banner banner banner
Русский модернизм и его наследие. Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова
Русский модернизм и его наследие. Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Русский модернизм и его наследие. Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

скачать книгу бесплатно


В 1932 году Патуйе уходит в отставку, однако продолжает вести исследовательскую работу. В частности, он публикует в юбилейном пушкинском номере журнала французских компаративистов в 1937 году статью «Пушкин и Мольер»[171 - Patouillet J. Pu?kin et Moli?re // Revue de littеrature comparеe. 1937. XVII. P. 64–78. См. об этой статье: Боброва Е. И. Пушкинский номер журнала французских компаратистов [«Revue de littеrature comparеe». Janvier-mars, 1937. Centenaire de la mort de Pouchkine (1837–1937). Paris, 260 p.] // Временник Пушкинской комиссии. Вып. 4–5. М.; Л., 1939. С. 546–550.]. По-видимому, эта статья оказалась последней публикацией Патуйе.

28 октября 1942 года Патуйе умирает в своем доме на юге Франции в Вольне. Его некролог из?за военного времени вышел только спустя полтора года.

Судьба архива Патуйе остается неизвестной. Всплывшая машинописная копия дневника Луизы Патуйе, которая находится сейчас в Институте Гувера, позволяет предположить, что существовала (или существует) и другая часть собрания (возможно, она находится в частных руках), в которой могли сохраниться важные документы, в частности, письма русских корреспондентов, книги с дарственными надписями и др. Сюжет, как кажется, не закрыт.

Елена Куранда (Санкт-Петербург)

ЮР. ЮРКУН: ОСТАВШИЕСЯ ДЕТАЛИ

Называя так свои заметки, я позволила себе перефразировать фразу М. А. Кузмина: «остались детали»[172 - По свидетельству Виленкина, «последние слова» М. Кузмина Юркуну: «Ну, теперь идите, главное все кончено, остались детали» (Виленкин В. Я. В сто первом зеркале. М., 1990. С. 48).]. Потому что Юр. Юркун выведен из забвения и «главное» о нем написано благодаря в большой мере исследованиям и статьям того человека, ради которого затеяна эта книга.

1. День рождения Юр. Юркуна[173 - Выражаю свою благодарность Аполонии Кальнюте и Руте Мелине, оказавшим помощь в установлении даты рождения Юр. Юркуна.]

Дата рождения Юр. Юркуна, согласно записи в метрической книге[174 - Литовский государственный исторический архив. Ф. 1490. Оп. 1. Д. 29. Л. 8.] римско-католического костела Багаславишкиса[175 - О костеле и о ксендзе Сильвестрасе Гимжаускасе, крестившем Осипа Юркуна и сделавшем запись в метрической книге, см.: Костел Обретения Святого Креста в Багаславишкис. URL: https://sakralilietuva.lt/ru/lankytinos-vietos/bagaslaviskio-sv-kryziaus-atradimo-baznycia.] за 1895–1899 годы – 3 сентября 1895 года.

№ 92

Фамилия окрещенного – Юркунасов

Когда, где, кто и кем, одною ли водою или со всеми обрядами таинства окрещен – Тысяча восемьсот девяносто пятого года Сентября десятого дня в Богуславишском Р<имско><->К<атолического> прих<ода> Костеле окрещен младенец по имени Осип Кс<ендзом> Сильвестром Гимжевским с совершением всех обрядов Св<ятого> Таинства

Какого сословия и общества, каких родителей, когда и где, т. е. в каком приходе родился крещенный – Кресть<ян> Гелв<анской> вол<ости> Ивана и Вероники, ур<ожденной> Ананис, Юркунасов, зак<онных> супр<угов> сын родивш<ийся> сего 1895 года Сентября 3 дня того же прих<ода> в д<еревне> Седуны

Кто были по имени и прозванию восприемники при Св. крещении и кто присутствовал? – Восприемниками были: Матеуш Ананис и Филомена Ананис девица

<…>

Таким образом, встречающаяся в авторитетных исследованиях[176 - Кузмин М. А. Дневник 1934 года / Под ред., со вступит. ст. и примеч. Г. Морева. СПб., 2007. С. 302.] дата рождения Юркуна – 17 сентября 1895 года – неверна[177 - Эта дата значится в «Следственном деле № 41563 УНКВД по Ленинградской области по обвинению Юркуна Осипа (Юрия) Ивановича; см. анкету арестованного, заполненную на Юркуна: URL: http://arch.iofe.center/showObject/163980486.]. Следует писать: 3 (15) сентября 1895 года.

