скачать книгу бесплатно
Он выбрался в темный коридорчик-прихожую, и, увидев свет, пробивавшийся из-за полуприкрытой двери соседней комнаты, тихонько направился туда, держась рукой за стену.
То, что он увидел, в первое мгновенье оглушило его. Кровь отлила от головы и он чуть не грохнулся без чувств. Но это продолжалось лишь миг. В следующий миг его словно накрыло возвратной жаркой волной. В голове прояснилось и вместе с живительной яростью в тело хлынули силы. Он уже не боялся споткнуться, он уже ничего не боялся и ни о чем не думал. Он бросился вперед…
Шкет действовал быстро и целеустремленно. Он уже успел разуться и снять штаны и теперь, сдержанно сопя, забирался в кровать. Блоха стоял у изголовья с подушкой в руках и внимательно следил за Викиным лицом, готовясь действовать, если она вдруг проснется. Никто не ожидал нападения сзади.
Тяжелый удар отбросил Блоху к стене, где он оказался зажат между шкафом и кроватью, когда же он наконец встал, то увидел по ту сторону обширного ложа клубок тел, с натужными хрипами в злобной судороге ломающих друг друга. Блоха бросился туда, но почему-то не по кратчайшему пути – прямо через кровать, где в безучастной отключке продолжала лежать эта девка, а вокруг, теряя драгоценные мгновенья. И, конечно, опоздал. Этот некстати пробудившийся бугай локтем из-за спины зажал таки Шкету горло и теперь душил его, передавливая гортань. Шкет хрипел и бился как большая пойманная рыба. Одной рукой он пытался ослабить хватку, другой судорожно шарил вокруг.
И он нашел! Вернее, это рука сама, сама, ведомая инстинктом и жаждой жизни агонизирующего тела, сама все сделала – нащупала, наконец, упавший нож, мертво сжала в кулаке его рифленую рукоятку и наотмашь, со всей силы – туда, назад, за спину!.. И еще!.. И еще!
Пока другая, чужая рука не ослабила, наконец, хватку и пока в легкие не потек, обжигая горло и бронхи, первый, самый сладкий глоток воздуха.
Шкет, наконец, вернулся из ванной, отдуваясь и вытираясь чужим полотенцем. Ну, вот, еще и это, устало отметил про себя Блоха. Хотя после всего, что произошло, это была совсем уж мелкая мелочь, не достойная внимания. Размеры произошедшей катастрофы Блоха ощущал, но еще не осознавал. Что уж говорить про Шкета, еще не отошедшего от всего, что с ним – С НИМ, случилось.
Шкет стоял в мокрой, облепившей тело рубахе – он застирывал кровь, и приглаживал мокрые вихры, обеспокоенно вертя головой, видимо в поисках зеркала. Горло у него все еще болело. Он то и дело дотрагивался до него рукой.
Блоха взглянул на спящую Вику, перевел взгляд на Славика, горой освежеванного мяса лежащего у кровати и, наконец, взглянул на Шкета. Шкет стоял, глядя прямо перед собой и покачиваясь с пятки на носок. Взгляд его был пуст и рассеян. Пружина, та страшная стальная пружина, скрученная в душе Шкета, только что распрямилась, посеяв вокруг себя смерть и разрушения, и теперь Шкет был как заводная игрушка с кончившимся заводом.
Блоха понял, что пора принимать командование на себя.
– Ну, и что дальше? – задал он риторический вопрос.
– Что-что?.. Ясно, что. Доделаем дело и уходим.
– Какое дело?
– Как это какое? Ты что, с пупа съехал? Вот эту сейчас кончим и пойдем.
– Нет.
– Что, нет?
– Нет, – тихо повторил Блоха. – Этого мы делать не будем.
– Почему это? Какого ты вообще?..
– Подожди.
Блоха подошел к приятелю и, глядя ему в глаза, властно произнес:
– Смотри сюда. Сейчас сам поймешь. Мы сюда зачем пришли?
– Ну, – отозвался Шкет, – ясно, зачем. Чтобы эту дуру кончить.
– Правильно. А зачем?
– Откуда я знаю. Мне не докладывали.
– Ага. Мне тоже. Но догадаться-то можно?.. Ты вот этого знаешь? – он кивком указал на Славика.
– Нет.
