скачать книгу бесплатно
«Спасибо тебе, Господи! Не оставил, спас от неминуемой, страшной смерти в этом людском месиве!» – в исступлении шептал он. И слезы текли по его лицу…
Наконец, немного отдышавшись, Иван огляделся по сторонам. Все пространство вокруг было усеяно людскими телами. Кто жив, а кто мертв, определить было невозможно. Тенями двигались те, кто только что выбрался из толпы. У некоторых из них в руках были пестрые узелки с заветными царскими подарками.
«Дорого же они вам обошлись!» – подумал Иван.
Его нещадно томила жажда. Он облизал сухие, потрескавшиеся губы. Ужасная слабость снова накатила на него.
– Вижу, совсем плохо тебе, – услышал он рядом чей-то голос. – Главное, чтоб кости были целы. А синяки да шишки – это ерунда. Нам не привыкать…
Иван обернулся и увидел лежащего рядом с ним на земле человека, лицо его представляло собой сплошную кровавую массу. Человек тяжело, с хрипом дышал, а его правая рука была неестественно вывернута. В другой руке он держал бутылку вина, а у его ног валялся развязанный узелок, из которого на землю высыпалось все его содержимое. Мужик сделал глоток из бутылки и протянул ее Ивану.
– Накось, хлебни, может, полегчает… Мне-то уж, видать, ничто не поможет. Всю нутреннюю отдавили, все косточки поломали. Чую, не жилец я… А все потому, что на этот… – он взглянул на грязный, изодранный узелок, – на это дерьмо позарился. Царских подарочков захотел. Вот и получил от царских щедрот билет на тот свет. Так что прощевай… Как тебя звать-то, мил человек?
– Иваном кличут. Да ты брось, не причитай, еще поживешь, покоптишь небушко. Мы, голь, живучие! – неуклюже попытался успокоить незнакомца Иван.
– Нет уж, Ваня, чую, как силы мои, сама жисть от меня уходит.
Это было последнее, что сказал мужик. Он захрипел, горлом пошла кровь, глаза его страшно закатились.
– Эй, мужик, ты что?! Помер, что ль? Я ж даже имени твоего спросить не успел. За кого теперь свечку поставить!..
Иван сделал глоток, другой, дешевое вино обожгло горло, и ему стало немного легче.
«А что же Кузьма, жив ли? Или тоже кончил здесь свою жисть? – вдруг подумал он. Казалось, целая вечность прошла с тех пор, как толпа разъединила их. – Может, и он лежит теперь где-то бездыханный, истоптанный, вот так же, как этот мужичок, изуродованный до неузнаваемости тысячами ног…
И ведь ничем не помочь ему теперь. Не отыскать, не спасти. А может быть, он там, в этой обезумевшей толпе, все еще борется за свою жизнь или, того лучше, как и он сам, уже вырвался на свет Божий и лежит себе, отдыхает на молодой травке…
Что ж, делать нечего, надо убираться отсюда подобру-поздорову. А то скоро и здесь начнется мясорубка».
Он встал и, словно на прощанье, махнув рукой этому умолкшему навеки мужику, поплелся к шоссе.
Иван понуро, едва передвигая ноги, тащился в толпе таких же, как он, счастливцев, которым удалось выбраться из этого страшного плена толпы. Некоторые из них даже несли добытые в смертельной схватке «сокровища» – узелки с царскими подарками. А навстречу им, к месту массовой давки, прорывались новые отряды полицейских, пожарные машины, тянулись пустые подводы, очевидно, предназначенные для вывоза раненых и трупов со злополучной Ходынки.
Не глядя по сторонам, дрожа всем измятым, изломанным телом и бормоча что-то себе под нос, Иван не заметил, как прошел через весь город и оказался в своей обезлюдевшей днем ночлежке, на своей койке. А оказавшись здесь, он отвернулся к стене, накрылся с головой каким-то тряпьем и закрыл глаза.
