Петр Третий. Наследник двух корон

Помаячив для вида и показавшись (издалека) дядюшке епископу и русскому послу, такому же, как мой «собутыльник», фон Корфу, я удалился в замок, в свои покои, если так пафосно можно назвать комнату, совмещавшую в себе спальню, кабинет, библиотеку, столовую и даже уборную. Такая вот роскошная (сильно относительно) одиночная камера. Первые полгода только на прогулку во двор этой замковой тюрьмы я мог выходить более-менее свободно. Впрочем, мои здешние учителя – голштинский обер-гофмаршал фон Брюммер, обер-камергер фон Берхгольц, ректор Кильской латинской школы Юль и прочие «товарищи» – делали все, чтобы у меня не было свободного времени и чтобы я сидел за глупейшими учебниками этого периода. Впрочем, даже этим скудным знаниям меня почти не учили. Если бы не мои академические знания XX–XXI веков, то вырос бы я таким же балбесом, как реальный будущий Петр Третий. Из полезных знаний «на дому» были только шведский с русским и военное дело, поскольку здешние наречия сильно от моего отличаются, а фортификации и построения вовсе были не тем, чем я увлекался в своем далеком будущем.

Еле через фон Берхгольца, выросшего в России, и Юля, впечатленного моими успехами, выбил у дяди право учиться в нашем Кильском университете, вырываясь четырежды в неделю в Бордесхольм. Вот не зря здешний универ назвали «Хилонией»! Полезного и в нем ничего нет. Выбрал медицину, местное богословие с юриспруденцией и гуманитарными искусствами меня не прельщали. Лекари здесь не лучше, но там хоть учили химии. Собственно, в декабре я эту богадельню ускоренно и окончил. Могу, если надо, и микстуру сварить, и зуб вырвать, и кровь пустить. Еще латынь и французский местный теперь знаю прилично. Это к шведскому, итальянскому, английскому, разному немецкому и русскому. За последний всегда с самыми честными глазами благодарю фон Брехгольца. Фридрих Вильгельмович доволен, а мне его расположение пригодится.

Вообще, систему образования нужно менять самым коренным образом. Тут дремучий хаос и абсурд в образовании. Но здесь, в Киле, это потом. В России же и менять-то нечего. И в Санкт-Петербурге, и в Москве. Старший фон Корф, Иоганн Альбрехт, в Петербурге академиками и заведовал. Не густо там ученость намазана. Даже университет приживается при Академии. В Первопрестольной и этого нет. Я бы еще добрался до родного Екатеринбурга, ведь такой богатый и перспективный край. Там тоже нужен университет. Горный.

Ну, вот я и пришел. Моя комната – моя крепость. Почти.

– Ваше… Ваше королевское высочество, какие будут приказания?

Это Марта. Моя горничная. Ну как моя. Гофмаршал Брюммер приставил ее ко мне.

– Да, сделай чаю.

– Сладости к чаю?

– Нет, просто чай.

Горничная изобразила реверанс и исчезла за дверью.

Холодно тут. Зима на улице. А замок – это априори не самое теплое место на Земле. Первую зиму я вообще мерз под одеялами, а в комнату гретые чаны да камни ставили. С боем голландку для своей комнаты у дядюшки пробил и камин вот до ума довел. Не зря же занесло сюда теплотехника?

Дрова в недра камина уже сложены, и мне остается лишь разжечь огонь. Языки пламени весело заплясали, отгоняя тоску и тревогу.

Появилась Марта с чаем. Кивнул, благодаря.

– Можешь идти спать к себе. Я посижу еще.

Она покосилась выразительно на мою постель, но я лишь покачал головой. Мне сейчас не до всяких легкомысленных интрижек с горничными. Хотя гормоны молодого тела уже дают о себе знать. Но дело – прежде всего. Нет, в первую зиму Марта грела меня собой в постели, но тогда я совсем мелкий был, так что «ничего не было». Да и жену свою, Ирину Маратовну, я так и не смог забыть. Лечит, наверно, ангелам крылья моя ветеринарочка на Небесах где-то. До нее мне теперь целая жизнь. Так что, Марта, иди к себе.

За окном продолжала шуметь людская феерия. Практически карнавал. Вот даже могу чай себе позволить, а не вино или кофе. Праздник сегодня.

Усаживаюсь в кресло к чаю поближе. И к бумагам. Три свечи в подсвечнике весело подрагивают на сквозняке. Замок, ничего тут не попишешь – сквозняк обычное здесь дело.