– А я знаю. Это сын Ордынцева. Это мне Толян еще там, в кафешке сказал. Ты Ордынцева знаешь?
Шкет молча покрутил головой. Не знал он никакого Ордынцева, в гробу он их всех видал. Его начинало потихоньку колбасить, и он хотел только одного – поскорее свалить отсюда и нажраться, ох и нажраться!.. До зеленых соплей, до поросячьего визга… Чтобы руки, наконец, перестали трястись и чтобы забыть обо всем этом. Какой там еще Ордынцев? И какого хрена Блохе от него, Шкета, надо? И какого хрена он вообще лезет, куда его не звали?..
А Блоха продолжал:
– А не знаешь, слушай! И постарайся понять. Ты знаешь, что Папа свою кандидатуру в губернаторы выставил? Про выборы слышал?
– Ну, знаю.
– Так вот, его главный соперник – этот самый Ордынцев. Понял?
– Ну, допустим. – Шкет тряхнул головой, чтобы взбодриться и внимательно посмотрел на приятеля. Что-то тот затевает, умник…
– А эта телка тут вообще не при делах. Ее надо было грохнуть только за тем, чтобы на этого подумали, – он кивнул в сторону Славика. – Тогда что получилось бы? Ордынцев этот – отец убийцы. Понял? Кто за такого голосовать станет?.. Так?
– Ну… – пожал плечами Шкет. Но Блоха видел, что ему уже не все равно, что какие-то мысли уже начали просачиваться ему в голову. Он продолжил:
– Ну вот. А мы что сделали? – сказав МЫ, Блоха благородно согласился разделить с другом бремя ответственности. Хотя, честно говоря, кто там будет разбираться… Это он понимал тоже. – Он теперь не убийца. Он теперь жертва. И отец его, Ордынцев, тоже. Мы сейчас знаешь какую подлянку Папе сделали? И что с нами теперь сделают? Вот так же валяться будем.
Кажется, до Шкета начало доходить. Блоха видел это, и он знал, что его приятель совсем не дурак. Нет, ему просто надо дать время оправиться от шока и он все поймет. Да и уже понимает.
Шкет провел влажным рукавом по лбу, внезапно покрывшемуся липкой испариной.
– Так чего нам теперь?.. Что, вилы?!
– В общем, да. Удав нас с говном съест. Придется когти рвать. А тут еще из-за этого… – Блоха снова кивнул на Славика. – Сын самого Ордынцева! Да тут не только милицию, тут танковые войска по боевой тревоге подымут. А вот если мы ее не тронем, ее тут утречком найдут. А мы ей ножик в пальчики… и, короче, всем сразу будет ясно, что это она его завалила, а?.. Ну, он полез на нее, предположим, да?.. а она его ножичком. А она видишь как отрубилась? Она и утром ничего помнить не будет. Вот и все. И никакой тревоги. И нас никто не ищет. Ну, кроме Удава, конечно.
4
Случалось ли вам, может быть с глубокого перепоя, проснуться чуть раньше, чем проснулся ваш разум? Ваше родное и привычное, как домашние тапочки, эго?
Окружающий мир видится в этот миг человеку чужим и совершенно незнакомым. Предметы, лишенные названий и смысла, предстают в своем истинном, первозданном виде и выглядят совсем не такими, какими мы привыкли их воспринимать через защитное стекло здравого смысла и привычных ассоциаций. Они выглядят резче, обнаженней и даже агрессивней. Они могут и напугать.
В такой именно мир попала в первые мгновенья своего пробуждения Вика.
В испуге она снова прикрыла глаза, отгородившись таким образом от хаоса сорвавшихся со своих привычных мест вещей и предметов, превратившихся в головоломную геометрическую задачу, не имеющую ответа.
И там, в мерцающей тьме, она дождалась, когда память и понимание вновь вернулись к ней. Тогда она снова открыла глаза и огляделась.
Первое, что она поняла, это то, что она лежит практически голая, с платьем, задранным почти до самого подбородка, и лежит совсем не там, где, как она помнила, сон сморил ее. Лежит на большой кровати под белым потолком, освещаемым голой, не очень яркой лампочкой. И в правой руке у нее что-то есть. Что-то она держит в сжатом кулаке. Подняв руку она увидела нож.
