скачать книгу бесплатно
Сгарди выбил из башни осколок камня, ступил ногой на курган и плотно заткнул осколком трещину. Потом начал горстями брать землю, забивая ею трещины.
– Нет больше твоего источника! – приговаривал он. – Нет больше твоей силы!
Нений смотрел на Арвельда безумными глазами: близость вожделенного источника затмила ему разум. Вдруг его глаза расширились. Он захрипел и бросился вперед, что есть силы карабкаясь к Арвельду.
– Нет, – устало сказал Сгарди. – Я не стану помогать тебе. Прощай, Нений, или как тебя звать, властитель выморочного города…
Не успел он договорить, как свет померк. Голоса смолкли. Город растаял в тумане.
Когда в окне забрезжил свет, Арвельд глубоко вздохнул. Веки его сомкнулись, теперь он спал обычным сном.
– Отошло, – произнес Гессен. – Всё, Флойбек, досыпай, теперь уже ничего… – он встал и ощупью, хотя уже светлело, добрался до стола, нашел глиняный кувшин и приник к нему.
– Что это было? – спросил мореход.
Гессен, не отрываясь от воды, покачал головой. Напившись, поставил кувшин на место и уставился под ноги. Как-то на ярмарке он видел, как плетут золотое кружево ювелиры. Берут крохотный слиток, плавят его и тянут нить. Нить получается длинная, тонкая, не рвется, и всё тянется и тянется, хотя, казалось бы, куда уж… А что же он про это вспомнил?
Такая же нить тянулась в сознании Арвельда. Истончалась, но не рвалась. «Где-то бродил ночью, – подумал Гессен. – Надо бы спросить, что ему снилось…»
V
Флойбек так и не смог заснуть. То было жестко лежать, то становилось жарко, и он сбрасывал колючее шерстяное покрывало. Но тут же подступал холодок, пробиравший до костей, и он опять закутывался с головой. В углу громко сопел Ревень. Наконец мальчик встал, оделся и вышел.
Серое море туманилось, выкатывая на песок мелкие волны. Флойбек брел по кромке берега, глядя, как наливается перламутром горизонт на востоке.
Обычно на заре чувства его обострялись. Он ощущал, как билось огромное сердце морей, с каждым ударом выталкивая волны на берега Архипелагов, и его сердце вторило этому биению. Дыхание прибоя было его дыханием. На мгновение что-то содрогнулось в бесконечной глубине, и послышалось далекое эхо… Это на севере зарождался шторм.
Шумели далекие гавани. Накатывали приливы. Облака спешили дорогами своих ветров. Шли корабли. Те, что проходили ближе к Храмовой гряде, виделись тенями, хотя были за десятки миль, где обычный человек их не разглядел бы. Но Флойбек и не был обычным человеком.
Однако сегодня утром ему застило глаза, и перед ним расстилалась только туманная даль – спокойная пустынная даль северного моря.
С берега в Гору поднималась лестница, из ступеней которой торчали узкие стрелки травинок. В чашах на перилах тлели уголья, наполняя воздух сладким древесным запахом.
Флойбек облокотился о перила, ковыряя угольки. На закопченном дне чаши тускло блеснуло. Мальчик разобрал угли и вытащил из золы серебряный медальон размером с монетку.
– Ого… – он подкинул медальон, перевернул и увидел на другой стороне змейку, выложенную темно-зеленым камнем. Флойбек потер золой серебряный кругляшок. Медальон ярко сверкнул, и змейка будто зажглась изнутри. Мальчик сунул его в карман и, насвистывая, пошел дальше.
Утро разгоралось, белесый туман над морем таял. Надо бы сходить до башни, еще раз взглянуть на корабль – стоит ли еще там? Вечером так и не удалось вызнать, кто явился.
Он шел по лестнице, трогая шершавые стволы сосен, и прислушивался к крикам чаек. Шел и шел, ни о чем особенно не думая, и считал про себя ступени, как частенько делал. На второй сотне Флойбек вдруг понял, что идет очень уж долго. Лестницу давно должна была пересечь Глухариная тропа, которая в этом месте делала поворот к поселку, да и сам поселок отсюда видно… Но по обе стороны шли и шли прямые стволы сосен. Не чувствовалось и признака жилья – ни пения петухов, ни собачьего лая. Не тянуло дымом. Всё сосны и сосны. И безмолвие.
А сколько ступеней у лестницы? Сколько он насчитывал обычно – сто или около того? А сейчас? От этой мысли Флойбек застыл на месте. И тут его щеки коснулся холодный ветер, и послышался легкий звон.
Флойбек огляделся, ища, откуда шел звук.
