Каменное сердце

скачать книгу бесплатно

Каменное сердце
Кристофер Джон Сэнсом

The Big BookМэтью Шардлейк #5
Лето 1545 года. Франция стягивает армаду своих кораблей к берегам Альбиона. Англия в опасности, и король Генрих VIII, несмотря на кризис, охвативший страну, тратит последние денежные запасы на то, чтобы противостоять врагу. Мэтью Шардлейк со своим верным помощником Джеком Бараком по поручению королевы Екатерины Парр отправляется в Портсмут, самый уязвимый из городов, расположенных в непосредственной близости от корабельных пушек французов. Поручение у Шардлейка непростое: следует разузнать все о некоем молодом человеке, воспитаннике королевского двора, и о том, почему его бывший учитель, посетивший поместье приемной семьи воспитанника, неожиданно покончил с собой…

В мире литературных героев и в сознании сегодняшнего читателя образ Мэтью Шардлейка занимает почетное место в ряду с такими известными персонажами, как Шерлок Холмс, Эркюль Пуаро, Ниро Вулф и комиссар Мегрэ.

К. Дж. Сэнсом

Каменное сердце

C. J. Sansom

HEARTSTONE

Copyright © C. J. Sansom, 2010

All rights reserved

Перевод с английского Юрия Соколова

Книги К. Дж. Сэнсома О Мэтью Шардлейке, опубликованные Издательской Группой «Азбука-Аттикус»:

Горбун лорда Кромвеля

Темный огонь

Суверен

Седьмая чаша

Каменное сердце

© Ю. Р. Соколов, перевод, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2021

Издательство АЗБУКА®

Часть первая

Лондон

Глава 1

Летним вечером на кладбище царила тишина. Гравиевую дорожку покрывали ветки и сучья, сорванные с деревьев буйными ветрами, что бушевали над страной весь грозовой июнь 1545 года. В Лондоне мы в основном отделались легким испугом, разве что с крыш кое-где посшибало трубы, однако на севере ветер учинил настоящий разгром. Поговаривали, что градины были величиной с кулак и на них угадывались какие-то физиономии. Однако, как ведомо любому адвокату, всякая история по мере своего распространения обрастает красочными подробностями.

Все утро я провел в своих палатах в Линкольнс-Инн, трудясь над краткими изложениями нескольких дел, которые прислали из Суда палаты прошений. Заслушивать их предстояло уже осенью: из-за угрозы французского вторжения Троицкая судебная сессия по приказу короля завершилась досрочно.

В последние месяцы я обнаружил, что бумажная работа начала докучать мне. За редким исключением, из Суда палаты прошений снова и снова поступали одинаковые дела: желая получать прибыль от торговли шерстью, лендлорды всячески пытались заставить фермеров-арендаторов разводить овец или по той же самой причине стремились отобрать общинные земли, от которых зависела беднота. Ведение подобных дел сулило адвокатам стабильные доходы, но, признаться, все-таки хотелось бы какого-нибудь разнообразия. Разгребая рутину, я время от времени поглядывал на письмо, доставленное посыльным из Хэмптон-корта[1 - Хэмптон-корт – загородная резиденция английских королей, расположенная на берегу Темзы в лондонском предместье Ричмонд-на-Темзе.]. Оно лежало на уголке моего стола – белый прямоугольник, в центре которого поблескивал красный комок восковой печати. Письмо это порядком встревожило меня, не в последнюю очередь благодаря отсутствию на нем какой-либо надписи. Наконец, чтобы удержать мысли от беспорядочного разброда, я решил пройтись.

