. Его переполнял восторг. Ощущение, что за стеной спала сама Лика, девушка его мечты, за которой он следовал по пятам столько месяцев, будоражило его мысли.

Вдруг он услышал чуть слышные приближающиеся шаги.

– Там за стенкой… кто—то стонет. Неуютно. Можно я с тобой?

Она бесшумно приподняла одеяло и юркнула в кровать, прильнув горячим телом…

О той ночи ни кто не узнает.Тебя давно в комнате нет,Лишь тень твоя продолжаетПорхать под дробь кастаньет.Ночь пронесется, как птица,Боясь нас оставить вдвоем,Солнцем черкнув по лицам,С отметиной в сердце моем.

ГЛАВА 6

Праздники в лаборатории проводили шумно и весело. У них даже сложилась своя традиция – за пару недель до предстоящего очередного события покупали клюкву, разминали в трехлитровой стеклянной банке и заливали спиртом. Начальник лаборатории, Лев Владимирович, был законченным трезвенником. Обычно он всех поздравлял с праздником, желал всяческих успехов и удалялся, давая коллективу возможность оттянуться по полной программе. За клюквенную настойку, как правило, отвечал ведущий инженер Ушаков. Он знал такое великое множество рецептов приготовления всевозможных диковинных настоек, что тягаться с ним никто и не пытался.

Борис Иванович Ушаков был одним из самых ценнейших сотрудников отдела, слыл настоящей ходячей энциклопедией. Эрудит он, и правда, был редкостный. Мог часами подобно Энди Таккеру распинаться на любые темы и давать ценные советы. Но была у него слабинка – любил человек заложить за воротник, посидеть в дружеской компании за теплым разговором. Раньше он работал ведущим экспертом в подразделении маркетинга. И ему частенько приходилось встречать и провожать гостей, заказчиков и партнеров по бизнесу. В его функцию входило на «дружественных симпозиумах» наводить мосты, т.е. оккупировать кого-нибудь из прибывших на встречу гостей и обрабатывать их, по ходу рекламируя продукцию предприятия и налаживая прочные деловые контакты. После проведенных конференций, семинаров, совещаний, выставок он раскладывал на столе собранный обильный урожай, горы визиток, сортируя их по какому-то только ему ведомому признаку. Но в скором времени ему пришлось оставить любимый маркетинг и перейти в лабораторию и заняться научной деятельностью. Причиной тому стали настойчивые просьбы его жены, она заметила, что муженек начинает потихоньку спиваться, усердствуя с налаживанием контактов.

Ушаков маркетинг оставил, а чуть позже вообще бросил пить. Причиной послужил грандиозный скандал, который ему устроила жена по поводу того, что он не ночевал дома. Как он не оправдывался, как не клялся, что ни говорил, она так и не поверила ни единому его слову. А случилось вот что. Как-то на уборке картошки в подшефном совхозе, куда были брошены лучшие силы отдела, он после застолья, последующего после трудового подвига, забрался на стог, где и уснул. Приехали автобусы, все погрузились и уехали в город, а про него забыли. Борис Иванович проснулся ночью от промозглой сырости, над головой на черном небе алмазами ярко поблескивали осенние звезды, вокруг – тишина. Пришлось ему добираться до дому свои ходом и на попутках, разве из деревни ночью уедешь? Вот и получилось, что дома он появился уже под утро, когда обеспокоенная жена успела обзвонить всех его коллег, милицию, больницы и морг. С тех пор он не пил, но клюквенную настойку все равно готовил для отдела регулярно, никому не доверяя сей тонкий процесс.

