Седьмая чаша

– И целеустремленным. И злым.

Я покачал головой:

– А еще образованным. Судя по тому, что ты рассказал, он должен быть хорошо знаком с медициной. Да и с миром юриспруденции тоже, если ему удалось сочинить письмо от имени мифического поверенного, которому поверил Роджер. Но зачем? Зачем убивать человека, который никогда в жизни не причинил никому вреда? Зачем устраивать весь этот чудовищный спектакль?

– У него не было врагов?

– Ни одного.

Я снова посмотрел на башмак Роджера, и этот взгляд словно переполнил чашу. К горлу подкатила тошнота.

– Мне нужно в уборную, Гай… – с трудом выдавил я.

– Ты знаешь дорогу.

Я ушел в уборную, стоявшую на заднем дворе. Это был обыкновенный деревянный нужник с выгребной ямой, но пахло здесь не так сильно, как в других подобных местах. В воздухе, видимо, было разбрызгано какое-то вещество, которое заглушало запах нечистот. В уборной меня долго рвало, а когда я возвращался в дом, ноги дрожали и подкашивались.

Из комнаты доносились приглушенные голоса. Дверь была приоткрыта, и я увидел Гая и мальчишку Пирса, сидевших за столом. Они поставили перед собой свечу и рассматривали в ее свете раскрытую книгу, лежавшую перед ними на столе. Я даже издали узнал анатомический атлас Везалия с его кошмарными иллюстрациями. Пирс отбросил со лба темный чуб и возбужденно проговорил:

– Смотрите, сердце на этой картинке выглядит точь-в-точь как сердце Эллиарда.

В этот момент он увидел меня, и его лицо залила краска.

– Мастер Шардлейк? Я не знал, что вы все еще здесь. Я принес книгу…

– Вижу, – коротко ответил я. – Бедный Роджер. Что бы он испытал, узнав, что самые интимные органы его тела станут предметом для болтовни мальчишки-ученика? Хотя, возможно, его эта мысль позабавила бы. А вот мне она ничуть не кажется забавной.

Я с отвращением посмотрел на цветную гравюру, где было изображено разверстое человеческое тело и показаны все внутренние органы.

– Все это лишь во имя познания, сэр, – пробормотал Пирс.

Я наградил подростка ледяным взглядом, подумав, что Гай дает ему слишком много воли.

– Нет, Пирс, это была моя вина.

Гай выглядел смущенным и расстроенным.

– Ты будешь давать показания на следственных слушаниях, которые состоятся завтра утром? – спросил я его.

– Да, конечно.

– А Адам? Ты пока не решил, когда сможешь посетить его? Мне тоже нужно в Бедлам. В пятницу утром судебных слушаний не проводится, мы могли бы поехать туда вместе. В пятницу тебе будет удобно сделать это?

Он достал длинную записную книжку в кожаном переплете и полистал ее.

– В пятницу, в полдень.

– Хорошо. А теперь я ухожу.

Я бросил злой взгляд на книгу, которая все так же лежала открытой на столе, и на Пирса, терпеливо стоявшего рядом со своим хозяином.

Гай протестующе поднял руку:

– Нет, Мэтью, подожди.

Я колебался, не зная, что делать.

Гай закрыл атлас Везалия и протянул его Пирсу.

– Забери ее, мой мальчик, и принеси нам вина. А потом можешь продолжить изучение книги, если есть желание.

– Да, сэр.

Гай дружески похлопал парня по плечу, и тот удалился.

– Прости, Мэтью, мы ничем не желали оскорбить Роджера Эллиарда. Просто труд Везалия чрезвычайно важен для любого, кто занимается медициной, а ты ведь сам просил меня выяснить, как и отчего погиб твой друг. Причем, уверяю тебя, даже в те минуты, когда я этим занимался, я не переставал молиться о его бедной душе.

Я улыбнулся. Я слишком хорошо знал Гая и его доброту, чтобы сердиться на него слишком долго.

– Неужели этот твой Везалий такой выдающийся? – спросил я.

– О да! И главным образом потому, что он положил начало совершенно новому подходу, основываясь на наблюдении, а не слепом следовании общепринятой доктрине.

– В таком случае его труды не очень понравятся большинству врачей.

– Конечно, ведь он подрывает их монополию на некое тайное знание, а кто знает, к чему это приведет? – Он взглянул на диаграмму, висевшую на стене. – Вполне возможно, используя подход Везалия, можно поставить под сомнение и проверить сами основы медицинской науки, которые вплоть до сегодняшнего дня считались незыблемыми.