Оставив палаты, я увидел цветочницу – молодую женщину, каким-то образом проскользнувшую мимо привратника Линкольнс-Инн. Одетая в серое платье с грязным фартуком, она стояла на углу Гейтхаус-корт и, выглядывая из глубины белого чепца, предлагала свои букетики идущим мимо барристерам[2 - Ба?рристеры – в Великобритании одна из двух категорий адвокатов, которые ведут дела; являются адвокатами более высокого ранга, чем солиситоры.]. Поравнявшись с цветочницей, я услышал, как она назвала себя вдовой и сказала, что ее муж погиб на войне. Желтофиоль в ее корзинке напомнила мне о том, что я уже почти месяц не был на могиле моей бедной домоправительницы. Джоан любила желтофиоль. Я попросил букет и, когда цветочница протянула мне его, невольно заметил, какие у нее мозолистые и грубые руки. Я отдал ей полпенни. Изящно присев, женщина поблагодарила меня, сопроводив этот жест холодным взглядом. Пройдя Великими воротами, я направился вверх по только что замощенной Канцлер-лейн к небольшой церквушке.

По пути я ругал себя: не пристало мне, советнику при Суде палаты прошений, волноваться как мальчишке. Недаром же многие из коллег завидуют моему высокому нынешнему положению, a также тому, что я время от времени получаю весьма выгодные дела от Роберта Уорнера, адвоката самой королевы. Однако на улице мне попадалось множество задумчивых и встревоженных прохожих, что ясно свидетельствовало о том, что нынешние неспокойные времена способны вселить тревогу в сердце любого человека. Поговаривали, что французы собрали тридцать тысяч солдат в портах по ту сторону Ла-Манша и что они уже готовы вторгнуться в Англию с помощью многочисленного флота, причем некоторые корабли такие огромные, что на них имеются даже конюшни для лошадей. Никто не имел представления о том, где могут высадиться враги, и по всей стране собирали ополченцев, отправляя их оборонять побережье. Все суда королевского флота приготовили к выходу в море, большие торговые корабли отбирали в казну и готовили к войне. Король ввел беспрецедентные налоги, чтобы хоть как-то пополнить казну после своего прошлогоднего вторжения во Францию. Тот поход закончился полной неудачей, и с минувшей зимы английская армия была осаждена в Булони, ну а теперь война могла прийти и к нам самим.

Я вошел на кладбище. Благочестив ты или нет, но атмосфера на церковном дворе неизменно располагает к умиротворенной задумчивости. Преклонив колени, я возложил цветы на могилу Джоан. Эта женщина вела мое скромное хозяйство почти двадцать лет. Когда мы познакомились, она была вдовой сорока лет от роду, а я – желторотым юнцом, только что вылупившимся из яйца барристером. Эта тихая одинокая дама, не имевшая собственных родственников, посвятила свою жизнь заботам о моих нуждах. А этой весной она подхватила инфлюэнцу, которая за какую-то неделю свела бедняжку в могилу. Я тосковал по Джоан, поскольку за последние двадцать лет деловитая и любезная домоправительница, искренне беспокоившаяся обо мне, стала неотъемлемой частью моей жизни. И горько было сознавать, что человек, который служил мне теперь, даже в подметки ей не годился.

Я поднялся, хрустнув коленями. Посещение могилы успокоило меня, пробудив тем не менее меланхолические гуморы[3 - Гуморы – согласно античным и средневековым представлениям, некие элементарные жидкости, влияющие на психическое и физическое функционирование организма.], воздействию которых я всегда был подвержен. Я продолжил свой путь среди могильных камней, потому что на этом кладбище покоились также и другие мои знакомые, и остановился возле превосходной мраморной плиты, на которой значилось:

РОДЖЕРУ ЭЛЛИАРДУ,

БАРРИСТЕРУ ИЗ ЛИНКОЛЬНС-ИНН,

ВОЗЛЮБЛЕННОМУ МУЖУ И ОТЦУ

(1502–1543)

Вспомнив свой разговор с Роджером, случившийся два года назад, незадолго до его смерти, я печально улыбнулся. Тогда мы с ним беседовали о том, что король бездумно проматывает отобранные у монастырей богатства, расходуя их на свои прихоти, ничем не заменив ту посильную помощь, которую монахи всегда оказывали беднякам. И теперь, положив руку на могильную плиту, я негромко произнес:

– Ах, Роджер, видел бы ты, во что он втравил нас теперь!..

