скачать книгу бесплатно
Пахомий не стал дожидаться ответа и понял одно, его хотят подписать под охрану обоза, а обоз уворованный. И с пуговицами полные непонятки. Утром Пахом оставил за себя старшого и помчался домой.
Марфа и испугалась, и обрадовалась мужу. Сели на лавку, и женщина заторопилась выложить накопившиеся новости. Они оказались огорчительными. После всего случившегося стрельцы разделились на группы. Боевое братство, традиции, неписанные правила взаимовыручки растерялись и ушли в небытие, будто ничего и не было. Одни присягнули на верность Милославским и получили расположение Софьи, другие хотели было встать за Нарышкиных, но те отвернулись от стрельцов, а назад уже дороги им не было. Третьи вовсе расхотели служить и шатались в поисках добычи. Нашлись и такие, которые писали доносы, распространяли слухи о своих бывших товарищах. Царила общая подозрительность и разобщенность.
Утро вступало в свои права. Муж и жена снова принялись обсуждать положение дел.
– Сдается мне, что уходить тебе, Пахомушка, надобно из Стрелецкого приказа. Уходить надобно по увечью. Помнишь, как тебя в прошлом годе ранили в ногу. Ох, я тогда с тобой намучалась. Сдается, что другая женщина хоть трижды золотая не справилась бы.
– Ты, Марфа, себя не захваливай. Согласен я.
– Придется полежать седмицу, другую.
– Это можно, – сказал Пахом и его лицо приняло блаженное выражение, – только сперва молодцов от купца Мартынова отзову. Из-за последних событий мыслишка у меня зародилась.
– Твои придумки обсудим после. Пока готовься детям на свою ногу жаловаться. Поди уж скоро выйдут к нам после сна.
Слух о том, что Пахом Коробков занемог, что может вовсе в строй не вернуться, уйти из стрельцов по увечью, разнесся по Слободе моментально. Уже к полудню пожаловал Севастьян. Сокрушался, приговаривал, давал обещания. Потом перешел к интересу о купце Мартынове. Пахом поведал обо всем, что связывалось с поиском воровской ватаги и попросил в этот же день отозвать молодцов из купеческой усадьбы, ибо без него молодым стрельцам с татью не сладить. Потом Пахом стал интересоваться стрельцами, которые присягнули на верность царевне Софье. Севастьян встал, опустил голову, махнул рукой и пошел прочь без всякого прощевания.
Царевна Софья Алексеевна отдала бы многое за свое появление на свет Божий в мужском обличии. Тогда царский трон безоговорочно принадлежал бы ей и все мечты о будущем стали явью. Хотя теперь, отвоевав статус регентши, она все одно оказалась очень близко к воплощению своей мечты.
Советником, другом и любовником царевны был князь Голицын Василий Васильевич, образованнейший человек, автор и инициатор реформ, дипломат и военачальник. Московский дом князя иноземцы считали лучшим во всей Европе. В огромных залах простенки между окнами были заставлены зеркалами, на стенах висели картины, портреты правителей России и иноземных государств; в золоченных рамах красовались немецкие географические карты; множество часов; термометр искусной работы. В библиотеке стояли рукописные и печатные книги на русском, польском и немецком языках. Дом Голицына являлся местом встречи иноземцев из числа дипломатов и почетных гостей Москвы.
Голицын проявлял заинтересованность в сосредоточении полноты власти в руках Софьи Алексеевны. Он осознавал, что опора для ее трона спрятана среди Стрелецких приказов. Именно там следовало искать людей надежных, верных и храбрых. Однажды они уже доказали царевне свою значимость. Стрельцы, закаленные в боях, знающие ратное дело и в одиночном противостоянии спуску никому не дадут. Но тут нужен особый подход в оценке каждого. Алчущих денег надобно обходить стороной. Страшны дураки и легко возбудимые всякими призывами. Конечно, Голицын был уверен, что у Софьюшки хватит смекалки доверить свою безопасность людям достойным, надежным и верным.
В один из дней, когда Стрелецкая слобода свыклась с новостью о лежачей болезни Коробкова, к дому стрельца подъехал богатый экипаж. Гость представился боярином Сухомлиновым, приближенным к царевне Софьи. Взял табурет и сел у кровати больного:
– Что за болезнь вдруг приключилась? Али просто душа заныла?
– Заговорила старая рана. В том бою год назад половину мяса с левой ноги вражина снес. Поначалу, казалось, всю жизнь на костылях ходить буду. Так лекари мне и сообщили. Да спасибо жене. Отварами, маслами домашнего приготовления выходила меня.