Я проследил за его взглядом и тоже посмотрел на схему с нарисованными на ней сложными уравнениями и символами. Представление о том, что человеческое тело состоит из четырех главных жидкостей – черной желчи, желтой желчи, слизи и крови, – соответствующих четырем стихиям – земле, огню, воде и воздуху, – настолько прочно укоренилось в сознании людей, что я даже представить себе не мог, как можно бросить вызов этой догме. Точно так же, как и прописной истине, в соответствии с которой любая хворь человека вызвана дисбалансом между четырьмя стихиями его тела. Я вспомнил, как мы с Роджером обсуждали эту концепцию в последний вечер, когда я его видел.

– В таком случае мне не рекомендуется есть салат, когда у меня плохое настроение, чтобы смягчить последствия разлития черной желчи?[15] – проговорил я. – Это облегчило бы мое состояние.

Гай грустно улыбнулся:

– Я бы скорее рекомендовал тебе посещение музыкального вечера или долгую прогулку по Линкольнс-Инн-филдз.

– Только не эти поля, Гай. Похоже, именно там Роджер повстречал своего палача.

В дверь постучали. Пирс принес высокий кувшин с вином и два бокала. Когда он ушел, я сказал:

– Я обещал Дороти поймать убийцу, но беда в том, что я не знаю, как его ловить.

– Мне известно лучше, чем кому бы то ни было, как много загадок ты разгадал в прошлом. Сейчас ты просто недооцениваешь самого себя.

– Я был бы глупцом, если бы недооценил все сложности, связанные с этим делом. Из-за Пасхи и никудышной работы коронерских контор расследование начинается лишь через четыре дня после убийства. Четыре дня без официального расследования! Я надеялся на то, что королевский коронер ускорит ход событий, но этого не случилось. Готов поставить десять к одному, что убийцы уже нет в Лондоне, хотя при том, как обстоят дела, он вполне мог бы остаться здесь, втихомолку подсмеиваясь над коронерами, констеблями и их непроходимой глупостью.

Я сокрушенно покачал головой.

– Если он образованный человек, это сузит круг поисков. Ты не хуже меня знаешь, что мир медицины и мир юриспруденции весьма закрыты и их обитатели не любят делиться своими секретами.

– Возможно. Но многие неплохо разбираются в обеих науках. Впрочем, знание относительно двейла довольно необычно.

– Не только относительно самого вещества, но и о способах его применения. Подождем завтрашних слушаний. Может, что-нибудь прояснится.

Я кивнул и сделал глоток вина. Гай уже допил свой бокал, и это удивило меня, поскольку его неизменно отличала умеренность буквально во всем.

– Спасибо, что согласился взяться за Адама Кайта, – поблагодарил я.

Он кивнул:

– Мания спасения души. Странный вид одержимости. Предрасположенные к маниям люди оказываются зацикленными на других людях, идеях или религии. А уж от религиозных фанатиков вообще не стало прохода. Остается удивляться тому, что такие, как Адам Кайт, встречаются еще не так часто.

Гай задумчиво перевернул бокал донышком вверх.

– Лодочник сказал мне сегодня, что огромные рыбины, которые выбросились из реки, на самом деле левиафаны и они предвещают второе пришествие Христа.

Гай мотнул головой:

– Левиафан был только один.

– Вот и я так думаю.

– Мир стал черно-белым, Мэтью. Это манихейский мир, в котором священники призывают всех и каждого принять участие в схватке между добром и злом. И при этом, разумеется, каждый абсолютно уверен в том, что его позиция единственно правильная.

Я склонил голову и улыбнулся:

– Вроде противостояния между протестантами и католиками?

– Совершенно верно. Не забывай, мои родители были мориски[16], которых изгнала из Испании инквизиция. Я собственными глазами видел дикость, разыгравшуюся после того, как эти фанатики, не знающие сомнений в своей правоте, дорвались до власти. – Гай посмотрел на меня угрюмым взглядом. – Но заметь: сколько бы несправедливостей ни натворила католическая церковь, она всегда верила в свободу воли, что люди своими действиями и своей верой могут выбрать собственный путь к Богу. Новый протестантский радикализм подобного не допускает, предоставляя человеку лишь две возможности: либо он будет спасен, либо проклят. Не благодаря своему выбору, а токмо по Божьему разумению. И вот в результате мы получаем Адама Кайта, который считает, что он не угоден Богу.

