скачать книгу бесплатно
Известь
Сергей Пахомов
Наталья Мелёхина: «Сергей Пахомов принадлежит к небольшому числу тех авторов, которые входят в сокровищницу мировой художественной культуры как в свою деревенскую кладовку с соленьями и вареньями. А все потому, что он знает: и кладовая русской деревни – это тоже часть мира, и она столь же бесценна в эстетическом отношении. Не признать удивительной силы этого сочетания – русское исконное начало и кладезь мира – невозможно!» Автор выражает глубокую признательность художнику Анатолию Концубу.
Известь
Сергей Пахомов
© Сергей Пахомов, 2016
© Творческая группа FUNdb?RO, дизайн обложки, 2016
© Анатолий Концуб, иллюстрации, 2016
Редактор Нина Писарчик
Корректор Нина Писарчик
ISBN 978-5-4483-4861-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часть 1: Метаморфозы
Анатолий Концуб. Тишина (2006 год).
Метаморфозы
Хула и поношение богам
За слёзы Публия Овидия Назона!..
Блестя доспехами (не детям – по серьгам),
Спешит преторианская колонна,
Как время по рукам кариатид…
Взялись за пряжу Децима и Морта.
Мне сердце молчаливо говорит,
Что это не последняя когорта.
И так за легионом легион,
Как овцы, благоденствуя сквозь слёзы,
Мы для закланий пятимся в загон,
Где нам Плутон прочтёт метаморфозы.
Душа, не обладая естеством,
Не веря в предначертанность событий,
Отождествляет Парку с божеством,
Усердно передёргивая нити
Обычной человеческой судьбы,
Где смерть, как и зима, не за горами…
Я видел придорожные столбы,
Украшенные беглыми рабами…
Мой дом уснул на горном берегу,
За домом – пруд в убранстве белых лилий,
Фруктовый сад… Я долго не смогу
Отдать долги, любезнейший Эмилий.
На дне пруда – холодные ключи,
Повсюду пучеглазые стрекозы…
Набор неуважительных причин,
Чтоб я не написал метаморфозы.
Дня два назад привёл домой гетер
И, сделавшись назойливым, как муха,
Поставил им Овидия в пример,
Зудя о вечном разгильдяйстве духа.
Ложь правдолюбцу, как земле – вода,
Чтоб глупая надменность охладела…
Январским инеем примята борода —
Метаморфозы старческого тела.
Мне цезарь посулил высокий пост
И два сестерция – за лист имперской прозы…
Так, алчных устремлений симбиоз
Мешает мне начать метаморфозы.
Овидий, знаю точно, был бы рад,
Беря всё то, чем брезговал Гораций…
Я предпочёл уединённый сад
И запах распустившихся акаций,
Лукрецию… Я утром ей вручил
Мной лично обезглавленные розы…
Теперь я знаю тысячу кручин,
Чтоб не упоминать метаморфозы.
Как не хватает мозаичных терм!
Бесед с Овидием за чашею нектара…
Одна из главных в жизни теорем —
Происхожденье собственного дара.
Бродя по руслу мелкого ручья,
Беду, как нарастающие грозы
За виноградниками, ждёт душа моя,
Как понапрасну ждёт метаморфозы.
Мы, римляне – отчаянный народ,
Чванливые, порой глухие сердцем…
Корнелий обещал, что Рим умрёт,
Как роща, под ногами иноверцев.
Давай сыграем. Нечет или чёт?
Откуда заклинатель форм и линий
О крахе Рима знает наперёд?..
И странно, что молчит об этом Плиний.
Терпсихора
Печальным взором Терпсихора глядится в русские поля:
На сцене шляпки мухомора танцует избранная тля,
Хор певчих шишек, как церковный, тягуче-православный хор,
Шуршит язвительно-духовно о том, что достославен бор.
Я поскользнулся на маслухе, чья затрещала кожура,
«Чёрт побери», – звенели мухи стальною дужкою ведра.
Жара… На противне залива, в окладе лилий-Бовари,
Карась устало-прозорливо лежал, пуская пузыри.
Троянским яблоком раздора сияло солнце среди туч,
Изнемогая, Терпсихора на прерывающийся луч
Присела… Тучный муравейник опарой раздавался вширь…
Жук-скарабей (не коробейник) листал берёзовый псалтырь.