Все это злополучное утро от Ходынского поля к городу тянулись подводы, груженные убитыми и ранеными. Больницы и морги были быстро переполнены. Плач и стон стояли по Москве, по всем подмосковным деревням и селам. Высокие полицейские чины утверждали, что в этой давке погибло около полутора тысяч человек и столько же получили тяжелые увечья. На самом же деле численность пострадавших была преуменьшена как минимум втрое. Не вошедшие в отчеты безымянные жертвы полицейские и солдаты под покровом ночи тайно свозили на Ваганьковское и другие кладбища и закапывали скопом в братских могилах. Здесь были беспаспортные сельские бедняки, работный люд с московских заводов и фабрик, босяки из многочисленных московских ночлежек. Кто их хватится, кто станет искать – так зачем же их и считать!
Узнав о произошедшем из доклада великого князя Сергея Александровича, Ники поморщился, словно от зубной боли.
– Как же так! Этой Ходынкой вы испортили мне такой праздник! Что будут теперь говорить наши зарубежные гости, что напишут газеты? Уверен, что эти всюду сующие свой нос щелкоперы наверняка уже строчат мерзкие статейки в свои гадкие газетенки. Значит, так. Делайте что хотите, но чтобы ни одна газетная шавка не посмела протявкать о том, что произошло.
Действуйте, действуйте, князь!..
Большинству газет удалось заткнуть рты. А тиражи тех, что посмели ослушаться и напечатать на своих страницах об этом трагическом событии, были арестованы. Но правды утаить все же не удалось.
«Не только вся Москва, вся Россия оцепенела от ужаса. Это была трагедия, в которой многие увидели страшное предзнаменование. От нового царя ожидали, что он отменит затянувшиеся празднества, назначит комиссию по расследованию этого преступления, распорядится об аресте нерадивых организаторов, виновных в произошедшем, ждали, что он выступит перед народом со словами скорби. Однако ничего этого не произошло».
Несмотря на произошедшую трагедию, Ники с Аликс все же решили отправиться на Ходынку. Не ломать же столь тщательно разработанную программу! Они уже собрались выходить, когда задребезжал телефонный аппарат. Ники взял трубку и услышал бодрый, ему показалось, даже веселый голос великого князя Сергея Александровича.
– Государь! – возбужденно кричал он в трубку. – Спешу доложить, что все последствия ночного происшествия ликвидированы. Поле полностью расчищено от трупов и мусора для открытия народных гуляний. Полиция и войска восстановили порядок и контролируют ситуацию. Почетные гости продолжают прибывать.
– Хорошо, хорошо… Какие настроения в народе?
– Народ веселится и ликует в трепетном ожидании ваших величеств.
– Мы скоро будем, – коротко бросил Ники, все еще сердясь на своего родственника за, как он считал, досадную промашку, в сердцах швырнув трубку на рычаг телефонного аппарата. Достав из жилетного кармана золотой брегет фирмы «Павел Буре», щегольски щелкнул крышкой. – О, скоро двенадцать! Как, однако, летит время…
Ровно в полдень императорский кортеж тронулся в путь.
Омытая кровью, Ходынка встречала императорскую чету громогласным «Ура!».
Оркестр под управлением модного в то время дирижера Сафонова грянул «Боже, царя храни!».
Великий князь Сергей Александрович помог Ники и Аликс выбраться из кареты и проводил их до царского павильона, где уже собрались почетные гости. Взобравшись на трибуну, Ники помахал в толпу рукой.
– Здравствуйте, братцы! Спасибо, что пришли! Празднуйте, веселитесь, ешьте, пейте! Я, ваш государь, приветствую и угощаю вас на этом поистине всенародном празднике!..