Старуха, возившаяся с цветами на соседней могиле, обернулась и тревожно посмотрела на меня: ее морщинистое лицо исказилось при виде горбатого адвоката, разговаривающего с покойником. Я направился прочь.

Невдалеке находился другой надгробный камень, который ставил я сам, как и на могиле Джоан. Надпись на нем была краткой:

ДЖАЙЛС РЕНН,

БАРРИСТЕР ИЗ ЙОРКА

(1467–1541)

До этого камня я дотрагиваться не стал, равно как и обращаться к лежавшему под ним старику. Лишь вспомнил о том, как именно умер Джайлс, что, вполне ожидаемо, привело меня в мрачное настроение.

Голос труб, внезапно раздавшийся в этот самый момент, испугал меня едва ли не до беспамятства. Старуха распрямилась и принялась осматриваться по сторонам круглыми, полными страха глазами. Догадавшись, в чем дело, я отправился к стене, отделявшей кладбище от Линкольнс-Инн-филдс, открыл деревянную калитку и, шагнув наружу, стал рассматривать то, что происходило снаружи.

Поля Линкольнс-Инн являли собой открытую и незаселенную пустошь, где студенты-законники ловили кроликов на заросшем травой холме Кони-Гарт. В обычный день после полудня тут можно было увидеть лишь нескольких направлявшихся в разные стороны прохожих. Сегодня же здесь собралась целая толпа. Люди пришли поглазеть на пять десятков молодых людей, облаченных в рубашки и камзолы либо в синие балахоны подмастерьев. Новобранцы выстроились в пять неровных шеренг. У одних вид при этом был угрюмый, у других – задумчивый, третьи бодрились. Большинство рекрутов держали боевые луки, которыми, согласно закону, все достигшие воинского возраста мужчины должны были вооружаться ради упражнения в стрелковом деле. Правда, многие нарушали этот закон, предпочитая гонять шары по лужайкам, а также играть в кости и карты, теперь запрещенные для простых людей, не имеющих статуса джентльмена. Длина боевых луков достигала двух ярдов, тем самым обычно превышая рост их владельцев. У некоторых, впрочем, в руках были луки поменьше, среди которых усматривались также и более слабые, сделанные из вяза, а не из тиса, как полагалось. Почти у всех молодых людей были кожаные нарукавники на одной руке и наперстки на другой. Тетивы натянуты, люди напряжены…

Строил их в ряды по десять человек средних лет вояка, на квадратном, обрамленном короткой черной бородкой лице которого застыло суровое и неодобрительное выражение. Он блистал великолепием мундира лондонской городской милиции[4 - Милиция – территориальные войска в британской армии. Милиция не выводилась из пределов Великобритании, созывалась лишь на время войны в прибрежных графствах для обороны страны от вторжения неприятеля; в Средние века сыграла важную роль в обороне городов.]: белым дублетом с рукавами, в прорезях которых алела подкладка, и круглым полированным шлемом.

Ярдах в двухстах от них располагались мишени – покрытые дерном насыпные холмики шести футов высотой. Здесь подлежащие призыву ратники должны были практиковаться каждое воскресенье. Прищурившись, я разглядел соломенное пугало, облаченное в лохмотья, в помятом шлеме и с намалеванной на животе французской лилией. Итак, здесь происходил очередной смотр, новая группа горожан проверялась на стрелковое мастерство, чтобы отобрать тех, кого можно послать в собиравшиеся на побережье войска или на королевский флот. Приятно было сознавать, что я, будучи горбуном сорока с лишним лет от роду, не подлежал призыву!