Нож был именно такой, какой рисуют в книжках про бандитов. Большой, с выемками для пальцев на рукоятке и хищным лезвием, запачканным чем-то, напоминающем ржавчину… или кровь.
Вика испуганно отбросила этот страшный предмет и приподнялась, поправляя платье и ища взглядом трусики. О том, почему она оказалась без них, она старалась пока не думать. Думать вообще ни о чем не хотелось. Ей и без того было плохо. Кружилась голова, слабость и тошнота были такими, что Вика боялась, что ее сейчас вырвет. Господи, только бы не здесь, не на кровать. Надо было идти в туалет, но сперва найти трусы. Боже!.. Как стыдно, сейчас кто-нибудь войдет.
И тут она услышала тишину вокруг себя. И поняла, что нет, кажется никто не войдет. И от этого ей почему-то стало жутко.
На кровати их не было. С трудом, пересилив себя, она переползла на правый край кровати и опустила голову. Они могли быть там, на полу. Но там их тоже не было. Тогда с другой стороны.
В первую секунду она ничего не поняла. Просто ничего не поняла. Вот это вот, грудой тряпья лежащее в красной луже…
И тут ее, наконец, буквально вывернуло наизнанку.
В полном изнеможении она лежала навзничь все на той же кровати, чувствуя струйки пота, ползущие по всему телу. Они были холодными, эти струйки. И не было ни сил, ни мыслей. Она не потеряла сознания, его просто не было.
Но надолго уйти в спасительное беспамятство Вике не удалось. Мысли возвращались. Гудящим хаосом, обезумевшей в панике толпой они носились в ее голове. Ничего было невозможно ни понять, ни решить, ни сообразить, ни придумать.
Наконец она почувствовала, что может встать. Она переползла на правый край и медленно, как выздоравливающий тяжелый больной, сперва спустила ноги на пол, коснулась подошвами пола, ощутив его прохладу и, помогая себе руками, встала. Мир вокруг качнулся, но не сумел уронить ее. Она удержалась.
Все, что Вика делала дальше, она делала, как говорится "на автопилоте": надела найденные в конце концов трусы; долго искала и, наконец, нашла в той, большой комнате туфли, одела их и, потушив зачем-то везде свет, вышла на лестничную площадку. Ее нисколько не удивило то обстоятельство, что дверь была открыта, она просто не обратила на это внимания.
На улице ей стало полегче. Прохладный ночной воздух несколько отрезвил ее и привел в чувство достаточно, чтобы она смогла идти. И она пошла.
Она шла, как летит перелетная птица, ведомая своим таинственным внутренним компасом. Она шла не задумываясь и не глядя по сторонам. Иногда вспышками мелькали в поле зрения какие-то знакомые места: вот филармония, вот мост, вот уже Дом пионеров… И снова исчезало все вокруг. Идти бы так, идти и идти…
И чтобы не прийти никуда. И чтобы никого никогда больше не было. Чтобы не говорить ни с кем, не вспоминать ни о чем, не думать… Просто идти в темноте, невидимой, никому не нужной. Господи, какое счастье было бы знать, что завтрашнего дня никогда не будет!..
Внезапно она обнаружила, что стоит возле своего дома, возле железной двери своего подъезда. Невидимая путеводная нить привела ее к тому единственному месту, где ее ждали и где она могла спрятаться, зарыться головой в подушку и, наконец, тихо уснуть, изойдя слезами.
Сейчас она откроет ключом эту дверь…
Ключом… ключом… где же ключ? В сумочке. А где?..
И Вика вновь почувствовала холодную испарину на теле. Ключ в сумочке, а сумочки… а сумочки нет. И значит она осталась там, в этой проклятой Светкиной квартире. А там, в сумочке…
А там, в сумочке, были не только ключи. Там лежал и ее паспорт. А это значит…
Вика, разом снова обессилев, села на скамейку у подъезда и опустила голову на руки. Это значит, что завтра утром за ней сюда придут. И что бы она ни говорила… Господи, но ведь это же не она?!.
А кто тогда? Как она оказалась без трусов на кровати в той комнате? Славик?.. Возможно. И что, она не смогла воспротивиться тому, что он отнес ее туда, раздел… а потом вдруг проснулась, взяла где-то этот ужасный нож, искромсала им Славика, а потом… потом снова заснула, как убитая, даже не выпустив нож из руки?