Однако, судя по дневниковым записям Кузмина и Гильдебрандт-Арбениной, день рождения «Юрочки» праздновали 16 сентября[178 - «16 (пятница) Вот рожденье бедного Юрочки» (Кузмин М. А. Дневник 1921 г. / Публ. Н. А. Богомолова и С. В. Шумихина // Минувшее: Исторический альманах. Т. 13. СПб.; М., 1993. С. 486); «16/IX<19>75<года> В день рождения Юрочки надо вспомнить о нем лично, а не обо мне» (Гильдебрандт О. Н. О Юрочке // Кузмин М. А. Дневник 1934 г. С. 162).]. Здесь приведу одну запись, не вошедшую в опубликованные фрагменты дневника О. Н. Гильдебрандт-Арбениной[179 - Гильдебрандт-Арбенина О. Н. «Девочка, катящая серсо…»: Мемуарные записи, дневники / Сост. А. Л. Дмитренко, вступ. ст. Н. В. Плунгян, комм. А. Л. Дмитренко, П. В. Дмитриева, А. Г. Меца, Г. А. Морева, Т. Л. Никольской, Н. В. Плунгян, Р. Д. Тименчика. М., 2007. С. 206–246.].

[1960 год] 17 сентября. Четверг. <…> Вчера был день рождения Юрочки, я поехала в Лавру, где еле выстояла молебен перед дорогой Скорби…

За Юрочку и за Марусю. Батюшка после говорил о Марии и Марфе – тема для меня интересная и по Клюеву, и по Кузмину, и по детству (я обожала Семирадского и икону в зале нашей гимназии)[180 - Ср.: «Это не сектантство отнюдь, это естественное устремление высокой души к небесному Жениху… Монашество, аскетизм ей противны; она не позволит Марии обидеть кроткую Марфу» (Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии. XXV <о книге стихов Н. А. Клюева «Братские песни»> // Аполлон. 1912. № 6. С. 53). См. также образы «вифанских сестер» в стихотворении Клюева «Плач дитяти через поле и реку».Имеется в виду поэтический цикл М. Кузмина «Лазарь» – последний раздел книги «Форель разбивает лед» (1929), в котором обыгрывается евангельский сюжет. Ср. запись от 16 апреля 1960 г.: «Завтра Пасха. Забываю многое, но не забываю стихов М<ихаила> Ал<ексеевича>, „Лазаря“ и „Алым ударит в ставни…“» (Гильдебрандт-Арбенина О. Н. Дневник. Т. 19. 1960–1961 // ЦГАЛИ СПб. Ф. 436. Оп. 1. Д. 23. Л. 13).Гильдебрандт-Арбенина О. Н. Дневник. Т. 19 // ЦГАЛИ СПб. Ф. 436. Оп. 1. Д. 23. Л. 5. Здесь и далее тексты из архивных документов печатаются в соответствии с правилами современной орфографии и пунктуации с сохранением индивидуальных авторских особенностей.].

По-видимому, переводя дату своего рождения в соответствии с новым стилем, Юркун прибавил тринадцать дней, как предписывалось Декретом о введении в Российской республике западноевропейского календаря, хотя в тексте декрета такая операция подразумевалась для дат XX века. Но Юркун посчитал так, как он (да, наверное, и не он один) понял.

До 1918 года день рождения Юркун отмечал 3 сентября, об этом есть упоминание в дневнике Кузмина от 3 сентября 1915 года: «3 (четверг). Бедняжка мой. Его рожденье, и даже нельзя провести повеселее»[181 - Кузмин М. А. Дневник: 1908–1915 / Подг. текста и комм. Н. А. Богомолова и С. В. Шумихина. СПб., 2005. С. 559.].

2. Юркун летом 1913 года: «Завелись, конечно, у меня новые еще знакомства, товарищи уже моих лет»[182 - Юркун Юр. Шведские перчатки // Юркун Ю. И. Дурная компания / Сост., подгот. текста и примеч. П. В. Дмитриева, Г. А. Морева, вступит. ст. В. К. Кондратьева. СПб., 1995. С. 91.]