Ко Дню Защитника Отечества он приготовил, по его словам, совершенно божественный напиток. Уж так он рекламировал его, что у всех глаза только в сторону банки с ярко-красной жидкостью и косились. День Защитника Отечества в этом году справляли без женщин. Так уж получилось. Лаборантка Света не вовремя загрипповала, Ольга Викторовна уехала на несколько дней в гости к дочери и зятю-военному в Нижний Новгород, Любовь Николаевна отдыхала в санатории, а Луиза взяла отпуск ни с того ни с сего. Ольга Викторовна перед отъездом подошла к Мише и попросила его сделать к мужскому празднику стенгазету с поздравлением от женщин и вручить подарки, которые женщины приготовили заранее. Он ее заверил, что не подведет, что все будет «спок», как в лучших домах Лондона и Филадельфии. Пару вечеров после работы он усердно корпел над стенгазетой, вырисовывая портреты сослуживцев, подбирая стихи. Всех сотрудников лаборатории изобразил по периметру ватманского листа, а в середине нарисовал Юрку Варенникова, верхом на котором едут в колониальных пробковых шлемах Белов и Лев Владимирович. С Юрца пот градом льется, а они посиживают да плетками-семихвостками подгоняют беднягу. Витьку Алексеева, изобразил, естественно, с фирменными лыжами, улыбающимся во всю ширь круглого лица, да еще приклеил ему золотой зуб, который сделал из бронзовой фольги. Отполировал его, чтобы сверкал как золотой. Меломана Иванкина изобразил сидящим на груде кассет и замотанного с головы до ног магнитофонными лентами, себя – заваленного микросхемами… Потом под каждым шаржем разместил четверостишия, которые удалось найти после долгих копаний в поэтических сборниках. Одним словом, всем досталось «на орехи». Но особенно, Белову, для которого Миша подобрал строки о меняющем свое мнение, как перчатки, персонаже.

Утром все сгрудились у стены, где висела стенгазета. Покатывались со смеху, читая стихи, умирали над карикатурами, и только Белов был необычайно серьезен, быстро отошел от стенгазеты и деловито стал перебирать бумаги на своем столе. Миша предусмотрительно не выдал своего авторства. Со стихами, как видно, он переборщил, Белов шутки не понял, обиделся. Слава богу, все сошло с рук, ведь это было женским поздравлением. Тихонов благодарил небеса, что женщин на празднике не оказалось.

Он вышмыгнул из комнаты и помчался в курилку, где Ушаков выдавал очередной перл собравшимся во время перекура мужикам.

– Вот такая со мной история произошла, братцы. Иду я как-то с работы, по дороге со знакомой одной столкнулся, тысячу лет ее не видел. Разговорились о житье-бытье, о детях. Дошли до перекрестка, остановились, прощаемся, ей прямо, мне налево. Мимо народ с завода толпой валит. И тут она видит – божья коровка ползет у меня по воротнику рубашки, она протягивает руку и смахивает ее. И что вы думаете? Кто-то увидел и решил, что стоят влюбленные, воркуют, а знакомая якобы мне ласково поправляет ворот, прощаясь.

– Да ладно вам, Борис Иванович, – усмехнулся Славка Зайцев. – Небось, дама – ваша тайная пассия, а вы теперь выкручиваетесь! Знаем мы эти истории!

– Да ты что? То и обидно – у нас никаких отношений никогда и не было! Так, слегка знакомы, как говорится, седьмая вода на киселе. Может, от силы пару раз за год столкнемся случайно на улице и все отношения. Доброжелатели слух о нас пустили, в любовники записали, не оттереться, не отмыться ни каким «Тайдом». Ладно, я мужик, а бабе каково, на фига ей-то нужна такая слава. А старатели и до мужа, естественно, бабские сплетни донесли, нашептали на ушко. Дома разразился грандиозный скандалище. Чуть и мне не досталось.

– Что, поколотил?

– Почти. Возвращаюсь как-то вечером с работы, вдруг у подъезда ко мне подлетает ее муженек, весь красный, как кирпич, кипит как чайник, сам на бровях. Меня хвать за грудки и давай трясти как грушу. Еле отбился, слава богу, соседи помогли. Он бугай будь здоров, бицепсы как у нашего знаменитого Турчинского, не меньше. Для него перекреститься двухпудовой гирей – раз плюнуть. Хрястнет по фэйсу, и поминай, как звали. Целый час ему, бедолаге, втолковывал, что между нами ничего нет, не было и быть не может. Его тоже можно понять, такое пятно на семейных отношениях лежит. Хоть разводись, хоть вешайся, не позавидуешь мужику. И врагу не пожелал бы в его шкуре оказаться.

– Ну и дурак ее муж, – вставил Миша Тихонов. – Что он, свою жену не знает? Всякой уличной грязи верит, а ей нет, получается? На фига такой муж нужен?

– Эх, Мишка, ты еще жизни не знаешь. Иногда ревность так слепит, что весь разум затмевает.

