Дом для нас

Мелодия заканчивается быстро и скомкано, несколькими последними хриплыми возгласами. Так я даю понять, что начало и конец не имеют значения, а важна только середина – вся жизнь целиком, кроме рождения и смерти. Я надеюсь, что она всё это поймёт, а если нет, то я найду другие способы объяснить.

Зоя аплодировала. Все аплодировали, особенно владелец клуба. Позже у служебного входа Зоя встретила меня улыбкой. В последующие месяцы из нас образовался дуэт. Кажется, она поняла моё послание, хотя я не мог знать наверняка. Её поведение никак не изменилось, а я продолжил ухаживать за ней, стараясь разгадать её мысли, секреты и желания. Особенно секреты, потому что в них я видел ключ к пониманию её самой. Делал бы я то же самое, знай заранее, к чему это приведёт? Никогда.

Я не оставлял Зою. Продолжал ходить с ней в «Табльдот», задерживался за сигаретой после выступлений и много чего ещё. Мы начали вместе придумывать дома, где бы она могла поселиться. Мансарда, дом на вершине маяка, хижина в лесу, собственный замок. Оказывается, есть много мест, где люди могут жить, кроме многоквартирных зданий. Со стороны мы с Зоей всё больше казались близкими друзьями, и меня подтачивала неразделённость настоящих чувств, но я был счастлив. Пример Зои учил меня получать удовольствие из малого.

Наступила осень, и в довесок к обычной меланхолии закрылся клуб. Я мало огорчился, у меня остались другие места для заработка. Пара музыкантов из клуба позвала меня сыграть в их уличном концерте. «На прощание», объяснили они. Я поколебался, но согласился, позвав и Зою. Она с энтузиазмом поддержала идею.

В день выступления на Старом Арбате было не протолкнуться. Неожиданный и явно последний тёплый день октября – и всего года – помог собрать толпу зрителей. Мы отдались музыке. Я много импровизировал на саксофоне, Зоя спела много своих песен, придавая даже самым грустным из них праздничный оттенок. Приятно было воспользоваться творческой свободой.

Музыка оборвалась, когда к нам приблизился полицейский патруль. Я испугался, зная, что они не просто разгонят нас, а арестуют. Такова была практика в отношении уличных музыкантов. Наверняка их вызвал хозяин какого-нибудь кафе поблизости, решивший, что мы отпугиваем клиентов. В любом случае, концерт окончился. Даже Зоя растерялась и обескураженно уставилась на людей в форме. Тут со мной что-то случилось. Стоит сказать, что я никогда раньше не попадал в серьёзные неприятности и никогда намеренно не перечил закону. Я вырос сдержанным, привыкшим не создавать проблем себе и другим.

– Бежим! – Я схватил Зою за руку, прижал к себе саксофон и дал дёру. В толпе одобрительно загудели, раздался свист. Я не видел, последовала ли моему примеру другая пара музыкантов, но через мгновение Зоя будто вернулась в сознание и сама стала меня подгонять. Сзади кричали полицейские, за нами гнались. Когда я рванул в переулок, Зоя обеими руками схватила меня за пиджак и потянула в другую сторону. Мы неслись между прохожими, рискуя оступиться и упасть на заднее сидение полицейской машины. Попетляв достаточно, мы забежали в какой-то двор, пересекли его и на новом повороте упёрлись в забор с узкими прутьями.

– Забирайся, – выпалил я и бросил саксофон на землю. Зоя поставила ногу на мои сцепленные ладони. Несмотря на тяжёлое дыхание, меня распирало от прилива сил. Я помог Зое перебраться, передал ей саксофон и сам перелез на другую сторону.

Пробегая мимо мусорного контейнера, я бросил туда саксофон и пиджак. Зоя поняла мою мысль и собрала в пучок распущенные волосы. Выбравшись на оживлённую улицу, мы перешли на шаг. Не сговариваясь, мы взялись за руки и почувствовали, как оба дрожим. Дыхание скоро выровнялось, а преследователи так и не появились.

