скачать книгу бесплатно
Саами
Поной… Деревня Краснощелье… Мой взгляд привычно непредвзят.
Пороги горные, ощерив булыжники, глухошумят.
Как доски мостика над речкой, прижаты сёмужьи горбы
Друг к другу так, что первый встречный переберётся (по грибы).
Медведь, линючая лисица… Быть может, я, скользя, пройду
По воспалённым половицам, держа подмышкою звезду.
Цветы, как женщины саами, луноподобны, на ветру
Шуршат – не снегом – лепестками, прижавшись к бледному костру.
Горит распластанною сёмгой ночное солнце над холмом…
Со спиртом открывая ёмкость, лопарь ушёл на водоём
(Разбавить). Каторжная кружка – по кругу, как небесный дар,
Как трубка мира; я мякушкой морошки потушил пожар
Во рту, подумав: «Их осталось от силы тысяча…» В груди,
Согревшись, сердце потерялось, как инок, сбившийся с пути.
Герострат
Не возлюби дотла ни ближнего, ни Бога,
Как я не возлюбил, – подумал Герострат:
От азиатских яств – дельфийская изжога,
От Зевсова огня – потница анфилад.
Сжечь Артемиды храм нельзя – ни в одиночку,
Ни варварской толпой, ни с помощью богов.
Мой милый Герострат – предугадаю (в точку),
Как смог ты притащить на гору столько дров?
Быть может, ты весь год там подрубал оливы,
У греков на виду, пленяя членом жриц,
Мой юный Герострат, твои потуги лживы,
Как сказка на устах неузнанных убийц.
Разграбили казну, хранящуюся в храме,
Не говоря о том, что мрамор не горит…
Теперь твоя душа, лишь сток в помойной яме,
И головная боль для новых Артемид.
Кальмары
Фосфоресцируют кальмары, как светляки в саду ночном
(Как в глубине пустого бара горящий голубым огнём
Ликёр карибский «Кюрасао»), гнилушкой пламенного пня,
Колонной мавзолея Мао, листвою на закате дня,
Над зеленеющей могилой – пространным облаком частиц,
Улиткой, что в долине Нила ползёт не покладая ниц.
Фосфоресцируют кальмары в заливах лапчатых морей —
Боками ёлочного шара, помётом крапчатых гусей,
Снегами, свёрстанными в кокон, как блиц-вагоны – в поезда…
На стёклах запотевших окон фосфоресцирует вода.
Нас провоцируют кальмары, как сны аллергика – мохер,
Как отраженье Бальтасара в зеркальных шхерах полусфер!
Кальмаровидная туманность, всплывая из кротовых нор,
В глазах просеивает манкость, как мельхиоровый прибор.
Уильям
Мой сон, как рассольник без соли, разграбленная казна…
Уильям, рейтузой Мальволио желтеет над Темзой луна.
Уильям, свербит коноплянка, шныряют стрижи по полям,
Порхает мятежно беглянка (Корнелия-бабочка) в спам.
Уильям, Уильям, Уильям, над бездной третейских забот
Вина фарисейского выльем лернейскому чудищу в грот?
Уильям, печально на свете, уклончива Темзы вода,
Отрадно, что мерзкие дети по сути – отродья Христа.
Уильям, что кроется в небе за тучей, косящей дождём?
Уильям, вечерний молебен сегодня отслужим вдвоём.
Кипит океана рассольник… Прости, отвернусь по нужде.
Уильям, что станется с болью? Уильям, Уильям, ты где?
Египет
В старом Египте, в одной из гробниц,
Ржавый папирус нашёл я… Отныне
Знаки мне снятся, что падали ниц,
Словно барханы, в угоду пустыне…
Вслух бормочу… и загадочный Сфинкс
Мне открывает вселенские сути:
Я – финикиец, я – эллин… я – инк…
Страшно до пота, прекрасно до жути!
Друг-археолог с лицом хитреца,
Чуть поперхнувшись, сказал, как отрезал:
Это обычный донос на жреца
В пору правленья второго Рамсеса…
В жарком Египте – подавлен, смятён…
Рваный папирус я бросил в гробнице,
Слушая, как в коридорах времён
Он грохотал колесом колесницы.
Майя
Недвижим, как белые луны, как в проруби зимней вода,
Коней оседлавшие гунны (метафора) – рыбьи стада,
Ацтек юкатанской ривьеры, нырнувший по горло в сенот,
Я сердце кровавое веры несу, как старуха киот.
В день Важности, лежа на чаше, я вижу и жизнь мертвеца,
И сердце, которое пляшет, зажатое дланью жреца.
Как сладко оно замирает, как искренне брызжет огнём!
Порою такое бывает в аду рукодельном моём.
Я – майя! Горячие вербы в саду распахнули сердца,
И осень кинжальные ветры баюкает им без конца.
Клон
В отрогах вечного огня томится дух мой, сумасшедшен,
Я прорицаю о прошедшем и тлею, словно головня.
Небережливая душа стяжает споры вдохновенья,
Я полон щедрого растленья, как пух, летящий с камыша.
