Там где умирают тени

Натали Колд, хозяйка поместья, как всегда, превратила свой дом в ослепительный дворец. Каждая деталь, от хрустальных люстр до серебряных канделябров, сияла безупречным блеском.

Недаром говорили, что в её руках даже серый камень начинал искриться, а имя её звучало как музыка в высшем свете. Она была той самой "львицей светского общества", чей рык мог заставить трепетать сердца и чье обаяние было оружием неотразимой силы.

– Боже правый, взгляните! – прошептала одна из леди, и в голосе её звучало благоговение, какое испытывают, узрев ангела, спустившегося с небес.

Взоры всех присутствующих устремились к ней, к незабвенной блондинке, затмившей собой всех.

Муслиновое платье, сотканное, казалось, из лунного света, облегало её стан подобно туману, ласкающему утреннюю зарю. Каждый шаг рождал волну, и ткань ниспадала каскадом, превращая движение в танец, исполненный грации и неземного очарования. Волосы цвета спелой пшеницы были собраны в высокую прическу, увенчанную россыпью заколках в форме лазоревых незабудок, будто сама Весна вплела их в её локоны, дабы подчеркнуть невинность и юность, пылающие в её очах.

Вокруг Милы, как рой мотыльков, вились кавалеры, сражённые её красотой наповал. Её дебют в высшем обществе произвел эффект, заставив аристократические сердца биться чаще.

– Шепчутся, что это вторая дочь Клодов, мисс Мила, – прозвучал шёпот среди знатных дам.

– Клянусь небесами, она само совершенство! – выдохнула одна из них.

– А что насчёт первой дочери? Мисс Клариса, кажется?

– Уверена, она столь же ослепительна, как и её младшая сестра!

Словно стая грифов, почуявших падаль, знатные дамы принялись рыскать взглядами по залу, выискивая жертву для своих ядовитых пересудов. И вот, их взоры, острые, как бритвы, зацепились за ничем не примечательную рыжеволосую девушку в углу.

Клариса скромно склонила голову, прячась от града злобных взглядов, избегая встречи с их искажёнными лицами. Высокомерные брови поползли вверх, словно гусеницы. Клариса, в этом нелепом платье, казалась белой вороной на фоне общего великолепия. Она походила на циркового шута, облачённого в лохмотья, чем на благородную девицу.

"Как можно было допустить такую безвкусицу?" – безмолвно вопрошали их лица, источая презрение.

– Это платье…

– Боже…

Шёпот, пропитанный ядом осуждения и презрения, окутал Кларису. Каждый звук был подобен удару по лицу, разрывающему её душу в клочья.

«Замолчите… замолчите», – бешено пульсировало в её сознании, как раскалённое клеймо.

Ногти впивались в ладонь, словно пытаясь вырвать из неё дрожь отчаяния.

Зажмурив глаза Клариса тщетно пыталась воздвигнуть стену между собой и злобной какофонией толпы. Обида и стыд, подобно цунами, обрушились на неё, грозя смыть последние остатки достоинства.

«Это не моя вина, что платье оказалось другим!» – крик души, застрявший в горле, словно кость, не давая ни вздохнуть, ни оправдаться.

Как ни пыталась Клариса оградиться от ядовитых взглядов знатных дам, они, вонзались в её сердце, оставляя кровоточащие раны. В памяти всплывали слова Кристиана, твердившего о том, что истинная красота – не в наряде. Но в этом змеином логове, где зависть и жестокость сплелись в удушающий клубок, слова его звучали фальшивой нотой, пустой попыткой успокоить жалкую тень семейства Колд.

«Неужели я должна платить такую высокую цену, страдать и унижаться, из-за ничтожного несовершенства моего платья? Разве можно измерить ценность человека лоскутом ткани?» – вопрошала она себя, и в глазах её вспыхнул огонь разочарования. К себе. К этому миру.

Клариса всегда осознавала, что она призрачная тень, которая вечно скользила позади своей сестры, утопая в её ослепительном свете.

Изо всех сил, стиснув зубы девушка возводила неприступную крепость на лице, отгораживаясь от ядовитых насмешек.

Растерянный взгляд беспокойно метался по бурлящей толпе, тщетно выискивая знакомый каштановый островок волос.

Кристиана нигде не было.

«А вдруг… вдруг он предал?» – эта тревожная мысль пронзала сознание. Дышать становилось тяжелее.

«Он обещал…» – подумала девушка, пытаясь ухватиться за ускользающую нить надежды, словно утопающий за соломинку.

В воздухе разлился знакомый звенящий и ехидный смех, от которого по спине побежали мурашки. Рыжеволосая девушка вздрогнула, распахнув глаза и увидев перед собой Аманду.

Кузина, как всегда, была воплощением порока в шелках, словно сошедшая со страниц каталога «Лоск и Блеск», отравляя своим присутствием воздух вокруг. Гнилая и прекрасная. Клариса нега видела её каждой частицей своего тело, но других она словно магнит притягивала, заставляя толпу замереть в восхищении.

Держа в холеной руке бокал, она прикрыла алеющие губы ладонью и плеснув ядом, произнесла с навязчивым весельем, от которого веяло могильным холодом:

– Должно быть, моя милая кузина ненавидит, когда к ней столько внимания. – в каждом слове таился яд, гораздо сильнее, чем у любой из самых ядовитых змей мира. Было видно по блеску глаз, что она наслаждаюсь тем в каком состоянии находиться старшая Колд.

Клариса пала под градом слов Аманды. Пухлые губы сжались в тугой узел обиды. Голова склонилась, и рыжий водопад волос скрыл лицо, где уже разверзлась бездна слез, горьких, как полынь, и жгучих, как крапива. Стыд и злость терзали душу, словно стая голодных волков.

Она отступила и без того шаткое равновесие сорвалось в пропасть. В ушах, подобно звону похоронного колокола, разливался насмешливый хохот аристократов.

«Очередной провал…»

Подлая тошнота подступила к горлу, мир померк, обратившись в вязкую, непроглядную тьму.

Клариса бросилась к выходу, ведомая лишь инстинктом самосохранения. Последнее, что запечатлелось в памяти, – ледяной взгляд матери, полный презрения. На бегу она задела кого-то плечом. Но ей было все равно. Единственным компасом в этом хаосе оставалось неумолимое желание – бежать, бежать без оглядки, пока этот кошмар не поглотил её целиком.

Достигнув своих покоев, Клариса разразилась потоком слез. Весь вечер она утопала в пучине отчаяния, чувствуя себя песчинкой, затерянной в безбрежной пустыне. В то время как зал гремел отголосками веселья и смеха, в её комнате царила ледяная тишина одиночества, поглотившая всякий проблеск надежды.

«Кристиан не пришел…»– эта мысль, как ядовитый шип, вновь и вновь вонзалась в её сердце, вызывая бурю истерик. Обещание, обернувшееся пустотой.

Когда сумерки похоронили последний отблеск праздника, Мила, скользнула в покои старшей сестры, где тишина, как саван, окутала всё вокруг. В её небесно-голубых глазах застыла тревога. С тихим вздохом она присела у края кровати, где под толстым одеялом пряталась старшая сестра.

Голос её, мягкий и ласковый, прозвучал в сумраке:

– Клариса, сколько же можно топить свои печали в этом море слёз?

«Она права, как всегда права,» – с горечью отозвалось в душе Кларисы, словно эхо в пустом колодце. Слова Милы, простые и ясные, резали её больную совесть. Ведь у младшей сестры, казалось, жизнь всегда текла, как песня, легко и беззаботно.

Клариса же по-прежнему оставалась заточена в коконе одеяла, словно гусеница, не желающая превращаться в бабочку. Слёзы катились по её щекам, оставляя влажные дорожки отчаяния.

Но вдруг иссяк последний ручеёк слёз. В голове, словно на заколдованном экране, вновь и вновь прокручивались кадры сегодняшнего кошмара: Кристиан, так и не удостоивший своим присутствием, Мила, не сумевшая и даже не пытавшая встать на сторону сестры, презрительный взгляд матери – всё это обрушилось лавиной, погребая под собой остатки надежды. Гнев, ледяными пальцами сковавший тело Кларисы, пробудил в ней вулкан, дремавший доселе. Она, никогда не повышавшая голоса, вдруг ощутила, как внутри рождается буря. Сбросив с себя бремя одеяла, словно оковы, она поднялась.