– Это было потрясающе! – Зоя кружила вокруг меня, пытаясь найти своим впечатлениями подходящие слова и жесты. Я то и дело оглядывался, меня поровну переполняли чувство вины и ликование. До сих пор не верилось, что я это сделал. Как мне вообще пришло такое в голову? Ну провёл бы я несколько часов в отделении, отделался бы штрафом, а вместо этого потерял инструмент, совесть и… получил незабываемую историю. Эта приятная мысль вытеснила всё прочее.

– Нужно вернуться за твоим саксофоном, – сказала Зоя. – Даже если нас ждёт западня, это будет стоить того.

Западни не оказалось, а саксофон был на месте. Один бармен согласился его придержать, за что я купил пару стопок текилы. Мы с Зоей отпраздновали побег. Подпорченный пиджак остался ждать нового владельца.

Мы гуляли весь день и вечер, обсуждая пережитое. За руки мы больше не держались. Зоя говорила без умолку, и, кажется, из неё ненадолго исчезла обычная тяга к одиночеству. Ветер играл её вновь распущенными волосами, отчего их приходилось всё время поправлять. Двигаясь по Крымской набережной, мы смотрели, как стаи птиц кружили над памятником Петру I, и в белой подсветке выглядели, точно торнадо бумажных оригами. Маленькая девочка придержала перед нами дверь, когда мы зашли перекусить в случайное кафе. Наше время состояло из чудесных мелочей, которые свалились на нас, как награда за смелость. Или, быть может, это я стал замечать, как много всего прекрасного есть вокруг.

Мы проехались на метро, и променад вывел нас к парку в Сокольниках. Под ногами шуршал гравий, а влюблённые парочки заняли все скамейки. Уже стемнело, мы устали говорить и просто молчали, прислушиваясь к окружающему миру. Зоя шла, скрестив руки на груди, а я вертел головой в поисках места, откуда доносилась музыка.

– Наша авантюра напомнила мне детство, – сказала она. – Когда были я, мать и отец. Они всё время придумывали для меня игры, устраивали шоу, брали с собой повсюду… В то время случилось много хорошего.

В тот момент я боялся отпугнуть Зою. Слишком уж хрупким было доверие между нами.

– Как давно их не стало? – спросил я.

– Десять лет, – ответила она. – Мне тогда было семнадцать. Мать ушла первой, потом отец. У меня не было денег, чтобы его похоронить. – Она на секунду задумалась, будто вспоминая. – Умирать затратно. И никто из старых друзей не оказал им последнюю услугу.

– Мне жаль.

– Спасибо. Это жизнь.

Её лицо осталось спокойным.

– Ты после этого стала… стала мечтать о доме? – Она даже ухмыльнулась, оценив моё старание подобрать нужные слова, но молчание на этот раз было долгим.

– Да, на это были причины. – Она ещё немного потянула с ответом и всё-таки решила рассказывать дальше. – Мои родители были писателями, не очень известными, но это не мешало им много развлекаться. Отец в шутку называл маму вакханкой, остальное ты можешь сам представить. Позже им досталось большое наследство. Представляешь, что это значило во времена, когда спал железный занавес? Родители отправились путешествовать по странам и нигде не оставались дольше, чем на несколько месяцев. Они знакомились с людьми и вечно веселились, изредка что-нибудь публикуя. С пяти лет я росла, путая бокалы газировки с шампанским.

– Звучит как самое счастливое детство. – Зоя покачала головой. Пальцы коснулись шрама под левым веком.

– С мамой было… не всё в порядке. С её разумом. Был случай, когда я стояла у двери её комнаты и думала, что слышу множество голосов, а внутри оказалась она одна. Разговаривала сама с собой. Я испугалась и на себе узнала, что в такие моменты подходить к ней нельзя. Я стала понимать, что она больна, и видела, как страдает от этого отец. У него была стоическая выдержка. Он мирился с её приступами, успокаивал, но иногда его не было рядом. Тогда мама много смеялась с другими мужчинами, а те мигом возникали вокруг неё. Я ненавидела их всех, но до сих пор верю, что мама никогда не изменяла папе. Но он слишком сильно её любил, поэтому всегда ревновал. Нельзя с такой полнотой кому-то отдаваться. Слишком много боли ему причиняли даже мысли о том, что их любовь могла кончиться.