– И все равно, вот вам он, Борис Иванович, незнакомому человеку, поверил, а ей нет, ну что за дурень?

– Ты давай женись, а потом будешь рассуждать, Мишель, – менторским тоном важно произнес Кузя, притушив сигарету. – А пока господа, пошлите дегустировать настоечку Борис Ивановича.

В лаборатории подготовка к торжеству была в полном разгаре. Юрка Варенников виртуозно резал колбасу и сыр. В отделе его за глаза называли «Человек-гора», это прозвище закрепилось за ним с легкой руки Кузи, который однажды, зайдя к ним в лабораторию, поинтересовался, куда подевался после обеда их могучий «Куинбус Флестрин». На вопрос, что это значит, Кузьмин им посоветовал повнимательнее читать мировых классиков, а в частности Джонатана Свифта «Путешествие Гулливера». Оказалось, что так лилипуты называли главного героя, что в переводе с лилипутского означало «Человек-гора».

Покончив с колбасой Куинбус Флестрин, мурлыкая под нос: «Сердце красавицы склонно к измене…», принялся старательно выуживать ложкой из банок маринованные огурчики и соленые помидоры, которые в его огромных руках казались нереально микроскопическими. Долговязый Юрка Иванкин усердно возился в углу, настраивая свою музыку, Алексеев крутился рядом с термопечью, где доходила до кондиции картошечка. К их столу присоединилась и соседняя лаборатория в полном составе с единственной своей женщиной, Мариной Александровной, которой выпала ответственная миссия отдуваться за весь женский род обеих лабораторий. Она произнесла теплый тост и за ее слова подняли рюмки с крепкой клюквенной настойкой, которую Ушаков назвал почему-то «Кальмариус». Даме, конечно, налили токайского, не рискнули делиться крепким зельем, а кое-то из присутствующих старожилов после настойки перешел на чистый спирт, запивая рассолом или минералкой. Кузя, будучи в своем репертуаре, не переставая, сыпал анекдотами и прибаутками. При этом он старался не отставать от остальных ветеранов, лихо опрокидывал рюмку за рюмкой, добравшись и до спирта. Он уже поднес рюмку ко рту, как в этот момент дверь лаборатории широко распахнулась, и в помещение вошел начальник подразделения в сопровождении зама и профорга.

– Ну что, мужики, – церемонно произнес начальник, подняв предложенную стопочку. – Разрешите поздравить вас с праздником защитников Отечества. Многие из вас уже побывали в рядах нашей доблестной армии, некоторым еще только предстоит, в любом случае каждому из вас я хочу пожелать крепкого зд…

Он запнулся, прерванный чьим-то протяжным мычанием, и удивленно оглянулся. На другом конце стола Кузя, поторопившись хлопнуть стопку с чистым спиртом, а теперь задыхался и размахивал руками в поисках заветной банки с рассолом, которую кто-то на его беду убрал в сторону. Евгений Михайлович улыбнулся, вслед за ним грянул смех остальных.

– Дайте же ему скорее воды, бедолаге нашему, – покачал головой шеф. – Короче говоря, всем трудовых свершений, счастья и благополучия вашим семьям!

Он, не поморщившись, опрокинул стопочку фирменной настойки и удалился восвояси вместе со свитой. Кузя же сидел расстроенный, красный как рак, вытирая платком навернувшиеся на глаза слезы. Вечером Миша даже позвонил ему, проведать, не спалил ли тот горло с непривычки. Но Кузя – парень крепкий, к вечеру уже и забыл о происшествии.

ГЛАВА 7

Выходной выдался холодным и дождливым. Моросил нудный мелкий дождь. Весеннее небо было затянуто серыми рваными тучами. Они встретились как всегда – под аркой между домами. Долго стояли, обнявшись. Их жизнь превратилась в череду выходных. В рабочие дни Лика по-прежнему направлялась после работы домой. Анатолий ничего не знал и даже не подозревал, у него в самом разгаре шли апробации тезисов его докторской, он настолько погрузился в эту суматоху, что, казалось, ничего не замечал вокруг. Какое-то время он возмущался, что Лика стала совершенно равнодушна к его персоне, и свекровь его накрутила, капая ежедневно, что за жена такая, совсем мужу внимания не уделяет, не помогает, занята своими никому не нужными переводами и семью совсем забросила. Лика лишь пожимала плечами. Ей было удивительно, что они только сейчас почувствовали, насколько она им чужая. Ей-то это стало ясно уже давно, просто все казалось таким размытым, нечетким, как рисунки на песке после дождя. Она не понимала, отчего ей было так грустно. И скучно. Именно скучно жить. А вот с Мишей стало все понятно. Сразу. Ее не волновали вопросы нравственности. О какой нравственности может идти речь, когда любишь? В такие моменты только любовь кажется правой. Только к ней прислушивается сердце. Толик – холодный, чужой. Миша – родной, теплый. Все просто, больше этого ей не нужны были объяснения. В начале января она сказала Анатолию, что хочет уехать к маме.