– А его тупой викарий не способен излечить парня и поэтому думает, что он одержим.

– Так ему проще оправдать свою несостоятельность.

– Я никогда не разделял убеждений Лютера относительно предопределения, Гай. В их споре с Эразмом Роттердамским на тему свободы выбора я неизменно стоял на стороне Эразма. – Я взглянул на Гая. – Сегодня утром я видел, как на площадь перед собором Святого Павла тащили уличного проповедника, облаченного во власяницу и с головой, посыпанной пеплом. Боннер намерен обрушиться на протестантов и сломить их сопротивление, но они этого так не оставят. Для иноземцев наступают тяжелые времена.

– Да, ты прав. Учитывая мою смуглую кожу и монашеское прошлое, мне лучше вести себя тише воды ниже травы и как можно реже выходить из дома. А кроме того, поменьше рассуждать об открытиях Везалия и тем паче того польского ученого, который утверждает, что Земля вращается вокруг Солнца. Но разве можно тут говорить о душевном спокойствии, даже если безвылазно сидишь дома?

Гай говорил так тихо, что я едва разбирал слова. Его лицо внезапно исказилось болью и грустью.

– Что с тобой, Гай? – участливо спросил я. – У тебя какие-то личные затруднения?

– Нет, – с усилием улыбнулся он. – Старые болячки дают о себе знать, вот и все. Но у меня в погребе достаточно вина, чтобы заглушить эту боль. Пойду-ка я спать. – Он встал из-за стола. – Спокойной ночи.

– Я передам родителям Адама Кайта, что ты встретишься с ними. Для них это станет огромным облегчением.

Мы пожали друг другу руки, и я ушел. Я был рад, что расстались мы все-таки по-дружески. Но я не поверил Гаю, когда он сказал, что у него все в порядке.

Глава 8

На следующее утро я зашел за Дороти, чтобы сопровождать ее на коронерские слушания. Она не выходила из дома со дня смерти Роджера, и я беспокоился о том, как ей удастся вынести предстоящие хлопоты. Проходя по Гейтхаус-корт, я заметил, что фонтан, как и фонтан в Вестминстере, уже включили и он весело брызгается струйками воды. Погода стояла теплая, в ветвях деревьев щебетали птицы. Мир природы возвращался к жизни, но я не мог найти в себе сил порадоваться этому весеннему пробуждению.

Дороти сидела в кресле перед камином, ее верная Маргарет – рядом с ней. Обе женщины были одеты в черные платья и чепцы с широкими траурными лентами. На темном фоне бледный овал лица Дороти казался белым как снег. Ее вид напомнил мне о том, как недавно я видел еще одну безутешную вдову – Кэтрин Парр.

Увидев меня, Дороти храбро улыбнулась:

– Уже пора? Да, по твоему лицу вижу, что пора.

Она вздохнула и посмотрела на фриз, висевший над камином. Я взглянул туда же. Из зарослей толстых ветвей на меня смотрел горностай.

– Прямо как живой, – заметил я.

– О, как нравилась эта вещь Роджеру! Его сердило лишь то, что угол фриза плохо отремонтировали после повреждения.

– Ты уверена, что сможешь выдержать то, что нас ждет сегодня? – спросил я, поглядев на ее белое лицо и впалые щеки.

– Да, – ответила Дороти, и в ее голосе прозвучала прежняя решительность. – Я должна видеть, как ловят убийцу Роджера.

– Опознание тела, если хочешь, я могу взять на себя.

– Да, сделай одолжение. Боюсь, что это будет для меня чересчур.

– До Гилдхолла[17] доберемся на лодке.

– Хорошо.

Помедлив, она неожиданно для меня спросила:

– О чем говорят люди на улицах?

– Только о том, что здесь произошло жестокое убийство.

– Если кто-то осмелится сказать про Роджера хотя бы одно дурное слово, я выцарапаю ему глаза.

– Вот это правильно, хозяйка, – одобрительно проговорила Маргарет и помогла Дороти подняться с кресла.