Мы сели на прохладную землю в тени дерева, подальше от света фонарей и чужих глаз. Накопившаяся за день усталость вдруг отдалась болью в ногах. Я не отрывал взгляда от Зои, а она смотрела на небо сквозь ветви. Может быть, ей было легче представлять, что она рассказывает свою историю космосу, который всё равно не слушает.

– Когда мне было одиннадцать, деньги кончились. По многим причинам: что-то бесконтрольно тратила мать, часть отдал в долг и не получил обратно отец. Мы вернулись сюда, в старую квартиру. Слишком внезапные произошли перемены. Еда стала хуже, кровать жёстче. Всю жизнь я училась дома и вдруг оказалась в школе, где меня дразнили за акцент. Единственным счастьем в то время было то, что мы снова остались втроём, и маму никто не пытался увести. Только ей становилось хуже. Ты ведь понимаешь, что мои родители много пили? Это тоже сыграло свою роль.

Прохожих вблизи нас становилось всё меньше, дверь кафе неподалёку хлопала реже. Город отходил ко сну, Зоя продолжала:

– Никого не было с ней, когда она умерла. Временами меня всё ещё преследует запах рвоты, который я почувствовала, войдя в дом. Мама лежала на полу в ванной. Сперва её тошнило, а потом случилось внутримозговое кровоизлияние. Инсульт. Она захлебнулась собственной рвотой.

Зое пришлось сделать паузу.

– Отец долго не приходил в себя. После похорон он увял всего за несколько месяцев, и я не смогла это остановить. И не смогла вылечить, когда он заболел. Его убило горе, зависимость от человека, вся эта великая любовь.

Как больно было видеть нахлынувший гнев на неё за несправедливость, сменившийся обидой за одиночество. На её лбу и переносице появились морщины. Она впервые потеряла контроль над собой, ненадолго, но я ужаснулся, увидев, что всё это время она в себе сдерживала. Было страшно что-то сказать или попытаться успокоить.

– Зоя…

– Я в порядке, подожди. – Она поежилась и подобрала к себе колени, обхватив их руками. – Теперь ты всё узнал. После смерти отца я испугалась, что когда-нибудь поддамся влечению, которому поддался он. Что я влюблюсь и стану зависима. Поэтому я решила не сталкиваться со всем этим. Поэтому мне не нужен ты. – Она посмотрела на меня. Взгляд стал бесстрастным, словно она только что стерпела от меня серьёзную провинность. – Скоро я уезжаю заграницу. Теперь будет лучше, если эта наша встреча станет последней.

Это были слишком тяжёлые слова. Я не знал, что ответить. Всё равно как если бы меня спросили, каким способом я желаю немедленно умереть.

– Но зачем уезжать? – спросил я.

Она натянула искусственную ухмылку.

– Я говорила, что хочу покоя. Покоя от всего плохого, что я видела. Из детства я помню не только безумие матери и «друзей», пытавшихся залезть к ней под юбку. Я видела, как в честь праздника толпа покрывала воском живого быка и поджигала, гоняя его по улицам. Видела слуг богатых людей, которые мало отличались от рабов. Я многого насмотрелась, хоть и не до конца всего понимала. Когда человека избивают на улице, большинство пройдёт мимо. И всё это было бы легче перенести, не будь у мира и прекрасной стороны. А я… не хочу жить в таком контрасте.

На этом разговор кончился. Звучали ещё какие-то слова, ответы на них, но всё прервалось, когда хлопнула дверь такси, и стих шелест шин. Бармен в месте, где я оставил саксофон, при виде меня перестал протирать стойку и принял заказ. Дома меня тошнило.

Между нами с Зоей рухнули все стены и теперь ощущалась непривычная пустота. Счастья, к которому я ломился, не оказалось. Силы кончились, и во мне начала расти уверенность, что это я подтолкнул её уехать; если бы я не тревожил её память и раны, она бы осталась. Могла бы остаться.