За неторопливыми действиями лучников наблюдал, сидя верхом на превосходной серой кобыле, какой-то полный мужчина. Голову его лошади, покрытой попоной лондонского Сити, венчал металлический налобник с отверстиями для глаз, превращавший ее в некое подобие черепа. Туловище всадника обхватывал полудоспех, защищавший его тело и руки полированной сталью, а ветерок теребил павлинье перо на широком черном берете. Я узнал Эдмунда Карвера, одного из старших городских олдерменов: два года назад мне случилось выиграть в суде его дело. В панцире Карвер выглядел неуклюжим и время от времени неловко менял позу. Это был вполне приличный купец, торговавший шелком и бархатом, большой любитель вкусной еды. Возле него находились еще двое солдат в мундирах городской милиции. Один из них держал в руках длинную медную трубу, а второй – алебарду. Рядом застыл писец в черном дублете: на шее его висел переносной пюпитр со стопкой бумаг.

Внезапно солдат с алебардой положил свое оружие и подобрал с земли полдюжины кожаных колчанов. Пробежав перед первой шеренгой рекрутов, он рядком сыпанул на землю горсть стрел. Командовавший смотром все еще мерил стоявших перед ним людей острым оценивающим взглядом. Нетрудно было понять, что передо мной профессиональный офицер, из тех, кого я видел четыре года назад в Йорке. Должно быть, этот человек работал теперь с городской милицией – корпусом добровольцев, учрежденным в Лондоне несколько лет назад, и учил их солдатскому ремеслу.

Наконец он обратился к своим людям громким и звучным голосом:

– Англии нужны бойцы, способные послужить ей в час величайшей опасности! Французы готовы вторгнуться на нашу землю, готовы обрушить огонь и смерть на наших женщин и детей. Но мы не забыли Азенкур![5 - Имеется в виду сражение, состоявшееся 25 октября 1415 г. между французскими и английскими войсками близ местечка Азенкур на севере Франции; одна из самых знаменитых побед Англии во время Столетней войны.]

Он сделал драматическую паузу, и под одобрительный ропот рекрутов Карвер воскликнул:

– Так точно!

Офицер продолжил:

– После Азенкура мы знаем, что один англичанин стоит трех французов, а потому вышлем неприятелю навстречу наших легендарных стрелков! Те, кого изберут сегодня, получат мундир и жалованье три пенса в день! – Голос его сделался более жестким. – А теперь мы посмотрим, кто из вас, ребята, учился стрельбе каждую неделю, как того требует закон. Те же, кто пренебрег тренировками, – он сделал многозначительную паузу, – могут оказаться в копейщиках, чтобы встретиться с французами лицом к лицу! Так что не надейтесь, что плохая подготовка избавит вас от выполнения своего долга.

Вояка вновь оглядел строй неловко переминавшихся с ноги на ногу и явно взволнованных рекрутов. Его окаймленное темной бородой лицо ясно выразило гнев.

– А сейчас, – снова заговорил он, – по сигналу трубы каждый из вас по очереди, начиная с того, кто стоит слева в первом ряду, со всей возможной быстротой выпустит полдюжины стрел. Специально для вас мы приготовили чучело, так что можете представлять себе, будто видите перед собой французишку, явившегося, чтобы изнасиловать ваших мамаш, у кого они есть!

Я окинул взглядом собравшуюся толпу. Среди зрителей преобладали взволнованные мальчишки и люди постарше и победнее, однако было здесь и несколько встревоженных женщин, должно быть жен или возлюбленных кого-то из рекрутов.

Солдат поднес трубу к губам и протрубил. Первый из стрелков, крепкий и симпатичный молодой парень в кожаной куртке, уверенно шагнул вперед со своим боевым луком. Подняв стрелу, он наложил ее на тетиву. А затем быстрым и плавным движением откинулся назад, распрямился и по высокой дуге послал стрелу через отделявшее его от мишени пространство. Она вонзилась в лилию на животе пугала с такой силой, что соломенный манекен дернулся, словно живой человек. Не более чем за минуту рекрут выпустил еще пять стрел, и все они попали в цель. Мальчишки отозвались неровным ободрительным ропотом. Улыбнувшись, парень повел широкими плечами.

– Неплохо! – скупо похвалил его офицер. – Ступай, пусть твое имя запишут!

Новобранец подошел к писцу, приветственно помахав луком толпе.