Перед ним, ступенях в пяти наверх, стоял незнакомец в темном плаще с легкими серебряными подвесками, какие носили мореходы. По виду обычный человек, узловатый и жилистый, резкие черты сильно врезаны в худое лицо. Только зеленые глаза казались слишком яркими, да выражение у них странное. Даже не странное… Его попросту не было.
Флойбек стоял и смотрел на незнакомца. Надо бы сказать что-то… Дорогу спросить, что ли. Да нет, глупо – видно же, что не местный…
– Утро доброе, сударь, – сказал Флойбек. – Так это вы с того корабля явились?
– Я, – ответил тот медленно, – с того корабля. Но сейчас не утро. Сейчас вечер.
– Ну-ну, разумеется, – Флойбек посмотрел в сторону, не желая встречаться со странным чужаком глазами, и увидел, как небо между сосен наполнялось закатными красками. Сейчас он не смог бы определить, где восток, где запад, но совершенно отчетливо различал, что перед ним не утренняя заря. Да еще в этих-то широтах и в это время года.
Вечер. Точно вечер, только откуда…
– Ты, значит, третий? – спросил незнакомец.
– Похоже на то, – Флойбек разглядывал лилово-багровые облака, прохваченные по краям золотом, и всё силился понять, как такое возможно. – Я что-то не разберу, сударь, что здесь творится…
– Я покажу, – ответил тот. – Ты сам увидишь.
Он поднялся еще на ступень и жестом позвал к себе. Звук от шагов был чужой какой-то, незнакомый – старая каменная лестница не так отзывалась на шаги. Флойбек глянул под ноги и увидел черный плитняк, которого тут отродясь не было.
Сосны исчезли. Горный склон полого сходил к морю и был весь изрыт, словно по земле прошелся огромный плуг. Из трещин торчали руины башен, стен и крыш. Обломки домов уходили далеко в море, будто город спустился к воде и по колено встал в ней.
Над городом-утопленником невиданными красками полыхал закат. Гудел колокол на покосившейся колокольне, хотя звонница была пуста. Звук уныло, тягуче стлался над водной гладью.
– Ты из Лафии, – то ли спросил, то ли сказал незнакомец. – Ты должен знать это место.
Флойбек зажмурился и снова открыл глаза. Нет, не показалось – древний город лежал под древним небом и смотрел, как заходило его солнце.
– Неужели Асфалин?
– Он самый. Только взгляни на него! Туманы порой рассеиваются, и становится видна заря.
Флойбек вгляделся в облачные горы, стоявшие над башнями, и понял, что такого странного, пугающего таили в себе небеса. Ему в глаза смотрела сама вечность. Бесконечный закат какого-то длинного дня, который умирал без права возродиться наутро. Нет, не закат дня – закат мира… Гнетущая тоска стонала в звуке колокола.
– Мне неприятно здесь находиться, – сказал Флойбек. – Тут живым не место.
– Можешь уйти, когда захочешь. Обернись – увидишь свою тропу. Она выведет тебя обратно. Только я бы на твоем месте не торопился. Пойдем, не пожалеешь…
Разбитые ступени вели к воде. У самой кромки Флойбек приостановился, но его спутник шаг за шагом спускался вниз, к застывшей воде. Флойбек пошел следом, и странное дело – вода не была мокрой и плотной, а походила на невесомую дымку. Словно прохладный туман коснулся щиколоток, колен, и сомкнулся над головой.
Под водой город продолжался. Землетрясения, вспахавшие склоны, изуродовали его лицо, но не стерли величия. Древние улицы расходились в темные глубины призрачного моря, и в них снова и снова звучала бесконечная история рода властелинов.
Дорога из черного плитняка поднималась к горбатому мосту, темневшему в дымке. Дальше она упиралась в площадь, разбитую ударом невиданной силы. А за площадью начиналась пропасть.
На самом краю стояла большая серебряная чаша, до краев наполненная чем-то мерцающим, зеленым. Будто в ней плескалось волшебное зелье. Флойбек приблизился, и глаза его различили огромные изумруды. Самоцветы переливались, ловили проблески заката сквозь призрачную воду и горели дивным огнем. Они единственные были живы среди вечной смерти Города.
– А это что, по-твоему? – спросил диковинный провожатый. Он запустил руку в чашу с изумрудами и перебирал зеленые камни. – Знаешь?
– Знаю. Слышал. Это проклятые сокровища. Из-за них люди погибают…
Изумруды со стуком посыпались обратно в чашу.
– Не положил – не бери. Погибают, потому что Город забирает их себе. И жалеть нечего.
Флойбек оторвал взгляд от манящего света.