Следующие недели я безуспешно ей звонил и обошёл все клубы и кабаре, где она могла выступать. Спрашивал о ней в «Табльдоте», и ничего, пусто, она исчезла, а я даже не знал её старого адреса.

Я поверил, что она правда уехала, и не решался искать дальше из-за чувства вины. Мне казалось, я ей навредил. До сих пор мои стремления не приводили ни к чему хорошему, и я задумался, правильно ли я вообще поступал. Ведь это я её любил, а не она меня. Ей ничего не хотелось, а я продолжал навязывать свои чувства и не замечал, что делаю только хуже. Я убеждал себя, что всё на самом деле не так, но это выглядело как самообман. Вконец сбившись с пути, я пришёл к развилке: либо я продолжаю движение, либо останавливаюсь.

Я оказался не готов к тому, что выбрал. Слишком уж я домосед, но у меня осталась единственная зацепка, и выбирать больше не приходилось. Я держал в руках билет до города, откуда получилось бы добраться до Кастель-де-ла-Рока, и ощущал почти детскую беспомощность. Мне никогда не доводилось путешествовать, а затея искать кого-то в чужой стране без знания языка представлялась безнадёжной. Хотя было уже столько пройдено, я колебался. Да и боялся тоже. Жизнь переворачивалась, а я всё это время был один, так и не доверив свои мысли и чувства близким людям. Никогда я так глубоко не погружался в себя, как в то время.

Оставалось несколько дней до вылета. Уже закончились бесконечные прогулки по местам, где я ходил с Зоей в нашу последнюю встречу; получены ответы на все вопросы, заданные в «Табльдоте»; пройдены часы неподвижности, когда я просто сидел дома и думал; наконец в заграничном паспорте появилась испанская виза. Всё было готово, когда мне позвонили с неизвестного номера.

Звонила медсестра из больницы, с первых слов я замер. Мне удалось сохранить самообладание и ответить на все вопросы, прежде чем связь прервалась.

На следующий день я прилетел на юг страны, в городок неподалёку от Азовского моря. Здесь солнце ещё грело улицы, и свежий ветер поднимал пыль. В больнице, откуда звонили, меня отвели в палату к недавно поступившей пациентке. Молодая девушка попала в аварию: её сбил разогнавшийся автомобиль. Тормоза сработали, но только смягчили удар. Множественные переломы, самый серьёзный из которых пришёлся на бедро, и травма головы. Девушка находилась в коме. Я узнал Зою даже под маской из синяков.

Медсестра показала мне её кожаную записную книжку. Обычные заметки, напоминания и много страниц отведено под телефонные номера – все тщательно зачёркнуты и вымараны, кроме одного. По этому номеру меня и нашли.

Я начал понимать. Зоя не собиралась оставаться в Кастель-де-ла-Рока, даже не собиралась туда уезжать. Она хотела сбить меня со следа, и я бы действительно её упустил. Могла пройти вся жизнь, а я бы так и не догадался, что она рядом.

Об этом я думал, когда мне позволили провести с ней немного времени наедине. Она лежала передо мной, соединённая катетером с капельницей, покалеченная, но живая. Рану на голове закрывал пластырь. Я ждал, что её сухие губы раскроются, и она скажет что-нибудь самое обыкновенное, вроде «привет». Я повторял себе, что это из-за меня она здесь лежит.

Зоя не вычеркнула мой номер из книжки. Не успела? Перед уходом я внимательно осмотрел палату. Она меня не устроила, я попросил медсестру вызвать доктора. Мы обсудили уход за Зоей. Я взял на себя все расходы.

Несколько дней я жил в гостинице, но потом – видимо, убедившись, что я не собираюсь сбегать, – мне позволили, несмотря на правила, забрать ключ от дома Зои. Это оказалась съёмная квартира на окраине, проживание оплачено на месяц вперёд. Я поговорил с владельцем. Узнав всю историю, он разрешил мне остаться. За дополнительную плату.