Горячий чай приятно грел душу. Дорог он мне, а бюджету герцогства так вообще очень дорог. В России с ним полегче.

Осторожный стук в дверь.

– Да!

Румберг, мой лакей, тихо (как всегда) вошел.

– Господин, я все проверил. К утру все будет готово. В котором часу прикажете закладывать карету?

– Карл, что там со снегом? Может, лучше возок?

– Ваше королевское высочество, на лесных дорогах точно снег, а вот в городах по пути всяко может быть. Возок по мостовой не проедет. Да и на катания ваш дядюшка подать завтра прикажет…

– Хм… возок быстрее по снегу. Ладно, закладывай кареты, а в Рольфсхагене поменяем.

– Это так, мой господин. К которому часу закладывать экипажи?

– К десяти утра.

– Слушаюсь, мой господин.

Карл вышел, а я вернулся к чаю и бумагам.

Как я докатился до такой жизни? Очень просто – пришел в 2027 году в столь привычный шахматный клуб в Екатеринбурге, планируя сыграть пару-тройку партий со старым другом Кузьмичом. На игру пришли тогда трое – я, Кузьмич и мой инсульт. Мы даже успели с Кузьмичом привычно поязвить друг другу перед началом партии на околонаучные темы. Впрочем, не его же медицинские шутки при всех шутить? А мы «могем», не один пирожок в его анатомке на прозекторском столе съели. А потом я умер. И воскрес.

Уже здесь. В этом теле пацана. Было непросто, но я вроде бы справился. Во всяком случае в местную дурку меня не отправили, а то, что странно себя вел, так я тут всегда слыл чудным. По-любому, за два с половиной года я как-то освоился и приспособился.

Когда я тут по плану должен стать царем-императором России? Через двадцать лет? А двадцать лет – это немало. Практически целое образованное поколение сменится в столицах. Сотни так-сяк специалистов каждый год. А нужно не «так-сяк» и побольше. Хотя бы чтобы нормально могли следующих научить.

Двадцать лет. Мало. Но и раньше никак. Не успеем. И войны тут идут одна за другой. Да и с царственной тетушкой, насколько я помню из истории, отношения будут так себе. Романовы очень подозрительно относились к тем, кто может представлять угрозу Престолу. Особенно, если это наследник. В традиции у нас перевороты. Елизавета Петровна сама так пришла к власти буквально на днях. Будучи цесаревной – наследницей Престола Всероссийского.

На штыках гвардейских. Так что и на меня будет косо смотреть в этом плане, опасаясь дать мне слишком много. Всего много – власти, денег, влияния, популярности в армии и на флоте. Всего. А без этого твердо на трон не сядешь. Даже через двадцать лет.

Так что вряд ли предстоящие два десятка лет у меня будет большая свобода маневра. Меня даже жениться заставят на той, которая меня и убьет через двадцать лет, если я не предприму определенные меры буквально в ближайший год. Такие дела не откладывают.

Самодержавие в России ограничено удавкою. Да, это так. Помнить об этом я должен всегда.

Поднялся из кресла. Не работалось. Подошел к окну и, глядя на толпу под окнами, неожиданно сам для себя напел на французском незабвенную Эдит Пиаф:

Non, rien de rien,

Non, je ne regrette rien.

Ni le bien, qu'on m'a fait.

Ni le mal, tout ça m'est bien égal!

Плясал огонь камина, бросая неверные мечущиеся отблески божественного пламени на окружающую меня действительность.

Нет, ничего из ничего,

Нет, я ни о чем не жалею.

Это оплачено, сметено, забыто.

Мне плевать на прошлое!

Великая песня великой женщины. Песня, посвященная Иностранному легиону, ставшая полковой песней 1-го иностранного парашютно-десантного полка. Полк был расформирован после неудачного мятежа против решения президента де Голля о предоставлении Алжиру независимости. Они проиграли. Но не сломлены были. Навсегда покидая свои казармы в Зеральде, легионеры пели «Я ни о чем не жалею».

Жалею ли я сам о чем-нибудь? Нет. Только о моих детях, внуках и правнуках, которые остались там, в далеком теперь будущем. Об ушедшей тремя годами раньше меня супруге. Может так случиться, что из-за моих действий в этом времени они не родятся в будущем? Вряд ли. Все же я ученый, а не фантазер. Если бы было так, то и я бы не родился. Парадокс. А значит, это противоречит тому, что я наблюдаю. В общем, этот научный опыт имеет право на существование. Посмотрим на результаты эксперимента.

