скачать книгу бесплатно
– Татарина?
– Говорю, надменны, – Крамаренко снова расплылся в улыбке.
Андрею отчего-то подумалось, что сейчас… именно сейчас улыбка стала естественным состоянием лица. Какой и должна быть у всех людей. Всех, без исключения.
– И «Держава» – слово татарское, – заключил собеседник. – Мотай на ус. Татары и русские, обновляясь кровью, и рождали «пиитов Третий Рим». «Державу новую ваяли!». Так что, равнение на орду! На подарок свыше. Ибо она и есть причина русского величия! А ты? Уж, не на современников ли похожим хочешь быть?
Парень ошарашено посмотрел на него: – В каком смысле?
– В каком, спрашиваешь? Да всё в том же. Книга, – Крамаренко с силой сжал поднятый кулак, – книга – это твой нравственный и физический труд. Так вот, первого почти никогда не вложено. Вода в ступе. И людям передать нечего. Возьми серийные детективы – какие увлекательные произведения. Труд – колоссален. Глянь на тома. Но физический. А нравственного посыла, разговора души авторов – нет. И быть не может – не вынесет она такого количества страниц, картин, ролей – износится, изотрётся. Если отдавать в каждой! Да и человек не выдержит. Всему предел есть. После таких разборок отпускать надо себя, лечиться, отдыхать. И долго. Какое уж тут «многотомие»! Пьянство – тоже средство. Потому как это не просто разговор, а линчевание того, что в себе скрываешь… спрос! Второй по значимости… после бога. Один мой знакомый признавался – если закрыться в маленькой комнате в доме, и допросить себя с пристрастием, то услышишь: был ты в жизни и подл, и лгал, и предавал, и пользовался, и совращал. Но кто ж такое напишет?! Свой разговор-то с душой? Какую струну нужно найти?! Какого человека встретить?! В чем отчаяться?! А? Вдумайся. Не… лучше тома и деньги. Это цели попроще. И какую выжимку будешь являть собою через год, если все-таки посмеешь?! Посмеешь! Так что… берись-ка за детективы… иль коверкай историю бомбистов на свой лад, коли слаб. Завтра, глядишь, кто-нибудь возьмется и Карамзина затмить.
– История государства Российского?
– Ну, да.
– Так уже!
– Что ж, осталось только нашим сквернословцам замахнуться на «Толковый словарь» Даля.
Крамаренко развел руками и долгим, изучающим взглядом посмотрел на молодого человека.
– А вот книга твоя… настоящая, лишь тогда имеет право называться именно так, когда ты заговоришь! Полновесная книга – тяжелит и преследует тебя. Покоя не жди. То и есть щедрость мук. И другими с наскока не берется. Как и роль, и картина, и постановка. А власть!.. после нее задумается о людях! – Вдруг заключил он и рубанул рукой воздух. – А ты… не печатают, пропал. Дурак. Разве ж это важно! – Мужчина удрученно покачал головой. – А вот попробуй-ка переживания героя выложить на страницы… да не в любовных интрижках… и притом изуверски пройдя это сам… измучь себя, примерь, проживи! А?! Сможешь? Да выуди их из поступков, с характером увяжи – чтоб читателя не горошить. Отчего, мол, герой, такой честный, искренний и прямой, вдруг избивает женщину? Или коммунист, комдив – ворует «общак»? В фильмах, да книгах – обычный ляп… если принимать на грудь, за тем же столом, что и пишешь сценарий. Это тебе не цвет рубашки разный в кадрах. Саднит. Не могут они подвести, раскрыть, уловить. Соберется вот такой междусобойчик бездарностей, и крапают за государевы деньги сценарии – на телеканалах много платят. Но только своим – чужой не подступится. А в чужих-то и соль! Перепахивать вдоль и поперек, искать, никто не хочет. Оплыли. Одни и те же лица на сценах. Каждый день. Каждый год. Ты почитай, почитай современную литературу, да театралом заделайся. Осознай, как не надо писать да снимать. А вот потом приходи.
Мужчина поморщился и потер подбородок, что-то вспоминая.
– Да! – воскликнул он. – Думаю, что упустил? Пре-интереснейший факт. В одном издательстве со смехом!.. показывали письмо читателя, который возмущался, что автор два года как отошел в мир иной и не писал книг, выпущенных ими после.