Обстановка была скудная: из личных вещей лишь то, что могло уместиться в паре чемоданов; в остальном дешёвая мебель, скудная посуда, старые обои. Должно быть, Зоя остановилась здесь, пока присматривала другое место, наверняка какой-нибудь загородный домик. Я не стал дальше выяснять, потому что и так, насколько возможно, вмешался в её жизнь. Из альбомных фотографий я узнал, как выглядели её родители. Зоя была безупречной копией матери.

Эти первые дни были временем, которое не хочется вспоминать. Приходя в больницу, я боялся услышать плохие новости, боялся того пустого взгляда, которым может встретить меня врач. Ничего не оставалось, кроме веры в лучшее.

Всё замерло в ожидании. Дни становились одинаковыми и холодными, выпал снег, и мне казалось, что всё это отдаляет возвращение Зои. Каждый день я проводил несколько разрешённых часов у её постели. Часто писал музыку или читал, а иногда просто размышлял. Семье и друзьям я сказал, что поддерживаю близкую подругу на время лечения. Они меня поняли. Однажды на сутки я отлучился в Москву, чтобы забрать саксофон и немного вещей. В остальном лишь пустые страницы молчания. Так продолжалось до нового телефонного звонка.

Утром в конце января я ворвался в двери больницы и взбежал по лестнице, не дожидаясь лифта. Войдя в палату, я поймал яркий взгляд светло-серых глаз. Я не мог пошевелиться.

– Подойди. Погрейся. Ты принёс холод с улицы.

Я подошёл к ней, медсестра уже уходила, предупредив, что у меня есть только пара минут. Рядом с Зоей я упал на колени.

– Привет, – сказала она.

Голос слабый и сонный, она прикладывала усилия, чтобы держать глаза открытыми. Когда я взял её за руку, она оказалась холодной. Синяки давно сошли, рана на голове успела затянуться. Только кожа очень бледная.

– Чувствую растерянность. Когда я очнулась, врачи спрашивали моё имя, возраст и всякое такое. Я с трудом сдержалась, чтобы не придумать что-нибудь поинтереснее правды.

Услышав мой смех, вошла медсестра. Меня выгнали, запретив приходить до завтра, и я с удовольствием подчинился, зная, что завтрашний день будет лучше сегодняшнего. Теперь каждый день будет лучше.

Но Зоя не сразу пошла на поправку. Долгое время она была слаба, жизненные показатели оставались близки к опасным границам. Ей предстояло многое вытерпеть. Я не упускал ни одной минуты, чтобы провести их с ней, и делил все переживания. Приходилось выжимать из себя всё, чтобы её подбодрить. Зоя нестерпимо боялась смерти.

– Иногда здесь мне кажется, что если я перестану думать, то умру, – говорила она. – Я стараюсь не засыпать. Потом мне вводят лекарства, и я становлюсь беспомощной. – Она помолчала, отдыхая. – Или когда слышу рёв самолёта за окном, он кажется слишком громким, будто падает. Я сразу думаю: а если он врежется в мою палату?

– Траектория его посадки никак не пересекается с больницей. – В такие моменты беспричинного страха её удавалось успокоить лишь обезоруживающей логикой.

С расцветом весны Зоя стала поправляться. Минуты с ней превращались в часы, и мы впервые начали подолгу разговаривать. Нам было, что обсудить. Между нами произошли перемены, но так ничего и не прояснилось. Зоя благодарила меня за то, что я оставался рядом, и убеждала, что на мне нет вины за случившееся. Я пытался ей поверить. Будущее мы не затрагивали.

В один из дней врач озвучил дату. Зою выписывали. До полного выздоровления ей придётся передвигать на костылях, спустя время понадобится ещё одна операция, потребуется уход, но в конце концов она должна поправиться.

Мы снова сидели вдвоём. В окно палаты задувал тёплый ветерок и колыхал занавески. Солнце грело и дарило новую жизнь траве и цветам. Впервые я так радовался весне и наслаждался её красотой. Но наше время с Зоей иссякало, а я получил не все ответы.

– Почему, – начал я, – мой номер остался единственным не зачёркнутым?