А невеста у меня, Петра Третьего, точно должна быть другая. Да. И я работаю над этим.

Напеваю, глядя в огонь:

С моими воспоминаниями

Я зажег огонь.

Мои печали, мои радости

Je me fous du passé!

Чай уже остыл. Что-то я замечтался. Эх, Иринушка, солнце мое, плохо мне без тебя…

Смахиваю предательски выкатившуюся слезу.

Нет, я ни о чем не жалею. Только о ком.

А пока пора спать.

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. КАБИНЕТ ИМПЕРАТРИЦЫ ЕЛИСАВЕТЫ ПЕТРОВНЫ. Вечер 20 (31) декабря 1741 года

– Ваше императорское величество.

Граф Бестужев склонил голову перед императрицей. Елисавета Петровна благосклонно кивнула.

– Рада вас видеть, Алексей Петрович. Чем порадуете?

Вице-канцлер Российской империи вновь склонил голову, а затем начал доклад:

– Государыня, ситуация в столице ныне благополучна, каких-либо волнений не наблюдается. Принятие верноподданнической присяги гарнизоном города и войсками гарнизона Санкт-Петербурга завершено. Принесение присяги в Москве, судя по докладам, еще продолжается. Впрочем, вести идут долго. Курьерская почта из Первопрестольной идет восемь дней. Из других мест соразмерно расстоянию от столицы.

– Не отмечено ли волнений в провинции или в гарнизонах войск в губернских городах?

– Пока таких сведений не поступало, государыня.

– Что войска в Финляндии?

– Отводим на зимние квартиры, ваше величество.

– Будут ли шведы соблюдать перемирие?

Граф позволил себе неопределенный жест.

– Ситуация там напряженная. Они считают Россию ослабленной сейчас. Большое разочарование царит по поводу вашего отказа отдать русским войскам приказ о прекращении сопротивления, а также по поводу отказа от уступки утраченных Швецией земель обратно шведской короне. Ваше воцарение в Стокгольме было поначалу принято с воодушевлением. По этой причине смею полагать, что тем сильнее при шведском дворе стал голос тех, кто выступает за скорейшее разрешение русского вопроса. На выборах там победила партия войны, и они настроены решительно.

– Маркиз де ла Шетарди уверил меня второго дня, что последние столкновения были случайны и случились исключительно из-за сложности передачи приказов в войсках.

Вновь склоненная смиренно голова опытного интригана.

– Ваше императорское величество, без сомнения, окружает себя мудрейшими советниками.

Императрица кивнула. Двор-двор. Змеиный клубок. Шетарди интригует против Бестужева, тот наоборот, Шетарди услужливо улыбается и делает комплименты, но после ее воцарения получил слишком много влияния и на назначения, и на политику в целом. Маркиз хочет показать, что он друг России и добрый советник новой императрицы, но во главе его интересов, конечно, его родная Франция, и все его советы России (и Швеции) продиктованы лишь французскими интересами.

Граф Бестужев тоже отнюдь не образчик верного служаки. Хитрый, коварный человек, у которого за маской добродушия прячется хищник. У него тоже свои иностранные «предпочтения» – Англия и Австрия. Их интересы и деньги соответственно влияют на политику и советы вице-канцлера.

Да, в Стокгольме очень надеялись на нее. Даже предлагали двинуть войска в помощь под мотивом защиты ее прав на русский престол. И двинули. И денег дали. Но она взошла на трон без помощи шведских войск, опираясь на гвардию и собственную решимость. Письменных обязательств Елисавета Петровна не подписывала, а от устных обещаний Швеции она просто отказалась. Конечно, шведы были разочарованы в такой ситуации. И продолжение войны неизбежно.

– Граф, что в Европе?

Бестужев вновь почтительно кивнул.

– Как известно вашему величеству, курфюрст Баварии Карл Альбрехт заявляет о своих притязаниях на наследование короны Священной Римской империи. С французско-баварским войском Карл вошел в Верхнюю Австрию, занял Линц, принял титул эрцгерцога австрийского, а затем взял и Прагу, потребовав от всех признания его прав на богемский трон и присяги. Все идет к тому, что он вскоре провозгласит себя императором Священной Римской империи Карлом VII. Австрийцы, однако, полны решимости вернуть себе Верхнюю Австрию и Чехию.

– Это возможно сейчас?