В ЦГАЛИ СПБ, в фонде О. Н. Гильдебрандт-Арбениной, хранится документ, значащийся как «Письмо Ю. И. Юркуну Эрнста С. Р., искусствоведа». Однако анализ почерка[183 - Выражаю благодарность И. А. Золотинкиной, старшему научному сотруднику Государственного Русского музея, за консультацию о почерке С. Эрнста на основе его автографов из фонда С. Р. Эрнста в ОР ГРМ.] и содержания письма указывают на ошибочную атрибуцию.

Так, Сергей Ростиславович Эрнст[184 - См. о нем: Золотинкина И. А. Историк искусства Сергей Эрнст (1894–1980): Опыт творческой биографии // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 2. 2008. Вып. 2. С. 203–214.] к лету 1913 года уже был студентом историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета, тогда как автор письма только собирается подавать документы в Николаевское инженерное училище. Кроме того, орфография письма вряд ли могла принадлежать С. Эрнсту, которого П. П. Вейнер характеризует так:

[1913,] март, стр. 33[185 - П. П. Вейнер дает комментарий к статье С. Эрнста «А. М. Легашев» (Старые годы. 1913. март. С. 33–36).]. Впервые в качестве автора появляется С. Р. Эрнст. Краснощекий юноша, студент из Вологды, горевший любовью к искусству, уже много знавший и чувствовавший – таким пришел он в редакцию и сразу нас заинтересовал: мы надеялись из него выработать преемника Врангелю и стали охотно не только предоставлять ему свои страницы для его материала, но и постоянно подбивать его на дальнейшее, задавая ему темы. Очень молодой и лишенный той преемственной культуры, на которой вырос Врангель, он не имел достаточного самокритического чутья: если по добросовестности обработки он стоял на превосходной высоте, умел, как пчела, повсюду и как бы походя собирать нужное для его целей, отличался прекрасной памятью и острым глазом, прислушивался к чужим мнениям, то в смысле стиля он вдавался в излишнюю изысканность, цветистость, изломанность[186 - Ср. мнение о стиле С. Эрнста в дневнике К. Сомова (запись от 23 июня 1919 г.): «Эрнст заходил, принес книжку обо мне <…> Неплохо, толково, но чрезвычайно язык восторженный и не простой» – Сомов К. А. Дневник: 1917–1923. М., 2017. С. 297. Речь идет о книге: Эрнст С. Р. К. А. Сомов. СПб., 1918. О частых встречах и общении Сомова с Эрнстом см.: Сомов К. А. Дневник: 1917–1923; Он же. Дневник: 1923–1925. М., 2018 (обе – по именному указателю).], с которыми приходилось бороться[187 - Вейнер П. П. Библиографические листки. «Старые годы»: их история и критика en connaissance de cause / Вступ. ст., комм., сост. И. А. Золотинкиной. СПб., 2008. С. 123.].

Первая буква в затейливой подписи в конце письма действительно напоминает заглавную «Э», однако в середине слова явственно видна «лишняя» буква «е» («…ест»), отсутствующая в фамилии «Эрнст». С большой долей вероятности можно предположить, что начальная буква подписи – «О». Таким образом, подпись корреспондента Юркуна – Орест. Некий Орест упоминается в дневнике Кузмина как знакомый Юркуна, первый раз в записи от 27 мая 1913 года[188 - Кузмин М. А. Дневник: 1908–1915. С. 407 и по именному указателю.].

Окончательно не атрибутированное письмо Ореста – тем не менее одно из самых ранних известных на сегодня писем к Юркуну от корреспондента, судя по его осведомленности об образе жизни Кузмина и Юркуна, принадлежавшего летом 1913 года к их близкому кругу.

Письмо приводится по автографу: ЦГАЛИ СПб. Ф. 436. Оп. 2. Д. 17[189 - Архивная датировка письма: «19.05.1913» – исправлена по автографу.].

    Келломяки 1913 г. 19?го июля

Милый Юрик[190 - Имя, производное от фамилии Юркуна, стало его новым именем до конца жизни (см.: «Юрочку ведь действительно звали Иосиф. А „Юрия“ ему придумал Михаил Алексеевич, просто для гармонии с фамилией Юркун» – Милашевский В. А. Вчера, позавчера: Воспоминания художника. М., 1989. С. 205; см. также: Дмитриев П. В. М. Кузмин: Разыскания и комментарии. СПб., 2016. С. 97).]!

Хотел я сразу ответить на Твое письмо, но как-то не нашел свободной минутки, да и настроения не было тоже: все болит голова и весь хожу какой-то разбитый.