В огромном, с колоннами зале лондонской ратуши царило обычное оживление. Необычным было другое: два констебля, которых зачем-то поставили у входа. По залу во всех направлениях суетливо перемещались члены Городского совета и чиновники различных гильдий. Некоторые из них с любопытством поглядывали на большую группу одетых в черное адвокатов, собравшихся в дальнем углу. Я узнал суровое лицо казначея Роуленда, остальные были барристерами из Линкольнс-Инн, избранными в состав жюри присяжных. Меня удивило то, что, за исключением казначея Роуленда, все они были очень молоды. Многим было явно не по себе. В том числе и двум студентам, которые нашли тело. Они стояли с краю группы. Гай находился чуть в стороне и был погружен в беседу с Бараком.

Дороти взглянула на стоящих мужчин, поколебалась, а затем двинулась к скамейке у стены. Сев, она жестом подозвала Маргарет.

– Мы подождем здесь начала слушаний, – сказала она мне. – Для меня сейчас невыносимо говорить с кем бы то ни было.

– Как пожелаешь.

Я подошел к Бараку и Гаю.

– Здравствуй, Мэтью, – поздоровался Гай. – Это, должно быть, бедная вдова? Она выглядит ужасно бледной.

– Ей стоило невероятных усилий прийти сюда сегодня. Но она храбрая женщина.

– Да, несмотря на страдания, в ней чувствуется сила. – Он кивнул на Барака. – Джек заметил кое-что любопытное.

– Что именно?

Барак выглядел невыспавшимся и раздраженным. Неужели опять провел всю ночь в каком-нибудь притоне? Он наклонился ко мне, обдав нечистым дыханием.

– Громкое убийство вроде этого неизменно собирает толпы зрителей, которые заполняют галерею для публики. Но эти констебли не пускают никого из посторонних.

– Вот как?

С одной стороны, отсутствие зевак сбережет нервы Дороти, но вообще-то, подобное было немыслимым. Коронерский суд[18], как и любой другой, всегда был открытым.

Рядом со мной появился казначей Роуленд.

– Брат Шардлейк, можно вас на пару слов?

Мы отошли в сторонку.

– Мой клерк сообщил мне, что на слушания не допускают зрителей, – проговорил я.

– Судебный пристав говорит, что принято решение объявить слушания закрытыми. Дескать, для того, чтобы избежать слухов и досужих разговоров. Никогда не слышал ни о чем подобном.

Нас прервал судебный пристав в черной мантии, пригласивший всех в зал заседаний. Я подошел к Дороти. Она встала со скамьи. Губы плотно сомкнуты, на щеках пылают красные пятна.

– Возьми меня за руку, Маргарет, – негромко попросила она.

Присяжные расступились, чтобы пропустить их в зал.

Нам выделили одно из помещений ратуши, где проводились слушания по самым разным вопросам. За столом сидели два коронера, перед ними выстроились ряды скамеек. Пристав провел меня и остальных свидетелей на первый ряд, присяжные заняли второй и третий. Скамейки, которые при иных обстоятельствах занимала бы публика, сейчас были пусты.

Я смотрел на двух коронеров, сидевших за столом лицом к нам. Броун сцепил пухлые руки на круглом животе. Мужчина, расположившийся рядом с ним, был совсем другим: сорока с небольшим лет, не высокий, но крепко сложенный, с квадратным лицом. Под его черной шапочкой кучерявились густые каштановые волосы; короткая, уже начинавшая седеть бородка была аккуратно подстрижена. Мы посмотрели друг на друга. Взгляд его светло-голубых глаз оказался цепким и оценивающим.

– Это сэр Грегори Харснет, – прошептал Барак, – заместитель королевского коронера. Раньше он был в лагере лорда Кромвеля. Один из немногих реформаторов, которым удалось сохранить свой пост и положение.

Броун громко рыгнул. Харснет неодобрительно покосился на него, и вторую отрыжку коронер попытался замаскировать под кашель. После этого у меня не осталось сомнений в том, кто здесь главный. Пристав закрыл двери.

– Прошу тишины! – провозгласил Харснет.

Он говорил чистым негромким голосом, в котором угадывался акцент выходца из западных графств.

– Сегодня мы собрались здесь, чтобы заслушать обстоятельства внезапной и ужасной гибели Роджера Эллиарда, барристера из Линкольнс-Инн. Поскольку все присяжные являются юристами, мне нет нужды говорить о том, что сегодня мы осмотрим тело, выслушаем показания свидетелей и решим, можем ли мы вынести вердикт.

Присяжных привели к присяге. Молодые барристеры поочередно подходили к судебному приставу, державшему Библию, клали на нее ладонь и произносили слова клятвы.