– Возможно, ваше величество. Австрия не намерена уступать и терять свои земли. У них неплохая армия, так что баварцам может не поздоровиться.

Пройдоха Алексей Петрович, ой пройдоха. Фон Бракель написал, что французы с баварцами Фридриха Прусского обхаживают, и тот думает разорвать перемирие в Веной. Но об этом вице-канцлер молчит. Ну, зато он хоть русский. А то больно много немцев осталось при дворе от прошлого царствования. Тем и полезен.

Елисавета Петровна глядела на Дворцовую площадь, полную гуляющих и празднующих подданных. Третий день столица отмечала день рождения новой императрицы. Она любила пышные праздники, но пока не слишком дела располагают к празднествам. Ее положение зыбко, власть нужно укреплять. И празднествами, и балансом окружающих фигур. И надеждой на устроение престолонаследия.

В глубокой тайне один из свойственников и самых доверенных людей императрицы барон Николай фон Корф был отправлены в опасную и важную миссию – доставить в Санкт-Петербург наследника Престола Всероссийского – юного герцога Карла Петера Ульриха, да так, чтобы не хватились ни в Стокгольме, ни в Берлине, ни в Париже, ни в Лондоне, ни в самом Киле. Ему в помощь и посла в Дании тайно отрядили, умнейшего Иоганна Альбрехта фон Корфа. Родственники. И дело родственное. Даст бог, справятся.

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ВЫБОРГСКАЯ ДОРОГА. 20 (31) декабрь 1741 года

Русская зима холодна и сыра. Во всяком случае возле столицы. Под Азовом и в Лимерике, наверно, и снега еще нет. А тут сугробы под трубы избенок упираются. Конвой, охраняющий командующего, хоть и накинул тулупы, но явно ребятушки уже мерзнут. Но ничего. Тройка тянет ходко. Уже Парголово и в ближайший час они будут в теплых казармах, а генерал-фельдмаршал Ласси у себя дома. Марта с утра должна была получить письмо, верно уже и баньку по ее наставлению нагрели.

Тяжелый выдался год. Для старого вояки, впрочем, любой год был тяжелый. С самой юности, еще якобитом в родной Ирландии, Петр Петрович, тогда еще Пирс Эдмонд, не выпускал из рук шпаги. Теперь вот вместо нее маршальский жезл. Но эта ноша нисколько не легче. Мутят вот французы с идущей войной. Объявленное перемирие выгодно только битым им, Ласси, с прошлого лета шведам. Вот послала государыня отводить войска на зимние квартиры. Мол, устали и поносом мучаются. Оно, конечно, служивым не просто. Так ведь и шведы тоже измождены.

Эх, да что уж там! Де ла Шетарди с Лестоком вот верховную власть месяц как поменяли. Петру Петровичу хватило ума не влезть в заговор, но среди первых прийти присягнуть новой императрице. А вот тот же Миних, стеснявший его движения под Азовом? Зачем Бурхард стремился к самым вершинам власти? Ему его инженерного мастерства было мало? Хотел быть вторым после матери-императрицы? Ну и где они теперь с Остерманом? Крыс в Петропавловке кормят?

Вот и Сампсониевский собор. Ласси перекрестился. И храму, и старым друзьям. Вот почто лежащим по его стенам Волынскому, Хрущеву и Еропкину не терпелось. Последний бы строил себе Петербург и строил, а Волынский – свояк же Петров. Не люб им был Бирон, о лучшем помечтать хотелось. И где эти мечты? Монархия требует абсолютной верности. И в мечтах тоже. Знай свое место и дело, хорошо веди его и не лезь поперек рескриптов и артикулов. Нужно что поменять – делай что можешь сам, а остальное пусть решают высшие инстанции.

Артемия Петрович Волынский – герой. Не сдал на дыбе нынешнюю государыню. А то бы лежала Елисавета Петровна сейчас в Петропавловском соборе рядом с батюшкой, и куковал бы Ласси с армией под Борго. А Финляндия скудна, чтобы прокормить и обогреть солдатушек. Впрочем, по весне снова начнем. Государыня твердо уверила, что планы генерал-фельдмаршала верные и французов она пошлет, как крепче на трон сядет.

Глава 2

Побег

ГЕРЦОГСТВО ГОЛЬШТЕЙН. КИЛЬ. КИЛЬСКИЙ ЗАМОК. ПЛОЩАДЬ. 1 января 1742 года

Нужно ли говорить, что все-таки перепились? Такое ощущение, что даже лошади подшофе. Майора Корфа я нашел на конюшне, в стогу сена, в обнимку с какой-то полуголой девицей. Несколько бутылок валялось рядом.