Скучно мне, скучно безумно, а главное, тоскливо.

Читаю не особенно много, жара отбивает всякое желание. Надо заниматься математикой, но безумно лень, до ужаса стал ленив!

Ты ведь слышал, вероятно, что я собираюсь держать экзамен в Инженерное училище?

Вчера, к моему удивлению, получил письмо от Пастухова[191 - Всеволод Леонидович Пастухов (1894, Рославль – 1967, Нью-Йорк) – пианист, педагог и музыкальный критик. В 1913–1917 гг. учился в Петербургской консерватории по классу фортепиано профессора М. Н. Бариновой. В записях от лета 1913 г. неоднократно упоминается в дневнике М. Кузмина (см.: Кузмин М. А. Дневник: 1908–1915). Посетитель «Бродячей собаки» (см.: Пяст В. А. Встречи / Вступ. ст., подг. текста и комм. Р. Тименчика. М., 1997. С. 364). Автор книги стихов (вышла посмертно): Пастухов В. Л. Хрупкий полет. Нью-Йорк, 1967. См. его позднейшую характеристику: «Один из его [Георгия Иванова. – Е. К.] друзей юности, „очаровательный Валечка Пастухов“ <…> действительно на редкость очаровательный, застенчивый и нежный, заслуживший в Петербурге прозвище – по Маяковскому – „не мужчина, а облако в штанах“» (Одоевцева И. В. На берегах Сены. М., 1989. С. 70). Ср.: «В десятых годах он жил в Петербурге, хорошо знал М. Кузмина, Г. Иванова и других, бывавших, как и он, в „Бродячей собаке“, в „Привале комедиантов“. Он внес в мою жизнь какую-то забытую петербургскую ноту, которую лично я знать не могла, но которая прозвучала мне в 1921 году, когда она растаяла в воздухе революционного Петербурга» (Берберова Н. Н. Курсив мой: Автобиография. М., 2001. С. 574). См. также: «Мы служим не партиям, не государствам, а человеку». Из истории журнала «Опыты» и альманаха «Воздушные пути» / Публ., вступ. ст. и прим. В. Хазана // Toronto Slavic Quarterly. 2019. № 70. URL: http://sites.utoronto.ca/tsq/29/hazan29.shtml; «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950?х гг. в переписке русских литераторов-эмигрантов / Сост., предисл. и прим. О. А. Коростелева. М., 2008. С. 358 и по ук.], его самочувствие моральное не особенно хорошо, это я сужу по общему тону его письма.. <две точки – так! – Е. К.>

А как Ты себя теперь чувствуешь, как твое здоровье? Я думаю, тоже с трудом выносишь духоту. Да ведь еще в Петербурге!

Что у тебя произошло с Канегиссером[192 - Каннегисер Леонид Иоакимович (Акимович) (1896, Санкт-Петербург – 1918, Петроград) – поэт. В 1913 г. окончил гимназию Я. Г. Гуревича. Первая запись о нем в дневнике М. Кузмина – от 1 апреля 1913 г.: «Каннегисер влюбился в Юрочку и преследовал его» (Кузмин М. А. Дневник: 1908–1915. С. 401). Портрет юного Каннегисера дал Г. Иванов: «…он был очень красив – черноглазый, стройный, высокий» (Леонид Каннегиссер: Статьи Георгия Адамовича, М. А. Алданова, Георгия Иванова; Из посмертных стихов Леонида Каннегисера. Париж, 1928. С. 39). О доме семьи Каннегисеров (№ 10 по Саперному переулку), который был в 1910?е гг. одним из популярных мест собраний литературной и артистической молодежи Петербурга, оставила воспоминания Гильдебрандт-Арбенина (см. первую их публикацию: Гильдебрандт-Арбенина О. Н. Саперный, 10 / Публ. Г. А. Морева // Минувшее: Исторический альманах. Вып. 16. М.; СПб., 1994. С. 124–149). Каннегисеру посвящен рассказ Юркуна «Двойник», вошедший в книгу «Рассказы, написанные на Кирочной ул., в доме под № 48» (Пг., 1916; то же – Юркун Юр. Дурная компания. С. 296–298). Юркун был арестован после убийства Каннегисером Урицкого 30 августа 1918 г. (см.: Морев Г. А. Из комментариев к текстам Кузмина («Баржи затопили в Кронштадте…») // Шестые Тыняновские чтения: Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига; М., 1992. С. 25–30; Он же. Из истории русской литературы 1910?х гг.: к биографии Леонида Каннегисера // Минувшее. Вып. 16. С. 115–149).] <так!>?