Затем Харснет вновь обратился к нам:

– Прежде чем мы осмотрим тело, я вызываю доктора Гая Малтона, на которого была возложена задача провести исследование тела. Пусть расскажет нам о том, что ему удалось выяснить.

Гай встал и представился, перечислив все свои врачебные звания и титулы. Присяжные с нескрываемым любопытством рассматривали его смуглую кожу. Гай сообщил, что, по его мнению, Роджера ввели в бессознательное состояние, накачали наркотиком, называемым двейл, отнесли к фонтану и там перерезали ему горло.

– Он умер не оттого, что захлебнулся водой, а от обильной кровопотери. Это означает… – Гай замялся. – Это означает, что после того, как ему перерезали горло, его держали над фонтаном до тех пор, пока он не умер, и только после этого бросили туда.

Ответом зала было молчание. Все присутствующие, без сомнения, пытались представить себе ужасную сцену, которую описал Гай.

– Как долго он был мертв к тому моменту, когда его нашли? – спросил Харснет.

– Несколько часов. Трупное окоченение было замедлено холодной погодой. – Гай бросил взгляд на меня. – Я даже думаю, что к тому времени на поверхности воды должна была сформироваться ледяная корка.

– Так и было, – подтвердил я.

Я посмотрел мимо Барака на Дороти, которая вместе с Маргарет сидела справа от Гая. Она выглядела спокойной, ее лицо ничего не выражало. В черных траурных одеждах Дороти почему-то казалась меньше, словно усохла.

Харснет, хмурясь, посмотрел на Гая:

– Какую цель мог преследовать злоумышленник, поставив столь жуткий спектакль – убитый человек, лежащий в фонтане крови?

Гай только развел руками:

– Не могу сказать.

И снова эти слова показались мне знакомыми. «Фонтан крови…» Но где я их слышал?

– Страшное дело.

Харснет покачал головой. На его лице читалась глубокая озабоченность. Затем он медленно поднялся.

– Присяжные, – негромко проговорил он, – сейчас мы вместе произведем осмотр тела. Доктор Малтон тоже пойдет с нами – на случай, если возникнут вопросы. В бумагах говорится, что опознать погибшего должен брат Шардлейк. – Он перевел взгляд на меня. – Это вы?

– Да, мастер коронер.

Он посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом.

– Как давно вы знали погибшего?

– Двадцать лет. Я хотел избавить его вдову от тяжелой обязанности опознания.

Харснет посмотрел на Дороти.

– Очень хорошо, – произнес он, поднялся и вышел из зала.

За ним последовали присяжные и мы с Гаем.

Когда простыню, прикрывавшую тело Роджера, отбросили, никто из присяжных не произнес ни слова. Несмотря на то что в воздухе предусмотрительно разбрызгали ароматическую эссенцию, здесь явственно ощущался запах разложения. Увидев мертвое лицо Роджера, я закрыл глаза. Хотя в последнее время я редко обращался к Богу, сейчас я стал молиться, чтобы Он помог поймать убийцу, дал мне сил выполнить свою миссию до конца и в кои-то веки выполнил мои просьбы. Открыв глаза, я увидел, что лица парочки присяжных позеленели. Гай показал нам страшную рану и еще раз рассказал, как наступила смерть. Вопросов ни у кого не оказалось, и мы вернулись в зал заседаний.

Когда все расселись, Харснет обвел присутствующих серьезным взглядом.

– Сегодня, – заговорил он, – нам предстоит квалифицировать смерть Роджера Эллиарда. Ясно, что это убийство, но кто совершил его? Я вызываю Джека Барака.

Он задал Бараку несколько вопросов относительно следов на снегу, которые тот обнаружил на месте убийства.

– Следы вели сначала к фонтану, а потом – в обратном направлении, – рассказал Барак. – Идя к фонтану, убийца нес что-то тяжелое, а возвращался уже налегке. Снег быстро таял, но следы отпечатались на нем очень отчетливо.

Харснет буравил свидетеля взглядом.

– Обычный человек не может пронести бессознательное тело так далеко, как вы утверждаете.

– Может, если он обладает недюжинной силой и дьявольской решимостью.

– Насколько мне известно, вы служили у лорда Кромвеля?

Интересно, подумалось мне, откуда Харснет об этом узнал?

– Это так. Я работал на него до того, как стал клерком в адвокатской конторе.