– Нормально… Как вы говорите… всё идет по плану? И что ответили?
– Ему? Ничего. Они наняли студентов литинститута и те писали под чужим именем продолжения. Ты хочешь такого многотомия? Такой памяти? Да я редактору не позволял окончания менять! Если вкладывал смысл! Если переживал! А сейчас, ради домика в тиши, такие пузыри пускают – ведь плодовитость обеспечивают рабы. Литературные. Если труд свой ценишь в «бумажках» кошелька, то и душа у тебя бумажная, продырявить – пальцем ткнуть! И не заметишь, как хруст их перейдет в хруст твоих косточек – землица-то – оседает! А ты уже давно труп.
Он указал вниз.
– А если не бумажная… у тебя ни то, что томов – времени на публичность нет – ты хоронишься ее! Всяких фондов, политики, интервью. Страшишься как змеиного укуса! Ну а если ремесленник… Писать надо, умирая с каждой строкой! Каждым мазком на картине! Чтоб ни за какие деньги не повторить! Не печатают! – с веселой издевкой снова повторил Крамаренко и вдруг прищурился, с любопытством глядя Андрею в глаза:
– Да не оттого ли хочешь стать карающей десницей? Что-то наводит меня на крамольную мысль обиды? – Он погрозил ему пальцем. – Так брось! Пиши с единственной целью – менять себя… и думать… об этом же предмете – о себе! Тогда и вопрос о своем «неследовании» исчезнет. И помни, хорошая, толковая книга массовой быть не может! А вот плохая на раз – технологии рекламы позволяют.
– А как же Достоевский?
– А ты спроси у десяти встречных – кто читал? Никто. Слышали, знают, но не читали. Ныне правит суррогат массовости! Так что, пиши, публикуйся в сети и радуйся!
– Радоваться?
– Именно. Что не родился лет тридцать назад, когда писали в стол… буквально!
Видя растерянность молодого человека, мужчина в который раз рассмеялся: – Не тушуйся! Поправимо. Какие годы?.. – и уже серьезно добавил: – Вот тебе и вся роль ли-те-ра-туры! В молитве! А ты – стиль, слог, композиция, жизненность. Переводи стрелку на лекциях и уголька в топку побольше. Э-э… фирштейн что-нибудь? – Он пощелкал пальцами перед застывшим лицом собеседника.
– Так… но зацепило… – уныло ответил тот.
– Высокий показатель! – Крамаренко хлопнул юношу по коленке. – Бывает и похуже, проснешься в луже, птички…одну вещь клюют, а «кыш» сказать не можешь. Эх! Студенческие годы! Короче, не унывай! И хулигань побольше! А мне пора. – Он поднялся.
– Да ведь я вообще-то смотрю дальше книг и полотен.
Слова были сказаны таким тоном, что Крамаренко невольно остановился.
– И не как человек. А вот стать им вижу два пути.
Андрей тоже поднялся.
– Любопытно… С инопланетянами не общался. – Подбородок мужчины ушел чуть вправо, брови поднялись, глаза же остались на собеседнике. – И какие? – Он глянул на часы.
– Не смейтесь. Первый – стараться стать им каждый день, каждую минуту, не понимая, за что обречен бороться со злом от рождения до смерти, да еще с такими потерями… и тогда вся жизнь будет таким шагом. Всего лишь одним. И возможно, только потерями. – Глаза его заблестели. – А можно шагнуть сразу, одномоментно, пусть в неведомое, пусть в бездну… увидев всё и одновременно. – Нездоровая радость послышалась в интонации. – Посудите сами… человек садится за руль пьяным, рассчитывая, что обойдется. И его расчет верен, ведь не может видеть, как у тысяч, десятков тысяч людей в мире, в секунду, случай отрывает ноги, разбивает головы, оставляя внутренности на искореженном металле. Как разбрасывает по асфальту части тел жены, ребенка, матери, неосмотрительно поверивших, что обойдется. Его, его жены и ребенка! А если увидит? Хоть раз? Сладко затягиваясь сигаретным дымом, несчастному не углядеть за ним миллионы судорог от боли в эту секунду, не услышать криков обезумевших людей, умирающих от рака. А если увидит?