Она оторвала взгляд от пейзажа за окном.

– Я думала, ты понял.

– Нет. Всё, что я понимал с тех пор, как влюбился в тебя, я по несколько раз отвергал. И я не знаю, сам ли я сбивался с пути, или это ты уводила меня в сторону.

– Прости меня. – Она чуть приподнялась на кровати и устроилась повыше. На мгновение она уставилась в одну точку. – А ведь знаешь, я написала тебе песню, когда сюда приехала. Заставила себя не записывать слова, но помню их. Вычеркнуть твоё имя было единственным, на что мне не хватило силы воли.

– Почему?

– Ох, потому что из-за тебя я усомнилась в своём решении. После стольких лет я думала, что это невозможно, но ты… Я стала тебе доверять. И очень скоро ты стал для меня значить слишком многое. Я… не нашла другого выхода, кроме как сбежать.

Мне показалось, в её глазах появились слёзы. Тут порыв ветра рванул шторы. Когда я закончил их поправлять, Зоя выглядела, как обычно.

– Я слышала, – продолжала она, – что признак любви – это спонтанная искренность и уже слишком много тебе рассказала. Больше, чем собиралась, но теперь не могу остановиться. Я хочу, чтобы ты понял всё, как понимала я. Чтобы поверить.

– Поверить во что?

Её рука скользнула к волосам и поправила их, избегая места, где остался шрам.

– Что я передумала. Так же, как смерть, меня пугает только мысль о том, что мы могли больше не встретиться. Даже такой, как я, оказался нужен свой человек. Мне нужен ты, потому что без тебя в жизни точно не останется смысла, даже достанься мне весь покой мира и лучший вид на закат… И теперь, когда я это сказала, ты имеешь полное право уйти. Если это случится, я буду успокаивать себя хотя бы тем, что рассказала правду.

Я встал. Сидевший на подоконнике воробей испугался моего движения. Я задёрнул шторы, потому что солнце уже слепило Зое глаза.

– Ты рассказывала мне, как тебе нравится просто быть живой. – Я занял прежнее место на стуле. – Ты показала мне, что самые прекрасные вещи уже происходят с нами. А для меня самое прекрасное, что происходит сейчас, это ты. Ты тоже изменила моё решение.

Тогда я впервые её поцеловал и, кажется, весна сразу стала летом.

Со временем Зоя поправилась, хоть шрамы и память о катастрофе останутся с ней навсегда. Это жизнь. Гораздо важнее, что мы всё-таки нашли себе дом. Наши самые смелые фантазии потеряли привлекательность, когда мы поселились в настоящем доме. Мой альбом почти готов и скоро увидит свет, дальше будет ещё много работы. У Зои тоже есть планы. Наш дом действительно стоит в довольно уединённом местечке, но не слишком далеко от цивилизации. Моя семья, которая приняла Зою как родную, и наши друзья знают, где находится дом, и заглядывают в гости, но насчёт остальных мы решили, что пусть это останется секретом.

***

ДОМ ДЛЯ НАС

Автор: Максим Сенькин

t.me/senkin_writer

instagram: @senkin_writer

[e-mail]

Художница: Елена Гуляева

behance.net/elenagulyaeva

instagram: @guliaevaem

Продвижение: Полина Воронина

в рамках проекта «ДВА КРЫЛА»

instagram: @polinabookpr

Спасибо, что прочли эту историю! "Дом для нас" – мой первый опубликованный рассказ. Полина Воронина подбила меня написать романтический сюжет и вступить на более серьёзный книжный путь. Она познакомила меня с чудесной художницей Леной Гуляевой, и я впервые поработал над книжной обложкой. Иллюстрации "Дома" идеально передают настроение рассказа, и это просто восторг, что в итоге у нас получилось.

Тем временем, пора прощаться. Напоследок – поделитесь впечатлениями от рассказа в комментариях, а если хотите пообщаться, заходите в указанные соцсети. Там тоже кипит работа.

Пусть ваш дом будет вашей крепостью. До встречи.

Москва

2018