– Так спрячь и не пускай сюда никого, – с трудом произнес он. То ли волны, то ли чьи-то шепоты звучали в его голове, давя на сознание. – Никто пальцем не тронет. Сам и сиди на них…
Странный спутник вытащил огромный самоцвет, похожий на зеленую звезду. Равного ему не было в целом мире.
Все оттенки морей, островов и течений сошлись в причудливой игре света, которую рождал камень. Но Флойбек видел другое. Он видел погибшие корабли, гнившие на морском дне, загубленных искателей сокровищ, соблазненных несбыточными мечтами, и оборванные жизни. И еще он видел, как внезапно постарела рука, державшая изумруд.
– То, что ты видишь – даже не тысячная часть, – голос шелестел и словно распадался, заволакивая мысли, – это пыль на улицах Города. Просто пыль. Только представь, что там есть – из настоящих сокровищ… Только представь…
Рука скрючивалась и усыхала на глазах. Флойбек оторвал взгляд от серебряной чаши и посмотрел на своего спутника – он съежился, расшитый плащ колыхался так, точно под ним была пустота. Лицо состарилось, иссохло, только глаза горели, как самоцветы вечно умирающего города.
– А платить чем предлагаешь? Вот этим? Чем сам стал? – и Флойбек с силой столкнул чашу прямо в пропасть.
Медленно, очень медленно она скользнула вниз и полетела, ударяясь о каменные выступы. Драгоценные зеленые слезы сыпались, исчезая в кромешной тьме, освещая углы домов и статуи, которые тут же снова окунались во мглу.
Шепот призрачных волн усилился в голове, нарастая, и так же быстро смолк. А вслед за ним растаял и затопленный город.
Флойбек очнулся от холода на ступенях лестницы. Солнце взошло и плоским серебряным блюдом висело над берегами Храмовой гряды. В кустах сонно перекликались воробьи. Туманило.
В горле было сухо, точно он вдохнул мертвого, застоявшегося воздуха, и не мог выдохнуть. Флойбек дотащился до Кедрового ручья и, набирая воду в горсти, стал с жадностью пить. Ему полегчало, но навалилась слабость. Он свернулся клубком прямо на земле и провалился в забытье.
Когда проснулся, солнце уже стояло высоко в небе. Проснулся с ощущением мимолетного путаного сна – вроде снилось что-то, да не вспомнить никак. И затопленный город, и странный незнакомец начисто стерлись из памяти. А медальон остался в кармане.
VI
– Неужели не помнишь? Ничего? – спросил Гессен.
Арвельд коротко мотнул головой.
– Маячит что-то… Лес, и вроде груда камней. А как пытаюсь припомнить, так и это пропадает.
– Да, много не выжмешь. Ладно, оставим на потом твою загадку, только не нравится она мне. Расходимся?
Сгарди кивнул и свернул на тропинку к монастырю.
Оставшись один, Гессен сбавил шаг – за Арвельдом всегда приходилось почти бежать – и пошел вперед, потирая ладонью подбородок.
В траве послышался писк. Гессен остановился, сошел с тропы и осторожно взял в руки птенца сороки, выпавшего из гнезда. Само гнездо торчало невысоко от земли – косматый ком из прутьев. Гессен сунул притихшего птенца за пазуху и полез наверх.
Под ним треснула ветка, и комочек, пища, завозился под одеждой.
– Тихо ты, – пробормотал Гессен. – В другой раз падать не будешь.
В гнезде среди мха и пестрой скорлупы лежали цветное стеклышко, рыболовный крючок, какие-то осколки эмали… Что-то поймало солнечный луч и зажгло его росистой звездой. Гессен нащупал тонкую нить, потянул ее, и из вороха прутьев, звякнув, вывалился круглый серебряный медальон величиной с мелкую монету.
В середине медальона свернулась змейка из темно-зеленого камня, похожая на мелкого червяка.
– Ты гляди, какая штука, – удивленно сказал Гессен.
Он посадил птенца в гнездо, прошептал на прощание несколько слов, от которых птица, вернувшись домой, не почует его запах, и спустился вниз.
За деревьями зазвенел Кедровый ручей. Гессен двинулся по течению, ногами разбрасывая листья, усыпавшие бережки. Он перекладывал свою находку из руки в руку, чувствуя, как острые края впивались в ладонь. Медальон приятно удивил его: он любил тайны. Странно, откуда бы ему здесь взяться – сорока не улетит далеко, значит, вещь потеряна кем-то на острове.
Прохладный ветерок выхватил из-под ног горсть листьев и разбросал в ручье. Гессен остановился, глядя, как они скользят между камней, пристают к мосту. Он видел раньше эту змейку. Точно видел. То ли это чей-то древний герб, то ли символ… Причем недавно кто-то напомнил о ней. Мысль вертелась в голове, дразнила, трогала сознание своей важностью и тут же пряталась, как улитка, чуть коснись ее рожек.
Воздух наполнился запахом горячего воска – у часовни жгли свечи. Каменный домик белел в зелени лиственниц, посверкивая жестяным шпилем. При часовне жил старый увечный монах – в это время он обходил часовню, позвякивая ключами, убирал увядшие цветы и ветки, чистил подставки для свечей. Но сейчас привычного бренчания не было слышно.
У входа в часовню стоял кто-то чужой. Деревья мешали разглядеть его, Гессен видел только зеленое одеяние. Солнце то пряталось, то показывалось краем из-за туч, и по платью незнакомца пробегала огнистая волна – сияли самоцветы на тонком плаще.
Гессен приблизился. Теперь стали видны борода и седые волосы, которые крупными, точно коваными из серебра кольцами спускались до пояса. Старик прогуливался вокруг часовни.
Никогда не видел Гессен платья, расшитого так дорого. Раз только появился на Храмовой гряде старый друг Лума, целитель из Северных морей. Знатный лекарь учил мальчика «отколдовывать» чужие заклятия и заговаривать воду. Большой охотник был до украшений… Не он ли это снова? Старик обернулся, и Гессен встретил пристальный немигающий взгляд.
И тут его резануло жгучей болью по глазам… Они заслезились, как от сильного ветра, всё вокруг искривилось, полезло в стороны, и в тот же миг остро ужалила отгадка: Гессен понял, кто стоит перед ним. Увидел. Ладонь потянулась к серебряному кругляшу.
Опоздал он лишь на миг. Зрение вернулось раньше, чем он успел схватить медальон. Гессен моргнул. Резь исчезла, и он забыл. Мальчик смотрел на чужого старика в богатой мантии, но чувствовал только любопытство.
Гессен поклонился, незнакомец вернул поклон.
– День добрый, ученик, – сказал он.
– Здравствуйте, сударь.
– Знаешь, где там лежат свечи? – старик кивнул на часовню. – Хотел поставить, да не у кого спросить. А я тут не хозяин, копаться не стану.
– Сейчас вынесу, – Гессен взялся за кольцо и потянул на себя дубовую дверь.
После яркого солнца часовня казалась погруженной во мрак. Свет шел из трех оконниц, повисая в воздухе голубоватыми полосами. Сильно пахло хвоей: сосновые ветки устилали беленый пол и стояли в кадках с водой. Гессен снял со стены ключи и открыл деревянный ящик под скамьей, где хранились огниво, щетки, склянки с маслом. Там же были и свечи.
А на скамье лежало зеркальце. Старое зеркало – матовое поблекшее стекло было покрыто сетью трещин, серебряная оправа в жемчугах потемнела. И странной какой-то формы – то ли овальной, то ли треугольной. Неправильной.
Мальчик не удержался и заглянул в него. Зеркало послушно отразило светлое лицо с настороженными глазами. Отразило и… в глубине его что-то моргнуло. Волна всколыхнулась и прошла под тусклой гладью.
Гессен еле успел положить зеркальце на место, как услышал шаги. Старик стоял в дверях часовни. От изумрудов мантии плясали на полу крохотные зеленые сполохи.
– Вот, сударь, – сказал мальчик. – А зеркало ваше?
– Мое, – старик взял тонкие свечки, глянул на Гессена, точно всё понял, и вышел из часовни.
Оставшись один, Гессен присел на краешек скамьи. Зеркальце таинственно мерцало рядом, словно разлитая лужица, и неудержимо тянуло к себе. Старое зеркало старого чародея.
Зачем старик оставил его, ведь понял, что у Гессена на уме… Не хотел бы, чтоб трогали, так забрал бы! Гессен взял зеркальце и положил на раскрытую ладонь. Блеклая гладь отражала беленый потолок. Треск свечей смолк, они прогорели, из подсвечников шли сизые дымки. В часовне было тихо.
«Нет, молчит», – подумал Гессен, хотел вернуть зеркальце на место, но тут зеркальная глубина замутилась. Матовая гладь пошла кругами, будто Гессен держал чашу, а в ней плескалась вода. Плескалась всё сильнее, еще чуть-чуть – и хлынет через край. Когда вода успокоилась и круги разошлись, потолок часовни в зеркале не отразился, а появилась темная комнатка, заставленная рухлядью.
Гессен пригнулся ниже, не веря глазам. Да, каморка. На стенах холсты, пыльные и засиженные мухами. Единственное окошко загромождено ларцами и сундуками почти доверху, и свет падает узкой полосой на ковер, тоже старый, истертый.
А в комнатенке стоял… Неужели он? Это лицо Гессен часто видел на портретах и не мог обознаться. Принц Серен.