– Не ко времени ты расхворался! – сказал боярин и хитро прищурился.
– Так тех татей, что добро купца Мартынова увели, выслеживал. Пришлось три недели ночевать на улице, испытывать мокроту и холод. Вот нога и заговорила.
– Понятно. Не молодой уже.
– Так-то, оно так, боярин, но послужить еще охота. Без строя жизнь тусклой видится.
– Вот мы сейчас и определим какая жизнь у тебя будет! Тусклая или яркая! Привез я с собой двух лекарей. Ты расскажи им все про свою болезнь и укажи на места больные.
Подобная неожиданность Пахома не напугала. Он на всю жизнь запомнил те ощущения и мог все это воспроизвести снова.
Лекари по-русски говорили плохо. Вопросов не задавали, осматривали ногу, простукивали, нажимали, слушали через трубочку сердце, потом попросили встать, пройтись, присесть. На первом же приседании Пахом повалился на пол. На том инспекция и закончилась. Сухомлинов все это время сидел на табурете у стены и наблюдал за происходящим. Когда лекари сложили инструменты в саквояжи и направились к выходу, боярин встал и уперся в них своим взглядом. Пахом увидел, как оба медика покачали головами.
Боярин подошел к кровати и положил на одеяло мешочек с деньгой.
– Крепись, стрелец! Видать ты и впрямь свое отбегал.
Пахом от рождения умел лицедействовать и тут без особого напряга пустил горькую слезу. Она выкатилась из левого глаза, пробежала по щеке и растворилась на вороте рубахи.
Экипаж скрылся из виду, Пахом сел на кровати и задумался. В руках он держал мешочек с медяками и одним серебряным рублем. Вошла Марфа, присела рядом.
– Может надо бы послужить еще? – спросил Коробков.
– Может и надо бы, коли не противостояние. Снова того дедка повстречала. Сказывал будто Нарышкинский отпрыск крепнет не по дням, а по часам, силу набирает. С его слов, ежели так пойдет, то не усидеть Софьюшке на троне, но буча будет кровавая.
Пахом положил голову на плечо жены и глубоко вздохнул.
Лето набирало силу. В Стрелецкой слободе готовились к сбору урожая, замачивали кадки и кадушки для засолки огурцов, скоблили и прокаливали на огне противни для сушки гороха, смородины, малины и вишни. На грядках наливался основной богатырский овощ – репа.
Марфа с детьми вполне обходилась без помощи Пахома и успешно справлялась с огородными делами. Муж скрипел зубами, но держался и свое место на кровати не покидал. Стрелец честно отрабатывал придуманный недуг. Он ненавидел свою кровать, но больше всего его раздражало то, что можно было разглядеть с ненавистного лежачего положения. Однажды он не выдержал и попросил принести ему грифель и картон. Появился чертеж костылей. Чертеж и снятую мерку Пахом передал старшему сыну вместе с указанием: идти в слободскую рощицу и вырубить две заготовки по конфигурации и размерам чертежа. Разрешил взять с собой в помощь Васятку, а также самый острый в хозяйстве топорик и самый длинный нож.
Пацаны управились быстро и уже дома под постоянным контролем отца обработали заготовки. Их сестра Настена стремилась чем-нибудь помочь, и Марфа быстренько привлекла ее к шитью двух накладок – подмышечные упоры на костылях, их требовалось сделать мягкими.
Через пару дней хозяин семейства вышел во двор, опираясь на костыли. Новость облетела слободу. Полностью изменилась жизнь Пахома. Он чувствовал себя счастливым и постоянно искал какое-нибудь занятие.
Как-то утром за трапезой собралась вся семья. По установленному правилу в разговор взрослых дети не встревали, за нарушение следовало наказание в виде удара по лбу ложкой. Родители вели разговор о покупке лаптей на летнее время. Марфа сетовала на нехватку денег, на то, что прихода средств ждать было не откуда. Пуговицы более не производили, купец Еремеев упрямился, товар не принимал, жалование за стрелецкую службу не полагалось. Посему взрослые приняли решение вместо трех пар купить две пары лаптей: Тихону одну и на двоих Васятке и Настене вторую. После трапезы Марфа и Тихон отправились за покупками на Охотный ряд. Рассчитывали получить у купца Еремеева сорок копеек задолженности и на эти деньги купить лапти.
– Не будет никаких копеек. Нету долга! Отдавай секрет обработки деревяшек, тогда дам денег, – брызгал слюной купец.
– Тебе не стыдно, Демьян? Сколько ты на наших пуговках заработал? А долг отдать не хочешь!