Может быть, в нее вселился какой-то злой, неистовый дух как в каком-нибудь романе Стивена Кинга? Да нет, чепуха, при чем здесь дух? Это ведь не роман, это все на самом деле.
И почему Светка так и не пришла? А может, и с ней что-то случилось? Может это ее или ее Виктора хотели убить? Да, скорее всего это именно так. Этот Виктор… Вика не представляла себе, кто он такой и чем занимается, но очень похоже было, что он как-то связан с криминальным миром. А впрочем, кто сейчас не связан? Но, действительно, Славика могли зарезать по ошибке, приняв его за Виктора.
А Светка? Может быть ее подкараулили на улице, как раз, когда она возвращалась? А почему ее, Вику, не тронули? Наверное специально, чтобы подумали будто она убила Славика. И нож ей в руку вложили. Самой-то ей просто неоткуда было взять этот нож. Конечно, если бы он лежал где-нибудь на виду неподалеку и она его видела до этого, она могла бы вспомнить про него и схватить, но ведь все дело-то в том, что она его никогда… никогда-никогда раньше не видела. Нет, точно, она бы запомнила.
А почему они решили, что она не проснется до тех самых пор, пока Славика найдут? Да ведь и правда, она так крепко спала, что ничего не слышала. Или слышала?.. Иногда ей кажется, что вроде что-то там, сквозь сон…
Да и почему вдруг вообще такой сон? Никогда в жизни раньше с ней такого не было. Она устала, конечно, и выпила, да… но не настолько же она устала и не так напилась, чтобы вот так…
Уснула, как умерла. И все. И ничего больше не помнит. Снотворное? Вика никогда раньше не принимала снотворного, обходилась как-то. Да и вообще, сон у нее всегда был здоровый, крепкий. Ну, в крайнем случае, можно книжку почитать. Снотворное?.. Но кто?.. и зачем?
Все эти сумбурные мысли, все эти вопросы без ответов промелькнули в Викиной голове и были вытеснены одним, но главным сейчас, вопросом, ответа на который Вика тоже не знала.
Что же сейчас делать?
Пойти в милицию? Но ей там не поверят. В лучшем случае предложат всех устраивающий вариант: Славик на нее напал, хотел изнасиловать и она, защищаясь…
Хотя вряд ли такой вариант пройдет. Уж больно сильно изрезан Славик. Вика вспомнила его изуродованное, окровавленное тело и снова непроизвольно вздрогнула. Так не защищаются. Это как же надо озвереть, чтобы вот так бить и бить ножом уже мертвое, наверное, тело?
Да, ножом, а на ноже ее, Викины, отпечатки. Да что там, отпечатки, паспорт ее там. Все, больше ничего не надо. Если бы не было паспорта и ножа с ее отпечатками, то пусть даже Светка (если она жива, конечно), пусть даже она расскажет, как они с Виктором привезли их туда и оставили там вдвоем. Это еще не доказательство. Она, Вика, всегда может соврать, что поссорилась со Славиком и убежала от него одна домой. И что уж там было после нее – этого она знать не может. Возможно, возможно это и не слишком убедительно, но она ведь и не должна доказывать свою невиновность, а вот пусть попробуют тогда доказать, что это она… Славика…
И тут вдруг ей стало так стыдно, так мучительно стыдно того, что вот она тут сидит и трезво, как последняя стерва, просчитывает варианты того, как и каким образом ей отмазаться от убийства, а Славик… А ведь он, кажется, и правда любил ее. Да и она когда-то. И это показалось ей таким подлым, таким постыдным предательством, что она разрыдалась.
– Ну все, все, хватит! – сказала она через минуту, взяв себя в руки. – Все-таки надо что-то решать.
Да, легко сказать: решать. Но что?.. В общем, если отбросить эмоции, то вариантов два: либо она как-то добывает свою сумочку до приезда милиции, либо завтра уже она будет обвиняемой в убийстве.
И как же ее достать? Снова мчаться через весь город в эту квартиру? Успеет ли? И, главное, сможет ли снова войти туда? Туда, к Славику… И вдруг она вспомнила запах. Запах крови, который она, казалось, и не чувствовала тогда. А вот нет же, чувствовала, оказывается, и даже запомнила. И от этого запаха ее снова замутило. Почти как тогда, на кровати, когда она только очнулась.