Как живет Кузмин, что поделывает, пишет ли сейчас что либо <так!> новое?

Меня все интересует судьба Твоего рассказа[193 - Первая публикация Юркуна в Санкт-Петербурге – рассказ «Ибо он знал, что делал. Литовская легенда» в журнале «Огонек» (1914. № 2 (12 января). С. 8) за подписью-факсимиле «Юр. Юркун». См. переписку М. Кузмина с редактором журнала В. А. Бонди: Юркун Юр. Дурная компания. С. 490.]; еще ничего о нем Тебе неизвестно?

Сейчас я очень плохо себя чувствую и хожу злой при злой <так!>, меня даже здесь все начинают бояться. Развлечений здесь, в Келломяках, абсолютно никаких, знакомых тоже никого нет, в общем, прямо таки трагично. Пиши, милуся, что Ты поделываешь, как проводишь время, напиши, что делает Михаил Ал<ексеевич>.

Послушай, Ты читал Оскара «Пастор <так!> и служка»[194 - Рассказ «The Priest and the Acolyte» (в русском переводе Е. Е. Бинович – «Патер и служка») написан не О. Уайльдом, а Дж. Ф. Блоксомом, с которым был связан А. Дуглас, друг и любовник Уайльда (см.: Oscar Wilde: Interviews & Recollections. Vol. 2. London, 1979. Р. 284). К моменту публикуемого письма выходил по-русски дважды: в вып. 18 «Художественной библиотеки» (Уайльд О. Кэнтервильское привидение: Фантастическая повесть; Патер и служка / Пер. с англ. под ред. И. Ясинского. СПб., [1909?]) и бесплатным приложением к журналу «Пробуждение» (Он же. Рассказы и сказки. СПб., [1912?]). В рассказе описана взаимная любовь 28?летнего католического священника Рональда Хетерингтона и 14?летнего Вильфреда, алтарного мальчика-певчего. Пафос рассказа – моральное оправдание однополой любви и, по мере сил автора, ее эстетизация: «Свирепо, безумно расправляется общество с теми, которые дерзнули пренебречь его законами и поступать согласно требованиям своей личности, не заботясь о сохранении старого порядка и его условностей. Не долго еще патер пользовался славой святого, а мальчик славой ангела. Но патер и служка не беспокоились. Что им до целого мира? Они были один для другого идеалом; ни небо, ни ад не могли им дать ничего взамен этой чистой невинной любви» (цит. по: Уайльд О. Рассказы и сказки. С. 58–59). О Уайльде как одном из любимых писателей Юркуна см.: Гильдебрандт О. Н. О Юрочке. С. 158, 163, 164.]?

Я нигде не могу достать его.

Милый, у меня к Тебе есть приогромная <так!> просьба: если есть у Тебя Гнев Диониса[195 - Роман Е. А. Нагродской «Гнев Диониса», вышедший в 1910 г. и к 1913 г. дважды переизданный. См. отзыв М. Кузмина о нем: «Второй женский роман (Е. Нагродской) нас неожиданно утешил. Написанный в непривычной для русской публики манере французских романов, живо и ярко, тактично и смело касаясь очень опасных и современных вопросов, он, кроме того, производит впечатление большой пережитости» (Аполлон. 1910. № 9. Паг. 2. С. 34). Просьба Ореста свидетельствует, с одной стороны, о знании обстоятельств жизни Юркуна, так как именно в июле 1913 г. Кузмин переезжает в дом Нагродских, указывая в письмах адрес «Мойка, 91» как постоянный, Юркун же часто бывает в доме. С другой стороны, именно из?за связи с Юркуном у Кузмина происходят размолвки с Нагродской, а из?за нее – и с самим Юркуном (см.: Кузмин М. А. Дневник: 1908–1915. С. 395, 397; Богомолов Н. А., Малмстад Дж. Михаил Кузмин… 2007. С. 299). Так что для того, чтобы выполнить просьбу Ореста надо было ждать затишья в отношениях сторон и подходящего настроения Юркуна. Тем не менее в августе 1914 г. Юркун посвятил Е. А. Нагродской новеллу «Стелло Курти» (Юркун Ю. И. Дурная компания. С. 487), вошедшую впоследствии в сборник «Рассказы, написанные на Кирочной ул., в доме под № 48».], и если он Тебе не нужен, то не можешь ли переслать его <зачеркнуто: зак> бандеролью? Я Тебе пришлю марками стоимость пересылки. Если это Тебя не затруднит, то я очень буду благодарен.