– В качестве кого?

– В качестве кого угодно, – радостно сообщил Барак. – Выполнял все, что прикажет хозяин.

– Садитесь, – холодно обронил Харснет.

Легкомысленный ответ Барака ему явно пришелся не по душе. Коронер Броун, сидевший рядом, глупо ухмыльнулся. Он вообще не принимал участия в разговоре, и его присутствие на слушаниях, очевидно, являлось простой формальностью.

Дали показания двое студентов, а после них – я. Мы рассказали о времени и обстоятельствах обнаружения тела. Харснет вызвал казначея Роуленда. На вопрос о душевном состоянии Роджера он четко и внятно ответил, что тот был жизнелюбивым, бодрым человеком, который пользовался уважением среди коллег, имел множество друзей и ни с кем не враждовал.

– И все же один враг у него был, – заметил Харснет, – жестокий и умный. Убийство было спланировано с огромным терпением и хитростью.

Я с уважением посмотрел на помощника королевского коронера. Этот человек явно обладал незаурядным умом.

– Кто-то ненавидел Роджера Эллиарда, – подвел он итог и повернулся к Роуленду. – Что с поверенным, который написал письмо мастеру Эллиарду?

– Это мифическая фигура, сэр. Никто не знает клерка с таким необычным именем, как Нантвик. Я наводил справки во всех судебных корпорациях. Кроме меня, этим никто не озаботился, – добавил он, бросив красноречивый взгляд на Броуна.

Харснет неодобрительно посмотрел на Роуленда, но своенравный старик оставался тверд и даже не отвел взгляда.

– Могу я позволить себе напомнить суду об одном обстоятельстве? – спросил Гай, поднявшись со своего места.

– Да, – прорычал Харснет.

Меня удивила злость, прозвучавшая в его голосе. Я понимал: свидетели, которые высказываются по собственному усмотрению, могут раздражать, но обстоятельство, на которое обратил внимание Роуленд, было немаловажным, да и Гай, несомненно, собирался говорить не о пустяках.

– Сэр, даже для опытного врача было бы сложно рассчитать правильную дозу наркотика. Этот человек наверняка является дипломированным специалистом.

– Вполне возможно, – кивнул Харснет, – но, к сожалению, это не позволяет нам продвинуться ни на шаг вперед. Когда речь идет о жестокой мести, как в нашем случае, налицо должен быть подозреваемый, а я не вижу ни одного. Учитывая то, что из-за пасхальных праздников расследование началось с запозданием, не думаю, что убийцу удастся быстро изловить.

Мои глаза расширились от удивления. Коронер не имел права занимать столь откровенно пораженческую позицию. При этом я чувствовал, что, произнося эти слова, Харснет испытывал неловкость. Броун снова ухмыльнулся – так, будто он ожидал подобного оборота дел.

– Мы должны быть реалистами, – продолжал Харснет. – Я предвижу, что вердикт будет гласить: «Убийство, совершенное одним или группой неизвестных», и подозреваю, что они так и останутся неизвестными.

Я был потрясен. Оказывалось вопиющее давление на жюри присяжных, но никто из молодых барристеров не осмелился произнести ни слова.

И тут я услышал шорох юбок. Дороти встала со своего места и стояла, глядя на помощника королевского коронера.

– Вы не предоставили мне слова, сэр, но если кто-то здесь и имеет на то право, то это я. Я любой ценой увижу, как схватят убийцу моего мужа, и уверена, что это непременно произойдет. Благодаря помощи наших верных друзей.

Она дрожала всем телом, щеки раскраснелись, но голос оставался чистым и резал воздух, словно острый нож. Произнеся последние слова, она повернулась ко мне. Я поддержал ее энергичным кивком, и она опустилась на скамью.

Я ожидал взрыва негодования со стороны Харснета, но он просто сидел, сжав губы в узкую полоску. Его лицо побагровело. Броун усмехался. Замешательство вышестоящего чиновника явно забавляло его. Мне хотелось встать и стереть эту ухмылку с жабьего лица коронера. Наконец Харснет заговорил:

– Учитывая то, что миссис Эллиард находится в расстроенных чувствах, я не стану выносить ей порицания. Скажу лишь одно: для вынесения вердикта жюри необходимы дополнительные свидетельства и улики. Поэтому сегодня я не буду настаивать на вынесении вердикта. Дело остается открытым, а я тем временем проведу самостоятельное расследование…