Она не сможет туда войти. Даже просто войти, не говоря уж о том, чтобы хладнокровно разыскивать там свою сумочку, уничтожать улики… Нет, это не возможно!
Тогда как?.. Если не она… кто тогда? Сказать родителям? Нет уж!.. Просто тогда у отца случится сердечный приступ, у матери истерика, придется вызывать скорую… Нет, это не годится. Ни в коем случае.
Но тогда кто?..
И тут она вспомнила…
5
Естественно, никого убивать Хватов не хотел. Этот дурак сам подлез под пулю. Пьяный был, что ли? Хотя от него, вроде, не пахло. Может обкуренный, в темноте не разглядишь. И потом, у него был нож. И не просто для запугивания. Он им бил по настоящему. И если бы капитан не прикрылся дверцей – вон на ней какая отметина осталась! – ему бы самому лежать там.
Так-то оно так, да все не так просто. И самый главный вопрос: что, собственно, он, капитан Хватов, делал там в этот поздний час? Грибы собирал?
Ох, как ни к чему ему были бы все эти разбирательства. А если выплывет, что он тут с Наташкой, сучкой этой, был? Вот ведь, стерва! Ну не даром все-таки говорят, что от баб все беды. Тут ведь даже не в том беда, что Суслик прознает про его шалости с этой его новоявленной пассией, черт с ним, с Сусликом, любить он его, капитана Хватова все равно не любит, да и не нужна Хватову эта суслиная любовь. Пенсионный возраст он уже перешагнул, а в пятьдесят его так и так попрут. И все равно, стало быть, уже нечего ждать милостей от природы, а давно пора искать приложение своим силам где-нибудь в другом месте. Пока есть еще предложения.
Тут хуже, если Оля, жена, узнает. А ведь узнает, если скандал начнется. А Олю свою Хватов любил, несмотря на возраст и случавшиеся иногда увлечения. Кто у него еще в этой жизни остался? Родителей давно нет. Сыновья выросли и разъехались, один в Питере, другой в Москве. И если Ольга уйдет от него – а она это может, то, Хватов знал точно, останется ему только одно: махнуть на все рукой и утонуть в водке, как это сделал не один уже из его прежних друзей и знакомых. И так же, как и они, растворится он, разойдется в придонной мути без остатка, и памяти от него на этой земле не останется.
Ну, в общем, капитан милиции Аркадий Хватов должен был, конечно, вызвать наряд милиции и потом сам в качестве подозреваемого предстать перед следователем. Закон, мол, суров, но… и так далее. Со всеми остановками. По полной программе. И разумеется, капитан Хватов – защитник сирых и обиженных, слуга закона, – так бы и сделал. Но сейчас на его месте был Хват, старый, прожженный опер, по старости лет переведенный на бумажную следственную работу. И Хват валять такого дурака не собирался.
Еще тогда, когда он, имея намерение отпугнуть неожиданно взбесившегося вымогателя, сам того не желая прострелил ему его бедовую голову, еще тогда, запаленно дыша после короткой яростной схватки и слыша в ушах эхо собственных выстрелов, сидя на корточках перед горячим еще трупом Хват понял, что надо делать.
И сделал бы, если бы не эта…
Тоже мне, еще в милиции хочет работать. Вон, пусть в юрисконсульты идет. А тут, в ментуре, про нервы и брезгливость нужно забыть. Ишь как запричитала-закудахтала сразу, стоило Хвату объяснить ей, что он собирается делать: я, мол, не могу!.. Ах, что вы, мол, что вы!.. Женатых мужиков соблазнять – это она пожалуйста. Тут она не брезгливая… А посидеть в одной машине с трупом – этого она, понимаете ли, не может.
Так ворчал про себя Хват, опять, на сей раз уже совсем в темноте, подъезжая все к тому же железнодорожному мосту, за которым начинался лес.
Наташу он отвез домой и, высаживая ее у подъезда в который уже раз строгим тоном сказал:
– Ничего не было! Ничего. Я тебя подвез сначала в магазин – какой?
– "Уют", – повторила тоном послушной школьницы Наташа.
– Так. А что ты там смотрела?