– Открой секрет и деньги будут!
– Надобно с мужем посоветоваться, сама на такое не могу решиться.
– Иди советуйся, да возвращайся скорее, а то ведь передумать могу.
– Сколько же заплатишь за секрет?
– К тем сорока копейкам еще столько же добавлю. Все одно, кроме меня твой секрет более никому не нужен.
Марфа плюнула под ноги и пошла прочь. Вдогонку Еремеев начал пророчить ей скорое возвращение, да еще ползком, да на коленях.
На выходе хватилась Марфа, что сына Тихона нету рядом с ней. Глянула туда-сюда и испугалась. Начала кричать его имя, голос звучал все сильнее и сильнее, потом села прямо на траву и заплакала. Вдруг чья-то рука легла прямо на ее плечо. Вздрогнула, подняла голову, а Тихон стоит рядом, держит в руках три пары лаптей и клубок вервии для онучей.
– Пойдемте, матушка, домой. Ныне тут делать уже нечего.
Марфа остолбенела:
– Ты где, паршивец, лапотки взял? Неужто украл обушку-то?
– Пошли-пошли, матушка, по дороге все расскажу подробно.
Выяснилось, что пока Марфа искала у купца правду, Тихон выведал по какой цене Еремеев продавал их пуговицы, умножил в голове цифры и за последнюю партию пуговиц взял у купца в лавке всю сумму.
– Как же ты во внутрь проник? Я стояла тут же и ничего не заметила.
– И сам-то понять не могу, все само собой получилось. Только сперва я на этого купца Еремеева сильно разозлился.
Тут Марфа вспомнила рассказ своей матери о том, что ее дед, стало быть прадед Тихона, был самым известным щипачем на весь Великий Новгород. Средь бела дня такие выкрутасы проделывал, что по всей округе легенды складывали. Сказывали будто дед мог самые сокровенные мысли у человека вызнать лишь только встретится с ним глазами.
– Свят, свят, свят, – прошептала Марфа и далее за всю дорогу более ни о чем Тихона не спрашивала.
Днями пришел к ним старый товарищ Севастьян поделиться новостью. Выходило так, что царевна Софья Алексеевна приняла решение облагодетельствовать двадцать тысяч преданных ей стрельцов, и в ходе этого решила почистить Стрелецкую слободу от лишних людишек. В их число вошли те, кто уже находился не в строю или подозревался в кознях против царевны. Марфа, как услышала новость, так ножки ее и подкосились. Опустилась на лавку и заплакала.
– Я против Софьи не выступал, даже в Кремль не ходил. За что всю мою семью на улицу? У меня же трое детей, – забасил Пахом.
– Куда деваться коли того, кто службу оставил, тоже велено выселять! Ты, Пахом, не обижайся, но я только донес указ, а там кто его знает, как обернется, – оправдывался Севастьян.
– Ты мне мозги не крути, я тебя насквозь вижу. Нынче так молвишь, а завтра скажешь – седмица сроку.
– Срока не знаю, но с тобой повременю, ты собирайся потихоньку и место новое для жилья ищи.
– Все, Севастьян, иди домой, мне с тобой более говорить не о чем. Всю жизнь мою и Марфы перемесил. Оставил одну лазейку – пойти по миру с сумой. Уходи из моего дома, не могу больше тебя видеть.
Севастьян встал, открыл дверь и на пороге бросил:
– Крепись!
Марфа прильнула к груди Пахома и тихо-тихо запричитала.
– Случился бы пожар и все в прах превратилось, мне было бы легче – Божья кара. Значит где-то нагрешили. А ты верой и правдой себя не жалея, служил царям, мерз, голодал, увечья получил. За что, скажи, Пахом, за что? Земля уродила, думала будет урожай, а теперь все бросать?
Погоревали, погоревали, а делать нечего. Тут заговорил Тихон:
– Все к лучшему, родители мои любимые, не горевать надобно, а искать новое место для проживания. А где это место я вам подскажу. Сон мне приснился. Рассказывать не стану, но повезу вас завтра туда, где нам указано жить далее.
– Мал ты еще указания давать родителям. Я в твои годы…
– Ты, Пахом, не гони, – вступилась Марфа, – делай, как сынок просит. Повозку тебе Севастьян даст без звука.
Глава третья
В древности некое место вдоль реки Яузы называли «гульбищным». Потом здесь начали появляться разрозненные дома, осваиваться пастбища, разбиваться огороды. Построили церковь в честь Преображения Господня. Образовалось село Преображенское. Мимо него проходил Стромынский проселок, шел он от Кремля до монастыря. Стромынский монастырь основал преподобный Сергий Радонежский в честь победы над ханом Мамаем.