– Баро-он, просыпайтесь.

Ноль реакции. Девица приоткрыла один глаз, вздохнула и попыталась исчезнуть в царстве Морфея. Разморило прелестницу. Кони здесь элитные и натоплено лучше, чем в моей «одиночке».

– Барон, подъем, труба зовет!

Тот, кряхтя, сел в куче сена, огляделся, спросил у девицы:

– Ты кто? А, ладно, молчи, какая разница… О, Петер, у вас нет селедки или пивка? Башка раскалывается.

Отстегиваю от пояса флягу.

– Вы, Николай Андреевич, еще бы рассол запросили. В вашем случае, барон, подобное лечится подобным. Шнапс. Сделайте три глотка.

Фон Корф с сомнением посмотрел на флягу.

– Шнапс?

Киваю. Не знаю уж, что тут немца, пусть и уже русского, удивило.

Сделал он глотков пять, но я промолчал. Встряхнув головой и помолчав, майор спросил:

– Который час?

– Без четверти девять. Ищите и поднимайте всех остальных. К десяти все должны быть готовы. Возниц и лакеев я уже распорядился растолкать, вашего дядюшку поднял. Брюммера с Берхгольцем – вам будить. Драчливы больно. А то нам пора уезжать отсюда. И чем быстрее, тем лучше. Вы меня слышите, барон?

Кивок.

– Да, все ясно и даже понятно… Шнапс дадите?

Подозрительно смотрю на него.

– Это еще зачем?

Он хмыкнул.

– А остальных я как поднимать буду, ну, сами посудите.

– Ладно, одна початая фляга на всех. В кареты сядем – там и будет вам селедка с пивом.

– Славно. Вы, Петер, просто наш спаситель. – Барон одобрительно кивнул и зевая вышел из конюшни.

Девица спешно одевалась, но она меня не интересовала, и я вышел вслед за Корфом.

Понятно, что в десять мы не выехали. И в одиннадцать не выехали. Лишь в четверть первого дня наши две кареты выехали за ворота замка. Нас никто не остановил. Нашего отъезда никто даже не заметил.

Вот и славно. Хоть здесь без накладок.

Невольно оглядываюсь назад. Кильский замок. Я в нем провел последние два с половиной года. И я собираюсь когда-нибудь сюда вернуться, или я не профессор Завзятый! Я что, зря прожил 87 лет в прежней жизни и два с половиной года в этой? Да, мне вот-вот девяносто лет стукнет! Так, успокойся, воитель. Помни, что тебе тут только четырнадцать почти. Не петушись. Всему свое время и место. У тебя вся жизнь впереди.

Еще одна жизнь.

Впереди нас ждала долгая и опасная дорога.

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. КАБИНЕТ ИМПЕРАТРИЦЫ ЕЛИСАВЕТЫ ПЕТРОВНЫ. Вечер 22 декабря 1741 года (2 января 1742 года).

Генерал-лейтенант сенатор Ушаков учтиво приветствовал императрицу.

– Ваше императорское величество. Моя душа радуется, видя вас в добром здравии и настроении.

Елисавета Петровна улыбнулась.

– Андрей Иванович, вы, как всегда, умеете располагать к себе людей. И на балах, и светских раутах. И не только…

Она не стала добавлять про «умение располагать к себе» в дознавальных и пыточных Канцелярии тайных розыскных дел. О личной жестокости его в высшем обществе ходили настоящие легенды, как и об умении быть неизменно полезным любой власти. Шутка сказать, но Ушаков возглавлял государственный сыск при пяти императорах!

Впрочем, злые языки клевещут. Насколько знала Елисавета Петровна, Ушаков не был извергом или чем-то в таком роде. Он просто делал свою работу максимально хорошо, и результат был почти всегда. Ему было все равно, кого допрашивать – сегодня одних по приказу других, а потом и других по приказу третьих. Еще месяц назад он, по приказу Анны Леопольдовны, мог беспристрастно допрашивать ее саму, а теперь по приказу Елисаветы точно так же беспристрастно допрашивает бывшую императрицу, ее мужа и окружение. Пока без дыбы, но если новая императрица повелит, то будет и дыба. Ничего личного. Максимально жестоко и максимально полезно для следствия. Никаких душевных переживаний или удовольствий от процесса. Служба такая. Палачу тоже все равно, кого как зовут. И топору его тоже безразлично. Оба делают свою работу.