Он замолчал, не зная, что сказать дальше. Посмотрел на Аликс, словно ища у нее подсказки. И вдруг продолжил – ни к селу ни к городу:
– А вот и супруга моя. Теперь и она стала императрицей российской, вашей… матушкой. Так что вы уж слушайтесь и почитайте ее, как меня самого… Вот… – говорить он был не мастак и потому снова замялся, обдумывая, чем бы поскорее завершить свою нескладную речь. – И чтоб безо всяких этих… Чтоб все было как положено… Выпейте чарку-другую за меня, за нас, за всю нашу великую Россию!..
На этом его обращение к народу закончилось. И ни слова скорби или сочувствия, словно и не было этой страшной ночи. Он вытер белоснежным платком вспотевший от напряжения лоб и быстро ретировался.
Великий князь Сергей Александрович взмахнул рукой, и по его сигналу снова грянул оркестр.
«Славься!..» – подхватил многоголосьем хор Большого театра.
И завертелись в стремительном вихре карусели, завизжали бабы и девки, взлетая на качелях, казалось, под самое синее небо, ловкие, мускулистые парни, скинув рубахи, сапоги и лапти, наперегонки полезли на скользкие, отполированные до блеска столбы, на вершинах которых болтались заветные царские призы – самовары, гармоники, полушубки и прочие не менее полезные в хозяйстве вещицы.
Водка, вино, хмельное пиво полились рекой. Закипела, забурлила, весело загомонила толпа. Эх, распахнись душа! Сам царь-батюшка пожаловал на народный праздник! А те, кому не повезло, которые не дожили и теперь… там… стынут в моргах, на погостах, умирают дома или на больничных койках, они простят. Их отпоют, отмолят в московских храмах и сельских церквях, отплачут, отпричитают жены, матери и дети. Им теперь хорошо, много лучше, чем этим, беснующимся на площади, ведь теперь они уже в горней Божьей обители, и праздник для них не закончится нынешним днем, и дары Господа намного щедрее царских.
А царский павильон опустел. Недосуг знати задерживаться на одном месте. У них и нынче забот полон рот. Высокопоставленные гулянки по случаю коронации продолжились вечером в Кремлевском дворце. А ближе к ночи всем гуртом отправились на прием к французскому послу графу Монтебелло.
«Посол по жене был весьма богатый человек, как по этой причине, так и по своим личным качествам, а в особенности по качествам своей жены, он был очень любим в высшем обществе. Бал должен был быть весьма роскошным; конечно, на балу должен был присутствовать государь император с императрицею… Многие советовали государю просить посла отменить этот бал или во всяком случае не приезжать на этот бал, но государь был с этим мнением не согласен, по его мнению, эта катастрофа есть, конечно, несчастье, но несчастье, которое не должно омрачать праздник коронации; ходынскую катастрофу нужно в этом смысле игнорировать».
Бал был и правда великолепен.
Вот что значит Европа! Вот какова Франция! А уж эти французы – такие душки!.. – долго судачили потом те, кому посчастливилось побывать на этой аристократической гулянке.
Бал открылся контрдансом. Ники лихо отплясывал с посольской супругой – графиней Монтебелло. Ему не уступала Аликс, которую очаровывал галантный, пахнущий парижским парфюмом сам французский посол.
– Ах, шармант, шармант!..
– О, мон шер, мон шер…
Ники остался доволен тем, как прошел этот день. Ночная трагедия не смогла его омрачить и не испортила настроения. По обыкновению, заполняя к ночи свой дневник, он записал:
«До сих пор все шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. Толпа, ночевавшая на Ходынском поле, в ожидании начала раздачи обеда и кружки наперла на постройки, и тут произошла страшная давка… Отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 ? завтракали, и затем Аликс и я отправились на Ходынку на присутствование при этом печальном “народном празднике”. Собственно, там ничего не было; смотрели из павильона на громадную толпу, окружавшую эстраду, на которой музыка все время играла гимн и “Славься”. Переехали к Петровскому, где у ворот приняли несколько депутаций и затем вошли во двор. Здесь был накрыт обед под четырьмя палатками для всех волостных старшин. Пришлось сказать им речь, а потом и собравшимся предводителям дворянства. Обойдя столы, уехали в Кремль. Обедали у Мама в 8 ч. Поехали на бал к Монтебелло. Было очень красиво устроено, но жара стояла невыносимая. После ужина уехали в 2 ч.»