– Зачем? – удивился он.

– Но как же, ты же сам говорил, что после праздников я могу к ней съездить.

– И надолго собираешься?

– На дня три. А может, на дольше. Тебе не кажется, что мы несколько выдохлись?

– В каком смысле?

– Не знаю, как объяснить… Ты спокойно можешь прожить без меня, а я – без тебя. Мы уже давно не вместе, тебе так не кажется?

Толик сморщил лоб. Он терпеть не мог выяснять отношения. И терпеть не мог сложности в семейной жизни. Он настолько был поглощен работой, что все остальные факторы воспринимались им, как дополняющие, но никак не основные проблемы, требующие его участия. К тому же, увидев расстроенное, но в тоже время решительное лицо Лики, он вдруг испугался, что это не просто каприз, а серьезное решение.

– Лика, ну зачем ты так? Съезди на пару деньков, вернись, потом все обсудим. Ты просто соскучилась по маме, да? Поэтому и лезут в голову всякие нелогичные решения. Я не вижу никакой обоснованной базы для твоих слов.

Ее позабавило, что даже в такой ситуации он апеллировал научными выражениями. Он выглядел растерянным, озадаченным. Схватил свой спрей с сальбутамолом, прыснул, вдохнул. Он с детства страдал астмой, приступы, к счастью, случались довольно редко. Он знал о своем состоянии и всегда держал под рукой лекарство, пара вдохов – и приступ купировался, едва начавшись. Чаще всего приступы случались на нервной почве, перед важным докладом, перед испытаниями. Дома Лика видела его с баллончиком в руках крайне редко. Неужели наконец-то что-то пробило его, наконец-то он заметил, что его жена чем-то озабочена? Неужели огорчился? Даже испуг появился в глазах. Ей стало его жалко.

После возвращения от мамы разговора вновь не получилось. Анатолий попросил отсрочки – подождать до его защиты, потом что-то решать. Они превратились просто в людей, делящих одну жилплощадь. Иногда перекидывались парой слов, иногда даже ужинали вместе. Как друг Толик оказался куда более интересен, чем как муж. Когда она перестала ожидать от него внимания и нежности, она вновь увидела в нем умного, интеллигентного мужчину, всецело охваченного огнем науки.

Несмотря на негласный пакт о независимости, принятый между Ликой и Анатолием, афишировать свои отношения с Мишей она пока не решалась. Не хотелось оказаться вывалянной в грязи сплетен и ханжеских осуждений. Не хотелось ранить Толика преждевременно, не хотелось осложнять и так непростую жизнь.

– Я трусиха, да? – спрашивала она Мишу. – Я слабая, трусливая женщина, я не могу встать и громко заявить, что я люблю тебя. Я отчаянно трушу, за всех нас трушу, как оно все сложится?

– Замечательно все сложится, Лика. Я готов хоть сейчас украсть тебя у всех и объявить всему свету, как я тебя люблю.

– Знаю, милый. Но я не могу. Дай мне время. Дай мне время преодолеть страх и дождаться, когда все утрясется. Вот защитится Толик, и мы непременно все решим. Он хороший человек, не заслужил, чтобы я ему все испортила сейчас. Ты ведь понимаешь?

Миша не понимал. Но соглашался. Потому что с Ликой он не мог не согласиться. Он целовал ее в макушку и вдыхал аромат ее волос. И продолжал ждать воскресные дни, когда она убегала из дому «давать частные уроки английского языка». Погода редко баловала их. Они ждали настоящей, теплой весны, а она все не наступала, посылая вместо теплого солнышка серые дождевые тучи и холодный ветер.