Отвечай возможно скорее. Жду Твоего письма.

Всего милого пока. Целую и целую. Любящий Тебя Твой

    Орест

P. S. Привет сердечный Михаилу Алексеевичу

    Орест

3. Юр. Юркун в альбомах современников

В альбоме Анны Радловой

В число ближайших Кузмину людей входила Анна Радлова[196 - См.: Куранда Е. Л. М. Кузмин и его круг в архиве Радловых в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки // Михаил Кузмин: Литературная судьба и художественная среда / Под ред. П. В. Дмитриева и А. В. Лаврова. СПб., 2015. С. 226–270.], вследствие этого и Юр. Юркун стал частью ее круга.

В альбоме Анны Радловой[197 - Радлова А. Д. Альбом ее со стихотворениями и записями. 1914–1945 гг. (РО ИРЛИ. Р. I. Оп. 42. № 68).] он поместил два своих рисунка (л. 7 и л. 8). Рисунок на л. 7 сопровождается подписью:

С нежностью и любовью

Дорогой Анне Дмитриевне

Радловой

Юр. Юркун

1929 г.

26 Декабря

В мае 1921 года Юркун записал в альбом:

Анне Радловой

В дни всевозможных революций и анархического произвола, самоуправлений и самоутверждений Вы пришли тем не менее самым из законнейших поэтов-творцов.

Вас узнали, услышали и Вам обрадовались те, для которых Ваш голос и подлинные творческие слова не только не были чужды, но прозвучали большой радостью.

Те, которые не затерялись и не растеряли сами своей души, не помрачились веры, глаз и слуха, будут и впредь с благодарностью и трепетом внимать Вам.

А до остальных какое дело Вам, раз они трупы?

    Петербург
    2 мая 1921 г.[198 - Ср. запись Кузмина в дневнике от 2 мая 1921 г. о посещении Радловых на следующий день после пасхального воскресенья: «2 (14), понедельник Солнце не так ясно, но тепло и хорошо <…> Дождик под солнцем. У Радловых был Лисенков и Тяпа, потом Чудовский и Горнф[ельд]. Была пасха, кулич и заливная рыба. Читали. Дождик лил, потом прошел. Ночь тепла и прозрачна. Юр. после часа еще провожал О. Н.» (Кузмин М. А. Дневник 1921 г. // Минувшее: Исторический альманах. Т. 12. М.; СПб., 1993. С. 467).]
    Юр. Юркун[199 - РО ИРЛИ. Р. I. Оп. 42. № 68. Л. 46–46 об.].

Под этой записью А. Радлова вклеила фотографию Юркуна, более позднюю, чем запись, – 1934 года[200 - Обычно в разных изданиях такая же фотография с подписью «Юрий Юркун у Крестового моста в Александровском парке в Детском Селе» воспроизводится из собрания Е. А. Голлербаха (см., например: Юрий Юркун: графика из собрания Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме / Сост. С. А. Бобкова. СПб., 2009. С. 22).].

В этом страстном обращении Юркуна к А. Радловой очевидны текстовые параллели со статьей М. Кузмина «Голос поэта»[201 - Кузмин М. А. Голос поэта // Жизнь искусства. 1921. 26–29 марта.], по поводу вышедшей в конце 1920 года книги стихов А. Радловой «Корабли»[202 - Радлова А. Д. Корабли. Вторая книга стихов. Пб.: Алконост, 1920.]. Ср.:

Юркун: «самым из законнейших поэтов» – Кузмин: «Книгой „Корабли“ А. Радлова вступила полноправно и законно в семью больших современных лириков» (145[203 - Цит. по: Кузмин М. А. Условности: Статьи об искусстве. Томск, 1996. С. 143–145 (далее номер страницы указывается в скобках после цитаты).]);

Юркун: «Ваш голос» – Кузмин: «Голос поэта окреп, стал смел и гибок, значителен, не потеряв, а словно еще углубив, мужественную нежность. Кстати, саму Радлову преследует этот густой, тревожный голос» (144; «новый» голос А. Радловой вообще лейтмотив статьи Кузмина);

Юркун: «подлинные творческие слова не только не были чужды, но прозвучали большой радостью; с благодарностью и трепетом внимать Вам» – Кузмин: «о „Кораблях“, которые привезут волнение и подлинный трепет и чистую радость» (144);

Юркун: «не растеряли сами своей души» – Кузмин: «внутренних достижениях живой и глубокой души» (144).