Стон Ходынской катастрофы пронесся над всей страной. Миллионы простых людей увидели в ней мистическое предзнаменование страшных событий в грядущее правление нового императора. Народ не простил того, что молодой царь не преклонил голову над могилами погибших на Ходынке, ставшей для них смертельной ловушкой, не простил и запомнил надолго его глумливые танцульки под омаров и шампанское на свежих гробах своих подданных. Это тогда, с первых дней его правления, он получил в народе титул Николая Кровавого, который впоследствии, вольно или невольно, подтверждал раз за разом.
А на самом верху, в аристократических и чиновничьих кругах, приближенных к царской власти, разгорелась не шуточная схватка противоборствующих придворных группировок. Трагедия стала почвой для разного рода светских интриг. Началась жестокая свара между полицией, которая отвечала за обеспечение порядка на ходынском гулянье и министерством двора, организовывавшим все коронационные церемонии, в том числе и на Ходынке. А так как действия полиции и обустройство Ходынского поля курировал генерал-губернатор Москвы великий князь Сергей Александрович, кровный родственник молодого императора и к тому же еще и муж сестры императрицы, а министром двора был граф Воронцов-Дашков, представитель одного из древнейших родов и авторитетнейшая среди московской знати фигура, то борьба разгорелась не на шутку.
Чья же чаша весов перетянет, кто окажется сильнее? – Такая увлекательная и такая азартная аристократически-чиновничья игра!
«И пошла, как говорится, писать губерния. Наверху высшие чиновники начали делиться на партии; одна партия за Воронцова-Дашкова, за министра двора, который, как известно, пользовался особым благоволением матери императора, вдовствующей императрицы Марии Федоровны, которая в то время имела еще очень большое влияние на государя. Поэтому одна партия утверждала, что здесь министерство двора ни при чем, что виновата в катастрофе исключительно московская полиция, а другие почли более для себя выгодным пристать к партии великого князя Сергея Александровича и потому утверждали, что великий князь и его полиция тут ни при чем, а вся вина падает исключительно на чинов министерства двора.
В это время, впрочем, многие сановники находились в недоумении, на какую сторону стать: на сторону ли московского генерал-губернатора или на сторону министра двора, так как они еще себе не отдали ясного отчета, кто будет иметь более влияния на Императора: вдовствующая Императрица-мать или Великий Князь Сергей Александрович, женатый на сестре молодой Императрицы».
В результате эта свара благородных князей закончилась ничьей. Виновным, как и прежде, и потом часто бывало, был назначен стрелочник – простолюдин обер-полицмейстер Власовский, поплатившийся своей хлебной должностью.
«Таким образом, дело было заглушено».
А бедный Кузьма так и сгинул в одной из безымянных братских могил вместе с другими несчастными жертвами незадачливых организаторов Ходынки.
«Да будет земля ему пухом…» – еще долго вздыхал по ночам его закадычный товарищ Иван.
Черная женщина
Шли годы… Поначалу Аликс не очень лезла в дела государственные. Ники царствовал, неторопливо вживаясь в новую для него роль. Принимал министров, предпринимателей, банкиров и парады. Подписывал бумаги, открывал памятники и балы, продолжая папенькину традицию, ездил на охоту, чтоб напиться там до чертиков. Играл в карты, посещал любовниц и нянчил дочерей, которых Аликс рожала ему одну за другой. Шли годы, однако, как ни усердствовали они с Аликс, никак не получалось у них с наследником, что очень огорчало обоих.
Это была самая болезненная проблема для супружеской четы и для всей многочисленной семьи Романовых. Вот уж сколько лет прошло с тех пор, как они вместе, что ни год, Аликс, словно кошка, ходит на сносях, а на свет появляются одни девчонки. И вот беда, как ни старается, не может разродиться наследником престола. Уж и доктора, и знахари, и колдуньи всех мастей бились над ней как могли, а все без толку. Не помогали ни снадобья, ни травки, ни колдовские заклинания.