– Ну, и денек выдался. Всю неделю ждешь, как праздника, а потом стоишь под дождем и не знаешь, что делать.

Миша обнял ее покрепче, защищая от мокрого ветра.

– Что делать-то будем? Куда направим свои стопы?

– Не знаю, – отозвалась Лика, ежась от холода. – Вот уж правда – не везет нам с погодой. Может кто-то там наверху против нашей любви?

– Вот еще. Пусть только попробуют!

Миша погрозил кулаком небу. Лика улыбнулась.

– Может, ты и дождь остановишь своим кулаком?

– Нет, дождь не остановлю. А вот билеты в кино можно купить. Ты как?

– Не хочется. Снова слушать, как вокруг пакетами шелестят и чипсами хрустят. Уж лучше просто посидеть под аркой и послушать дождь.

– Целый день? Не окоченеем тут? Так, – оживился он, – знаешь что, давай-ка съездим к одному моему старому приятелю. Это интереснее и намного лучше, чем заработать насморк.

Он шмыгнул носом.

– Слышишь, я уже, кажется, подхватил.

– Не велика трагедия! – засмеялась Лика. – Не смертельно.

– Тебе не смертельно, а как я теперь буду наслаждаться твоими духами? Хорошо, что я не дегустатор, а то бы полный каюк! Помню, был один старый фильм про дегустатора, духи нюхал мужик, работа такая у него была. Во время скандала нос ему одна стерва поцарапала, и он из-за этого нюх потерял. Расстроился – ужас. Прямо как я сейчас.

Лика залилась веселым смехом:

– Какой дегустатор, Миш? Какой нюх? Нюх у собак! У людей – обоняние. И дегустаторы – это те, кто пробуют, а те, кто нюхают – нюхачи.

– Ну, пусть обоняние, хотя по-моему какая разница, – пожал плечами Миша, ничуть не смутившись. – Так ты тоже этот фильм видела?

– Еще бы. Мужика того, между прочим, мой любимый литовский актер играл – Юозас Будрайтис.

– Сильно любимый? Сильно-сильно?

– Еще чего не хватало – ревнуешь?

– Кончено. Даже к дождю ревную, потому что он все время на твоих губах капли оставляет.

Лика смотрела на него и в который раз удивлялась – как в нем сочетались простота и даже наивность с такой чуткой нежностью и романтикой?

– Не волнуйся, дорогой. Я тебя и с насморком люблю и никому никогда не отдам.

Она провела рукой по его щеке.

– Ты славный. Ты такой славный, Мишка. Я тебя так люблю.

– О, хвала Всевышнему! Он услышал мою мольбу!

– Слушай, я сейчас и правда простужусь. У тебя, кажется, появилась идея? Или передумал уже?

– Айн момэнт, сударыня! Где-то у меня был его телефончик, правда, тыщу лет ему не звонил, – Миша извлек из кармана записную книжку и стал ее перелистывать.

– Ага, вот он! Сейчас мы ему звякнем из «автомата». Он наверняка дома. Кирюха не любит нигде шляться, по характеру отпетый домосед. Так у нас есть все шансы.

Выйдя на улицу, они быстрым шагом дошли до ближайшего телефона-автомата. В кабинке стоял неприятный запах мочи.

– Вот, козлы! – выругался, морщась, Миша. – Троглодиты какие-то, другого места как будто нельзя было найти! Полнейший дебилизм! Хорошо хоть, трубку не оторвали, скоты!

Лика молчала. Она не любила, когда Миша ругался. Она вообще не любила жестких выражений и агрессии. Но представить Мишу без «что в голове, то и на языке» было невозможно. И она понимала, что стоит за этим, и не сердилась.

Миша разговаривал по телефону и смотрел через окно будки на одиноко стоящую под зонтом Лику. Она казалась хрупкой и абсолютно беззащитной. Он не настаивал на афишировании их любви именно по этой причине – он боялся за нее. За то, что она не выдержит напора злобной толпы. За то, что боль окажется для нее слишком сильна. И он соглашался мотаться, как подростки, по чужим квартирам, прятаться, скрывать, любить урывками, вымаливать у судьбы счастливые моменты, лишь бы оградить ее от боли. Ему было мало дела до ее пингвина-мужа, только ради нее он был согласен ждать. Пусть сама решит, когда. Пусть сама подберет момент. Он просто будет рядом.