Я жаждал тайного признанья по мановению руки,
Но расступилось мирозданье над гладью голубой реки,
Гроза наметилась… Внезапно – как хлопнув дверью, уходя,
Волною – тошнотворный запах до первых запонок дождя.
Гетера
«Прибыл сюда не за тем, а по торговым делам…» Симонид Кеосский
Среди портовых лупанарий, пришвартовавшихся дикрот
Гетера (заросли азалий, предвосхищающие грот)…
Я прибыл из Александрии с поклажей зноя на плечах,
И, чтобы вы ни говорили, нет обходимости в речах,
Когда есть спинтрии… Свыкаясь с непослушаньем ног своих,
Я к ней приблизился, алкая. Желанье плоти – для двоих.
Под сводом гулких лупанарий, где, мозаичен, бродит Вакх,
Ссыхалось сердце, как гербарий, шурша на разных языках.
Наутро, выплатив денарий, что было щедро и всерьёз,
Я уплывал от лупанарий с глазами, влажными от грёз.
Потом опишет Плиний младший Помпеи гибель, а пока —
Чем парусила стлатта дальше, тем уязвлённее тоска
Была по Лесбии… В Египте (загадка Сфинкса) я решил:
Любовь – соитие событий, усекновение души.
Скатерть-самобранка
Всё спит… Надеюсь, что проснётся. Изнанкой грубою листа
Лукаво осень улыбнётся… Пролётом старого моста
Пришёл Кондрат в широко поле на перекрёсток трёх смертей:
Одна – паслась овечкой Долли, другая – утра мудреней,
Как тень от камня гробового, как стрелка компаса (лампас),
Указывала Иегову, и тем замыливала глаз.
Смерть третья – скатерть-самобранка – была злоумна и хитра,
Свистела дыркою баранки, гремела дужкою ведра.
Она, ничем не отличаясь от света яблони в саду,
Как лодка, обретала чалость и обитала там и тут.
Смерть обиходила, шуршала, топила печь, метала стог,
Ждала меня в платочке алом на перекрёстке трёх дорог.
И по щеке её катилась слеза несбывшихся надежд,
Когда над родиной пылилась звезда за город Будапешт.
Пылал-горел Семипалатинск зарёю новой по холмам.
Смерть, словно сорок тысяч братьев, мне письма отправляла в спам.
И чуя нервное дыханье, как промельк шторы на окне,
Я перепуган замираньем души, навязанной извне.
Маргаритки
Смерть, как вериги на запястьях, сердцебиение копыт.
Плету с утра, печальный мастер, венок из белых маргарит
ок… Странное сословье, цветы, украсившие склон,
они вплетаются с любовью в пространство света – от окон
до леса. В пору новолунья трава особенно свежа,
едва представлю, что я умер – не ощущается душа.
Цвети травою многолетней, скрипи поклонною сосной,
поэт. Отныне только эти цветочки властны над тобой.
Сентиментален, до блевоты, плету дрожащею рукой
венок (сонетов?) … Что ты, что ты… На это есть поэт другой.
Он вечно стар, он дышит в спину – он ад придумал круговой,
он человеческой мякиной набил рот Вечности. Бог мой!
Зачем якшаюсь с ним с тех пор я – до алчной перхоти в зобу?
Так древоточец-жук упорно точит отверстия в гробу,
так роет норы крот сомненья (вулканов жерла вдоль дорог),
откуда стон недоуменья: а есть ли Бог?
Викинг
Над тёмной водою Ла-Манша на утлом, гнилом корабле
Скольжу, как пассажи Ассанжа (кортежи, плюмажи Рабле)…
Вход в Темзу баржою запружен, и пушки пристать не велят:
Я был никому здесь не нужен пятнадцать столетий подряд.
Я жну вероломство и смуту, как жнут поселяне ячмень,
Боюсь за казистую утварь и прячусь в полдневную тень.
Со мной не считается Один, мой меч не зазубрен от зла.
Кровавою пеной блевотин прославлены ярлов дела!
Вальгалла! Сощурясь на солнце, я слушаю реквием волн,
Которые (пьяница-Моцарт) ласкают и слух мой, и чёлн.