– Ты знаешь, сегодня у меня была Милица, – однажды загадочно прошептала Аликс в постели.
– И что же? – сонно спросил Ники. – Она у тебя, почитай, каждый день бывает…
– Да ты не спи, послушай, что я хочу тебе сказать, – растормошила Аликс спящего супруга. – Мы долго с ней беседовали. По моей просьбе она гадала на картах Таро, и они рассказали, что очень скоро я наконец подарю тебе наследника.
– Милица… Карты Таро… Может, и правда, на этот раз все сложится?.. – пробормотал Ники и отвернулся лицом к стенке.
Милица – дочь черногорского короля Николая Негоша, супруга великого князя Петра Николаевича – была страстной любительницей оккультной литературы. В придворных кругах ее побаивались и шептались, что, начитавшись этих вредоносных книг, она овладела черной магией и теперь, с этими знаниями, ей ничего не стоит навести на человека порчу и – о, ужас! – даже свести его в могилу. «Черной женщиной» знатные дамы называли ее за глаза и старались по возможности поменьше с ней общаться и уж точно не ссориться.
Зато Аликс, с ее неустойчивой психикой, будучи и сама еще в юности заражена мистицизмом, почувствовав в Милице родственную душу, приблизила ее к себе и готова была часами быть с ней в уединении, читая вслух «черные книги», слушая бредовые россказни черногорки или гадая на воске, кофе или картах.
Милица, успешно освоившая приемы внушения, с течением времени все более погружала свою царственную подругу в мрачный мир призраков, колдовства и средневековых суеверий, чем изрядно подорвала ее и без того нездоровую психику.
В результате в слабой головенке царевой супруги, навсегда так и оставшейся чуждой православным традициям русского народа, под влиянием чертовских проповедей черногорки образовалась такая каша, что окружающие только диву давались, почему император не запретит ей раз и навсегда общение с этой колдуньей, да и с другими подобными шарлатанами, и не определит на попечение хороших психиатров. Однако Ники и сам все больше попадал под влияние чар черногорки, а точнее, ее красивых черных глаз и аппетитных форм. Злые языки поговаривали, что, когда им доводилось оставаться наедине, занимались они вовсе не гаданием на картах или кофейной гуще, а совсем другим, более приятным делом.
И вот Милица, став для обоих супругов дорогой и желанной, начала таскать во дворец одного за другим «колдунов», «прорицателей», «ясновидцев» и «народных целителей». Где уж она их выискивала, в каких темных притонах, в какой российской или европейской глухомани – даже трудно представить.
Поначалу пред светлые очи императрицы был представлен некий Митя, найденный ею где-то под Козельском и прозванный за нечленораздельную и совершенно лишенную смысла речь Гугнивым. По описанию царской охранки, на всякий случай установившей за ним слежку, он носил «длинные, распущенные волосы, ходил круглый год босиком, опираясь на посох. Одет был в рясу монашеского покроя». Те, кому доводилось близко пообщаться с ним, называли его просто идиотом. Но царской семье Митя-Гугнивый, видимо, своим интеллектом вполне соответствовал.
Ники очень любил побеседовать с ним по душам.
Когда душеспасительные беседы со слабоумным Митей наконец наскучили царской чете, а никаких чудес он так и не совершил, он был бесцеремонно изгнан из царских чертогов. Однако шустрая Милица вскоре нашла ему «достойную» замену, торжественно приведя во дворец Матрену-Босоножку.
Одетая в полуистлевшее, пропахшее потом рубище, она шастала по дворцовому паркету, мелко-мелко семеня своими босыми, немытыми ножонками, при этом то и дело выкрикивая какие-то заклинания. Матрена-Босоножка подолгу пребывала в спальне Аликс и Ники, рассовывая по углам, под перины и подушки царского ложа замусоленные тряпицы, щепочки, камушки и куриные перья, обещая императрице, что от этих тряпочек и перышек она обязательно вскорости забеременеет и разродится наследником трона.