Царь Алексей Михайлович после соколиной охоты любил заглядывать в это село. Так нравилась ему эта местность, что повелел возвести тут царские хоромы. Наряду с Коломенским село Преображенское было вторым любимым местом проживания царской семьи в летний период.
По смерти Алексея Михайловича резиденция начала приходить в запустение. Ссора Софьи Алексеевны со своей мачехой, Натальей Кирилловной Нарышкиной, с матерью второго царя, вдохнула в село Преображенское новую жизнь. Особенно нравилось в селе Петру Алексеевичу: простор, воля и занятия по душе. В Кремле ему оказалось тесно. Постоянное опекунство мамушек, да нянюшек, боярское окружение, ритуалы, почитания на каждом шагу. В Преображенском мальчик создал свое детское войско, начал строить игрушечные крепости и играть в войнушку с местной детворой.
Про потешное войско Петра Алексеевича знали в Кремле. Такое состояние нравилось Софье Алексеевне, дескать, пусть мальчик позабавится и, главное, не лезет со своей матерью с дела государственные. Регентша даже деньгами помогала на мундирчики и деревянные сабельки.
В селе Преображенском понравилось и семейству Коробковых. Река с чистейшей водой, глубокие озера, лес, простор и тишина. Сходу подвернулся недостроенный дом бывшего подьячего Земского приказа. Хозяин бегом убежал в Москву. Волею правительницы возвели его незаметного служку в должность дьяка. Такое на Руси при смене власти случалось часто. Кого в ссылку, а может и вовсе к праотцам, а кого наверх, в счастье великое. Так и на этого счастливчика свалились все земные блага. Жаловала ему Софья Алексеевна палаты рядом с Кремлем, экипаж, дворовых слуг и денежное довольствие. Да такое, что раннее и во сне не снилось. Новоиспеченный дьяк всеми силами старался стереть из своей жизни темное пятно – дом в Преображенском. Будто не было подобного и в помине.
Пахом сговорился с дьяком купить недострой за небольшие деньги, да еще и выплату отсрочить на полгода. Оставшихся денег хватило на переезд. Семья покинула Стрелецкую слободу и обосновалась на новом месте. Не за горами зима, нужно было одежонку подкупить, запасы еды на голодный период сделать, а денег в семье ни копеечки не осталось. Грустно стало Пахому. Только Марфа хитро улыбалась и приговаривала:
– Успеем, успеем все сделать до холодов. Думаю, и за дом рассчитаемся.
Пахом верил жене. В свое время также начиналось с пуговицами. А тут Марфа уединялась, что-то такое делала, а потом в свою книгу все записывала. Возилась с двумя мешочками: один с порохом; другой с желтым порошком. Его Марфа выпаривала из камушков, найденных в ручье. Однажды она попросила Тихона и Ваську настрогать ей лучинок. Потом, хитро улыбаясь, на виду у всей семьи хозяйка обмазывала один из кончиков лучинки приготовленным веществом. С десяток таких палочек разложила на подоконнике и велела подождать да вечера. Вечером принесла в избу гладкий камушек и молоток. На камушек положила обмазанный конец лучины и легонько ударила по нему молотком. Раздался звук, похожий на слабый выстрел. Женщина подняла лучину, и все увидели, как обмазанный конец, вспыхнув белым пламенем, зажег деревяшку огнем.
– Вот так быстро, без всякого трута или сбережения угольков, можно теперь добывать огонь. Наделаем таких лучинок побольше и вынесем их на продажу. По цене мои придумки почти ничего не стоят. Того мешочка пороха хватит на целую корзину зажигалок. Камушки для желтого порошка лежат никому не нужные в ручье. Клейкое вещество я сделала из заварной муки. Половины горсточки хватит на охапку лучинок.
– Завтра с утра всей семьей садимся за обмазывание, – распорядился Пахом, – как же тебе, Марфушка, в голову такая полезность пришла? Мы же и впрямь на этом разбогатеть можем.