Боялись не его лично (хотя и это само собой), а боялись его должности и самой тайной службы. В обществе же Андрей Иванович был весьма обходительным, начитанным и даже приятным в общении, хорошо разбирался в литературе и музыке, и, если бы не его мрачный шлейф, мог бы стать просто душой любой компании.

Однако глава Тайной канцелярии отказался поддержать переворот и отговаривал других от этой попытки. Конечно, нынешняя императрица ему этого не забыла. Но он был полезен для государства и знал очень много, в том числе о грязном белье почти всех при дворе и о многих иностранцах. И конечно, знал очень многое об Анне Леопольдовне и ее муже. В общем, дай бог Леопольдовне здоровья и выносливости, они ей пригодятся даже без дыбы. Это власть. Тут нет места слабым.

Елисавета распорядилась содержать пока бывшее августейшее семейство прямо здесь, в Зимнем дворце, под строжайшей охраной лейб-компанцев – тех гвардейцев, которые привели ее к власти почти месяц назад. Новая императрица в благодарность даровала всем трем сотням гвардейцев потомственное дворянство. Ненавидимые всеми, они тут же стали верными псами Елисаветы Петровны. Без нее их просто загрызут. Елисавет не питала иллюзий. Да, она пока (особенно сейчас и особенно пока) популярна в гвардии. Много времени и много денег понадобилось на то, чтобы старые гвардейцы, помнящие еще ее великого отца Петра Первого, всякий раз вспоминали его и часто находящуюся рядом с родителем дочь Лизу самыми добрыми словами, а гвардейская молодежь слушала эти героические байки открыв рты. Но даже в такой ситуации за ней пошли лишь три сотни человек.

И да, Елисавет повелела отделить от бывших царственных родителей их сына Ивана. Они сына не увидят больше никогда, хотя он тоже здесь, во дворце. А пока с ними поработает «главный инквизитор». Пока он на службе.

Елисавета Петровна не собиралась допускать ситуацию, чтобы сенатор Ушаков служил и при шестом императоре, тем более что возраст Ушакова был весьма почтенным и скоро ему уже пора на покой.

А новостей об экспедиции Бергов нет. Из Берлина сообщают о том, что король Фридрих весьма заинтересован в том, чтобы юный герцог стал королем Швеции. Поэтому экспедиция Берга была организована в такой спешке. А это всегда чревато оплошностями и случайностями, коих в этом деле решительно нельзя было допускать!

– Что по делу Остермана и Миниха?

Глава Тайной канцелярии спокойно доложил:

– Ваше императорское величество, следствие идет к своему завершению. Обвинения доказаны по всем статьям. По тому же Остерману «измена присяге Екатерине Первой», «после смерти Петра Второго устранение от Престола вашего императорского величества, вопреки установленному престолонаследию», «сочинение манифеста о назначении наследником престола принца Иоанна Брауншвейгского», «совет Анне Леопольдовне выдать вас, моя государыня, замуж за иностранного убогого принца», «раздача привилегий, государственных мест, должностей и чинов иностранцам, ущемление русских», «разные оскорбления в адрес вашего величества» – вот лишь неполный перечень обвинений, которые были доказаны в ходе следствия. У Миниха примерно такой же набор обвинений и доказательств его изменнической деятельности.

– Ваши выводы?

– Государыня, они, безусловно, виновны перед государством и короной. Конечно, смертная казнь через колесование при полном стечении народа на площадь. Но, ежели ваше императорское величество пожелает проявить милосердие, то представляется возможным смягчение приговора для всех участников заговора против вашего величества. Заменить смертную казнь через колесование простой ссылкой в дальние дали, языки заговорщикам вырвать, семьи разлучить, выслав в разные места, запретив встречи и письма, имущество конфисковать в пользу казны, лишить чинов, наград и титулов.

Елисавета Петровна усмехнулась внутренне. Да, Ушаков, как всегда, богат на фантазию. Примерно так он с Меншиковым расправлялся с противниками всемогущего Меншикова, а потом, когда пришло время, точно так же поступил в отношении самого Меншикова и его семьи. Вчера Ушаков был против Елисаветы Петровны на троне, а сегодня он уничтожает врагов новой императрицы. Он служит России, а не тому, кто на престоле. Он служит не ей, потому не может ее и предать.