Но время шло, а Аликс ну никак не беременела ни от Матрениных тряпочек, ни от перышек. Так что и Матрене-Босоножке пришлось убираться из дворца восвояси. А Аликс впала в очередную депрессию. Она почти не выходила из своей половины дворца, объявила нерадивому Ники бойкот, надолго не подпуская его к своему высочайшему телу. Целыми днями она валялась в постели с мокрым полотенцем на лбу и горячей грелкой в ногах. Так что бедному Ники пришлось ютиться на холодном кожаном диване в своем прокуренном и пропахшем коньяком кабинете.
Милица, видя, что ее влияние на императрицу катастрофически падает, сбилась с ног в поисках нового чудотворца для Аликс. А решение ей подсказал не кто иной, как супруг – великий князь Петр Николаевич. Как-то раз, за утренним кофием листая парижские газеты, он наткнулся на забавный фельетон о завзятом аферисте месье Филиппе, гастролирующем по всей Европе под видом предсказателя будущего и врачевателя всех существующих и даже не существующих в природе недугов.
– Ты знаешь, дорогая, я, кажется, нашел для твоей подруги очередную игрушку. Вот послушай-ка…
Газета писала, что некий месье Назьер Вашоль, именующий себя предсказателем и врачевателем, утверждает, что способен запросто общаться с потусторонним миром, беседовать с умершими, выведывая у них информацию о будущем, о судьбах людей, а также с их благосклонной помощью выполнять различные просьбы и пожелания своих подопечных, в том числе и самого деликатного характера.
Далее в газете сообщалось, что за время своих гастролей этот самый месье Филипп за надувательства своих клиентов был неоднократно бит, но Петр Николаевич не стал в эти детали погружать свою супругу. Зачем же портить впечатление об очередном потенциальном любимце императрицы!
– Какой же ты у меня умница, Петруша! – в восторге воскликнула Милица, когда супруг кончил читать. – Но как же нам заполучить эту знаменитость?
– Я полагаю, это не составит большого труда. Все эти шарлатаны… Извини, дорогая, я хотел сказать, все эти чародеи и маги обычно нуждаются в деньгах и стоят, я думаю, не очень дорого. Я сегодня же распоряжусь, чтобы его как можно скорее доставили к нам в Петроград. А дальше уж – твоя забота. Подсунешь сей парижский товар под нос этой дуре.
– Зачем ты так, Петруша! Я ее очень люблю, и она во мне тоже души не чает. Она ведь здесь так одинока!
– Ну-ну, ты там не очень… Поосторожней с любовью. А то ведь весь Петроград судачит о ее, как бы это поприличней выразиться, весьма необычных пристрастиях.
И вот месье Назьер Вашоль уже в Петрограде. Но встреча с императрицей еще не состоялась. Милица пока обкатывает приезжего чудодея по модным салонам столичной знати. Надо же, чтобы о нем заговорили в светском обществе. И заговорили.
Это был «человек около пятидесяти лет, маленький, черноволосый и черноусый, с ужасным южнофранцузским акцентом. Он толковал о падении религии во Франции, на всем Западе… – брезгливо отзывался о нем великий князь Константин Константинович, поражаясь его плебейским манерам. – Когда прощались, он попытался поцеловать мне руку, и я с трудом ее вырвал».
– Какой жалкий, дремучий, никчемный человечишко! – поделился князь своими впечатлениями о заезжем французике с княгиней Юсуповой.