Что произойдет с гурманом, отдающем всё время забаве как можно изысканней набить желудок и обучая этому других? Что?! Если в момент довольной улыбки увидит всех детей с распухшими от голода животами… умирающих детей? Их миллион в год! Которые не понимая, почему матери мучают их, даже не плачут. Не прочтет, не услышит в новостях, а увидит! Что произойдет с человеком? – Глаза уже горели. – Я знаю. Он вспомнит одно слово – ЧЕЛОВЕК, незнакомое прежде! – Дыхание Андрея стало частым. – Или соблазняя молодую девчонку, стягивая с нее одежду, вдруг увидит как так же стягивают ее с других… такие же как он. Только с его дочери, жены.
Парень был на грани срыва. Крамаренко, впервые за время беседы, растерялся. Он легко тронул того за плечо:
– Ну… ну же, Андрей… Не все так мрачно. Поверь старику…
Он уже пожалел о половине сказанного сегодня.
– Слово «человек», – прошептал тот, глядя мимо. – Он вспомнит, – голос опять стал громче, – что оно означало до того, как начал пить, жрать и услаждаться… набивать карманы деньгами. Не может не вспомнить! Иначе… иначе… – он снова тяжело задышал, – пусть тот, кто дал мне эту жизнь, заберет ее обратно! Слышите?! Обратно! – Парень глотнул, будто хотел сказать еще что-то, но мысль, та, которая и кладет начало промахам и жертвам, или уводит и хранит нас, сделала сейчас второе.
Андрей замолк. Дыхание выровнялось. Прошла минута.
Наконец, Крамаренко кашлянул и негромко спросил:
– Думаешь, после этого бросит? Делать прежнее?
– Не делать, а позволять себе поднимать руку на таких же, пользуясь, извлекая, растаптывая. Он увидит – рука опускается на него! И растаптывает самого же! – Резко, но уже спокойнее поправил собеседник. – И то не сразу. А вот ненавидеть себя за это, начнет без промедления. Иначе всё зря. Всё!
– Сильно! – мужчина качнул головой. – Прямо пиши в анналы… Ненавидеть… и себя?
– Я неточно выразился.
Андрей повернулся к нему боком, словно стараясь скрыть подступившее к самому горлу отчаяние.
– Не себя, а гниду в себе, мразь. Мема. С той же фамилией, тем же голосом. Неотличимого внешне.
Он снова стоял лицом.
– И бой, схватка начнется. Хотя бы начнется. Потому что шаг тот – сделан. А жизнь останется на другое. На любимых. А пока, сегодня, мем закармливает, спаивает, веселит его, обмахивает опахалом, скрывая за этим опахалом чудовище. Я хочу вырвать у чудовища жало.
Крамаренко вздохнул. Всё, что говорил он, к чему призывал, на что надеялся – осталось без ответа. «Ведь хотел как лучше… к чему такие сложности у молодежи?» – мелькнуло в голове. – Ладно, Андрюша, закончим как-нибудь потом. Пора…
– Да, мне тоже… надо заехать положить обратно письмо… – пробормотал Андрей.
– Ладно, бывай. И все-таки два совета: меньше думай о тех, что до горизонта целуются или грабят, там… и ступай к метро по Малой Никитской – по тенёчку. Помогает от перегрева.
– Никитской? Какой Никитской?
– Такой совет я давал одному чудаку, когда жил в Москве. И чудак тот, – персонаж, рассуждавший о «конюшнях». Если в «чудаки», то и метро в Иркутске найдешь… тут, недалече. – Мужчина снова рассмеялся и, уже махнув кому-то рукой, направился в сторону кабинета:
– Мариночка, здравствуйте! – Дама в белой кофточке почтительно заулыбалась. – Зайдите ко мне на пару минут. У меня к вам будет наисерьезнейшая просьба.
– Я все-таки хочу посмотреть в глаза… Ему… когда всё и одновременно», – услышал Крамаренко за спиной.