Такое единодушие в отношении к А. Радловой и ее стихам, как и во многих других случаях, – следствие уже не раз отмечавшихся общих литературных и человеческих симпатий Кузмина и Юркуна. Впрочем, и после смерти Кузмина Юркун чувствовал глубокую связь с А. Радловой, что видно из его писем к ней 1936 года[204 - См.: Куранда Е. Л. Письма Ю. И. Юркуна к А. Д. Радловой 1936 года // Михаил Кузмин: Литературная судьба и художественная среда. С. 432–449.].

Юркун и Кузмин в альбомах Эриха Голлербаха

Знакомство Юркуна и Кузмина с Э. Голлербахом произошло, скорее всего, в первые послереволюционные годы[205 - М. А. Кузмин в дневниках Э. Ф. Голлербаха / Предисл. и публ. Е. А. Голлербаха // Михаил Кузмин и русская культура XX века: Тезисы и материалы конференции 15–17 мая 1990 г. Л., 1990. С. 220.].

В июне 1919 года М. Кузмин оставил в одном из альбомов Э. Голлербаха, помеченном владельцем как «№ 2», такую запись:

Не справедливости ждем

мы, а великодушия и благости

в них спасенье

М. Кузмин

1919 Июнь[206 - Альбом Э. Ф. Голлербаха с автографами на память, стихотворениями, рисунками разных лиц. 1914–1931 (ОР РНБ. Ф. 207. Ед. хр. 106. Л. 15).].

Запись Кузмина попала, так сказать, в «розановский контекст» у Голлербаха. Начиная этот свой альбом, он вклеил на первом листе письмо к нему В. В. Розанова, сопроводив по правому краю примечанием:

Отрывок из письма Василия Васильевича Розанова

(письмо XXIII-е, 8 августа 1918 г., из Сергиева Посада)

___________________________

р. 20 апреля (2 мая н. ст.) 1856 г., + 23 янв. (5 февр.) 1919 г. в среду, в ? 1 ч. дня.

Письмо Розанова – про книгу Голлербаха о нем[207 - Голлербах Э. Ф. В. В. Розанов: Личность и творчество. Пг.: Журнал «Вешние воды», [1918].]. «Как я благодарен Вам за конкретизм»[208 - ОР РНБ. Ф. 207. № 106. Л. 3. Письма В. В. Розанова к Э. Ф. Голлербаху впервые вышли отдельным изданием в берлинском Издательстве Е. А. Гутнова в 1922 году; дополненная и комментированная публикация, подготовленная Е. А. Голлербахом: Звезда. 1993. № 8. С. 98–137; перепечатано: Розанов В. В. В нашей смуте. М., 2004. С. 337–383, 398–401; в последнем издании цитированные пассажи – на с. 352, 353.], – так оно начинается. И далее Розанов отмечает оригинальный для подобного жанра прием Голлербаха: «И – это Ваш дух, прелестный дух: сопровождать „стихами поэтов“. Как улучшился я и от Брюс<ова>, и от Верлена»[209 - ОР РНБ. Ф. 207. № 106. Л. 3. В переработанном и расширенном издании книги о Розанове Голлербах «улучшил» Розанова также Кузминым: «„Уединенное“ и “Опавшие листья“ пронизывает тот “дух мелочей, прелестных и воздушных“ (М. Кузмин) <…>» (Голлербах Э. Ф. В. В. Розанов: Жизнь и творчество. Пб.: Полярная звезда, 1922. С. 51).].

На листе 7 оставила недатированную запись Любовь Мурахина-Аксенова, чьи воспоминания о Розанове напечатаны в книге Голлербаха.