Коробковы придумку Марфы назвали «скорый огонь». Пошли на ближайший рынок, что на Яузском причале по воскресеньям толпился. Люди подходили, упирали взгляд на корявые палочки и на наконечники из коричневого вещества. Потом ухмылялись, подмигивали продавцам и шли дальше. Марфа попыталась остановить двух парней, затараторила про удобство в добывании огня, но в ответ услышала бранные слова и пожеланья выходить на торговлю в трезвом состоянии. Пахом углядел у дородной тетки явный интерес к товару. Но та вдруг покачала головой и пошла дальше. Пахом не выдержал, забыв про свои костыли, бросился вслед за теткой и на ходу попытался зажечь лучину. Но ударный камень выскользнул из его рук и попал тетке по ноге. Та взвыла и начала звать на помощь. Лучина в это время вспыхнула и, горящая головка, отлетев, прожгла тетке рукав. Весь рынок взбудоражился против хулиганствующих новичков. В итоге Пахому с Марфой пришлось убегать от толпы. Женщина держала корзину с товаром, а Пахом отмахивался своими костылями от особо воинствующих.
Скорее всего дело хорошо не завершилось бы, но дорогу толпе преградил крепкий мужик в рваной сермяге и с рыжими вихрами. Он сунул в рот два пальца и громко свистнул, потом заорал:
– На увечного взбудоражились! Дьявол в вас вселился. Многие меня знают, кто сделает шаг вперед, завтра под землей окажется!
Толпа остановилась и начала расходиться. А спаситель подошел к несчастной парочке и велел более в это место не соваться.
– Прости, добрый человек, заплатить тебе нечем. Выжила Софья нас с насиженного места, а к колу прививаться, сам знаешь как тяжко, – оправдывался Пахом.
– Я тебя сразу узнал, ты стрелец. Нам приходилось встречаться. Ты меня тогда пожалел, а я тебя пожалел теперь. Может помнишь, атаман Слепень. Вижу ты не у дел оказался. Заходи ко мне, живу в Красном селе.
Дома Коробков старший достал штоф горькой, ополовинил его и, захмелев, затянул жалобную песню. Марфа беззвучно рыдала у него на плече. На другой день он поехал в Красное село. С собой прихватил сверток с лучинами. Атаман гостю обрадовался. Только по виду вора чувствовалось, что дела в ватаге идут плохо. Не стал его Пахом ни о чем спрашивать. Развернул принесенный сверток и продемонстрировал изобретение Марфы. Слепень и его дружки глядели на гостя непонимающими мутными глазами.
Первым очнулся Слепень:
– Ты что же теперь еще и головой заболел? Или чудеса пришел нам показывать? Так мы нынче на скоморохов нагляделись.
– Тех самых из Разбойного приказа, – добавил подручный атамана.
Неожиданно повела себя Нюрка. Взяла лучину, положила на приступок и ударила по нему камушком. Лучина загорелась. Взяла вторую, тоже подожгла. Подержала в руках и погасила. Потом улыбнулась во весь свой рот и закричала:
– Ну что, рожи воровские, хватит стрёмностью промышлять, теперь пойдем в купцы. Ты, дядька, сколько таких палочек принести сможешь?
– Сколь угодно. Давай только сперва в цене сговоримся.
Договорились быстро. Уже на другой неделе на берегу реки Москвы за Покровским собором красовалась лавка с красивым щитом. На щите ровными буквами было написано «Скорый огонь».
У лавки выстраивались очереди, товара хватало на два часа. Потом покупатели терпеливо ждали новую партию. Торговала Нюрка, а Слепень и его подельник зазывали покупателей и следили за порядком.
Вскоре Пахом расплатился за дом, справил семье обновы, Марфа отложила денежку на «черный день». К зиме спрос на «огонь» увеличился. На рынках Москвы появились похожие иноземные изделия, удобные в обращении и в красивых связках. Но спрос на них из-за дороговизны оказалось меньше.
В погожий зимний денек Тихон как обычно усадил сестру в санки и повез на горку кататься. На полпути справа показалась привычная картинка – строй мальчишек. Одеты были в одинаковые синие мундиры, в руках деревянные ружья. Маршировали, как взрослые на параде. Ими командовал такой же мальчишка по возрасту, но по росту он был выше остальных. Тихон и Настена остановились и начали глядеть на это необыкновенное и красивое зрелище. Девочка вылезла из санок, встала рядом с братом и показывала рукой в сторону марширующих. Командир посмотрел в их сторону, что-то скомандовал своим солдатам и пошел к зрителям.
– Нравится? – спросил высокий отрок.
– Красиво! – ответил Тихон.
– Я, царь Петр Алексеевич! А ты кто таков?
Конечно, Тихон слышал про потешное войско царя Петра, но не думал, что привлечет собой внимание царской особы.
– Я, Тихон Коробков, живу неподалеку. А это моя сестра Настена.
– Хочешь, Тихон Коробков, служить под моим началом? – спросил Петр.