ЖЕНСКИЕ ШАЛОСТИ
– Дорогие дамы… – Тимур Егорович замялся, прикрыл за собой дверь, кашлянул и басовито продолжил: – от математиков вам букет, так как страдаем… не то… – он махнул, переложил пакет в другую руку и, зажав букет под мышкой, вынул из кармана листок:
– Дамам самой женской от самой страдающей кафедры на юбилей, с пожеланиями доброго соседства, коротких юбок и… тьфу, этот Бочкарев напишет, не разобрать… – он поднес бумажку к самым глазам, – и приветливости всем… нет, во всём, – поправился Байтемиров, шестидесятилетний преподаватель «матфакультета», не страдающий в свои годы ничем, кроме смущения перед женским полом. – Лучше бы изощрялся так с гипотезой Брокара, – буркнул он в заключение.
С последними словами все прыснули, а Людочка Толстова, полненькая хохотушка, которую в жизни восхищало буквально всё, громко прокомментировала:
– Тимур Егорович, а когда вы были молодой и не лысенький, как вас осенило, что литература будущее других, и вы подались в математику?
– Я и… никогда не думал… – умышленно растягивая фразу начал гость, соображая, чем должна закончиться реплика, смущаясь всё сильнее и по очереди выкладывая содержимое пакета. – Между прочим, пятница – почесав рукой затылок, объект веселья попытался отвертеться, – могли бы и предложить чего…
– Да, ладно! – перебила Людочка. – Всему универу известно, что вам стало плохо от декольте председателя приемной комиссии филфака! Со страху и двинули в точные… Или потому что в математике нет нравственных проблем?
Кафедра покатилась со смеху.
– Людмила! – Байтемиров погрозил пальцем, – оставь перепевы Самсонова, думаешь, не знаю, о чем вы там шепчетесь в перерывах?
– В перерывах между чем, Тимур Егорович? – не унималась та. – И как узнали? Женщины говорят, что уж выто вечера проводите дома!
Хохот был уже слышен в коридоре.
Ирина Сергеевна Ганжа, женщина со склонностью к чтению редких книг, приложив руку к груди, пыталась унять смех.
Елена, будучи заведующей кафедрой, хоть и сдерживала себя до этой минуты, рассмеялась тоже.
– Ладно вам, – желая помочь вконец растерянному мужчине, бросила она. – Человек с поздравлениями… учитывая профиль профессии – на подвиг… можно сказать, а вы? Что ж Самсонова-то не прихватили, Тимур Егорович? – Елена повертела в руках коробку «Рафаэлло», которая покинула пакет в сопровождении двух бутылок шампанского. – Он-то стрелы бы им живо обломал. А, впрочем, передайте большое спасибо, коллегам, ну, и мужчинам тоже. Я правильно понимаю, женщин у вас не появилось?
Веселая шутка смягчила сердце гостя.
– А ему не выпало… бумажку вытянул я…
– Тимур Егорович, – вскрикнула Людочка, – можете не отвечать, только кивните… Идея с бумажками – Самсонова?
Тот пожал плечами.
– Ну, тогда у вас не было вариантов!
– Как же так? Тимур? В который раз! – Ирина Сергеевна, единственная, кто позволял себе называть Байтемирова по имени, развела руками.
Толстова уже стояла рядом с гостем.
– А правда, что ваша тайная мечта написать эссе на тему: «Матриархат – есть женское нахальство, помноженное на слепоту мужчины»?
– Нет! «Филфак как альтернатива унылой жизни»! – Поправил кто-то.
– Капкан холостяков! Точно! – Раздались голоса.
– В том плане, что все мы не замужем? – Галина Андреевна, высокая дама с завидно хорошей фигурой и, больше «правильным», нежели броским лицом, поставила кувшин рядом с орхидеей. Всё происходящее она удостоила традиционной колкостью и качанием головы.