Кажется возможным предположить, что Кузмин написал свой афоризм о справедливости[210 - Ср. в книге Голлербаха о Розанове пассаж «о справедливости», который как бы инициирует высказывание Кузмина: «Правда (кстати, понятие чисто русское, точно не переводимое ни на один язык в мире) есть сочетание двух понятий: истины и справедливости. Ни в чем не сказывается сущность Руси и русского духа так, как сказывается она в неуклонном влечении к „правде“. И для Розанова, человека насквозь русского, со всеми гениальными особенностями и гениальными недостатками, свойственными исключительно русскому духу,– правда выше всего» [курсив мой. – Е. К.] (Голлербах Э. Ф. В. В. Розанов. Пб., 1922. С. 54).], отчасти ориентируясь на предыдущие автографы, так или иначе связанные с Розановым[211 - Богомолов Н. А. Неизданный Кузмин из частного архива // Новое литературное обозрение. 1997. № 24. С. 279–280 (перепечатано: Богомолов Н. А. Русская литература первой трети XX века: Портреты. Проблемы. Разыскания. Томск, 1999. С. 547). Подробнее на тему «Розанов и Кузмин» см. в примечании-очерке Г. А. Морева: Кузмин М. А. Дневник 1934 г. С. 272–274.].

Годом позже в альбом Голлербаха сделал запись Юркун:

Мгновения, мгновения! О чудовище, изуродованная ложью блядь. В тебе видят все без очков, без пенснэ и моноклей нагую задницу истины.

Многие прекрасные стремления, идеи, замыслы дробятся и развеваются пылью благодаря твоей лживости.

Немногие только могут противиться твоим грубо подмалеванным румянцам, сурьмилу и вздорной парфюмерии, и о сколь многие гибнут, доводя до полнейшаго праха и банкротства сокровища своего ума, гения и духа.

Из одного смешного желания побыть с тобою вместе, глотая пыль и пудру, отряхаемую с твоих юбок (и т. д.)

Юр. Юркун

л?то 920 г.[212 - ОР РНБ. Ф. 207. № 106. Л. 18 об.].

Запись выглядит как отрывок из какого-то более длинного текста. Появляется соблазн принять ее за фрагмент романа Юркуна «Туманный город» (или «Туман за решеткой»), считающегося на сегодняшний день утраченным[213 - См. о нем примечание к рассказу «Игра и игрок» в кн.: Юркун Ю. И. Дурная компания. С. 497–499.]. Как известно, художник В. Милашевский «задался фантастической целью»: «восстановить осенью 1968 года, через сорок восемь лет, исчезнувший роман моего друга»[214 - Милашевский В. А. «Нелли». Роман из современной жизни / Публ. М. Г. и Н. Г. Звенигородских, послесл. Е. И. Водоноса // Волга. 1991. № 12. С. 75.]. Сочинение Милашевского – собственно, сам роман «Нелли» – перемежается вставками из жизни и дневников автора – «Псевдо-Юркуна». И в этой («авто»)биографической канве романа Милашевский пытался воссоздать именно атмосферу лета 1920 года – того периода, которым помечена и запись Юркуна в альбоме Голлербаха.

Еще одной задачей Милашевского было восстановление «общего духа»[215 - Там же.] романа Юркуна и времени его написания. Этот «дух» – в «предосудительном для русской литературы эротизме романа об американке Нелли»[216 - Там же. С. 76.]. Возможно, не случайно Милашевский, восстанавливая роман, использует обсценное слово[217 - «Я как-то купил что-то вроде антоновки три или четыре яблока у старой бляди с похабно-морщинистым лицом» (Там же. С. 91).], необходимость которого в тексте трудно объяснить кроме как стремлением передать «общий дух» произведения Юркуна. Это же слово использовано и в цитированной записи Юркуна в альбоме Э. Голлербаха.

И еще одно соображение по поводу записи Юркуна. В «Псевдо-Юркуне» Милашевский пишет о начавшихся попытках Юркуна рисовать. Рисунки же его он характеризует в книге воспоминаний так:

Но Юрочка изображал не только в раю Адама и Еву в шляпке по моде 1910 или 1920?х годов. Иногда он впадал в реализм, скандально-трактирный. Чувствовалась вся грязь жизни, и эта грязь возвышалась или облагораживалась его неуменьем рисовать <…> иначе на эти вещи было бы тяжело и неприятно смотреть. Это какие-то провинциальные танцульки у «Амелии», содержательницы веселых домов. Какие-то пышногрудые, увесистые девицы в костюмах матросов и брюках клеш. <…> Иногда в вихре вальса мелькают их формы острой ядовитости. Вдруг появится что-то готтентотское в их сложении[218 - Милашевский В. А. Вчера, позавчера. С. 209.].

Не исключено, что запись Юркуна можно рассматривать как комментарий к собственным картинам или к его замыслам рисовальщика.