Следующим был долговязый молодец в белой рубахе, вряд ли достигший двадцати лет. Лук у него был сделан из вяза, и во взгляде юноши ясно читалась тревога. Я не заметил у него ни нарукавника, ни наперстка. Офицер мрачным взором проводил движение его руки, откинувшей с глаз копну нечесаных светлых волос. Парень пригнулся, поднял стрелу, приложил ее к тетиве, а затем с явным усилием напряг лук и выстрелил. Стрела вонзилась в землю едва ли не на полпути к цели. Движение лишило беднягу равновесия, и он едва не упал, подпрыгнув в последний момент на одной ноге, чем очень развеселил зрителей.

Вторая стрела ушла в сторону, вонзившись в вал, a юноша вскрикнул от боли и схватился за руку. Между пальцами потекла кровь. Офицер бросил на него суровый взгляд:

– Значит, не практиковался, да? Даже стрелу пустить толком не можешь. Стало быть, пойдешь в копейщики, вот как! Высокому парню вроде тебя самое место в рукопашной.

На лице молодого человека появилось испуганное выражение.

– Давай дальше! – рявкнул офицер. – У тебя есть еще в запасе четыре стрелы. И оставь в покое свою руку. Вон народ собрался, надо же его повеселить!

Я отвернулся. Некогда и мне пришлось претерпеть унижение перед лицом толпы, и с тех пор подобные зрелища не доставляли мне удовольствия.

Когда я вернулся в Гейтхаус-корт, цветочницы уже не было. Я отправился к себе. Скелли, мой младший клерк, переписывал в приемной какие-то распоряжения. Он низко пригнулся к столу, внимательно рассматривая документ сквозь очки.

– На полях Линкольнс-Инн сегодня смотр стрелков, – заметил я.

Он посмотрел на меня и невозмутимым тоном ответил:

– Я слышал, что городскому ополчению приказано выставить тысячу человек на южное побережье. Вы и вправду считаете, сэр, что французы могут начать вторжение?

– Не знаю, Скелли, – ответил я с успокаивающей улыбкой. – Но полагаю, что тебе беспокоиться не о чем. Ты женат, и у тебя трое детей, а кроме того, без очков ты ничего не видишь. Так что тебя точно не призовут.

– Всей душой уповаю на это, сэр.

– Все будет хорошо, нисколько в этом не сомневаюсь, – заверил я его. Впрочем, в чем можно быть уверенным в наши дни? – А что, Барак еще не вернулся из Вестминстера? – сменил я тему, глянув на пустой стол помощника, которого послал в Суд палаты прошений, чтобы передать некоторые показания.

– Нет, сэр.

Я нахмурился:

– Надеюсь, что с Тамазин ничего не случилось.

Скелли улыбнулся:

– Полагаю, сэр, все дело в том, что он не может переправиться на лодке через реку. Вы же знаете, как трудно теперь найти перевозчика.

– Возможно. Скажи Бараку, чтобы он зашел ко мне сразу же, как только вернется. А я пока займусь бумагами.

И я отправился в свой кабинет, ничуть не сомневаясь в том, что писец считает, будто я делаю из мухи слона. Но Джек Барак и его жена Тамазин были моими близкими друзьями. Их первый ребенок, к несчастью, родился мертвым, и вот теперь Тамазин вновь была на седьмом месяце беременности. Еще бы мне за них обоих не волноваться.

Я со вздохом рухнул в кресло и взял в руки лист с претензией, которую читал прежде. Взгляд мой снова коснулся письма, остававшегося на углу стола. Я заставил себя отвернуться и сосредоточиться на прошении, однако мысли мои вскоре вернулись к смотру стрелков… Я представил себе вторжение французов и этих молодых людей – истерзанных и погибших в бою.

Выглянув из окна, я улыбнулся и покачал головой, заметив высокую и тощую фигуру своего старинного врага, Стивена Билкнэпа, ковылявшего по залитому солнцем двору. Теперь он заметно сгорбился и в черной мантии барристера и белой шапочке казался огромной сорокой, склевывавшей червяков с мостовой.

Внезапно Билкнэп распрямился, посмотрел вперед, и я заметил шагавшего в его сторону Барака, через плечо которого была переброшена кожаная сумка. Я обратил внимание, что в последнее время мой помощник раздобрел: из-под его зеленого дублета выпирал животик. Лицо Джека также приобрело некоторую полноту, смягчавшую черты и заставлявшую его казаться моложе. Стивен повернулся и заторопился к капелле. Два года назад этот странный, невероятно скаредный человек задолжал мне небольшую сумму. И теперь Билкнэп, считавший делом чести никогда не расставаться с деньгами, нагло поворачивал в сторону сразу, как только замечал меня. В Линкольнс-Инн его поведение стало предметом многочисленных шуток. Очевидным образом он избегал также и Барака, моего помощника. Джек остановился и, широко улыбаясь, уставился в спину торопившегося прочь должника. Я ощутил облегчение, значит с Тамазин не случилось ничего плохого.

Через несколько минут Барак оказался у меня кабинете.

– Как дела с показаниями? – спросил я.

– Все в порядке, но я задержался, поскольку трудно было найти лодку от Вестминстерского причала. На реке полным-полно коггов[6 - Когг – небольшое одномачтовое парусное судно.], доставляющих припасы войскам, так что лодкам приходится оставаться на берегу. Один из больших военных кораблей стоял внизу возле Тауэра. Наверное, его специально перегнали вверх по течению из Дептфорда, чтобы подданные его величества могли насладиться впечатляющей картиной. Вот только возгласов радости я почему-то не слышал.

– Люди уже привыкли к таким зрелищам. Вот когда «Мэри Роуз» и «Великий Гарри» шли в море, тогда все было совсем по-другому. Их приветствовали сотни собравшихся на берегу людей. – Я указал на табурет перед своим столом. – А теперь садись. Как там дела у Тамазин?

Мой собеседник сухо улыбнулся:

– Ворчит целыми днями: и жарко ей, и ноги опухли.

– По-прежнему считает, что родится девочка?

– Ну да. Вчера ходила в Чипсайд, якобы по делам, и заодно заглянула там к какой-то знахарке, ну а та, конечно, сказала посетительнице то, что она и хотела услышать.

– A ты все так же уверен в том, что будет мальчик?

– Нисколько не сомневаюсь. Ох, до чего же с Тамми непросто! – Джек покачал головой. – Я специально сказал ей, что леди из общества не выходят из дому за восемь недель до рождения ребенка. Думал, может, хоть это заставит мою жену призадуматься. Ага, как бы не так. Считает, что жизнь должна идти обычным чередом, и точка.

– Итак, осталось восемь недель?

– Так говорит доктор Гай. Он обещал прийти завтра и посмотреть Тамазин. А еще за ней приглядывает мамаша Маррис. Тамми обрадовалась, узнав, что я иду на работу. Она говорит, что я напрасно волнуюсь.

Я улыбнулся, радуясь тому, что Джек и Тамазин снова вместе. После смерти первенца у них наступила черная полоса, семейная жизнь разладилась и жена оставила Барака. Однако мой помощник сумел вернуть ее упорной и настойчивой любовью, на которую, как я думал раньше, он попросту не был способен. Я помог Джеку отыскать поблизости небольшой домик и по рекомендации покойной Джоан подобрал толковую служанку в лице мамаши Маррис, опытной и умелой няни.

Я кивнул в сторону окна:

– Только что видел, как Билкнэп свернул в сторону, чтобы не повстречаться с тобой.

Барак рассмеялся:

– Да уж, этот тип всякий раз поспешно спасается бегством. Боится, что я напомню ему о тех трех фунтах, которые он вам задолжал. Вот же мерзавец! – Глаза Джека ехидно блеснули. – Теперь вам следовало бы потребовать с него уже четыре фунта, учитывая, насколько обесценились деньги.