Мой сослагательный Гомер, я научился лгать безугло,
Отображаясь в сетке Гугла одной из эллинских триер.
Я кропотлив и предрешён, я обречён на состязанье,
Мумифицировав сознанье. Я – мёртвой мысли фараон —
В гробнице времени, нетленен. В забальзамированный рот
Душа, как яблоко по темени, стучит и просится в полёт.
Верни мне, Варус, легионы… И я воскресну неспроста,
Как чудотворный клон иконы мной не распятого Христа!
Летучая мышь
Остервенели бентофаги от изобилия стрекоз,
Луна, зачатая в овраге, приподнималась на откос.
От плесков пена пеленала рябь отуманенной реки,
Торча, – точилкой из пенала – часовня дула сквозняки.
Орябоват и коростелен, пролесок лесками осин
Звенел, как тетивою эллин – при взятье персами Афин.
Но хорошо, что Фемистоклов у нас – как пугал во саду,
Рать персиянская поблекла, поблекли звёзды на мосту,
Едва ночными фонарями овеществлён был божий свет,
Так меркнет в погребальной яме землёй осыпанный скелет.
Ракушка, тлея на ладони, закрыла створки. Ночь пришла,
И скрыла тысячи агоний, и вскрыла нежные тела
Дневных существ, цветов, растений, пурпурной Эос вены… Что ж…
Борей, уставший от борений, как неподкованная вошь,
Смешон. Поэт – летучей мышью – взмыл, перепончато-крылат,
Над распушившейся камышью, над предвкушением утрат.
Руны
Носи за пазухой Алатырь, в том смысле, что вокруг тебя
Весь Мир вращается (Анадырь – моржами гордыми трубя).
Иди по Радуге, чтоб видеть вокруг да около разор
Чужих селений… Плачет идол – смолою из древесных пор.
Так, из воинственного града, что Чернобогом осеян,
Вдова озлобленная Крада несёт погибель для древлян.
Спешат ладьи по водам Леля – в шеломы бить о сватовстве,
Где щуку выловит Емеля, и затеряется в траве
Уд – хлебосольное посольство, дороги порастут быльём…
Княгиня усмехнулась скользко и закопала всех живьём
(И не заглядывая в небо, оставшись варваркой в душе,
И помня, кто такая Треба) – в кипящем адовом ковше
Натопленной дубовой бани (ещё не кончена вражда)
Горели глупые древляне – сбывалась алчная Нужда.
Коварство – древняя богиня (не в счёт ахейские мужи),
На тризну Ольга (Берегиня) несла за пазухой ножи.
В чем Сила ратоборца Мала, Опора воинства древлян?
Княгиня мёдом угощала, косясь на Игорев курган…
Лежит, изрублена, дружина, ворон – над падалью – пиры…
Даждьбог – водою из кувшина – льёт поминальные дары.
Подвластна молнии Перуна, гремела дальняя гроза,
Несуществующая руна катилась по щеке – Слеза
Старухи, выжившей от горя и от бесчестья из ума…
Рок подступал, как Ветер с моря, а следом надвигалась тьма.
Бог раздвоился: коростели, а может, стая голубей,
Слетелись в Искоростень тенью – горела пакля меж когтей.
Исток – замёрзшими краями… Я рассказал о том, что Есть.
Доныне во Вселенской яме, как эхо: «Хороша ль вам честь?».
АТО
Вознаграждением за то, что сел в тюрьму по воле божьей:
Донецк. Аэропорт (АТО) и рожа, с миною расхожей.
Мой Бог – в окопе. Их – нигде (Я знал похожие пространства,
Где Бога нет, где на звезде – вокруг – кровавое убранство).
Мы вспоминаем о былом, когда нет смысла в настоящем,
Лишь смерть (озвучена кайлом) да простынёй обитый ящик.
До ловчих пуль мне дела нет, к ним привыкаешь, словно к осам
(Так в детстве я носил обед отцу игольчатым покосом)…
Фантасмагория души, её глухое превращенье
В огонь, таящийся в глуши, в огонь, мерцающий отмщеньем.
Месть стимулирует вражду, проточа дух, как в день весенний
Ручей, томящийся во льду, приобретающий теченье,
Точит сугробы… Коробок – чей приплывёт быстрее в гавань,
Где свет надежды волоок, где вербы восклицают: «Аве
Мария!..»? Надо проползти сквозь толщу мёртвого бетона,
Где воздух так зажат в груди, как сыновья Лаокоона
Морским чудовищем… Хлопки, низколетящие трассиры,
На расстоянии руки – воронок воющие дыры.
В колючих лаврах лагерей идём отцовою дорогой,
Не видя слёзы матерей и руководствуясь – не Богом.
И звёзды!
Пространство и время, где сходят с ума,
От чёрной сумы зарекалась тюрьма
Вселенной…
Где не было брода, уродлив – замри! —
Курсировал отблеск иконы Кюри,
Нетленный.
Что с воза упало – пропало в ночи:
