Наблюдатель

Бек родилась, когда мне было 10, стоило лишь услышать её писк и я сразу понял, противная будет девчонка, сказал об этом маме, а она ответила, что я был ещё писклявей. Стоило ей или отцу отойти от меня, так я поднимал на уши весь район, и её грудное молоко отказывался пить, не знаю, для чего мне была необходима такая информация в столь юном возрасте. Бек росла, мама разрывалась между нами двумя, у той начался период детского сада, а у меня наступил переходный возраст. И, понятное дело, мама выбрала дочь, но я не сержусь и никогда не сердился, потому что знаю, маленькие дети нуждаются в большем внимании. Зато у меня тоже появилось преимущество. Я стал больше общаться с отцом, пару раз мы ходили на охоту, я застрелил двух зайцев, это было ужасно. До сих пор помню, как они выглядели, когда мы подошли забрать их крошечные тела. Поэтому, хоть я и умел обращаться с оружием, охоту пришлось отложить, к слову, мне было 14.

Потом отца повысили, и он с головой ушёл в работу, а мне пришлось с головой уйти в мир музыки, интернета и компьютерных игр. Не так уж и плохо. Мой единственный друг, что жил на соседней улице, уехал, когда мне стукнуло 13. Я долго злился на него, но потом понял, что это совершенно не его вина. И на этом список моих друзей закончился. На одном школьном форуме, много-много лет назад, я поругался с кем-то под ником «Гемпширский_годзила3337». До жути глупый ник, кстати, это и была Мэдс. Если коротко о нашем знакомстве, она тогда сказала, что это старый аккаунт её двоюродного брата.

Я прошёл дом рядом с нашим, в нём часто были задёрнуты шторы.

– Привет, дорогой! – радостно крикнула мама и подбежала меня обнять. Я наклонился к ней, нехотя обхватил руками, почувствовал запах чего-то пряного.– Почему ты опять в очках?

– Потому что… – я прокрутил все возможные ответы в голове, но так и не придумал ничего нужного.– Ты же знаешь, что меня бесполезно об этом спрашивать?

– Это уж точно, – согласилась она.– Ты опять где-то валялся? – неожиданный вопрос.

– О чём ты?

– Вся куртка в грязи, – она грустно охнула, заставила меня покрутиться на месте, и пусть я не знал наверняка, откуда это, но вполне догадывался.

– Да, извини. Но ты же видишь, какая слякоть на улице.

– Ничего страшного. Ты не ушибся?

– Нет, можно я пойду? – мне не терпелось зайти в свой компьютер.

– Да, переодевайся и спускайся на кухню.

Я забежал в дом, помахал Бек, что сидела за кухонным столом и делала уроки. Она всё равно не ответила, никогда не отвечала. Затем я взлетел по лестнице вверх и заперся в своей комнате.

Ох, моя комната. Было в этих четырёх стенах что-то, что меня всегда успокаивало. Голубые, неяркие обои, большая односпальная кровать, я никогда не заправлял её, мне кажется, что лёгкий бардак придаёт спальням свой шарм. Так же есть рабочий стол из тёмного дерева, раньше он стоял в спальне родителей, пока они не сделали ремонт и всякие ненужные вещи всучили мне. На столе стоял мой старенький, верный, белый компьютер. Разбросанные бумажки на полу, исписанные тетради, моя недавно прочитанная книга. На прошлое Рождество я повесил над кроватью длинную жёлтую гирлянду, и я до сих пор не снял её. Под кроватью, в коробке из- под кроссовок лежала старая камера. Я всегда любил фотографировать, поэтому мама частенько радовалась этому, ведь я мог устроить ей и Бек бесплатную фотосессию. К сожалению, сейчас у меня не хватало времени, чтобы вернуться к этому любимому делу.

Я скинул с себя ранец, бросил его в угол, затем снял куртку, и она отправилась туда же. Нужно будет забросить её в стирку вечером. Я быстро включил компьютер, вошёл в свой аккаунт, и написал Мэдс, что уже давно была в сети.

«– Какие самые изощрённые методы убийств ты знаешь?

– В одном романе читала, что это сосулька.

– Тогда мы опоздали.

– А что случилось-то, неугомонный мститель?

– Моя куртка. Опять.

– Ты уверен, что это они?

– А кто ещё то? Я не такой тупой, – не в первый раз они портили мои вещи, но лишь однажды мне удалось их подловить. Они засмеялись и разбежались кто куда, а я стоял и смотрел им вслед.

– Запугай их своим отцом, засуди их за порчу имущества.

– Тюрьма слишком лёгкое наказание. Сидишь себе в четырёх стенах несколько лет, участвуешь в разборках… в принципе, ничем не отличается от моей жизни.

– И за что же ты сидишь?

– За то, что не догадался грохнуть этих мудаков ещё в начальной школе»

– Уолтер! – я услышал голос мамы с первого этажа.

«-У тебя ещё есть время до выпускного, – наверняка она смеялась сейчас. Её – то никогда никто не трогал.

– Спорим, что я смог бы прицелиться и выстрелить в самое сердце?

– Чушь, ты косой.

– Проверим завтра? – спросил я, конечно, она согласится. Не могла не согласиться.

– Если ты проиграешь, то оплачиваешь мою покупку! – Я улыбнулся и быстро принялся печатать ответ. Мама надрывалась, звала на кухню.

– Уговор»

Я выключил компьютер, надел свою полосатую домашнюю футболку и спустился вниз.

Бек сидела за стойкой и переписывала что-то в тетрадь, пока мама расставляла тарелки.

– Что делаешь, заноза? – спросил я, Бек лишь подняла на меня злые глаза. Такая маленькая, а уже похожа на дьявола в детском платье.

– Уроки, ты что, слепой?

– Не разговаривай так с ним, – мама сделала ей замечание, если бы они только работали. В отличие от этой капризы я всегда боялся сказать что-то лишнее в детстве.

– Он пристаёт ко мне, – вот это уже было наглое обвинение. Я растрепал её идеально уложенные волосы, из-за чего она чуть не проткнула мою ладонь карандашом, а после сел на место.

– Где папа?

– Он задерживается, поужинаем без него.

На кухне было чисто. Она поставила три тарелки, отрезала всем одинаковые куски пирога, разлила кофе, Бек попросила сок. Посередине стола стояла ваза: апельсины, груши, виноград, яблоки. Я невольно скривился, никогда не любил этот вкус. Мне кажется, что стоило мне откусить яблоко, как мои дёсны начинали кровоточить.

Обычно мы всегда ужинали все вместе. До рождения Бек мы были прямо образцовой семьей. После работы папа играл со мной, мы сидели на детских площадках, на выходные ходили в кино, а ещё он постоянно звонил мне, когда я гулял и забирал меня после уроков. Он был параноиком, всегда боялся, что со мной или с мамой может что-нибудь случиться. Но долгие годы затишья, когда наш город вновь вернул к себе жизнь, а жители вновь облегчённо выдохнули, чувствуя спокойствие, он оставил свои попытки следить за каждым нашим движением. С одной стороны – я был счастлив, неужели долгожданная независимость? Но всё же мне не хватало его сейчас.

– Как дела в школе, Бек? – спросила мама. Моя сестра недовольно цокнула, подняла на неё уставшие глаза. Она выглядела гораздо старше своих лет. Её никогда нельзя было назвать счастливой.

– Хорошо, – коротко ответила она.

– А что за дата отмечена у тебя в календаре?

Мама прибиралась в её комнате, раньше она и в моей прибирала, до тех пор, пока я перестал её пускать туда. В моей комнате лежало слишком много вещей, о которых ей не стоило знать. Конечно, её это расстроило, я увидел по взгляду. В нём так и кричала одна глупая фраза: мой мальчик вырос. Но по-другому и быть не могло. Все мы рано или поздно повзрослеем. Она сочла моё поведение знаком протеста, подумала, что так я пытаюсь отдалиться от неё с отцом, но я и это отрицал, потому что не был согласен ни с одним из её предположений.

Сейчас же она старалась изо всех сил не упустить Бек. Мне кажется, будь у неё возможность, она бы насильно оставила её в детстве.

– У Лив день рождения.

– Она пригласила тебя? – мама улыбнулась. Хоть у кого из её детей не было проблем со сверстниками. Она могла гордиться ею.

– Да. И, кажется, почти всех девочек из школы, – съязвила она.

– И что же мы ей подарим?

– Я не знаю, мам. Она любит всё, понимаешь?

– Хорошо. Тогда на днях нам нужно будет сходить в магазин и выбрать ей подарок.

– Правда? – удивилась Бек. Не знаю, к чему была её наигранность, ведь мама всегда выполняла любые её капризы.

– Конечно. У тебя должен быть самый лучший подарок.

– А ещё мне не в чем пойти, – она выклянчивала новое платье.

– Думаешь, это проблема?

Я наблюдал за их диалогом, медленно прожёвывая подгорелый кусочек пирога. Я не помню, чтобы со мной так нянчились. К чёрту детство. Даже сейчас меня никто не спрашивал о том, как мои дела. Она считала меня потерянным ребёнком, я знал это наверняка. Слишком взрослый для заботы и слишком незрелый для самостоятельности.

– Ты сегодня пил таблетки? – неожиданно спросила мама.

– Конечно, утром.

– Не забудь выпить их после еды.

Эти таблетки волновали всех, кроме меня. Отец сходил с ума, когда я забывал их принимать, мама сердилась, когда я говорил, что мне они больше ни к чему. Но никто слушать меня не хотел, ведь психотерапевт знает меня лучше, чем я сам себя.

– Ты же знаешь, что я помню. Зачем постоянно спрашивать?

– Потому что твоё лечение – моя забота.

Хлопнула входная дверь и в столовую вошёл папа. Взъерошенный, возмущённый.

– Почему ты никогда не закрываешь дверь? – спросил он маму, забыв поздороваться с нами.

– Я знала, что ты сейчас придёшь, поэтому…

– Боже, я же просил больше не делать так.

Он ушёл в гостиную, а затем вернулся к нам, без чёрной куртки, без портфеля, с закатанными рукавами. Он помыл руки и сел за стол.

– Тебе налить кофе?

– Конечно, – согласился папа, а после отломил ложечкой кусочек пирога и посмотрел на меня, на мою пустую тарелку.

– Привет, – нелепо поздоровался я.

– Ты уже выпил таблетки?

– Да что же это такое… – я закатил глаза и встал со стула.– Спасибо за ужин.

– Что я такого спросил-то? – я слышал его голос, когда поднимался по лестнице к себе в комнату, а в ответ мама наверняка махнула рукой. Якобы, пусть идёт, чёрт знает, что у него на уме.

Я долго стоял в ванной, разглядывая себя и свои синяки под глазами в отражении. В руках жёлтая баночка с моей фамилией. Родители называли это затянувшимся посттравматическим синдромом, но я опять был не согласен. Меня ничего не тревожило, ни кошмары, ни призраки прошлого, ни страх. В отличие от отца, вот у кого на самом деле был посттравматический синдром, который смог бы объяснить его зацикленность на закрытых дверях и окнах, на том, чтобы мы с первых секунд отвечали на его звонки. Когда у него находится время, он подбрасывает Бек до школы и забирает после неё. Она возмущается, хочет на школьном автобусе, там её друзья, но папа не доверяет никому. Даже водителям.

Я набрал немного холодной воды в стакан, положил таблетку на язык, запил и вышел из ванной. Спальня у меня была большая, я запрыгнул на кровать и повернул голову в угол комнаты. Там стоял велосипед, совсем скоро я смогу пользоваться им по назначению, быть может, даже завтра. Снег лишь местами лежал, и то на газонах. Я закрыл глаза и вспомнил урок истории. Девочка за третьей партой, Келли, смотрела в окно, стучала пальцами по парте. Было бы интересно узнать её поближе, но я боялся разочароваться. Вдруг она окажется такой же, как все? Я не был влюбчивым человеком, мне вообще мало кто нравился, особенно не нравились отношения. Сама их задумка. Я любил наблюдать. Наслаждаться только моментом, смотреть, как она моргает или закатывает глаза, так, что ресницы касаются бровей. Смотреть, как кусает губы, отрывая обветренную кожу. Смотреть, как грызёт ногти, наверное, из-за нервов, она не чувствовала себя комфортно с людьми, с которыми общалась. Я следил за всем, за каждым движением её кистей, как она, бывало, ёрзала на стуле, или закидывала ногу на ногу. Однажды она чуть не повернула голову в мою сторону, но нет, мне лишь показалось, она посмотрела на одну из своих подружек. А когда учительница попросила её ответить, голос так задрожал, был таким неуверенным, оправдывающимся. Но мне понравилось. Да, знаю, звучит, как влюблённость, но я совсем не хочу её касаться и уж тем более не хочу поцеловать. Я думал лишь о том, какие бы вышли хорошие снимки, кадры, стань она моим объектом съёмок. В эту секунду я словно разблокировал какие-то воспоминания в своём мозгу, потому что я, превозмогая лень, поднялся с кровати, опять включил компьютер и зашёл в одну из папок, которая называлась школьный проект.

Эта папка появилась давно, с приходом моей старенькой, но верной камеры. Я помню, как начал записывать всё. Начиная с облаков на закате, с осенней листы под окнами, с тумана над озером, с букашек на моей ладони, с мамы, что трудилась над завтраком за плитой. Заканчивая собой, своими слезами на камеру, я часто снимал себя, когда мне было плохо. Стоило первой слезе скатиться по моей щеке, и я начинал записывать видео. Я рассказывал обо всём, что меня тревожит, что пугает и что мне не нравится. И видя своё зеркальное отражение, мне становилось легче. Но это далеко не всё, что я снимал. Я не сказал пока о самом главном. О моих «проектах». Я всегда слишком любил красоту и ценил её в других людях. Мне нравилось человеческое тело, человеческие движения и эмоции на лице. Поэтому, когда находился очередной объект, удовлетворяющий все мои требования, я брал камеру и снимал его. Можно сказать, что исподтишка. Но разве не так получаются самые искренние и честные кадры? Ведь в такой момент человек не притворяется, он становится тем, кто он есть.

Я медленно листал фотографии и видео, что были в этой папке. Несколько девчонок из театрального кружка, на моих видео они выглядят куда лучше, чем на сцене. Я снимал их на школьном дворе, сначала из окна мужского туалета, потом в столовой, а потом после уроков я шёл за ними довольно долго, мне нужно было получить сногсшибательные снимки. Я пролистнул ниже. Наша футбольная команда. Те ещё тупицы, даже на снимках взгляд бестолковый. У меня были фотографии случайных прохожих. Когда я видел подходящих людей, приходилось разворачиваться и проделывать их путь. Поэтому, я часто опаздывал домой. Так же у меня были фотографии одного парня, он часто посещал художественный кружок, но не от того, что ему нравилось рисовать, а от того, что ему нужно было где-то провести время до того, как закончатся занятия его девушки. Не знаю, что он нашёл в ней, она была похожа на пустое место. Даже моя камера не могла уловить её. Два года назад они закончили школу. Так же у меня были фотки Мэдс, она часто просила её пофотографировать на память. Она кривлялась, высовывала язык или задирала майку на фоне гаражной двери. Но у меня были и фотографии, сделанные в моменты, когда она не видела меня. Это было неописуемо и странно. На тех фотках её взгляд был таким сосредоточенным, серьёзным.

Мы часто снимали то, как гуляем. Как я стреляю по пивным банкам, как мы возвращаемся ночью домой, курим. Или как я пытаюсь незамечено вылезти из окна своей спальни.

Памяти у меня было много, настолько много, что можно было в фотографиях воспроизвести все юные годы моей жизни. Каждый божий день. И сегодня я нашёл ещё один экземпляр, который можно добавить в список воспоминаний.

Я посмотрел на календарь, завтра был выходной, может не у всех, но у меня точно. Школа лишь высасывает всю молодость и ничего не даёт взамен. Её посещение только вызывает появление новых комплексов и загонов, ведь каждый в этом адском месте пытается самоутвердиться за чей-то счёт. Конечно, в первую очередь она должна дарить нам новые знания о мире, в котором мы живём и, быть может, это не было бы так ужасно, если бы каждый учился поодиночке. Потом папа спрашивает, отчего я так ненавижу школу? Думаю, ответ лежит на поверхности, учителя и ученики отбивают какое-либо желание умнеть. Мои отношения, что с теми, что с теми были натянутыми, вернее они вообще отсутствовали, но я никогда не считал это трагедией. Кому вообще захочется проводить время в присутствии идиотов, что только и ищут повод над кем-то подшутить, поиздеваться?

У меня и так была Мэдс, моя камера, мой велосипед и бутылка водки в рюкзаке. Что ещё нужно для счастья?

2 ГЛАВА

Я часто ходил к психотерапевту и ещё чаще психолог приходил к нам домой. Мама хорошо знала его, поэтому все сеансы проходили в нашей столовой, ведь я никого не пускал в спальню. Он говорил, что моя скрытность тоже является проблемой, требующей решения. Но разве это проблема, а не отстаивание личных границ? Мне кажется, он ничего не понимал. Я звал его мистер Треволс, а он меня Мистер Большая Проблема. В шутку, конечно, но шутить он явно не умел. Мы разговаривали с ним обо всём, я отвечал на его дурацкие вопросы, рассказывал о детстве. Да, чаще всего он заводил разговоры о детстве, хотел что-то выудить из меня, чтобы, наконец, сказать родителям: « Да, я же говорил!» Но он напрасно старался. Однажды я сказал ему это в лицо.

– Вы напрасно стараетесь! – Он поднял брови, улыбнулся, закрыл блокнот.

– Что ты хочешь сказать этим?

– Что нет у меня никакой детской травмы, мешающей жить.

– Твои родители рассказали мне о…

– Они много болтают, а вот смысла в их словах – ноль. Это же всё поверхностно. Вам-то не понять.

– Но ты ведь продолжаешь пить те таблетки, что выписал психотерапевт?

– Он много таблеток выписывает.– И это было правдой. Всего несколько дней я принимаю лишь одни, потому что остальные закончились, но мама должна выкупить мои лекарства на эти выходные.

– И ты пьёшь их?

– Приходится.

– Они помогают тебе? – Я помню, что задумался в тот момент. Помогают ли? Откуда я мог знать, если совсем не помню, как вёл себя до того, как начал их пить?

– Наверное. Но лучше бы их выписать моему отцу. Вот кому действительно нужна помощь.

Наши беседы порой подслушивала Бек, а потом пересказывала всё моей маме. Эту девчонку не ругали ни за что, поэтому она не знала границ в своём поведении. Когда я был помладше, то накричал на неё за то, что она вошла в мою комнату и разорвала тетрадь по математике, как за неё тут же вступились родители. Мол, ребёнок, что с неё взять?

Я открыл глаза, взглянул на часы. Я проснулся раньше будильника на пару минут. Люблю так делать, можно не торопиться вставать и прийти в себя, смотря в потолок или в окно, за которым светило солнце. Я слышал, как за дверью кто-то ходил, это мама, она уже давно проснулась и сейчас пускала воду в ванной. Я потянулся, лениво встал с кровати, открыл окно и сел на подоконник. На улице чирикали птицы, шелестела ещё бледно-зелённая листва. Воздух был тёплым, летним, согревающим. Весенний ветер забирался под мою белую майку, играл взъерошенными волосами. Переулки были пусты, на улице мало машин, людей вообще не было видно. В такое время всё только пробуждается, готовится к жизни. Я достал сигарету, зажигалку и закурил. Никто из этой семьи, даже Бек, не подозревали меня в этом деле. Мама до сих пор была уверена, что я пусть и потерянный ребёнок, но святой. Такой некий отшельник.

Было тихо, хорошо. Я бы всю жизнь провёл именно в этом времени. По дороге проехал белый небольшой фургончик, за моей спиной зазвонил будильник, я потушил сигарету и слез с окна. Дальше происходила типичная утренняя рутина, я провёл в ванной около часу, оделся. Всё как обычно, обычная белая футболка, штаны, кроссовки и чёрные наушники на шее. Мама позвала на завтрак, несколько раз постучавшись мне в дверь, я сказал, что сейчас спущусь, а сам выбросил все учебники и тетради из портфеля, оставив лишь недопитую бутылку, достал коробку из – под кровати, где лежала камера, и не только. И взял оттуда небольшую коробочку с пулями и старый пистолет.

На завтрак была яичница. Все уже сидели за столом, ждали только меня.

– Тебя подбросить до школы вместе с Бек? – спросил папа. Бек просверлила меня невыспавшимся взглядом и зевнула.

– Нет, я велосипед достал.

– Весна пришла значит? – улыбнулся он.

– Снег растаял, а значит, мне никто не запретит.

– Что с твоими волосами, дорогой? – спросила мама.

– Не высохли.

Ещё немного они поговорили между собой, спросили Бек о домашнем задании и о том, в какой магазин она хочет сходить после уроков. Прикончив яичницу, я сказал спасибо и, схватив рюкзак с полу, вышел из дома, волоча за собой велосипед.

Рассекать свежий тёплый воздух – вот чего мне так не хватало всю холодную зиму. Я проехал дом с задёрнутыми шторами – плюс ещё один человек с посттравматическим синдромом. По тротуарам прошла парочка школьников из начальной школы с огромными рюкзаками за спиной. Мне навстречу даже попался наш жёлтый школьный автобус.

– Куда катишь, придурок? – выкрикнул кто-то знакомый из открытого окна.

– К маме твоей, – никто не должен был испортить мне этот день. Поэтому, я засмеялся и завернул за угол, прямо к дому Мэдс.

Она ждала меня, сидя на крыльце. Полупустой рюкзак лишь видимость того, что она идёт в школу. Рваные легинсы, чёрная юбка, ботинки на шнурках и чёрная кофта с треугольным вырезом и рукавом чуть ниже локтя.

– Ты быстро сегодня.

– Где твой отец? – спросил я. Обычно, она боялась так нагло пропускать автобус.

– Ещё не пришёл.

– На кой хрен портфель тогда?

– Я же не могу вернуться домой с пустыми руками.

Мэдс села сзади, обхватила меня руками и, оттолкнувшись ногой от земли, мы отъехали от её дома.

Город у нас был маленький. После столь жутких событий количество жителей поубавилось, зато какое-то время сюда часто съезжались «туристы». Те, кому очень хотелось увидеть место, в котором жил наш городской убийца. На улицах, которые я проезжал, снимали криминальную документалку, в основном состоящую из «В этом доме жила эта жертва, в этом доме другая жертва, а прямо из этого окна вытащили ребёнка». Тогда я был ещё слишком мал, да и папа увёз меня из города на время съёмок, чтобы я не слышал ничего лишнего и не травмировал себя. Он волновался за меня больше всего на свете.

Мы проехали последние дома, чтобы выехать из Гемпшира понадобилось меньше десяти минут. Зелёные деревья мельтешили, мы завернули на узкую тропинку, один раз ветка хлестнула меня по лицу. Я остановил велосипед у холма, мы слезли с него и оба взялись за руль, волоча наш транспорт вверх.

– Как думаешь, что сделает твой отец, если узнает, где ты сейчас?

– Он, – я ненавязчиво улыбнулся, представляя его лицо, – приставит ко мне охрану и скажет, как плохо ты влияешь на меня.

– Ах, я, значит.

Идеальная поляна, идеальное место. Мы бросили велик на землю, я спросил Мэдс распечатала ли она то, что хотела. Она лишь коротко ответила да, после чего открыла портфель и достала плакат с очертанием человеческого тела.

– Спорим, ты задолжаешь мне?

– Задолжаю тебе? – я покрутил его в руках, всматриваясь в обведённые фломастером органы.– Казалось бы, ты никогда не была так глупа, но сейчас ты явно разочаровываешь меня, Мэдисон.

– Фу, Мэдисон… Я же просила не называть меня этим дебильным именем.

– То есть, твоим именем?

– Плевать, – она вырвала плакат из моих рук, достала скотч из портфеля и побежала к дальним деревьям.– Ну, что? Увидишь отсюда сердце, косоглазка?

Это был старый пистолет моего папы, он считал его нерабочим. Я редко стрелял настоящими пулями, их приходилось заменять чем-то другим, так же как сейчас. Мэдс стояла за моей спиной, согнулась, сощурившись, в ожидании, когда же я промажу. Но, к её сожалению, я, наверное, был самым метким в этой дыре. Обычно, мы стреляли по банкам, по стволам деревьев, бывало, мы приходили на эту поляну не одни, с другими ребятами, которых я не встречал в школе, а познакомился где-нибудь на одной из подпольных вечеринок в чьём-то подвале. Такие вечера были лучшими, я оставлял велосипед дома и мы доезжали до лесу на старой, ржавой машине. Родители обещали купить мне машину, когда я окончу школу, сейчас они называли это излишней роскошью. Говорили, что это не совсем безопасно.

Я выстрелил, бумага на дереве задрожала.

– Ты видишь, что там? – спросил я и Мэдс убежала. Сдёрнула плакат.

– Невозможно!

– Что?

– Прямо в цель.

Когда все мои ровесники занимались спортом или изучением наук, участвовали в городских соревнованиях, занимали места, становились гордостью школы – я просил своих родителей записать меня в стрелковый клуб. Его посещало совсем мало человек, по пальцам можно было пересчитать. Но мама была против. «Никакого оружия!» – окончательное решение. Теперь клуб распустили, и любителям пострелять пришлось отказаться от своего любимого дела. Когда я только перешёл из начальной школы в среднюю, в стрелковый клуб ходил мальчик, что всего на несколько лет был старше меня. Такой отстранённый, нелюдимый, всегда ходил один и после недавних страшных новостей, прогремевших на всю страну о школьном терроризме, я начал побаиваться его и сторониться, ведь люди с экранов уверяли, что именно определённый тип учеников способен на такое. Но, как говорится, не всегда опасность приходит оттуда, откуда ты её ждёшь. Опасность непредсказуема. Только повзрослев, я понял, как был не прав, опасаясь его, ведь внешняя оболочка не всегда показывает то, что внутри находится. Самых ужасных поступков можно было ожидать от кого угодно: от популярных спортсменов, от высокомерных отличников, от одиноких людей и наоборот чересчур болтливых шутников. Мы слепы, когда дело касается чьего-то внутреннего мира.