Однако на Ники и особенно на Аликс этот тип произвел совершенно иное впечатление. Видавший виды, битый жизнью и людьми, месье Филипп с первой встречи с ними понял, что напал на золотую жилу, что в лице Ники и Аликс он имеет дело с натурами мистически одержимыми и духовно жалкими, а значит, совершенно беззащитными перед его хорошо отработанными приемами. И в последующем общении с ними он успешно использовал весь свой арсенал циркового фокусника. Очень скоро Ники и Аликс, словно подопытные кролики, оказались под его абсолютным влиянием. Придворные кто с насмешкой, кто с ужасом наблюдали за очередной разыгрывающейся трагикомедией, главными действующими лицами которой были царственная чета и заезжий шарлатан.
Вдовствующая императрица Мария Федоровна, всегда недолюбливавшая Аликс, была до глубины души возмущена тем, что не только она, но и ее сын принимают во дворце очередного афериста, выставляя на посмешище и себя, и всю романовскую семью. И вот втайне от сына она дала поручение департаменту полиции через свою агентуру в Париже накопать побольше компромата на этого балаганного фокусника.
И очень скоро выяснилось, что над этим шарлатаном уже давно потешался весь Париж. Журналисты наперебой высмеивали его в газетах, а в приличных домах считалось дурным тоном даже упоминать его имя. А еще французские газеты писали, что месье Филипп в последнее время стал фаворитом совершенно потерявшей рассудок по причине неспособности родить наследника российского трона императрицы Александры Федоровны.
Читая донесение своего агента, перелистывая кипу французских газет, разоблачающих шарлатана и высмеивающих русскую императорскую чету, Мария Федоровна то безудержно хохотала, то хваталась за сердце.
«Нет, пора с этим кончать!» – решила она и на следующий же день нанесла визит своему Ники.
Несмотря на его протесты, Мария Федоровна рассказала ему обо всем, что она узнала о Филиппе, выложив перед ним на стол подборку французской прессы и в гневе потребовав немедленно изгнать из дворца взашей этого жалкого французишку.
– Я обязательно сегодня же все эти газеты передам Аликс! И в самое ближайшее время отправлю Филиппа назад, в Париж, – под впечатлением от увиденного и услышанного пообещал Ники.
Он и правда попытался было серьезно поговорить со своей благоверной о том, что хорошо бы избавиться от Филиппа, но Аликс устроила ему такую истерику, что ее милый, но совершенно безвольный муженек тут же с позором сдался.
И все же, чтобы не дразнить общественность и в очередной раз не сердить Марию Федоровну, Аликс и Ники стали встречаться с Филиппом тайно, и не во дворце, а в доме Милицы.
Филипп, как и все предыдущие шарлатаны-прорицатели и псевдоцелители, держался при дворе тем, что обещал Аликс скорую беременность и рождение наследника. В этом его якобы заверил сам покойный Нострадамус, с которым он имел случай пообщаться.
И – о, чудо! Аликс вдруг на самом деле начинает чувствовать, что отяжелела. Ее живот пухнет прямо как на дрожжах. Проходит несколько месяцев. Слух о том, что императрица на сносях и вот-вот разродится наследником, облетел всю страну. Все с нетерпением ждут того дня, когда же наконец свершится сотворенное Филиппом чудо… Но вместо этого наступает день великого конфуза. Беременность оказывается мнимой, мыльным пузырем, затянувшимся бредом истеричной особы.
– Просто жрать надо было меньше, хренова дура! – с расстройства напившись до чертиков, разразился ругательствами Ники.
«Путем гипнотизирования Филипп уверил императрицу, что она беременна. Поддаваясь таким уверениям, она отказалась от свидания со своими врачами, а в середине августа призвала акушера Отта лишь для того, чтобы посоветоваться о том, что она внезапно стала худеть. Отт заявил, что она и не была беременна… Объявление об этом было сделано в “Правительственном вестнике” весьма бестолково, так что во всех классах населения распространились слухи, что императрица родила урода с рогами, которого пришлось придушить, и т. п. Такой эпизод не поколебал, однако, доверия императорской четы к Филиппу, который продолжает в их глазах быть превосходным и вдохновенным человеком… Все это было бы смешно, если бы не было столь грустно».