О ней стоило бы сказать поподробнее. Ходила Галина Андреевна всегда выпрямившись, гордо. Так же и сидела. Никто не помнил ее склоненной спины, будь то над столом, мужчиной или сумочкой. Ну а выдержке можно было только завидовать. Чернобровая женщина, чуть даже томной не родовой, а воспитанной надменности, причину которой можно было бы уловить, к примеру, в неудачах женского пути, оставалась обманчиво недоступной… но только «недопускаемым» к себе при взвешивании людям. А взвешивать она умела на раз. Уловить столь тонкую причину сможете только вы, читатель, да и то потому, что секунду назад прочли об этом. Среди окружения женщины не нашлось ни одного, кто бы смог понять и, страшно подумать – воспользоваться догадкой. И в обиду мы ее не дадим! Последнего и так хватает нашей героине. Все сходились и винили лишь врожденность. Ну а на нее, родимую, валить не привыкать и нам. Мол, такой уж уродился! Помните? Господина N? Именно так о нас с вами и подумала бы Галина Андреевна, будь мы знакомы. Но вас, дорогие мои, бог избавил, а я уж понесу угрозу дальше. Что поделать? Неблагодарная стезя.
– Мужчина, – Людочка уже прижималась к Байтемирову и гладила его руку, – а чем вы заняты сегодня вечером? Надоел мне ваш Самсонов. И потом… эти манящие намеки на таинственные перерывы…
Смех грянул с новой силой.
– Ну, Людка, допрыгаешься, – освобождаясь от плена, пробормотал тот.
– Ой, помогите допрыгаться Дульсинее, мой Дон Кихот! – женщина достала платок и, сделав шаг назад, помахала гостю.
– Прямо целый спектакль развели, – Байтемиров направился к выходу.
– Не целый, а дробный и вместе! – Толстова проскочила вперед и преградила дорогу, расставив руки в проеме дверей.
– Тимур Егорович! – громко сказала Елена, подойдя к ним с улыбкой, – надеюсь, вы не обиделись? На женские шалости? Ведь никто не балует нас вниманием в этих стенах. Огрубели. – Заведующая, усмехнувшись, глянула назад. – А мы действительно рады вас видеть. Особенно тебя, Тимур, – нарушив негласное табу, добавила она. – Ну кто кроме такого мужчины оценит тонкость юмора. Верно я говорю? – И опять повернулась к сотрудницам.
Начальница, Елена Борисовна Метелица – «уютная» женщина, приятная во всех отношениях, как заметил бы любой новый знакомый, не догадываясь, что за очаровательной внешностью, походкой и размеренностью в разговоре, скрывается буря, натиск, а порой и нескрываемое раздражение, была сегодня в хорошем настроении. Хотя правильный прямой нос, горизонт бровей под небрежной пепельной челкой, лишь подчеркивали дистанцию и вызов любому окружению.
Однако, дисциплинированность и разумность были главным достоинством женщины. Тем единственным, что и вложил в единственное чадо отец – Борис Семенович Метелица.
– Тимур, вы лучший! – Ирина Сергеевна, улыбаясь, подошла и поцеловала гостя в щеку.
Лицо того расплылось от удовольствия.
– А я все-таки болею томным вечером, – не удержалась Людочка, – и мы приглашаем отметить наш юбилей сегодня в кафе, так?.. – протянула она руку к женщинам, – то самое, у «Художественного».
– Так, так!
Елена, как заведующая кафедрой, просто обязана была сложить пазл до конца:
– Приглашение доставим в письменном виде, так что для подготовки встречи старшего преподавателя Толстовой время у вас будет.
Под хохот, но уже другого рода, мужчина покинул кабинет.
Вечером в зале бывшего ресторана «Арктика», столь любимого советскими офицерами в прошлом, и вовсе не потому, что русский мороз всегда по-особенному приветлив к подвыпившим лейтенантам, было шумно. Несколько похожих компаний, удобно откинув спины, отмечали примерно одно и то же и примерно одинаково.
– Дамы и господа! Дорогие гости! – симпатичный парень с гитарой появился на маленьком подиуме. – Разрешите от имени музыкальной группы «Плакучая ива» поздравить ваших, и не очень, женщин… с праздником на душе! Ибо прибыли вы к нам! Пойте, смейтесь и танцуйте вместе с нами! Пардон, я хотел сказать «пейте»… а первое вам устроит чудный баритон! Василий Рампов! Встречайте! Все зааплодировали.
Откуда-то сбоку появился невысокий худенький мужичонка, побитый уже годами, в красной бабочке наперекосяк, и низко поклонился. Микрофон при этом издал протяжный вой. В зале засмеялись.
– А «Плакучая ива», эт… из «Бриллиантовой руки»? – раздался чей-то пьяный голос.
